Сладкая горечь моря (рабочее)

[Инодин Николай]

Глава первая
Сархи
Священная роща на склоне холма залита лунным светом, чиста и прозрачна. Лёгкий ветерок принёс с гор аромат цветущих садов, засмотрелся на движущиеся в живом ручье танца обнажённые девичьи тела, сунулся ближе и сразу весело увернулся от пучков миртовых ветвей, которыми размахивают танцовщицы – девушки исполняют обряд плодородия, нечего всякому ветру совать в ритуал свой любопытный нос. Мальчик держится за мамину ладошку и без интереса следит, как танцовщицы взмахивают ветвями, как струятся пряди распущенных волос – он ещё слишком мал и очень хочет спать. Его бы воля – дрых бы в уютной хижине, укрывшись лохматой козьей шкурой, но кого интересует мнение мальчишки? Молодые матери с детьми в возрасте до пяти зим стоят кольцом вокруг танцующих девушек. Малыш зевнул, и кулачком свободной руки потёр слипающиеся глаза. Небо на востоке начало светлеть, скоро взрослые закончат свои непонятные дела и можно будет, наконец, поспать. Пение женщин вдруг сменяется оглушительным визгом, криками и суетой. На поляну из-за деревьев выскакивают страшные чужие дядьки и начинают хватать всех подряд. Какой-то чужак бьёт его маму по лицу, хватает за локоть и тащит в сторону недалёкого моря. Мальчика и его сестрёнку сгребают сильные руки. Провонявший рыбой похититель сжимает детей в охапке и бежит с горы.
Хриплое дыхание, крики женщин и девушек, топот множества ног по каменистой тропе. Тряска, жёсткая ткань, царапающая детскую кожу.
– Пусти! – мальчик рванулся и попытался укусить сдавившую его руку.
Зря, чужак в ответ так сжимает его рёбра, что сбивается дыхание и темнеет в глазах. Воры с живой добычей, задыхаясь, скатываются по едва намеченной тропинке к воде и по узкой полоске пляжа тащат упирающихся женщин к кораблю. Сверху, с обрыва, доносится грохот колёс боевых колесниц, топот копыт и конское ржание. Мальчик радуется – это папа, сейчас он убьёт чужих, и всё снова будет хорошо. Похитители испугались, бегут быстрее, но гром на обрыве настигает. Первые враги уже перебрасывают пленниц через тёмный борт. Прыгающая перед глазами поверхность пляжа вдруг бросается мальчику в лицо. Он больно ударяется о гальку и вскакивает на ноги. Тот, кто нёс его к страшному борту, хрипит, сучит ногами, из его спины торчит длинная палка. Это папа, понимает мальчик, это он бросает копья с обрыва.
Дротики продолжают лететь сверху, ещё несколько чужаков падают на берег, сзади уже бегут воины племени, размахивают длинными копьями. Какой-то чужак пытается тащить на корабль упирающуюся маму, и снова бьёт её по лицу.
- А-а-а! – кричит мальчик и бросается к ним, подхватив на бегу камень. Никому нельзя обижать маму! Женщина отталкивает чужака, бросается к ребёнку и ловит высокой грудью прилетевший сверху дротик…
Она замирает, выгибается, руки поднимаются к торчащему древку… Потом изо рта у неё плещет кровь, женщина падает. Чужак, в которого метил тот, кто убил маму, хватает мальчика и, размахнувшись, бросает его через борт. Удар, вспышка ужасной боли в правой ноге, крик…
Сархи проснулся в холодном поту – он всегда просыпается в этом месте. Старая вытертая шкура, которой маленький раб укрывается, сползла, озябшая кривая нога ноет, и мальчик старательно её растирает, украдкой вытирая текущие из глаз слёзы. Его никто не видит, остальные дети ровно сопят во сне, но прятать эмоции давно стало привычкой. В больное место многие норовят ударить, нельзя показывать, где болит. Он уже почти не вспоминает жизнь до острова, и снов о ней почти не видит, а сегодня опять приснилась мама… Целый год, бесконечно длинный, Сархи живёт без неё.
Тогда, на корабле, когда чужаки отгребли достаточно далеко от берега и поставили парус, мальчонку со сломанной ногой хотели выбросить в море – никто не желал слушать вой попорченного щенка. Хозяин не позволил – ремнём примотал сломанную ногу к палке и приказал оттащить к остальным пленникам. После Беды прошло слишком мало времени, и работников на островах не хватало, рабы были в цене, особенно молодые женщины и дети. Даже такие, ущербные. Корабельщик был доволен – поход удался, привезённые горшки и кувшины выгодно обменялись на кожи и копчёное мясо, а приметливый глаз и смекалка могут просто озолотить. Женщины и дети, много – прекрасная добыча. Осталось добраться до родной гавани, не столкнувшись с хищником покрупнее, и можно будет подумать о постройке нового корабля – большого, с основой, вытесаной из огромного, толстого кедра. Корабля, который прослужит долго и ему, и его детям.
Боги хранили удачливых мореходов – дважды переночевав в небольших бухтах маленьких безлюдных островков, к полудню третьего дня они уже набросили узду морского коня на причальный столб в гавани родного Самаис-са но т'ха инуси или, по простому, Самаиса.
К вечеру живой товар уже разобрали горожане посостоятельней. На мальчика со сломанной ногой покупатель долго не находился. Только под вечер старый Орхат сторговал хнычущего ребёнка, обменял на лодку копчёной рыбы. Недорого заплатил – лодка старика была самой маленькой на острове. Рыбак принёс покупку домой, быстро успокоил раскудахтавшихся при виде его приобретения женщин:
- Заживёт, как на осьминоге, будет в семье работник. Не объест, рыбы в море хватает.
Сломанная кость срослась – ещё бы не срастись, ребёнку ещё и пяти лет не было. Но нога ниже колена стала кривой, и мальчишка прихрамывает. Поэтому и зовут его Сархи – хромой. Человеческих имён у рабов не бывает, только клички. Как его звали дома, уже не вспомнить.

[Инодин Николай]

Нога согрелась и перестала болеть. Почти. Сархи слез с лежанки, стащил с вешалки свой латаный-перелатаный пус и выскользнул на террасу, отодвинув костлявым плечом занавеску из кожи морской свиньи. Во дворе под навесом зашевелилась Вайса, зацепила длинным рогом забор и недовольно фыркнула. Мальчик в два оборота обмотал ткань пуса вокруг бёдер, перебросил свободный край через левое плечо, пропустил спереди между ног и заправил за первые витки сзади на поясе. Броши, чтобы закрепить одежду, у него нет, грубая ткань всё время разматывается в самый неудобный момент.
Одевшись, Сархи аккуратно спустился по отполированным ступнями обитателей дома жердям лестницы во двор, забежал в нечистый угол и пустил струйку в отверстие отхожего места, добавив своё журчание к тому, что всегда доносится из-под закрывающей сток каменной плиты. С остальными делами можно не спешить – небо ещё тёмное, ба Инука проснётся нескоро, её невестки тоже, мальчик к тому времени успеет сделать всю утреннюю работу. Сархи подошёл к Вайсе, и ласково погладил антилопу по тёплой шелковистой морде. Кормилица дохнула ему в лицо, обнюхала и лизнула в нос мокрым шершавым языком. Молочная антилопа – большая редкость, не в каждом богатом доме есть, самаисцы всё больше коз держат. У Вайсы молоко намного жирнее.
Дом и Вайса, вот что оставила семье Орхата прилетевшая на крыльях бури Беда. Три сына и небольшой, на шесть пар вёсел, корабль, пропали в морской пучине, когда море сначала ушло от берега, а потом обрушилось на него, вздыбившись водяной горой чудовищной высоты. До Беды Орхат был уважаемым человеком, успел построить каменный дом в два этажа, с черепичной крышей, даже навесы во дворе были крыты этими хитро вылепленными из глины плитками. Такие же дома были у соседей Орхата. То, что Самаис стоит в глубине бухты, выход из которой смотрит на полночь и немного на восход, спасло город от посланной разгневанным морем волны, стены из крупных каменных блоков и толстые балки перекрытий устояли, когда тряслась от боли земля. От пришедшего с Тьмой огненного дождя домочадцев и имущество дады Орхата сберегла толстая, на совесть положенная черепица. Старшая из внуков дады, Лухна, рассказывала, что Вайсу тогда загнали в дом, и держали, хоть молодая глупая антилопа всё время пыталась вырваться и убежать. В Беду сгорела или рассыпалась руинами большая часть города, из жителей уцелела едва четверть. Потом были холодные годы, когда обиженный бог не давал ни плодов, ни зёрен. От голодной смерти островитян спасла рыба. Тогда Орхат отдал за малую лодку и сеть большую часть нажитого, но антилопу сберёг, хоть и приходилось кормилице первое время питаться морской травой.
Сархи вытащил пробку, подождал, пока струя воды из верхнего водовода наполнит каменную поилку Вайсы, потом старательно затолкал затычку на место. Взял сетку из тонких ремешков, старый деревянный серп, из которого выпала уже половина каменных лезвий, и отправился за травой. Калитку отпирать не стал, ловко, как ящерица, перебрался через сложенный из обломков известняка забор. Небо за проливом ещё только-только начало светлеть, высветив верхушки гор, а он уже вернулся, волоча за собой большую охапку свежей травы. Оставил груз у входа, вновь перебрался через стену, опер калитку и втащил кошенину во двор. Антилопа грузно переступила копытами, повернулась к маленькому кормильцу. Сархи в несколько приёмов переложил добычу в сделанную из жердей кормушку, и Вайса уткнулась мордой в траву. Раньше Сархи до дрожи в коленях боялся огромного зверя с острыми длинными рогами и большими копытами, но Вайса оказалась скотиной ласковой и доброй, даже позволяла малышне садиться на себя верхом. Вскоре антилопа стала для Сархи любимым существом в доме, полном детей и женщин, не слишком ласково встретивших маленького раба.
Как всегда, первой из женщин выбралась во двор ба Инука, долго кряхтела в том самом углу, потом плескалась. Закончив возиться, вернулась, раздвинув занавесь из нанизанных на толстые нити круглых кусочков дерева. Ба совсем старая – ей, страшно представить, уже больше сорока лет, может быть, даже целых пятьдесят. Невысокая, плотная, всё ещё подвижная жена Орхата всегда от горла до пят завёрнута в коричневую ткань – траур по погибшим в море сыновьям она не снимает никогда. Вьющиеся волосы, когда-то чёрные, а ныне наполовину седые, ба собирает на затылке в узел, который закалывает деревянными спицами. Инука командует внуками и невестками с той же уверенностью и непреклонностью, с которой отец командовал своими воинами, не допускает даже тени непослушания. К молчаливому и работящему невольнику относится с одобрением – покупка мужа в самом деле оказалась неплохим подспорьем в хозяйстве. Сархи часто достаётся из её рук лишний кусок лепёшки или чашка молока.
Ба снимает сохший с вечера на колу большой горшок с широким горлом, придвигает к боку Вайсы старый тяжёлый трёхногий табурет, протирает вымя антилопы влажной тряпкой и обхватывает соски пальцами. Сначала тугие струи со звоном ударяют в дно горшка, потом звук изменяется – по мере наполнения посуды булькающие струи перестают доставать до дна. По двору разносится сытный, тёплый запах парного молока.
Одна за другой появляются во дворе вдовые невестки Инуки и Орхата, похожие одна на другую, как горошины одного стручка – невысокие, крепкие, с тонкими талиями и вечно усталыми глазами. В бронзовой печке разгорается огонь – не слишком большой, анука Палиса бережёт дрова, лишнего сучка не положит, сожжёт столько, сколько нужно, чтобы испечь лепёшки на день. Ануке Фелени и Асира размешивают в большом медном тазу тесто, бережно отмеривая в чистую воду муку из высокого кувшина. Их пышные волосы собраны вышитыми головными повязками. Анука Асира, вдова младшего сына Орхата, поправляет тыльной стороной кисти выбившийся, лезущий в глаза локон, замечает внимательный взгляд Сархи, улыбается:
– Засмотрелся? Пока ты подрастёшь, я состарюсь, маленький ценитель женских прелестей. Лучше подними нашу банду, что-то разоспались они сегодня.
Асира самая добрая из женщин семьи. Иногда Сархи кажется, что она к нему относится так же, как к своим близнецам – непоседам. Палиса и Фелени под настроение могут и оплеуху отвесить, и крапивой ожечь. И никогда бы в их головы не пришла мысль отдать рабу старый, оставшийся от мужа детский пус. Большая часть невольников ходит по острову голышом. Невелика беда, если жаркое солнце разок-другой спалит на мальчишке его белую кожу. Надо было рождаться на свет смуглым, как все люди.
Мальчик взбирается по лестнице, аккуратно ставя на перекладины кривую ногу – расстояние между гладкими палками слишком велико для него. Когда его белобрысая голова поднимается выше пола второго этажа, его глаза встречаются со взглядом Орхата. Дада проснулся как бы не раньше Сархи, но глава семейства хранит традиции, никогда не выходит во двор первым. Только когда невестки приготовят завтрак, а жена позовёт к накрытому для утренней трапезы помосту, старый рыбак неторопливо, с достоинством спустится во двор. Старик напоминает мальчику большого краба. Его сильное, костлявое тело будто сплющено между парой больших камней. Оно широко в плечах и бедрах, но поджарый, истёртый о гребную скамью зад и плоский живот не выступают за линии груди и спины. У Орхата длинные, очень сильные руки, привыкшие ворочать тяжёлые вёсла и тянуть из воды сети с рыбой, ходит он как-то боком, выставляет вперёд правое плечо. Вот такой шевелюры и бороды, как у дада, нет ни у одного краба. Волосы, борода и усы рыбака сбились в одну седую волну, что покрывает голову и грудь хозяина. Странно, волосы, обильно покрывающие тело дада, всё ещё черны.
Старик прикрыл веки, давая Сархи понять, что его видят, и качнул головой в сторону дверного проёма, из-за которого доносилось сонное сопение двух его внуков и трёх внучек.
Дети спят на широкой лавке, укрывшись шкурами, только у Лухны отдельная постель – старшая внучка входит в брачный возраст и не помещается поперёк общего ложа. Не обращая внимания на недовольное бормотание и гневные вопли, Сархи стаскивает с детей шкуры, а кое-кому ещё и щекочет пятки. Увёртывается от пущенного в лицо подголовного валика и выскакивает на террасу, прямо оттуда прыгает на опорный столб навеса, обхватывает его руками и ногами, соскальзывает по отполированной древесине на плиты двора. Через несколько ударов сердца по лестнице скатывается многорукая и многоногая мешанина смуглых тел и вьющихся тёмных волос, волной ударяет в завесу из деревяшек и разделяется. Сегодня первыми успели внучки, внуки остаются переминаться с ноги на ногу. Вредные девчонки не спешат, заставляют братьев терпеть – пока ба одной фразой не наводит порядок. За шалости строгая старуха может и без завтрака оставить.
Пока хозяева рассаживаются на помосте, Сархи без церемоний плюхается на охапку соломы в углу двора и успевает расправиться с полученными от Инуки кусками сыра и лепёшки. Молоко из кружки – жирное, ароматное, удивительно вкусное – пьёт не спеша, маленькими глотками, растягивая удовольствие.
Солнце поднимается всё выше, и Орхат выходит со двора, направляясь к морю. За ним следуют младшая невестка, придерживая правой рукой стоящую на голове стопку пустых корзин, и Сархи – раб тащит бурдюк с водой и торбу с сухарями. Старик идёт проверять поставленные с вечера сети, а в море без запаса воды и пищи не выходят, даже если не собираются отплывать от берега дальше, чем на длину весла.
Лодка Орхата невелика – всего восемь шагов от носа до кормы. Шагов взрослого мужчины, конечно. Но и маленькая лодка тяжела для одного человека, поэтому к воде её толкают втроём – Сархи старается вместе со взрослыми, изо всех сил упирается в песок маленькими ступнями. Волна в гавани невелика, когда выдолбленная из ствола старого каштана посудина начинает покачиваться на воде, Орхат разгоняет её, запрыгивает внутрь, кричит:
– Элалэй! – и хватает рукояти вёсел. Сети он ставит прямо здесь, в заливе. Конечно, в его сети не попадает огромный тунец, но старик привозит достаточно рыбы, чтобы семья не голодала. Хватает и на продажу.

[Инодин Николай]

Асира провожает уходящую лодку – дурная примета, если вслед уходящему в море человеку не глядит женщина из семьи, и уходит домой – там достаёт работы и по дому, и в небольшом саду. Сархи остаётся ждать дада на берегу. Он рад этому – у моря интереснее, чем дома, где его часто начинают изводить хозяйские внуки и соседские детишки. Чаще всего насмешки вызывают жёлтые волосы и хромая нога.
Времени много – дада вернётся ближе к полудню. Есть пока не хочется, и мальчик принимается за любимую игру – ставит камень размером с детскую голову на окатанный прибоем валун, вешает на него пучок водорослей – чтобы сильнее походил на голову Талита – соседский мальчишка намного старше Сархи, он сильнее всех обижает маленького хромца. Потом под ногами выбираются подходящие камни, и начинается месть, о которой никто не знает. Брошенные детской рукой гальки с силой бьют в каменную башку, сдвигают её, срывают пряди водорослей. Наконец, особенно удачно запущенный снаряд сбивает «Талиту» голову, победитель радостно смеётся.
Сархи каждый день бросает в цель камни – иногда это бывает не Талит, а другой обидчик, их у Сархи хватает. Раньше он часто промахивался, теперь редкая галька минует свою цель. Метатель даже стал каждый день отходить дальше от мишени – иначе становится неинтересно.
Победив врага, Сархи собирает на берегу водоросли и раскладывает их на камнях - Вайса любит жевать солоноватую морскую траву, хозяйки хвалят его, если он собирает много. В пучках водорослей попадаются маленькие крабы – мальчик разбивает колючие панцири камнями и ест мясо сырым. Он ещё не проголодался, но если краба не съесть сразу, он убежит.
Солнце поднимается выше и начинает здорово припекать, а от возни с мокрой травой у растущего ребёнка разыгрался аппетит, несколько мелких крабиков его только раздразнили. Сархи снимает пус, бережно сворачивает его и пробирается между скользких мокрых камней к своему секретному месту – маленькой пещерке в скале недалеко от берега. Туда можно пройти всего лишь по плечи в воде. Пещерка не видна с берега и с залива – её прикрывают со стороны моря другие скалы. Она тесная, там с трудом можно сидеть на корточках, зато в стене есть щель, в которую хорошо помещается пус. Сархи давно загорел и не боится солнечных ожогов, но пус ему дала анука Асира, нельзя его потерять.
Голый мальчик пробирается по мокрым камням ещё дальше от берега, туда, где начинается глубокое место. Весенняя вода совсем прозрачна, и на дне хорошо видны ракушки, похожие на чёрные ладошки. Сархи несколько раз глубоко вздыхает и прыгает со скалы. Он теперь здорово плавает, а ныряет почти как дельфин – плавать хромая нога не мешает.
Ни один из жителей острова не рискует купаться в море в эту пору – вода для них слишком холодна. Неженки, Сархи купается круглый год. Что ж, маленькому рабу больше достанется. Внучата ба Инуки иногда лакомятся сушёным виноградом и фигами, Сархи пробует их только по праздникам. Ему и солёных оливок редко достаётся больше трёх-четырёх. Зато у него есть море, почти такое же доброе, как Вайса. Вкусным содержимым ракушек мальчик не делится ни с кем.
В порт Самаиса заходят корабли – редко, даже не каждый день. Чаще возвращаются рыбацкие лодки. Не такие, как у дада, а большие, с парусами, у которых три или даже четыре весла с каждой стороны. Сархи любит смотреть, как выгружают на причалы рыбу – больших, сильных тунцов, или морских свиней, убитых гарпунами охотников, корзины с рыбой помельче – довольные рыбаки весело перекрикиваются, прямо на причалах продают часть улова собирающимся из окрестных домов хозяйкам. Хозяек больше, чем рыбаков, мужчин на острове не хватает. Ба один раз сказала – мужчин сожрало море. Этого Сархи не понимает – как может море сожрать человека? Это же вода, хоть и горькая, непригодная в пищу. Когда Сархи спросил об этом, ба треснула его тяжёлой ладонью по голове. Потом, наверно, расстроилась – молилась долго статуэтке со змеями в руках. За разговоры раба наказывали редко, били за сделанное или несделанное. За несделанное доставалось реже – свою работу Сархи выполнял хорошо, бездельничать скучно. Если долго сидеть без занятия, рано или поздно сотворишь что-нибудь из того, за что бьют, а побои мальчишке не нравятся.
В этот день к причалу пришёл длинный корабль с двумя рядами вёсел – издалека пришёл, такие корабли не привозят рыбу, с них сгружают рулоны ткани красивого цвета, белые и красные сосуды и блюда, иногда древесные стволы. Около этих кораблей выставляют стражу и строго следят, чтобы на борт поднимались только моряки и грузчики – эти мореходы охотно воруют людей на берегу.
Не только эти – грустно подумал Сархи.
С корабля не выгружали товаров – почти. С него сошла на берег группа мужчин с бритыми наголо головами, таких же, как те, что живут на другой стороне острова – той, которую во время Беды разорило море. Ещё с корабля спустили несколько тяжёлых сундуков. По широким сходням из нескольких досок вывели четырёх быков с очень длинными, загнутыми вверх рогами. Носы страшных зверей пробиты острыми палками, с которых свисают верёвочные кольца. За эти верёвки зверей вытащили на причал. Доски сходен тряслись под копытами, и быки пятились, не хотели идти, тогда бритоголовые стали лупить страшных зверей, и вскоре те стояли на берегу, засунув могучие шеи между кривых палок, приделанных к дышлам. Как спускали с корабля повозки, мальчик не видел – задумался. У быков такие страшные рога, а они позволяют себя бить …. Наверно, лысые в белом – сильные колдуны, решил Сархи. Вольные люди носят длинные волосы, рабам их обрезают – рука невольно потянулась потрогать собственные, коротко обрезанные патлы. Кто тогда люди, которым волосы сбрили совсем?
Дольше посмотреть на корабль не удаётся – к берегу подходит лодка дада. Весла со скрипом поворачиваются в кожаных петлях, ему приходится привставать, выгребая к берегу - зад гребца при каждом гребке ударяет по скамье. Значит, улов хороший, лодка нагружена и сидит глубоко. Сархи ловко ловит брошенный Орхатом ремень, обегает вокруг вкопанного в берег столба. Дожидается, когда старик выберет подходящую волну и под крик - Ха-ай! - сжимает сплетённые полоски кожи, изо всех сил тянет к воде. Невелика его помощь, но разогнанная ударом вёсел лодка, оседлав высокую волну, до середины выползает на песок. Сархи привычно обматывает ремень вокруг столба – теперь волны не стащат лодку с уловом обратно.
– Молодец! – хвалит дада, – получишь сегодня печёную скумбрию.
Улов и вправду хорош – иначе, как ни старайся, похвалы от хозяина не дождёшься. Полны все три корзины, и на дне лодки трепыхаются ещё живые рыбины – этой ночью в их сети попал хороший косяк.
Беги за тележкой, парень – Орхат ласковым шлепком придаёт мальцу ускорение. К их лодке уже сходятся по берегу женщины с корзинками. Кто первым приплыл, тому и в торгу удача.

[Римма]

Замечательно! Читая - видишь и чувствуешь происходящее! Опечаток не нашла.

[Цоккер]

Его бы воля – дрых бы в уютной хижине

ПМСМ просторечное "дрых" здесь неуместно, лучше нейтральное "спал" или более развёрнутое - например, "тихо посапывал".

можно будет подумать о постройке нового корабля – большого, с основой, вытесаной из огромного, толстого кедра.

вытесанной

вновь перебрался через стену, опер калитку и втащил кошенину во двор.

отпер

[Инодин Николай]

Цоккер, спасибо за тапки!

[HoKoNi]

Добрый вечер, Коля! Наконец-то и ты к нам присоединился!
Текст отменный. Не первый раз читаю, но не надоедает.

[Инодин Николай]

Глава вторая
Храм убитого бога
На ходу всегда хорошо думается, шорох пыли под подошвами сандалий и мерное дыхание волов не мешают совершенно. Мысли который месяц ходят по кругу, не находя выхода. Вначале были надежда и море работы, которое не давало задумываться. Нужно было зацепиться за разорённые бедой побережья, худо-бедно обосноваться, не умереть с голоду самим и помочь местным, многие из которых после Беды растерялись и опустили руки. Время шло, жизнь на островах налаживалась, удавка неотложных забот перестала стягивать горло, появилось время для размышлений. Результаты не радуют. Многие братья впадают в отчаяние.
Над серебристо-зелёными кронами молоденьких олив поднялась черепичная крыша самаисского храма. Если ты не видишь выхода, это ещё не беда, спроси соседей, может быть, кто-то из них получил от богов глаза поострее?
В помещении темно. Совсем темно – окон в нём нет, не горит ни один светильник. Раздаются только голоса.
– Столько лет прошло, мы по-прежнему изгнанники. Он так и не вернулся. Самаис последний на моём пути, у прочих я уже был. Во всех храмах думают одинаково. Он умер, и не может возродиться.
– Да, я тоже чувствую это.
– Многие из старших братьев в отчаянии. Всё больше жрецов добровольно уходят в мир опрокинутого неба, чтобы служить ему там.
– Я слышал об этом.
– Здесь, в храме головы, тоже уходят?
– Нет. У нас живы все. Старшие погибли дома, оставшиеся ещё достаточно молоды для такого путешествия. И прочие братья уходить перестанут.
– Вы… вы увидели что-то, недоступное остальным?
– Глаза боги разместили на голове. Может быть, поэтому из нашего храма видно больше?
– Рассказывай. Я готов слушать.
Зажурчала льющаяся в сосуд жидкость. Судя по отсутствию запаха – простая вода. Невидимый собеседник сделал несколько глотков и уверенно поставил чашу на камень.
–Ты прав, я вижу. Возможно, потому, что слеп от рождения. Он всегда возрождался и всегда умирал, и мы все – не только жрецы и посвящённые, все сыновья Реки, жили в ритме его уходов и возвращений. Он возвращался, и расцветала жизнь, уходил – она затихала и тихо пробиралась по обмелевшим перекатам. Мы прокладывали новые пути для посланного Им разлива, мы собирали его дары, везли их по водам Реки, складывали в хранилища и поедали, когда были голодны. Он давал нам всё, а мы? Мы следили за приметами, пытаясь угадать степень его благосклонности, пели гимны и приносили жертвы. В этом состояло наше служение. Но только ли даритель жизни и повелитель мира опрокинутого неба получал такие почести?
Пауза. В отличие от хозяина, гость обдумывает услышанное.
– Мы старались воздать каждому из богов. Но Он получал больше.
– Думаю, этого Ему и не простили. Думаю, в этот раз Он ушёл не сам. Зависть и алчность прочих богов разорвали череду циклов, которые сменяли друг друга от начала времён. Беда пришла не просто так, другие боги убили Онти-Ке. Убили, и чтобы не дать возродиться, разделили тело на части, разбросав его по просторам Большой Зелени. Наши храмы неспроста так встали на островах. Болезни и бедствия пришли на землю, но что до того богам – они остались на своих местах. Страдают люди. Значит, люди должны вернуть Его обратно.
– Люди – бога?
Сомнение. И надежда. Слабая, трепетная, как огонёк свечи. Стоит поддержать.
– Больше некому. Может быть, у нас не получится. Но кроме нас его не вернёт никто. Мы должны собрать Его тело, соединить вместе голову, хребет, руки и ноги. Собрать изгнанные храмы в один. Не обязательно в одном месте – Его тело может быть так велико, как Он пожелает, главное, чтобы вместо храмов стал – Храм. После этого останется вернуться туда, где живёт его сердце. Туда, где в Реке течёт его священная кровь.
– Там нас не ждут. Чтобы успокоить народ, жрецы мятежных богов собираются избавиться от остатков последней династии. Хотят создать собственную, поставить жрецов и писцов повелевать воинами.
Хозяин не слишком доволен гостем - видит преграды, но не думает о том, как их преодолеть. Сломан, устал, не хочет выходить за пределы привычного. А придётся.
– Не самое глупое желание. Если бы у прочих народов был такой же порядок, оно было бы верным. Вот только до тех пор, пока высшая справедливость мира покоится на острие копья, оно будет ошибочным. В мире воинов удел мудрых – следить за прочностью наконечника и указывать копейщику цель. Если жрец начинает хвататься за древко, ни к чему хорошему это не приведёт.
– Если справедливость мира покоится на острие копья, как сможем мы вернуть Его тело к Его сердцу? Копья народа смотрят в грудь нашего храма.
– На свете не один народ, у каждого из них своё оружие. Мы потеряли прежний, придётся найти другой. Нет подходящего? Нужно вырастить новый. ЕМУ поклоняются все – возможно, называя другими именами. Каждое дело рождает свой инструмент. Лесоруб обрёл топор, земледелец – мотыгу, рыбак – вёсла и сети. Когда есть цель, разум ищет способы её достижения. Определив способ, готовит инструмент. Когда готов инструмент, принимается за работу.
Молчание. Долгое, нарушаемое лишь дыханием двух человек.
– Ты описал невозможное.
– Я описал невозможное вчера. Мир изменился, возможности изменились вместе с ним. Выбор за нами, мы или изменимся, и продолжим быть, или останемся прежними и прекратимся. Пойми, даже возродив Его, мы не вернём прежнюю жизнь, предательство богов разрушило прошлое безвозвратно. Но в наших силах сделать новый мир лучше того, который был прежде.
Я устал, и не могу больше говорить. Иди, думай. Завтра приходи опять, я стану отвечать на вопросы.
Шорох одежды, звук удара, шипение выпущенного сквозь сжатые зубы воздуха.
– Держись правой стороны, касаясь стены пальцами вытянутой руки, и найдёшь выход.

Опять темнота, прохладный мрамор скамьи, и знакомый уверенный голос собеседника.
– Хватило ли тебе времени обдумать наш разговор, брат?
– Да, хватило.
Пауза.
– Ты правильно всё увидел.
– Мне проще это сделать. Сидящему в темноте слепцу не мешают видеть суть картины суетной повседневности, закрывающие взор зрячим. О чём ты хотел бы побеседовать сегодня?
Нет ничего постыдного в том, чтобы просить совета у человека, чьё сердце мудрее твоего.
– Ты видишь верную картину нашего дня. Ты думал о том, что надо совершить. Возможно, у тебя уже есть план для всех нас?
– Я даже попросил записать его, свиток тебе передадут на выходе. Если ты будешь возвращаться назад тем же путём, может быть, ты донесёшь до братьев на других островах смысл нашего разговора?
– Я сделал бы это и без просьбы – это часть моего служения Ему. Но давай вернёмся к твоим размышлениям.
– Подожди немного, сейчас должны принести лампу. Мне нужен совет.
Звон маленького бронзового диска, шорох ступней по камню, отблеск света – мальчик вносит в комнату две зажжённые лампы. Помещение гораздо меньше, чем представлялось в темноте. Маленький брат ставит на стол одну из ламп, кладёт перед гостем два куска папируса и уходит. Один из листов с двух сторон покрыт священными иероглифами, на втором в одном из углов теснится россыпь невзрачных закорючек.
– Правда ли, что лист с иероглифами исписан весь, а второй не полностью заполнен с одной стороны?
– Правда. Но зачем портить папирус этими крючками?
– Шидонский бродяга, спасённый с разбившегося корабля, уверяет, что записал ими текст с первого листа. Весь. Писал под диктовку нашего писца. Стоит ли изучить этот способ записи?
Гость склоняется над папирусом, потом передвигает лампу, чтобы язычок горящего на льняном фитиле масла ярче освещал лист. Шевелит губами, что-то подсчитывает.
– Я думаю, это мошенник, брат – значков недостаточно, меньше двух десятков, они просто повторяются много раз безо всякого подобия порядка.
– Значит, придётся гнать. Жаль, он был достаточно убедителен.
Хозяин откинулся на спинку скамьи.
– Как мы вчера с тобой решили, бездумно пытаясь сохранить старое неизменным, мы потеряем всё. Храм должен найти своё место в этом мире. Не просто найти – занять его.
Странно, теперь, при свете лампы, собеседник настораживает гостя сильнее, чем вчера. Старший жрец храма головы похож на говорящую статую – его речь не подкрепляется ни мимикой, ни жестами.
– Волей богов мы оказались на чужой земле, среди людей чужого языка, которые чтут местных богов. Вот только без помощи этих людей нам Его не возродить. Значит, этот народ должен стать нашим народом.
Гость по привычке вскинул ладонь в жесте отрицания:
– Они живут своей жизнью. Для чего им идти в наши храмы?
– Вот, ты видишь то же, что и я! Они не пойдут к нам сами. Мы должны к ним идти. Выучить их язык, понять смысл жизни, овладеть их навыками. Храм должен стать частью их жизни, не наоборот. Обязан стать нужным – сначала.
– Только сначала?
Хозяин улыбнулся и перестал напоминать статую:
– После этого он должен стать необходимым. Требуется, чтобы все поняли – без храма гораздо хуже, чем с ним. Там, среди мягкой земли, земли мотыг, мы измеряли землю, планировали новые каналы и следили за старыми, самый глупый подёнщик из отдалённого лагеря знал, для чего по земле ступают Его жрецы. Здесь должно быть то же самое, но лучше. Недостаточно вернуть влияние на земледельцев. Не они главная сила на островах. Нужно отнять влияние у прочих богов, или сделать так, чтобы Храм стал их местом силы. Величие Его не пострадает, если под его рукой, под крышами его храма обретут дом боги и богини других народов. Это лишь добавит Ему силы.
Вот отдельные храмы других богов обречены на исчезновение. Не сразу, постепенно, и без насилия с нашей стороны! Из них должны уйти поклоняющиеся. За ними потянутся жрецы, которым нечего станет есть. После этого здание рухнет само, рано или поздно. Но запомни – и люди, и жрецы не уйдут откуда-то просто так. Они уйдут куда-то потому, что там лучше. Этим местом должен стать наш Храм. Он с этого момента не только управляет Рекой, разливами, плодородием и миром опрокинутого неба – Он божество грозы, моря, неба и ветров. Самый сильный бог любого племени – это Он, ты понимаешь меня? Великая мать – Его мать. Какая мать будет возражать против величия своего ЛЮБИМОГО сына? Есть божок домашнего очага, милый и симпатичный? Это Он послал своего помощника помогать людям.

[Инодин Николай]

Правая рука хозяина опускается куда-то под столешницу. Жест выдаёт привычку – жрецу понадобился какой-то предмет, но нащупав его, слепец передумал – с сожалением передумал, и опять сложил ладони перед собой.
– Сейчас людям тяжело – везде, на землях Великой Зелени как бы не хуже всего. Отнти-Ке мёртв, и не может помочь. Эта работа досталась нам. Тяжкая, повседневная, долгая, кропотливая, непохожая на быстрый яркий подвиг воина или моряка. Прошу, сумей объяснить братьям – то, что мы оказались здесь, не кара. Это испытание. Когда пройдём – мир будет изменяться в наших заботливых ладонях.
– Ты хотел сказать – если пройдём?
– Я сказал именно так, как сказал.

Гость ушёл, унёс с собой лампу.
– Ученик, тебе не надоело там сидеть? Я жду.
Шаги, звук поворачивающейся на бронзовых шарнирах каменной плиты, свет лампы – к столу подошёл жрец лет тридцати, в самом расцвете мужественности и красоты – высокий, широкоплечий, с тонкой талией и мягкими плавными движениями опытного бойца. Слепец поставил на стол маленькую бронзовую курильницу, нервными пальцами опустил в неё шарик, размерами и видом похожий на те, что катают по пустыням священные жуки – скарабеи.
– Подожги.
– Учитель, ты вдыхал дым откровения два дня назад! Ты делаешь это всё чаще!
– Думаешь, легко быть козлом, которому приходится вести за собой стадо баранов? Дым помогает снять напряжение и придаёт лёгкость мыслям. Поджигай.
– Учитель, ты что, забыл? Дым разрушает разум, если вдыхать его слишком часто!
– Не волнуйся, малыш. Это случится не сегодня. И не завтра. Ты в любом случае этого не увидишь. Я пошлю тебя в Шидон-на. Будешь встречать там семейство бывших правителей Мягкой Земли.
– Посылаешь меня вытирать им слёзы? Кто будет делать работу здесь?
– Голодный Журавль заменит тебя на Самаисе. Твоя задача труднее – с малым числом братьев сделать в земле Татти то, что мы собираемся сделать на островах. Там сейчас нужны не земледельцы, в изначальных горах сейчас время воинов. Я посылаю лучшего. Выберешь три десятка из молодых, чтобы крови не боялись. Писцов и механиков пришлю потом – если сможешь там зацепиться. Изгнанники – твой ключ от тех краёв. И вообще – не морочь мне голову, придёшь утром. Зажигай!
***
Тревога за учителя – настоящая, не показная, тем не менее отступила на второй план – главной заботой стало предстоящее дело. Задача на целую жизнь, может быть, не на одну. Вечер Высокая Вода потратил на обдумывание, ночь – на планирование. Опытный брат может несколько дней провести без сна. Когда затих гимн наступившему дню и обитатели храма принялись за повседневные хлопоты, ученик двинулся в тёмное убежище учителя.
– Садись. Ты, конечно уже обдумал своё задание, появились вопросы. Какой из них ты считаешь главным?
– Хочу знать, почему ты выбрал меня. Не только же из-за того, что я вырос в семье воинов и до сих пор не люблю выпускать из рук острую бронзу?
– Потому что ты, как и я, не слишком веришь в нашего доброго бога, малыш.
Судя по звуку, молодой жрец резко меняет положение тела – рефлекторно поворачивается, чтобы взглянуть в лицо старому. Знает, что увидеть нельзя, но привычка тела сильнее знания.
– Я соблюдаю все обряды, учитель.
– Замечательно соблюдаешь, – судя по интонации, старший улыбается. - Иначе я не смог бы поднять тебя в степенях посвящения. Но веры – той веры, которая заставляет братьев, осознавших гибель своего божества добровольно уходить в мир опрокинутого неба, в тебе нет. Это хорошо.
Учитель прервался, прожевал несколько виноградин и сплюнул косточки на стол.
– Поясни, - не выдержал Высокая Вода.
– Человек во многом несовершенен. У него нет когтей и клыков льва, рогов и силы быка нам тоже не досталось. Вместо этого создатель вложил в людские сердца ум и хитрость. Когда нужно, мы отращиваем бронзовые клыки, прикрываем щитами голую кожу. Шкуры львов и леопардов украшают наши ложа, вот доказательство того, что доставшийся людям дар – ценнее. Но человек зависит от вещей, на которые не может повлиять – погода, сотрясение земли, наводнения - любые проявления стихии легко лишают его имущества, пищи, отнимают жизнь. То, что нельзя изменить руками, человек пытается изменить верой – он поклоняется богам, приносит жертвы, пытаясь малой ценой купить большое. Он верит в поддержку сущностей, которые неизмеримо сильнее его, и сам становится сильнее – так он обретает опору, уверенность в будущем. Кроме того, вера объединяет людей, сила ста человек - всего лишь сто раз по силе одного человека. Когда люди верят, они собирают свою силу вместе, становятся во много раз сильнее. Тогда в пустыне появляются каналы, разливы рек упираются в дамбы и не сметают жилища, а несут плодородный ил в места, где он нужен земледельцам, враги бегут в панике перед лицом воинов, выстроившихся плотными рядами. Вера сплачивает людей перед лицом враждебного мира.
Ученик протянул руку, нашёл наощупь блюдо с виноградом и отщипнул от грозди несколько ягод.
– Тем непонятнее для меня твой выбор.
– Мне рассказывали, что стадо быков это огромная сила – бегущее стадо способно растоптать львиный прайд, не понеся никакого урона.
– Да, это так. Снести деревню оно тоже может, – соглашается ученик.
– Ты слышал о быках, собравшихся в стадо для того чтобы истребить всех львов в округе?
– Нет, учитель, бегущее стадо на них должен направить пастух.
Делясь с учеником мудростью, слепой жрец не забывает про виноград – на стол падает новая порция косточек.
– Потому, что стадом нельзя управлять изнутри. Толпа людей во всём подобна стаду животных, так же таит в себе великую силу, легко поддаётся страху и впадает в ярость. Но толпа способна управлять собой не лучше, чем стадо быков или корабль, не имеющий рулевого. Хитрый и умный человек способен направить толпу туда, куда ему нужно, но только тогда, когда сам не является её частью.
Вера организует людей, но управлять собой верующие способны, лишь пока занимаются знакомым, привычным делом. Ритуалы, обряды, понятия не только дают силу – они искажают взгляд, мешают видеть реальность. Так что руководить верующими должен тот, в ком вера слаба или вовсе отсутствует. Менять себя саму искренняя, горячая вера неспособна.
Учитель молчит, даёт ученику время для осмысления услышанного. Наверняка малыш потребует уточнений, тема сложная, не каждому понятна. Однако ученик сумел удивить учителя:
– Ты рассказал о толпе и стаде. В них люди и животные объединяются, теряя себя. Но это не единственно возможный способ. Я видел, как охотятся волки – каждый из них сам по себе, но они вместе.
– Это идеал, малыш, недостижимый, когда имеешь дело с большим количеством людей. Вырастить и воспитать достаточное количество разумных, способных не теряя себя делать общее дело – долгий и очень тяжёлый труд.
Высокая Вода находит на столе руку учителя и прижимается к ней лбом:
– Ты создал наш храм таким, у тебя получилось. Я тоже буду стараться.
Ладонь учителя легла на бритый затылок ученика:
– Получилось не совсем то, что хотел, но я рад тому, что моё дело есть кому продолжить.

[HoKoNi]

– Ты рассказал о толпе и стаде. В них люди и животные объединяются, теряя себя. Но это не единственно возможный способ. Я видел, как охотятся волки – каждый из них сам по себе, но они вместе.
– Это идеал, малыш, недостижимый, когда имеешь дело с большим количеством людей. Вырастить и воспитать достаточное количество разумных, способных не теряя себя делать общее дело – долгий и очень тяжёлый труд.

СУПЕР, Коля! Раньше не встречал.