Непарад

[Цоккер]

на насыпи, глее самый ветер

где

на насыпи, глее самый ветер
Оказывается, на дворе — не то девятьсот четвёртый. Не то девятьсот пятый год со всеми «прелестями»

не то девятьсот четвёртый, не то девятьсот пятый

[Краском]

Ещё продочка

— Не скажу, что мы столько не выпьем: опыт показывает, что выпить в три горла мы можем достаточно. Вот только в Российской Империи, да, думаю, и во всём остальном цивилизованном, а также колониальном мире, пока что на текущий момент истории не построены высоковольтные ЛЭП, по которым некоторые профессионалы микрофона и видеокамеры имеют возможность вести столь меткий снайперский огонь. Да и ружью стаськиному пришла мататумба, как все мы знаем? Это теперь не оружие для древних охотничьих забав, а прикрученный к обугленной деревяхе стальной предмет, полностью лишенный функционала, зато покрытый прекрасными радужными разводами в стиле столь нелюбимого Кукурузником абстракционизма!
— А чего сразу я? Чуть что — сразу Будкис, Будкис!
— Ну, не мы тогда стреляли, это есть факт, месье Дюк!
Да, тут Андрей, конечно, прав… Но я же не нарочно!
— Ладно, хлопцы, проехали! — Станислав припечатал ладонью к столешнице ту самую купюру с царём Петром. — Сейчас мы здесь и переиграть ничего не можем. А если и можем, то сами об этом не подозреваем. Великих физиков, занимающихся хроноэкспериментами, как я понимаю, среди нас нет, так?
— Ну…
— Значит, надо как-то вживаться в существующую реальность.
— И выживать! Тут целая куча революций с войнами намечается, а оно нам не надо! — Нет, ну действительно: жизнь человеческая и так бренна, и торчать в «зоне рискованного обитания», которой через какое-то время станет вся Европа, что-то не хочется.
— Верно, Борь, оно нам не надо, но отменить войны мы вряд ли сможем. Не цари и не министры. Поэтому предлагаю вживаться в роль мирных обывателей. Или есть желающие дойти до государя-императора, как пишут в книжках и поднять ему веки? В смысле — открыть глаза на предстоящие в России безобразия? Сразу скажу: я пас! Поскольку кончится это, в лучшем случае комнатой с мягкими стенами и рубашкой с длинными рукавами. В худшем — Петропавловкой, а то и стенкой. Больше болтаешь — меньше живёшь. Есть возражения по сути вопроса?
Стас уставился на меня. А я что? Я ничего… Я за консенсунс.
А вот третий наш однокашник, оказывается, имел несколько иной взгляд на перспективы нашего здесь пребывания.
Андрей, нервно поигрывая в пальцах самодельной трубкой, в которую так и не набил табак из своего сшитого «под старину» кисета, бросил Трошицинскому:
— Возражения есть!
Это что же получается: мы тут сидим, рассуждения рассуждаем, а вокруг Россия хоть погибай, пока мы «обывателями» становиться будем? Хренушки, не дадут нам прожить обывателями! Вот сейчас война, допустим, с Японцами. Допустим. И мы все втроём знаем, что войну эту мы, в смысле, Империя наша, продуем всухую. Вот никто не знает — а мы знаем! Порт-Артур самураи уже взяли, скоро раздолбают сволочь Куропаткина, а там и Цусима. А мы, выходит, должны сидеть, как мышь под веником? А потом Мировая, Февраль, Октябрь, Гражданская: это сколько ж миллионов русских ляжет? В смысле — россиян, поляков с прибалтами я тоже считаю за русских.
— Вот уж спасибо! А мы, латыши, себя русскими почему-то не считаем, у нас своё государство. — Нет, ну а что он, в самом деле? Шовинизм какой-то!
— Фиг вам! Нету у тебя, Борька, сейчас отдельного государства. Не отчекрыжили пока немцы ваши лимитрофы. Государство для тебя, Будка, здесь и сейчас — Российская Империя. Великая, прошу заметить, держава. Есть, чем гордится. Вот у Стаса Царство Польское есть, не спорю. Оно же — Привисленский край. Мы, собственно, в этой автономии сейчас и находимся. Хотя поляки в Германии и Австро-Венгрии и такой автономии не имеют. Правильно я говорю? — Обратился он к Трошицинскому.
— Ну, в целом да… Хотя автономия какая-то неполная. — Кивнул Станислав.
Я решил не спорить: перепалки с русскими по вопросу национальной гордости и чувства патриотизма приводят зачастую к выбитым зубам, а в глобальном масштабе — и к аннексиям. Немцы в сорок первом уже пробовали подискутировать, и Киев в две тысячи четырнадцатом. В результате русские танки потом лет сорок по всей Германии катались на полигонах, да и свидомым тоже крупно не подфартило. Так что лучше промолчать. Для здоровья.
А Воробьёв тем временем развивал свою мысль:
— Ну да ладно, не о том речь. Хотя, когда мировая война началась, полякам после победы обещали независимость и я уверен: дали бы!
— Ну-ну… И без этого обошлись. — Наш русский поляк выглядел не слишком довольным.
— Всё, проехали. Тем более — пока что ничего не случилось, не забыли? Так вот я к чему веду: как правильно ты, Стас, сказал, мы не цари и не министры и отменить предстоящую войну вряд ли сумеем. Но глядите сами: из стран Антанты Россия единственная оказалась на положении проигравшей стороны, хотя и воевала за блок победителей. То есть по факту страна потеряла свои окраины, дважды менялся государственный строй, в ходе Первой Мировой и Гражданской погибло русских людей больше, чем во всех остальных воюющих государствах. Ну, или около того, сейчас точно не помню — это и не суть важно: там счёт на миллионы будет идти. И это ещё не считая эмиграции и разных большевистских «ликвидаций как класса». Нет, что потом Сталин с большевиками страну подняли с нуля, войну какую одолели, Империю воссоздали — это да, это я как и любой патриот признаю. Вы, думаю, тоже? — Воробьёв обвёл нас взглядом. Что ж, по факту он прав. Мы с Троцким поочерёдно подтверждающе кивнули. — Вот! Но ведь сколько это всё жизней стоило! Хорошо янкерсам за двумя океанами отсиживаться, они вообще на своей земле крайний раз при Линкольне воевали, и то, кажись, тыщ четыреста с обеих сторон потеряли и до сих пор воют, что это колоссальные потери. И ведь правильно воют: на войне солдата не одного убивает: семью его убивает с ним вместе, детей-внуков не рождённых. Это ж какой геноцид мы сами себе устроили? Никакого Гитлера не нужно, мать его через коромысло! — Андрей хряпнул по столу так, что звякнули ложечки в кружках с остатками остывшего чая.
— Александр Македонский, конечно, великий полководец, но зачем же табуретки ломать? — Выдал в своей чуть ироничной манере Станислав. — Ты, дорогой товарищ реконструктор, заканчивай мебель крушить, и толком своё резюме излагай. Что война это плохо, мы и так догадываемся.
— А? Ну да, правильно. Так вот: если бы удалось, раз уж не получается у нас войну предотвратить, попробовать как-то облегчить ей технически участие в войне. Вот смотрите: в шестнадцатом году во всей русской армии, по всем фронтам и авиашколам было раскидано меньше шестисот самолётов, а у одной только Германии — больше тысячи. Плюс к тому сколько-то самолётов у австрияков и у турок: правда, у этих весь аэропланный парк был импортным, производства тех же фрицев — но, тем не менее, четверть тыщи «этажерок» они имели. У болгар тоже чего-то было, но против России они авиацию вроде бы не применяли.
— А что, Болгария с Россией воевала? — Я был реально удивлён. Бывал я в своё время в командировке там, и никаких проблем с общением не испытывал: абсолютное большинство болгар вполне нормально по-русски говорило. «Братушки».
— Здравствуйте вам! — Андрюха издевательски поклонился, широко разведя руками. — И в Первую Мировую они в союзе с немчурой были, и во Вторую. Впрочем, в сорок четвёртом-сорок пятом, когда там красные победили, и советские войска вошли в страну, болгары повоевали и вместе с нами, в той же Венгрии у Балатона. Грех хаять: держались они там достойно против эсэсов с мадьярами. Хотя без наших им там ловить было бы нечего, факт.
Но ты, Борька, меня с мысли не сбивай. А мысль у меня такая: раз мы тут волей-неволей очутились — давайте-ка сгарбузуем для России собственные ВВС! Я в этом деле малость понимаю, сколько лет модели всяких «ньюпоров» с «фарманами» собирал, вот этими вот ручками. — Воробьёв продемонстрировал нам свои лапы с сохранившейся местами под ногтями грязью следующего столетия и приплюснутыми, из-за многочисленный былых драк, костяшками.
Нет, не нравится мне это, совсем не нравится. Моё дело — сторона, и вообще моему здоровью и вихри враждебные противопоказаны, и залпы «Авроры» вкупе с «Большой Бертой».
— Не пойдёт! Я считаю, что незачем нам тут в это всё влазить. Лучше эмигрировать куда-нибудь, в ту же Америку или, хотя бы, в Швецию, она постоянно в нейтралитете. А если тебе так загорелось в русского Вилли Боинга поиграть и самолёты мастерить, то никто не мешает их и из другой страны поставлять. До Сталина всё равно в России вся авиация была импортная.
— И вовсе не вся! Были прекрасные русские конструкторы: Сикорский, Ульянин, Григорович, братья Касьяненки…
— Тихо, панове, тихо! — Трошицинский вмешался в наш разгорающийся спор. — Успокойтесь, горячие русские парни!
На «русского» я решил не обижаться: не до того. Судьба решается.

[Цоккер]

А я что? Я ничего… Я за консенсунс.

Очепятка или намеренное изменение слова?

[Краском]

На «русского» я решил не обижаться: не до того. Судьба решается.
— Вы вот мне скажите, братцы, — продолжил Станислав, — а на какие, пшепрашам, пенёндзы вы собираетесь осуществлять свои планы? Один, понимаешь, в Америку собрался, второй — КБ открывать с авиазаводом вместе имени себя любимого. Нет, ничего не скажу, дело, конечно, достойное: помочь Родине, хотя до нашего рождения ещё у-у-у сколько. Вот только заводы — штука такая, что вложений требуют и вложений солидных. И тут вариант продать что-нибудь ненужное — не проханже. Сами знаете, ненужного у нас нету и клад искать, как тот дядя Фёдор, мы не можем. Что касается твоей мысли, Борь, — так она тоже того… не аллё. Ну сам скажи: кому ты на хрен нужен в той Америке или даже в Швеции с голой задницей и пустыми карманами? Правильно: никому. Там таких горе-эмигрантов двенадцать на дюжину. Прав я или не прав?
Пришлось согласиться, что наш рассудительный товарищ, как обычно, глаголит истину.
— Так вот, хлопцы, что я вам имею сказать. Раз мы все согласны, что находимся в далёком прошлом и что для того, чтобы как-то здесь прижиться, необходимы пенёндзы, а также документы. Поскольку без них ни открыть завод, ни уехать в Америку, ни просто банально снять номер в гостинице, чтобы помыться-выспаться, абсолютно нереально.
Рад, однако, сообщить, что и то, и другое у нас всё-таки имеется. Но!... Увы, ни того, ни другого не хватает. Так вышло, что перед тем, как мы устроили наш междусобойчик со стрельбой по проводам ЛЭП, я показывал бумаги своего прапрадеда и вот эту самую купюру. И на автомате сунул в карман, когда садились за стол. Бывает: рассеянность. Но тут моя рассеянность нам помогает. Поскольку здесь и сейчас эти вот пятьсот рублей — это реально большие деньги. Завод на них, правда, не построить. Но привести себя в принятый здесь вид вполне можно. А то увидят нашу одежду и хорошо, если примут за какую-то шпану или, например, футуристов: могут и за шпионов посчитать: сами знаете, когда идёт война, подозрительность у людей зашкаливает.
Так что нужно будет прикупить костюмы поприличнее, пальто, мыльно-рыльное: а то с заросшими мордами нас никто и на порог не пустит. Но это всё, как говорится, на первое время. Согласитесь, что с тем, что останется от этой суммы, которую, я считаю, нужно разделить поровну, нам долго не протянуть: разве что купить избу с огородом и выращивать огурцы на продажу. Поэтому я считаю так: нужно держаться вместе, потому что каждый из нас умеет то, чего не могут двое других. Я инженер, и инженер вроде бы, неплохой. Андрей — автослесарь, да и в качестве консультанта по истории из нас троих он лучший. К тому же, знатный моделист-теоретик ранней авиации. — Тут Дрей Ю разулыбался, как будто получил премию в размере годичного оклада. Доброе слово и кошке приятно, это я понимаю: но как же легко манипулировать этими русскими! Всему верят, не то, что мы, латыши.
А Стас тем временем продолжал:
— Ну а Борис у нас — профи в журналистике, можно сказать, акула пера. Следовательно, должен понимать что-то и в рекламе, верно?
Я кивнул. Зачем слова? Это моя работа: через СМИ заставлять людей поверить, что горькое — это сладкое, а чистое — грязное. Мне за это платят, и неплохо. То есть — платили.
— Так вот, друзья: вы оба правы. С одной стороны, вляпались мы, действительно, как в то китайское проклятие, «чтобы вы жили в эпоху перемен» и году примерно к семнадцатому или даже чуть раньше, неплохо бы оказаться где-нибудь далеко отсюда, в мирной-спокойной стране. И оказаться, конечно, не с пустыми карманами. Вместе с тем верно и то, что если бы Россия вступила в Мировую войну более подготовленной, то вариант, что мир настал бы скорее или революцию удалось оттянуть на пару лет, вовсе не исключён, напротив: весьма вероятен. Так что нам мешает, хлопцы, попробовать совместить решение двух этих задач?
Не скажу насчёт авиации — как по мне, это инициатива сомнительная, — но вот относительно моторизации России и её армии мы позаботиться можем. Помните, фильм был, когда в Париже все такси как раз в Первую Мировую перевозили на фронт пополнения и поэтому остановили немцев? Ну вот. А Россия, увы, не Франция и с такси здесь ещё долго будет глубокая задница. Впрочем, как и с другими автомашинами. А представьте себе, что к четырнадцатому году в армии появились бы мотострелковые батальоны, полки, дивизии? Как бы быстро они смогли наступать? Тогда не было бы разгрома в Восточной Пруссии.
— Ни фига. Ничего не вышло бы. — Дрей Ю покачал коротко стриженной головой. — При том уровне автомобильной техники, который был на тот момент, все эти тарантасы ехали до первой поломки или до израсходования бензина. Для нормального функционирования мотострелков на тот момент необходимо наличие в прифронтовых тылах солидной ремонтной базы и хороших складов ГСМ. А у нас привыкли всё «ура-ура, пуля-дура, штык молодец!». А штыками против кайзера много не навоюешь. Про патронный и снарядный голод слышали? Вот то-то. Немцам хорошо: у них вся Пруссия шоссе и железными дорогами изрезано, инфраструктура! А у нас — только то, что рядовой Ванька в «сидоре» на себе тащит. Не, не сработает!
— О чём я и говорю: МЫ знаем, что требуется для правильного функционирования мотострелков. Мы знаем, как делать нормальные автомобили — хотя бы на уровне тридцатых: что-то более навороченное здешняя промышленность не потянет даже в Европе и США. И если мы откроем производство таких машин, в меру недорогих, но надёжных, если мы наводним ими страну — то вскоре нашей продукцией заинтересуются и военные. Таким образом, есть реальный шанс за счёт автомобилизации армии предотвратить затяжную позиционную войну со всеми её потерями и лишениями. А если их не будет, или будет очень мало — не будет и Февральской революции. Ну, а за границу мы всегда успеем: при деньгах там каждый из нас там кум королю и сват министру. Так что голосую: кто за то, чтобы создать фирму по выпуску автомобилей в России? — И Трошицинский аккуратно, как в классе, поднял руку.
Воробьёв, нахмурившись, потеребил мочку уха, потом махнул рукой жестом «а пропадай всё!».
— Я тоже согласен. Но с условием, что как только начнут продаваться машины, часть прибыли пустим на строительство самолётов!
Вот же неугомонный!
Теперь эта парочка смотрела на меня в упор, словно в шоу «За стеклом»…
«Ну что сказать, ну что сказать?
Устроены так люди…»
Древняя, как мастодонт, песенка времён молодости моей матушки вдруг закрутилась в мозгу, словно пытаясь вырваться наружу из плена черепной коробки. Какие, к чертям грузовики? Какие самолёты? Какая мотопехота, чтоб ей лопнуть?! У меня одна жизнь. Одна! И я не желаю тратить её на утопические прожекты этих придурков! Сочинять рекламу для продажи каких-то колымаг с моторами, которые, может, и не выедут с завода — да и завод-то только в мечтах у этих «радетелей за Россию»! Маниловы доморощенные! Нет уж, я уж как-нибудь обойдусь без такой работы! Хотя Стас и прав: чего я умею — так это делать репортажи. Вот и устроюсь пока репортёром, подкоплю денег, женюсь на какой-нибудь тётке с наследством, вроде купеческой вдовы. А будут шуршавчики в кошельке — тогда можно и за границу. В этом наш поляк тоже верно рассуждает: Америка длинный бакс любит, с пустым карманом там делать нечего!
Но если сейчас отказаться — то что потом? Деньги у Стаса, никак не разделишь. Документы нынешние — тоже у него. Чёрт, получается, что я полностью зависим от его расположения! Не захочет — ни рубля не даст. Ладно. Пока что сделаю вид, что согласен, а там… Хотя — а не будет подозрительным, что так быстро согласился? Ладно, тогда так…
— А я чего? Я ничего. Я как все. Вот только рекламщик — это одно, репортёр — немножечко другое. Как репортёр я полезнее могу быть! Мне бы в хорошую газету устроиться, а ещё лучше — собственную открыть. Телевидения всё равно тут пока нету. Вот там бы я нарекламировал! И напрямую всю продукцию вашу, то есть нашу, и вообще достижения автомобилестроения и авиации по всему миру! А что: «Автопробегом — по русскому бездорожью!» Звучит?
— Ага. И разгильдяйству. Помним.
— Помним, конечно. А местные не помнят! Потому что ещё ни книжку не написали, ни кино не сняли. Мы с вами вообще много чего помним!
— Ну, так на том и порешили… — Стас поднялся со своего места. — Всё, панове, спать пора! Утро вечера, как в сказках говорится, мудренее…

[Краском]

Продолжение

Андрей

Кто-то когда-то сказал, что всё в истории всегда повторяется дважды: сперва как трагедия, затем — как фарс. Похоже, так оно и есть… По крайней мере в отношении меня. Когда-то давно мне пришлось по собственной дурости оказаться за проволокой, в СИЗО. Повезло тогда, добрый дядя-судья приговорил к «условному», но те решётки в закрытых специальными колпаками окнах и вбетонированный в пол пахучий унитаз-дальняк рядом с постоянно роняющим капли в жёлтую эмалированную раковину краном запомнились мне на всю жизнь. Нет ребята, ничего там нет хорошего, уж поверьте…
М-да… А вот теперь сижу я, раб Божий, человек прохожий, на шконке, и снова любуюсь стенами цвета охры и зарешёченным проёмом окна под потолком.
Выть хочется. А нельзя. Тюрьма такого не любит.
А ведь всё могло бы быть иначе, если бы не собственная моя дурость и понты. Как же: реконструктор Императорской армии, аутентичная форма, правда, чуть более позднего периода имеется, материалов по эпохе переворошил — мама не горюй, причем не тех, по которым киношлюшки разные сценарии к сериалам про «тайные сыски» с «господами ахвицерами» сочиняли с передоза! Вот только, как писал когда-то артиллерии капитан граф Лев Толстой, «гладко было на бумаге»… Оказалось, что все мои знания и навыки реконструктора стоят здесь, в прошлом, весьма и весьма немного. А вот опыт, приобретённый в СИЗО, нежданно пригодился.
Ребята, наверное, уже весь город оббегали в поисках. А им ведь тоже эти розыски могут вылиться боком: документ-то есть только у Стаса, а Борька, как и я, аусвайса не имеет. Хотя учитывая, что одет он малость поприличнее моего, может, и не придерутся?
Эх, знал бы, что так будет — остался бы в депо! Но назад уже не отыграешь.
Когда мы втроём наутро после совещания в доме обходчика вознамерились отправиться вдоль рельсов в ближайший город, пан Лучицкий, вернувшийся к тому моменту назад, вызвался упростить путешествие. Часов около восьми он подсадил нашу троицу на дрезину ремонтников, направляющихся в депо Августова. Конечно, двадцатикилометровая поездка на продуваемой со всех сторон металлической раме с колёсами — это не самый комфортный способ перемещения, особенно учитывая необходимость качанья рычага, смахивающего на некий спортивный агрегат, но, как гласит старая мудрость, «лучше плохо ехать, чем хорошо идти».
Всё-таки нам крепко повезло, что первым человеком, которого мы повстречали после нашего перемещения во времени, оказался именно этот замечательный дядька: в меру фрондёр, в меру сепаратист, в меру служака. Встреться мы с каким-нибудь тёмным крестьянином или, наоборот, полицейским, которому тот же крестьянин неминуемо пошёл бы доносить о подозрительных незнакомцах, дело повернулось бы хуже. Полиция здесь, как мне пришлось выяснить опытным путём несколько позже, особой мудростью и гуманизмом не отличается. А пан Томаш сам сговорился с ремонтниками пути, сунул нам на дорогу по куску хлеба со смальцем, упаковав эти «бутерброды» в листы старого журнала.
Ремонтников было двое: Иван Антонович и Ярек, как они нам представились при знакомстве. Нас, соответственно, трое. Так что в пути мы посменно качали рукоятки дрезины и поэтому весьма быстро, чуть более, чем за час, прибыли к выходному семафору станции Августов, где и распрощались с отзывчивыми железнодорожниками. В качестве подарка на память Будкис вручил Ивану капиллярную ручку в корпусе из витой никелированной трубочки. Конечно, проще было бы дать железнодорожникам какую-то мелочь деньгами, но увы: единственные наши финансы, котирующиеся здесь — это та самая «пятихатка» с императором, которую умница Троцкий инстинктивно прихватил из нашего времени. Кстати, когда мы шли по заснеженной тропинке вдоль тянущихся параллельно железнодорожной насыпи заборов, за которыми надрывались на чужаков хозяйские кабысдохи, я просветил ребят о том, что школьное погоняло Станислава поминать всуе не стоит. Потому как ТОТ САМЫЙ Лейба Давыдыч особо ярко заблистает первоначально именно в 1905 году, и барагозить примется именно под псевдонимом «Троцкий». Так что не стоит вводить в смущение здешних правоохранителей и создавать лишние неудобства. Стас, естественно, был «за», в очередной раз заявив, что «коты — древние и неприкосновенные животные», в смысле «Трошицинские — старинный и высокоуважаемый шляхетский род, на что у него даже имеется дворянская грамота, а со всякими носатыми-пенснатыми он ничего общего не имеет и иметь не желает».
Кстати, пока шли по окраине, я пробежал глазами текст на своём свёртке с «бутербродом». Занятное чтиво только подтвердило то, что мы и так знали о переносе во времени, но тем не менее…
ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ ЛЕТОПИСЬ
Того же числа, генералъ Флугъ телеграфируетъ, что въ перечень вещей, высылаемыхъ на Дальнiй Востокъ, желательно включить непромокаемыя накидки для офицеровъ.
20-го февр.
ИМЕННЫЕ ВЫСОЧАЙШЕ УКАЗЫ.
Правительствующему Сенату.
Признавъ необходимыми, обезпечить успешное укомплектование войскъ лошадьми, въ порядке отбывания населенiемъ военно-конской повинности или инымъ порядкомъ, повелеваемъ: временно, впредь до особаго распоряженiя, воспретить вывозъ и выводъ лошадей изъ пределовъ Российской Имперiи, за исключенiемъ отдельныхъ, единичныхъ случаевъ вывоза лошадей высшего сорта, съ особаго каждый разъ разрешенiя на сiе Главноуправляющаго Государственнымъ коннозаводствомъ.
Правительствующий Сенатъ не оставитъ къ исполнение сего учинить надлежащее распоряженiе.
На подлинномъ Собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано:
«НИКОЛАЙ».
Въ С.-Петербурге, 20-го февраля 1904 г.
21-го февр.
Именными указами Нашими, данными 7-го февраля сего года Правительствующему Сенату и военному министру, признали Мы необходимымъ объявить на военномъ положенii Самаро-Златоустовскую и Сибирскую железныя дороги, на основанiяхъ въ сихъ указахъ изложенныхъ. Въ развитее сего повелеваемъ ныне распространить действiе того же порядка на находящiеся въ пределахъ Сибирскаго военнаго округа участки дорогъ Забайкальской и Кругобайкальской, а равно на рельсовую в ледокольную переправы черезъ Байкалъ и на Кругобайкальскiй трактъ.
О приведении сихъ меръ въ исполнение Мы повелели указомъ Нашимъ, сего числа даннымъ, временно - управляющему военнымъ министерствомъ.
Правительствующий Сенатъ не оставитъ къ исполнение сего учинить надлежащее распоряженiе.
На подлинномъ Собственною Его Императорскаго Величества, рукою подписано:
«НИКОЛАЙ».
Въ С.-Петербурге, 21-го февраля 1904 г.»
Во, хорошо, что нас не на Сибирскую «железку» закинуло, а в Русскую Польшу. А то знаем мы это «военное положение»… Наслышаны.
— Что ты там разбираешь? — Борька решил отвлечь меня от поглощения информации вековой давности. Впрочем, для нас сейчас — всего лишь прошлогодней. — Я на третьей стройке этого шрифта себе глаза сломал: все буквы вперемешку и пишется всё по-дурацки: почему-то в одном месте «краснЫЯ мундиры», а в другом «краснЫЕ маки»…
— Дело привычки, ничего трудного при некоторой тренировке. А уж тренировка, поверь, у меня была: я ж реконструктор всё-таки, а не кот начхал. Доводилось читывать и уставы царские в подлинниках, и приказы разные по изменениям в обмундировании.
— Ну да, ты ж у нас великий спец, всю жизнь сюда готовился бултыхнуться!
— Будка, не подкалывай! — Вмешался сердито Стас. — Все мы тут в одном положении. По твоей, между прочим, вине, стрелок ты латышский! Так что будешь добадываться — денег на мороженое не дам! — Под конец Трошицинский улыбнулся, сводя всё к шутке.
Опять наш рассудительный инженер прав: не в том мы положении, чтобы собачиться между собой. Начинаем-то мы своё внедрение практически с нуля, и далеко не в самые спокойные времена. Конечно, после Первой революции и реакции на нее Россия вновь окажется на подъёме, но этот прогресс продолжится только несколько лет, а потом Империю накроет чёрно-красным покрывалом войн, разрухи и революций, после которого всего этого мира, который мы видим сейчас вокруг, просто не останется. И трём людям из других времён легче лёгкого оказаться размолотыми в жерновах исторических потрясений. А этого бы не хотелось. Может, я ещё полёт Гагарина застать намерен, если не удастся вернуться назад!
— Ладно, парни, проехали. Тут у нас другая проблема, похоже, нарисовывается…
Видимо, мой голос звучал достаточно озабочено: Станислав с Борисом глядели на меня ну очень внимательно.
— Смотрите: вот тут перепечатаны царские указы. Даты — февраль девятьсот четвёртого, по новому стилю начало марта. Подпись Николая Второго.
— А чья должна быть? Путина, что ли? — Снова Будкис не смог сдержать подколки.
— А ты не перебивай. Подпись Николая и это естественно и правильно. Неправильно другое: сейчас, как вы оба, надеюсь, поняли по рассказу господина Лучицкого, на дворе — самое начало девятьсот пятого года: Порт-Артур только что сдали, но, раз он не упомянул расстрел рабочих в Питере, революция пока не началась.
— Ну и?..
— Ну и слушайте: революция не началась, расстрела не было, но! Но теперь, как упоминал тот же Лучицкий, указы — да, вот такие вот, как тут, — издаёт уже не Николай Второй, а какой-то «царский дядя». А учитывая, что наш польский товарищ обмолвился об убийстве царя, я с вероятностью процентов в девяносто предполагаю, что убитый — как раз-таки тот самый Никки под нумером «два»… И это означает…
— Это означает, что мы в ещё большей дупе, чем думали! — Стас, как всегда, сообразил первым. — Получается, что мы не только очутились в прошлом — мы в прошлом, которого не знаем! Это другая Россия — не та, про которую мы учили на истории!
Наш инженер в сердцах сплюнул в снег. Лицо же Будкиса стало таким жалким, как в детстве, когда у него хулиган-старшеклассник отобрал домашний бутерброд с маслом и одуряющее пахнущей на весь школьный коридор копчёной колбасой типа «сервилат». Взгляд растерянный, нижняя губа подрагивает, весь вид как будто вопиёт: «За что?!»
— Ша, парни! Россия — та. Правители, похоже, другие. Но нам-то от этого ни жарко, ни холодно.
— Цо так? — Троцкий воззрился удивлённо. — Обоснуй!
— А то, родненькие вы мои, что то, что нам рассказывали под видом истории в школе, в ВУЗе и по телевизору — суть сказки Венского леса для детишек из детсада «Берёзка». Всё — галопам по Европам, редко по какой теме в учебнике больше страницы-полутора, а чаще — меньше. Да и то: в советских учебниках была одна идеология, если утрированно: самодержавие прогнило, большевики и Ленин молодцы, Николай Второй — Кровавый и не иначе и правильно его шлёпнули. Это один вариант истории. Другой — опять же утрировано: Россия была самой крутой страной, Николай — прекрасный семьянин и правитель и вообще святой, а большевики — германские шпионы.
Естественно, и то и другое не совсем правда, а по большей части — совсем не правда. Но нам, а до нас — нашим родителям — всё это втюхивали. Там, в нашем времени, история — инструмент действующей политики, а политика – дело, как известно, достаточно говнистое.
А здесь и сейчас мы имеем возможность не «учить историю», а запросто жить в ней. Благо, опыт у нас есть: детство у нас прошло тоже в «эпоху перемен», да и взрослая жизнь была переменчивой из-за политики сильных мира. Тем более, что, как мне кажется, в этом времени события ещё не успели чересчур отклониться от того, что было у нас, в смысле — при живом Николае Втором. Так что мы ещё вполне можем вписаться.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Я предлагаю план. Так сказать тайм-лайн на ближайшее время. Значит, смотрите: сейчас мы дотопаем до вокзала, дождёмся поезда…
— Ага, и уедем «зайцами» в неведомую даль!
— Будка! Не подкалывай. Достал уже! Никуда мы не уедем! Короче, план такой: мы сейчас доходим до вокзала. Он, по идее, рядом с центром города или в самом центре. Дожидаемся поезда и вы двое, с понтом «выскочили на минутку», интересуетесь у местных, где здесь гостиница. Костюмчики у вас не те, понимаете, поэтому и нужно временно пересидеть, пока я проскочу по магазинам, куплю хотя бы пальто: а то скоро мы тут все от ангины ласты склеим. А там, приодевшись, можно и на поезд, если желание не отпадёт!
— Поправочка. — Трошицинский был спокоен, как удав Каа. — Ты, как хитро замаскированный под солдата, от вокзала пойдёшь в разведку. Только звезду с картуза сними, а то местные не поймут, решат, что власть меняется. А мы, как отставшие от поезда, поедем в гостиницу. Мой костюм всё-таки не так глаз режет, как борькин куртец, да и бумаги мои пригодятся, чтобы снять номер. Будкис, ты останешься в отеле, пока я не вернусь с покупками: куплю трое пальто, чтобы на всех, и обувь потеплее. А, скажем, часа в три встретимся снова. Ты, Андрей, расскажешь, чего высмотрел, мы тоже наблюдениями поделимся. А там и решим, как и что… Вопросы есть? Вопросов нет, — по-киношному закрыл тему Станислав.
Ну что ж, надо признать, он прав. Тем более, что судя по характерному лязгу металла и запаху угольного дыма, идти нам осталось недолго.
Так, хрустя по снежной тропке обувью не по сезону, мы добрались до местного вокзала как раз в приходу пассажирского поезда. Ключевая точка местной «стальной магистрали», откровенно говоря, не особо впечатлила: красная одноэтажная коробка под железной крышей удивлённо глядела на привокзальную площадь дюжиной высоких окон с полукруглым верхом. Позади виднелись синие вагоны стоящего на первом пути состава и часть паровозного тендера: сам паровоз, судя по шуму бьющей с высоты мощной водяной струи, заполнял котёл.
Перед крыльцом неторопливо прохаживался полицейский в серой шинели с тёмно-зелёными петлицами и погонами, и чёрной каракулевой шапке. Потёртые ножны шашки покачивались при каждом шаге, а красный витой шнур, свисающий от воротника к револьверной кабуре, смешно походил на поводок мопса или, скорее, боевого пса-боксёра: лицо служителя правопорядка абсолютно не казалось «декоративным».
Когда паровоз на путях басовито загудел, состав лязгнул буферами и тронулся, увозя в дальний или не очень путь сидящих в разноцветных вагончиках пассажиров, блюститель привокзального порядка снял шапку, отряхнул её и, вновь водрузив на голову, скрылся за высокими дверями внутри здания. То ли замёрз — хотя морозец был невелик, от силы пара градусов, то ли просто решил проверить, как дела внутри охраняемого объекта.
Небольшая привокзальная площадь, единственными украшениями которой были два довольно вычурных газовых фонаря рядом со зданием вокзала и афишная тумба напротив, была не то, чтобы пуста, а, скажем так, слабо наполнена народом. Четверо запряжённых не самыми лихими на вид коняшками аккуратной цепочкой выстроились с краю, извозчики, сгрудившись точь-в-точь как наши привокзальные таксёры, негромко обсуждали какие-то свои проблемы. Несколько пассажиров из простонародья торопливо волокли свои мешки, баулы и плетёные корзины с крышками, не обращая внимания на местных «королей улиц». Подвыпивший дьячок в замацанной камилавке и распахнутом овчинном тулупе с напоминающим силуэт Австралии жёлтым пятном пониже поясницы, с повышенным вниманием изучал возле тумбы театральную афишу. К нему-то мы и направились.
— Здравствуйте! Не подскажете ли, где-нибудь неподалёку есть недорогая, но приличная гостиница? — Станислав «включил» джеймсбондовскую улыбку. Его чуть заметный польский акцент, благоприобретённый за время проживания в Жечипосполитой образца двадцать первого века, куда-то мгновенно улетучился и сейчас речь не отличалась от произношения уроженца исконной-посконной России. Впрочем, он таковым и являлся по месту рождения. — А то мы от поезда отстали, нужно другой подождать. Заодно и город посмотрим…
Дьячок посмотрел на нас несколько недоумённо:
— Благослови вас Господь… Гостиниц у нас несколько, вот только я, по моему сану, там не живал. Но самые приличные расположены, в основном, на Александровской и на Муравьёвской.
— А далеко это?
— Да нет, пожалуй. Минут за пять извозчик довезёт. — Церковнослужитель привычно мотнул головой куда-то в сторону, противоположную вокзалу.
«Как же, «довезёт»! — Я вспомнил наших родимых таксистов. Сколько помню, ни разу у них сдачи с пятисотки не было. А уж в этом времени, когда на ту бумажку, которая лежит в стасовом кармане можно купить такой себе приличный домик в деревне с хозпостройками и скотиной, и вовсе никто заморачиваться не станет. Жизнь — не литература, и марктвеновский рассказ тут не проканает».
— Спасибо большое! — Стас был всё так же голливудски-вежлив, но наш собеседник отчего-то не попрощавшись суетливо засеменил от нас через площадь, мелко крестясь.
Странно… Видимо, мы вели себя слишком уж нетипично? Или тут не принято разговаривать со служителями церкви не по богослужебным делам? Не знаю…
Не обращая внимания на беседующих предков таксистов, наша троица направилась вслед уходящим в город людям с поезда. Метров через триста, выйдя на перекрёсток, где от основной дороги шёл поворот, застроенный по сторонам деревянными двухэтажными зданиями непонятного предназначения мы разделились согласно прежнему уговору, условившись встретиться здесь же в три часа пополудни. Ну, не идиоты? Хотя в тот момент идея осмотреть как можно больше мест в городе за меньшее время показалась мне отчего-то правильной. Уже через пару часов я об этом пожалел…



P.S.: Ввиду с организовавшейся загруженностью по работе в ближайшие 10-15 дней частых обновлений не обещаю. Возможно, вовсе не останется времени для написания.
За что заранее приношу свои извинения. Увы, такова жизнь...

[Цоккер]

Насколько я помню старую русскую орфографию...

ИМЕННЫЕ ВЫСОЧАЙШЕ УКАЗЫ.

ВЫСОЧАЙШIЕ

Правительствующий Сенатъ не оставитъ къ исполнение сего учинить надлежащее распоряженiе.

къ исполненiю съго

P.S. Желаю успешно разгрести навалившийся объём работы.

[Краском]

Немного продолжения
Борис
Как говорится в старой комедии, «жить — хорошо, а хорошо жить — ещё лучше». Истина на все времена: зачем вообще жить, если нет никакой нормальной жизни? Умный и оборотистый человек, вроде меня, всегда может хорошо устроиться, в любой стране и в любое время.
Ещё вечером я валялся в холодной луже с обожжёнными пальцами, да ещё и словив бешеный удар током, от которого обычные люди не выживают. А сейчас я жив и практически здоров и чувствую себя вполне комфортно. А что? Ведь всё получается замечательно!
Приличную гостиницу мы со Стасом нашли довольно быстро: Августов — городок небольшой и многокилометровых проспектов, как в Москве, в нём нет. Вся основная инфраструктура расположена здесь достаточно компактно. Исключение, как я понимаю, мясобойня и железная дорога: и то, и другое находится на некотором расстоянии от делового центра этого местечка. Понятно, что респектабельным горожанам вовсе не хочется нюхать смрад от крови и требухи или угольную гарь. Хотя с последней не всё так просто: судя по запаху дыма, тянущегося из труб жилых домов, топят в Августове не только дровами: уголёк тоже заметен.
В гостинице Трошицинский меня здорово обидел и разозлил. Это ж надо: этот лях снял номер на три дня «для себя и двух слуг»! Слуги, если кто не понял, это я с Андреем, и места нам положены здесь в «прихожем нумере» — то есть в комнатке, классом ниже «чистой» половины. «Чистая» и «прихожая» комнатки разделены узеньким коридорчиком, в котором день и ночь горит газовый «рожок» под колпаком, напоминающем стекло керосиновой лампы. Вообще-то номер считается «первоклассным», хотя и не люксом: в том имеется гостиная, ванна и спальня и стоит он аж десять рублей в день, то есть по местным меркам, весьма дорого. Здесь же Стас отдал ту же «десятку» — но за нас троих — и на трое суток. Плюс — рубль «за самовар», с тем, чтобы вышеназванный агрегат со всеми чайными принадлежностями, заваркой, сахаром и булками местный служитель притаскивал «пану» дважды в день — утром и вечером. При отсутствии водопровода в номере — необходимая штука! Краны в номерах, кстати, заменяли установленные на забавных узких полу-тумбочках, полу-подставках с вделанными тазиками эмалированные «дачные» умывальники забытого советского дизайна. Странно, я-то полагал, что до революции Польша даже под царской властью была очень европейской страной.
Станислав настоял на том, что к самовару подавался не один, «господский» чайный прибор, а три, включая подстаканники: ишь, позаботился о товарищах! Сюда-то мы попали «как были», а хлебать чай из ладошки — не самое приятное занятие, как я полагаю, да и ждать, пока один почаёвничает, чтобы налить себе — тоже малоинтересно.
Правда, при заселении гостиничный служитель за стойкой пытался настоять на том, чтобы Трошицинский оплатил номер купюрами меньшего достоинства, но не встретил взаимопонимания и в итоге всё-таки пятисотку принял, тут же послав швейцара с нею в банк:
— Пшепрашам мосцьпана, але я не маю довольно пенёнзов с утра. Пан нынче перший гость. Тераз в банке поменяют. Нех пан располагается у себя, Влодек принесёт их, шибко!
Думаю, у нас обоих мелькнула одинаковая мысль, что швейцар Влодек послан не столько разменять купюру, сколько проверить её подлинность. Этого стоило ожидать. Не знаю, как Стас — у моего напарника выражение лица так и осталось спокойно-вежливым, а я слегка обеспокоился. Нет, ни с бумагой «петруши», ни с рисунком, ни с водяными знаками я проблем не ожидал: деньги были самыми, что ни на есть натуральными. А вот номер и факсимильная подпись вызывали опасения: вдруг они более поздние и в 1905 году такая банкнота никак не могла быть в обращении? Впрочем, я тоже постарался не показать вида, что чем-то взволнован. В конце концов, другого шанса у нас не было.
Освоившись и опустошив почти полностью оба умывальника в попытке хоть как-то отмыться, чтоб хоть люди на улице не оборачивались, мы вновь спустились в гостиничный вестибюль. Служитель у конторки, лакейски кланяясь, отдал нам сдачу с пятисот рублей. Стас барственным жестом — и где только нахватался? — деньги принял и упрятал во внутренний карман пиджака, оставив на конторке жёлтенькую рублёвую бумажку.
— А скажите, пан…
— Витновский, проше пана.
— Скажите, пан Витновский: где здесь недалеко можно побриться? А то, сами понимаете… — Трошицинский досадливо коснулся щетинистого подбородка.
— Совсем близко, мосьцпан: отсюда всего в трёх кварталах прекрасная парикмахерская пана Жана Стебливского. Его услугами пользуются и русские паны чиновники, и пан полицмейстер и даже сам пан пуковник Иванов туда наведывается! Пану вызывать дорожкаржа?
— Нет, благодарю: мы лучше прогуляемся пешком, заодно и посмотрим на ваш прекрасный город.
— Конечно, мосцпан! Място наше небольшое, але ж пекне! Посоветую пану непременно подзивяць на наш велький канал! Нема тего ни в едном другем мясце!
— И канал посмотрим, раз пан советует…
— Пшепращем пана, може, то не моё дело, але ж пану лучше купить капелюх. С голай гловой у нас ходить не принято, так лишь хлопы себе дозволяют, але ж у голодранцев ни гроша нема на то, чтоб глову прикрыть!
— Да-да, разумеется. Шляпу я просто оставил в багаже… — С этими словами Станислав кивнул и, поманив меня за собой, вышел из гостиницы, избавившись, наконец, от излишне разговорчивого гостиничного администратора.
Дальнейшее наше хождение по городу заняло несколько часов: войдя в роль «пана», Трошицинский заставил меня таскать купленный тут же неподалёку фанерный чемодан с плетёной из прутьев ручкой и металлическими — должно быть, жестяными — уголками. И хотя изначально чемоданчик весил чуть больше пёрышка, в процессе перемещений от лавки к лавке он всё больше тяжелел. Сперва в нём оказались свёртки с одеждой, в которой мы здесь оказались — правда, Стас не стал менять свой костюм на новый, ограничившись приличным, но недорогим комплектом для меня: сам же он приобрёл лишь жилетку, тёплые зимние ботинки, галстук-бабочку, светло-серое пальто и шляпу, больше всего напоминающую «котелок» мультяшного мистера Фикса, но того же цвета, что и пальто и снабжённую тёмной шёлковой лентой. Что огорчило — чёрные пальто для меня и Андрея были куплены в лавке у базара и были гораздо дешевле и непрезентабельнее с виду, чем стасово. При этом Троцкий, яростно торгуясь по-польски с лавочником, выцыганил ещё и три комплекта галош в качестве бонуса. Что ж, тут он поступает верно: как я заметил, большинство местных не слишком впадают в восторг, когда к ним обращаются по-русски, а уж скидки от них добиться — точно не получится.

[Цоккер]

газовый «рожок» под колпаком, напоминающем стекло керосиновой лампы.

Напоминающим

[Краском]

Ещё продолжение

Дальнейшее наше хождение по городу заняло несколько часов: войдя в роль «пана», Трошицинский заставил меня таскать купленный тут же неподалёку фанерный чемодан с плетёной из прутьев ручкой и металлическими — должно быть, жестяными — уголками. И хотя изначально чемоданчик весил чуть больше пёрышка, в процессе перемещений от лавки к лавке он всё больше тяжелел. Сперва в нём оказались свёртки с одеждой, в которой мы здесь оказались — правда, Стас не стал менять свой костюм на новый, ограничившись приличным, но недорогим комплектом для меня: сам же он приобрёл лишь жилетку, тёплые зимние ботинки, галстук-бабочку, светло-серое пальто и шляпу, больше всего напоминающую «котелок» мультяшного мистера Фикса, но того же цвета, что и пальто и снабжённую тёмной шёлковой лентой. Что огорчило — чёрные пальто для меня и Андрея были куплены в лавке у базара и были гораздо дешевле и непрезентабельнее с виду, чем стасово. При этом Троцкий, яростно торгуясь по-польски с лавочником, выцыганил ещё и три комплекта галош в качестве бонуса. Что ж, тут он поступает верно: как я заметил, большинство местных не слишком впадают в восторг, когда к ним обращаются по-русски, а уж скидки от них добиться — точно не получится.
Перекусили в трактирчике у базара свекольным борщом непривычного насыщенно-кислого вкуса, жареной картошкой и бигусом. Я, впрочем, бигус есть не стал, так что доплатив восемь копеек за керамический горшочек, забрали его для Андрея: он-то, как-никак, шатается без денег. Вместо чаю Стас заказал местный квас — цвета варёной свёклы и ещё более кислый, чем борщ. Квас обошёлся в две копейки за бутылку, а за чаепитие на двоих пришлось бы выложить гривенник. Наш Троцкий, судя по всему, решил поиграть в кота Матроскина с его знаменитым: «Ничего не буду выписывать, экономить буду!». Словом, весь довольно плотный обед обошёлся нам в сорок две копейки на двоих. По-моему, вполне гуманно, если не обращать внимания на довольно низкий уровень заведения и откровенно небогатый видок посетителей.
Наконец, побрившись здесь же, в парикмахерской напротив — искать «фирму» рекомендованного нам мастера Жана даже и не стали — мы отправились к тому самому перекрёстку, где договорились встретиться с Андреем. Не спеша — да и не очень-то побегаешь с довольно потяжелевшим чемоданом — мы явились к месту рандеву даже на полчаса раньше условленного и принялись ждать. Прошло тридцать минут. Потом ещё двадцать. И ещё четверть часа… Нашего приятеля всё не было.
— И куда наш вояка подевался? Сколько лет помню, по нему всегда можно было часы сверять, даже на уроки ни разу не опаздывал!
Трошицинский был обеспокоен не меньше меня. Мы оба терялись в догадках: что же произошло с Андрюхой? Уж кто-кто, а этот парень без крайне серьёзной причины ни за что не позволил бы себе опаздывать!
В конце концов, измаявшись ожиданием, Стас предложил мне отнести чемодан с благоприобретённым в гостиницу и быстренько вернуться, что я и сделал. Быстренько закинув вещи в номер и глотнув водички из остывшего самовара, я спешно явился назад, к перекрёстку. Впрочем, выяснилось, что спешил напрасно: Воробьёв так и не появлялся.
Ходить в поисках по улицам чужого города было явно бесполезно. Обращаться в местную полицию образца 1905 года — тем более. Что бы мы могли сказать? Что пропал пришелец из будущего в обмундировании несуществующей пока Красной Армии и с паспортом тем более несуществующей Российской Федерации в кармане? Думаю, дорога в «жёлтый дом» была бы тогда для нас открыта: добрые дяди-полицейские с удовольствием отвезли бы нас туда и под белы рученьки передали санитарам…
Когда окончательно стемнело — а это произошло достаточно рано, поскольку зимние дни коротки, а уличное освещение в Августове, по крайней мере на некотором отдалении от центра, отсутствовало напрочь, — бесплодное ожидание надоело бесповоротно.
Тяжко вздохнув, Стас, видимо, что-то для себя решив, обратился ко мне очень серьёзно:
— А скажи ты мне, братец: ты на журналиста учился или так, с улицы в профессию пришёЛ?
Странный вопрос: умеет наш Троцкий озадачить…
— Учился, конечно. Сейчас без диплома разве что в стенгазету пишут. А снимают на мобильник. А в чём дело?
— Дело в том, что раз ты учился, значит, и историю журналистики знаешь?
— Ну… Помню кое-что. Не томи уже!
— А тогда скажи, раз знаешь: какие газеты до Мировой были самыми популярными. Ну, чтобы не многотиражки какие-то, а вообще по всей России их читали? — Стас уставился на меня, как учёный в микроскоп на препарат.
— Ну… «Московский вестник» вроде был… «Газета-Копейка»… «Санкт-Петербургские ведомости», или просто «Ведомости» — вот не помню, когда они название меняли. У вояк — «Русский инвалид». Из журналов так навскидку — «Нива» с приложениями, «Вокруг света», «Огонёк», «Сатирикон». Вообще журналов много было, особенно как раз в Пятом году: их постоянно закрывали, но их заново печатали, под разными названиями. Но я их особо не запоминал. Да, «Бегемот» ещё был! Так что тебя на прессу потянуло-то?
Станислав, подобрав из кучки печной золы, высыпанной на снег, уголёк, не отвечая, уже рисовал что-то на ближайшей стене. Подойдя чуть ближе, я в потёмках разглядел корявый знак радиационной опасности поверх строчек: «Московский вестник и Газета-Копейка, читай объявления!».
Выбросив почти полностью исписанный уголёк, Стас тщательно принялся протирать снегом пальцы:
— Похоже, Борь, Андрюха потерялся, причём всерьёз. Ждать его здесь каждый день на этом месте — бесполезно. Искать — сложно. Пусть сам нас ищет. Вот организуем тебе документ, переберёмся поближе к столицам с их производственной базой, обустроимся — и станем давать объявления. Причём с такими словами, чтобы ни один местный их знать не мог. Например, «космонавт Гагарин» или ДнепроГЭС. И ставить свой адрес проживания. По нему Андрей нас и отыщет.
— Гагарины тут вроде бы графы. Или князья. Не помню точно, но полюбасу большие шишки. Так что местные про них знают, и за «космонавта» могут оскорбиться. Вызовут на дуэль — и ку-ку, Гриня!
Ты лучше скажи, а нафига нам куда-то уезжать? По-моему, здесь довольно неплохо. Почти Европа. А в столицах скоро такое начнётся… Как там у блока: «Запирайте етажи, нынче будут грабежи!». Не забыл, что революция намечается?
— Ладно уж, пошли в гостиницу… «контрреволюционер» ты наш. Тут, если хочешь знать, в Пятом году полыхало не хуже, чем в Питере. Это, если ты заметил, Польша, у нас повстанья и рокоши — национальная забава, так что будет «весело». А в России нам в столицы не надо: я же говорю: «поближе к столицам», а не в них. Где-нибудь в Новгороде или в Туле, а может — в Орле нужно оседать. Где, с одной стороны, жизнь подешевле, а с другой — и своя промышленность неплохая, и до Москвы или Питера недалеко, с их заводами. Ты ж не забыл, что мы постановили автопром налаживать?
«Да плевал я на ваше постановление и автопром!» — конечно, вслух я этого не произнёс, но не преминул подколоть мечтателя:
— Ага. И авиацию. Будет «Боинг мэйд ин Раша», который Ту-104, а свою ни разу.
— А что? Наладим автомобильное производство — думаю, и авиацию потянем, тем более, что Райты только года два, как полетели! «Всё выше, и выше и выше стремим мы полёт наших птиц!...»
В гостиницу мы вернулись уже в полной темноте. Затребовав горячий самовар, разделили поровну и доели приготовленный для Воробьёва бигус, — на этот раз я не стал отказываться: голод не тётка — и завалились спать каждый в своей комнате. На завтра порешили добыть мне документы…

[Цоккер]

с улицы в профессию пришёЛ?

Наверное, "шифт" нажался раньше времени?

Тут, если хочешь знать, в Пятом году полыхало не хуже, чем в Питере.

Для попаданца из XXI века "пятый" год может означать скорее 2005, чем 1905. Поэтому предлагаю заменить на "девятьсот пятый". И заглавная буква не нужна - это не имя собственное, а просто номер года.