Ярчуки (Дети Гамельна-2)

[Иркуйем]

Топталась у двух горящих хат толпа, сыпала многоголосыми проклятиями, валялся у крыльца труп в задранной на голову свитке. Несколько хватких мужиков с пиками дежурили у окон и двери, не давая демонам выскочить наружу. Хата пылала вовсю, но изнутри еще слышался душераздирающий визг. Хома подумал, что вряд ли туда маззикимов загнали – те на горло как-то посдержаннее.
— Спалили, значит, знахарку, — пояснил всезнающий Януш. – С родней и спалили.
Из общих криков и вдумчивых объяснений толкового хлопчика выяснилось, что знахарка была бабой не особо вредной, но общество знало, что издавна ведмачит старая карга. За руку, понятно, не ловили, но уверенность имелась. В спокойные времена прощали по исконному христианскому добродушию, но уж если демоны завелись – разговор с ведьмой понятный. Небось, она демонов и подманила! Сын ейный старший, ох, и хорошим был бондарем. Но семя-то одно, вредоносное – что их, колдунов, жалеть?
Подошел знакомый кузнец, вооруженный коротким мушкетом-бандолетом, с саблей на поясе, и хмурый как туча – видать, тоже подозревал, что не совсем тех спалили. Ну, сделанного не воротишь. Намекнул на пистоли – исправны ли? Хома отрекаться не стал – живописал как у выезда демона свалил. В хате уже не кричали, шумно завалилась крыша, взлетел превеликий сноп искр. Точно отвечая тому яркому огню, донесся дикий бабий крик – не из хаты, а вовсе со стороны оврага, куда убегала дорога к реке. Крик почти тут же оборвался, а толпа стояла, словно громом сраженная. А потом на глазах народ начал редеть…
— Обгадилось общество, — покачал бритой головой кузнец. – Пойду-ка и я до хаты. Жинка, детишки одни.
— Верно, защищать нужно, — согласился Хома, озираясь. – И мне к хозяйке вернуться нужно. Как она там без моих пистолей? Небось, трясется. Ты если что, к шинку приходи. Мы там оборону держать станем.
Разошлись. Хома с Янушем быстро шагали по вымершей улице, потом хлопчик задал стрекача до своей хаты, а гайдук, держа наготове оружие, рысью устремился к шинку. Что-то и вовсе неуютно нынче стало в славном городе Пришебе.

[Иркуйем]

У шинка света не имелось, стоял темный и словно вымерший. Хома шарахнулся от сунувшихся под ногу зелено-желтых светляков – оказалось, все тот же кот здоровенный дерзостно глазами сверкает. Вот же пристал, крысоед облезлый. Кот со зловещим мявом увернулся от сердитого казацкого пинка, сгинул в темноте.
— Ты не злобствуй, — сказал знакомый скрипучий голос откуда-то сверху. – Со двора лестница стоит, забирайся наверх, да доклад докладывай.
Оказалось, ведьмин курень в полном составе засел на крыше. В соломе виднелись норы, словно бешеные мыши изрыли, рядом заготовились целые залежи огневого припаса, клинков, факелов и иного хозяйства. Видать, староопытной ведьме доводилось сиживать в осадах.
— Ну? – нукнула хозяйка, даже не дав лазутчику перевести дух.
— Видел ваших маззикимов. За околицей. Изготавливались к бою. Одного я на месте из пистоля уложил, — Хома живописал подробности битвы.
— Значит, в глаз его и сразил? – переспросила придирчивая чертова баба. – В левый или в правый?
— В серединный, — буркнул лазутчик. – Он у них самый чувствительный. Короче, работают пули надежно.
— Отчего им не работать, — ведьма пожевала губами. – Шесть да на шесть умножить, это ж сколько будет?
— Тридцать шесть и будет, — высказал догадку образованный казак. Обдумал и обозлился. – Да откуда ж такая прорва?! Нет, может еще где шныряет десяток или даже дюжина. Но этакое стадо вообще нам неуместно. Ты, пани Фиотия, прекрати страх в воинство вселять. Вон, Хеленка разволнуется…
— Чего мне волноваться? – сонно, но неожиданно многословно, ответствовала панночка, опираясь подбородочком о новенькую рукоять поставленного «на попа» молота. – Сколько придут, столько и побьем. Тут до утра не так далече. А при на солнце маззиким квелый становится.
— Так-то оно так. Но откуда же «тридцать шесть»?! – негодовал Хома, решив над очередною панночкиною загадкою и не задумываться, чтобы голову не забивать. – Такого табунища никто не видел.
— Сам посуди, дурья твоя башка, — влез гишпанец, прибывавший, видимо, тоже в определенном беспокойстве. – Гексаграмму строят маззикимы этими заклятиями. Шесть групп по шесть демонов. Теперь из города не выбраться.
— Отчего ж непременно «гексуграму»?
— Привычка у них такая – непременно ее строить. Издревле повелось. Хуже того что с ними шедим. Он и колдует.
— Вот тебе и раз, экая неприятность, — пробормотал Хома. – А что за тварь этот шедим? Велик ли туловом и чародейством?
— Да уж похуже обычного маззикимчика. Его опасаться надобно.
— Да неужто?! Опасаться? Какого-то там жидовского шедима? – с горечью переспросил казак. – А откуда ваше чертохвостие те подробности ведает? В Гишпаниях встречать доводилось?
— Чего подковыриваешь? – пробурчал, отворотя морду, Анчес. – Ну, не дошел я до Гишпании. В Провансе пришлось поворотиться. Тоже хороший край. Светленький и в цветочек.
— А чего ж брехал? Да этак бесстыже?
— Так я чуть-чуть не дошел.
— Не дошел он! До рогов и хвоста дошел, а до Гишпании чуток не дотянул. Что харю воротишь?
— Отчипись от него, — молвила Хеленка. – Странник он, паломник. Шел, не дошел, в другой раз дойдет. Обычное дело. А что «гишпанцем» назвался, так каждому надо как-то именоваться. Я вон вдруг «панночкой» стала. Кто б удумал…
— Ну, так ты панночка по-законному. Хотя и частично, — Хома решил сойти со скользкой темы и уточнил. – Пусть гишпанец, мне разве жалко. Только намек нужно сделать – прозвище такое, а по сути… Да не в гишпанстве дело! Хвост от товарищества скрывать – последнее иудство! Какое доверие такому вероломству может быть?!
— Отчипись, говорю, — посоветовала Хелена. — Какое тебе самому доверие, если в твоей казачьей башке одно и мелькает. Он тебе бухнет «у меня хвост и рожки», а ты в него «бах!» из пистоля. На том и вся философия.
— Так что ж добрый казак должен делать, ежели рядом черт сидит?!
— Это кто здесь «добрый казак»? – удивилась панночка, явно берущая негодный пример с ядовитой хозяйки и взявшаяся язвить и молотить языком без умолку. – Ведьма рядом с ним сидит, покойница восставшая – то ничего. А вот с рогами кто – так бей-стреляй того немедля. И не черт он, тебе ж говорили.
— Ладно, я-то грешник превеликий, — с горечью признал Хома. – Но это-то кто? С рогами, хвостом, пятаком свинячим и вдруг не черт?
— Он тебе прямо и говорит, только ты мимо ухов пропускаешь. Анчес он, — пояснила разговорившаяся панночка.
— Ну, Анчес. И чего?
— Тю, козаче, ты ж и не пил сегодня. Умишко подсобери. Об анчутках и анчутах не слыхал что ли?
— Эге, так я ж говорил, что он заведомый москаль. А имелись про их хвостатость верные слухи, имелись! Только постой, анчутка это одно, анчес вовсе и другое.
— Анчутки – это бабы наши, — поведал мрачный как ночь хвостатый гишпанец. – А я вовсе не баба. А в Европе наш «анчут» вообще выговаривать не привыкли, язык у них ломается. Вот и стал Анчесом. Что такого заумного?
— Так понятно. Изящности он поднабрался. В кобельеры вознесся!
— Титул мне законно даден!
— И каким же королем ваша хвостатость во дворянство посвящена?
— Тебе что за дело?!
Где-то на улицах разом захлопали выстрелы, донеслись крики. Наблюдатели с шинка разглядели, как разгорается пламя очередного пожара.
— Досталь шутки шутить, гайдуки лихие, — приказала ведьма. – Хома, пистоли проверь. Будешь палить, я оружье подавать. Заряды зря не трать. Дворовую стену я заклятьем прикрою, но ты, Анчес, лестницу на всякий случай подними.
Хвостатый сунул соратнику свой изящный пистоль и полез затаскивать лестницу.
— Все ж я не особо понимаю, — пробормотал Хома, проверяя хлипкий замок нарядного оружия. – Чертям, в смысле, анчутам воевать по чину не положено? Не то сословие? Этак и будет на лестнице сидеть?
— Вот же ты к нему причипился, — качнула толстой косой Хеленка. – Где ты видел, чтобы бесы за мушкеты да пистоли хватались? Надурить или там искусить кого – то по их должность. А пальба да драка – такому не обучены. Да сами не управимся, что ли?
— Может и управимся, — решил казак, впихивая за кушак третий пистолет. – Да только должна иметься соразмерность. Этак наберут в гайдуки рогатых искусителей, а потом…
Слегка придавило под горлом, Хома прокашлялся и больше в пустословия не пускался. Еще раз проверили вооруженье: в арсенальстве имелось пять пистолей, вдосталь пороха и свинца, длинная сабля - сигизмундовка 777, несколько клинков менее устрашающего размера, топор, прихваченный с шинкарского двора и заржавленная, не иначе как турецкая, большого неудобства пика. Ну и конечно панночкин молот. Хома решил, что золотых пуль мало заготовили – пожмотничала ведьма. Но тут уж ничего не попишешь. Зато среди сердюковского вооружения имелся недурный, прямо так и легший в казацкую руку ятаган. Не-не, должны с иудейской нечестью управиться. Особенно, если ведьминское прикрытие действенным окажется.
— А что, хозяйка, нельзя ли заклятие и во фланги расширить? – Хома повел растопыренными пальцами в сторону торцов крыши.
— Отчего ж, можно и там, — легко согласилась ведьма. – Маззикимы перед шинком выстроятся, тут ты их и положишь одним залпом.
— То вряд ли. Редкостность пуль не даст разом всех выкосить.
— Ну? А заклятье тоже редкостность и прорехи имеет.
— Понял. Я ж для уточнения. Дело-то серьезное предстоит, — подтвердил Хома. – А как оно зачнется, предположение есть?
Хозяйка снизошла и объяснила стратегму маззикимов. Сначала нечисть начнет сжимать кольцо и вынюхивать утраченное золото. Нюх у них отменный, но и время поджимает – до утра им управиться нужно. Не насытятся золотом, будут бродить днем по округе, дремать в сухих темных местах, а на следующую ночь вернутся. Собрал этакую корыстолюбивую армии пробудившийся шедим. С ним сложнее – на золото старший демон не так падок и чего вдруг встревожился, не особо понятно.
Лично Хоме было вполне понятно. Это ведьма тактичность проявляет и свою старинную дупу благопристойно прикрывает. А вот не надо было иудейские грамотки ронять. В общем, во всем Сух-рука виновата, чтоб она вовсе отсохла, зараза костлявая!

[Цоккер]

издавна ведмачит старая карга.

ведьмачит
===========================================================================

А при на солнце маззиким квелый становится

так "при" или "на"?

прибывавший, видимо, тоже в определенном беспокойстве

В данном случае "пребывавший".

Досталь шутки шутить, гайдуки лихие

Непонятное слово.

должны с иудейской нечестью управиться

нечистью

[Иркуйем]

…Громыхнул залп у рыночной площади, вновь зазвенели колокола. Сердюки и драгуны геройски защищали церковь, костел и дом пана Пацюцкого. Хитроумный городской голова имелся у Пришеба, этого не отнять. Ну да ладно, цирюльничиха уцелеет, все ж дивно приятная очам особа.
— Идут, кажись, и к нам, — сообщила ведьма, к чему-то прислушиваясь.
Ведьмин курень дружно задрал головы, прицениваясь к слабозвездному небу. Не-не, еще и намека на рассвет нету. Биться придется.
Наступила недобрая тишина. То ли Хома соседствующим чертовством проникся, то ли просто со страха, но уверенность имелась, что со стороны полевой дороги демоны крадутся. А ведь не видно не зги, только далекие невразумительные крики до шинка доносятся. Не иначе как маззикимы у кого-то крестик или кольцо червонное отымают. Ведьма говорила, что если швырнуть золото, жадный демон удовлетвориться подачкой и уберется. Но ведь грех золотом разбрасываться – не все пришебцы на такое смирение готовы.
В тишине зашкреблись когтищи по стене. Вот тебе и ведьменская защита тылового редута – как раз со двора и подбираются! Хома выбрал пистолет, Хеленка для пробы взмахнула молотом – от рукотворного вихря затрепетала расхристанная солома кровли.
— Да сидите, заполошные, — проворчала пани Фиотия.
На крышу выбрался кот – с опаской глянул на дивчину с занесенным молотом и пополз на пузе к ведьме. Та взяла рыжего гада на руки, принялась гладить – донеслось чуть слышное «м-рр».
Хома подумал что кошаки – на диво тупая живность – молота он боится, а на пистоль и усом не шевельнул. А ведь чуть пулю в пузо не словил. Тьфу, к ведьме всякая хвостатая дрянь так и льнет, так и льнет…
Казак вытер взмокшую ладонь о шаровары. Вот жди теперь опять…

[Иркуйем]

Первого маззикима увидели все разом: согнутая тень, нелепо выставляющая длиннющие колени, прокралась вдоль хаты, стоящей на противоположной стороне улицы, по паучьи подпрыгнула на стену, на миг замерла, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь у закрытой ставни. Упала на землю, оборотила уродливую башку к шинку. Хома для пробы прицелился – не-не, далековато еще. Из темноты вынырнул еще один маззиким, в тот же час заволновались лошади на конюшне – видать, и оттуда заходили недруги.
— Не тронут лошадей, — прошептала ведьма, кот соскользнул с ее рук, гордо задрал-распушил хвост. Тоже вояка облезлая.
Если рассуждать в философском плане, так Хома смирился бы с потерей лошадей. Пусть бы их жрали, жизнь она ведь такая – рано ли, поздно, любого сожрет. Но это если с философской стороны, а так конечно жалко Гнедка с Каурым. Могут и осиротеть добрые коники.
На улице скопился уже с десяток демонов, топтались, бродили, принюхивались. Потом сдвинулись всей гурьбой к воротам.
— Уловили, пакостники, — прошептала ведьма. Сдвигайся и в прицел бери. Но до команды не пали. Главного будем ждать. Если он, конечно, на золото купится.
— А где ж золото? – уточнил Хома, ерзая пузом по соломенной кровле с двумя пистолями в руках.
— Так в колодце, дурья твоя башка, — разъяснила хозяйка. – В воду они не занырнут, а отойти им жадность не даст. Бить можно, что тех мух, на выбор.
— На выбор, то хорошо. А золото как же? – обеспокоился казак. – Нам самим потом как за ним заныривать?
— Да меня на веревке опустите, не страдай, — пообещала панночка.
Вот что тут «не страдай», когда никто и не страдает? Этак запросто и в жадности заподозрят. А где жадность, если разумное беспокойство на предмет будущего запаса золотых пуль и добротного завтрашнего обеда? Да и что за выгода на крышах ночами сидеть, ежели и добычи нет?
Маззикимы окружили колодец, заглядывали во влажную темень, что те бараны у водопоя. Пихались голенастыми ногами. Один, видать что поразумнее, потянул веревку с ведром, было слышно как полилась вода. Демоны заглянули в ведро – золота там не нашлось.
Хома надеялся, что алчность свое возьмет – полезут внутрь, да и потонут сами собой. Но поганое демонское сообщество оказалось не так простодушно – топтались, озирались, но не лезли. Меж тем, к колодцу подошло еще три-четыре нечестивых создания. По всему выходило, крепок запах злата. Еще бы, такие деньжищи! Тут и человек локти кусать начнет.
Хому дернули за сапог. Анчес показывал на улицу – на углу у хаты, прикрытая плетнем, замерла смутная тень – вовсе обличия не различишь, но издали раза в два крупней рядового муззыкима. Неужто это шедим и есть? Вышел бы под луну, что ли?
— Далеко? – прошептала ведьма.
— Из добротного мушкета можно было бы хлопнуть. Да и то без всякой верности, — пояснил Хома.
— Давайте я соскочу, да башку ему разобью? – предложила безалаберная Хеленка.
— Сиди, дура, — в один голос зашипели хозяйка и старший гайдук.
Панночка обидчиво надула губки.
Меж тем, демоны начали разбредаться от колодца, движенья их стали нетерпеливее – искали что-то ушлые маззикимы.
— Что ж, бей кого потолще, пока стоят на виду, — приказала Фиотия.
— А может так обойдется?
— Не обойдется. Они сейчас людей искать будут, дабы в колодец лезли и злато вынули.
— Да пущай ищут. А мы время потянем.
— На редкость тупой гайдук пошел. Кто тут из людей к демонам поближе?
— Кто?
— Ты, дурень.
— Да отчего ж я?! – возмутился казак и осекся. Оно ж и верно. Шинкаря с дочкой и прислугой уж давно не слыхать – утекли в церкву укрываться. Анчес с хозяйкой за людей не особо сойдут, Хеленка тоже вряд ли…
— Да, надо бить! – признал Хома.
Э, какой же из демонов потолще? Как на подбор сухопары как щепки. Вот же жидовская нечисть – и выцелить некого.
Хома нашел у колодца демона видом чуть позначительнее, навел оружье, потянул крючок спуска. Сердюкский пистоль осечки не дал – громыхнуло знатно – пуля тюкнула в сруб колодца. Напуганные демоны поприседали на месте.
Промазал казак. Чуть-чуть левее надо бы наводить
— А доводилось ли тебе, лихой гайдук, ранее из пистолетов палить? – поинтересовалась ведьма, подавая заряженный пистоль.
— Поправку дам. Чужое вооруженье, да и рукоять чудная. На два пальца прицел довернуть надобно.
— Ты поправь. Пока на месте пальцы. Каким глазом целишь?
— Так правым, как христианам и положено. Щас я вмажу…
— Да постой, — хозяйка схватила за плечо, и казак охнул – поганая ведьма взяла да и плюнула прямо в правый глаз.
— Ах ты, карга старая… ежели я… да я тебя… — Хома в праведном гневе тер заплеванное око рукавом.
— Потом доскажешь. Ну-ка…
Казак преодолел великое искушенье разрядить пистоль прямиком в ведьмин противный лик — потом с ней будет разговор. Ох, будет!
Навскидку поймал ворочающую головой фигуру демона.
Бах!
Сквозь пелену дыма было видно как свинцовая пуля сшибла маззикима будто еловую чурку, тот заскребся по земле, уползая…
А ничего, метко вышло.
Хома еще раз вытер клейкий глаз, подхватил поданный пистолет – на этот раз тощий и натурально неудобный – от безрукого черта даденный.
Щелк! Осечка! А ну, еще раз…
Бах!
Басурманский пистоль все ж подвел – пуля отклонилась ниже, но и то вышло недурно – маззиким рухнул с начисто отстрелянной ногой, подхватил верхней лапой отбитую тощую конечность и ползком подрипался за колодец.
— Разбегаются! – с торжеством возвестил стрелок, возвращая опустевшее оружье, и несколько удивляясь: Фиотия на диво шибко заряжала пистолет – на три руки выходило куда как скоро – Сух-рука, пристроенная на стропиле, содействовала с уместной самостоятельностью, орудуя шомполом с этакой лихостью, что любо-дорого глянуть...
…Далее пошло, конечно, не так гладко. Демоны углядели, где таится опасность и взялись идти на штурм. Со двора не лезли – заклятье пока держало. Но и так приходилось лихо: десятками тянулись-вздымались тонкие когтистые руки, цеплялись за крышу и стены. Панночка плющила загребущие лапы молотом, но, поди, успей бегать по всей немаленькой крыше. Перепуганный Анчес пищал предупрежденья, но воякам приходилось вертеться как грешникам на сковородке. Оно и выходило вроде адского лубка: летела солома, клубился вонючий дым, металась со своим молотом Хеленка в подоткнутой юбке, хекала, сокрушая лапы и бошки. Ведьма и Сух-рука трудились как заведенные, Хома клал пули с удивлявшей самого себя хладнокровностью и точностью. Беда была в том, что проклятые маззикимы оказались навязчивы до последней крайности. Свинец и удары молота их по большей части калечили и сшибали вниз лишь на время. Под стеной демоны приходили в себя, заращивали лапы и головы и вновь взбирались на героический редут-шинок. Иной раз панночке удавалось удачным ударом и правильной постановкой молота напрочь отшибить желтоглазую голову. Но тут требовалось умудриться и изловчиться, что сложно, когда у оружия убойная лишь одна половина, да и та не в полной безупречности. Эх, вот не надо было золота на инструмент жалеть! То же самое шло и с огнестрельным поражением – свинец демоны, хоть и с трудом, но сглатывали. Вовсе иное дело золотые пули – их ювелирность разрывала безмозглые черепа маззикимов с неотвратимостью Страшного Суда. Но опять же, тут точно в лоб пулю всадить нужно. А золотой запас на счет идет. Хома неизменно берег за кушаком один из заряженных австриякских стволов, и пускал пулю лишь в самом верном случае. А то уж скакал тут один докучливый демон, со снесенным золотом плечом, но все одно беспокойный. Приходилось и рубиться – иной раз лезло врагов по десятку, да норовя с разных сторон. Сигизмундовка не пришлась по руке казаку, топор мигом затерялся, а вот ятаган, хоть и чуждое христианской душе ухищрение, но руку так и радовал.
— Ну-ка, сгинь! – Хома снес лапу наискось, чтоб прирастала помедленнее.
— Хы-ых! – отвечал нежный девичий голосок с иного края растрепанной крыши – Хеленка оковала очередного гостя.
— С трубы заходят! – предупреждал Анчес, вертясь в надзорном месте на уже оголенном стропиле…
Сшибали и от трубы. Азартно щелкала Сух-рука, снаряжая очередной пистолет…

[Цоккер]

жадный демон удовлетвориться подачкой

удовлетворится (без Ь)
===========================================================================

по паучьи подпрыгнула на стену

по-паучьи (через дефис)

в тот же час заволновались лошади

Час - слишком "широкий" интервал времени, плохо подходит к сюжету. Может быть, имелось в виду "тотчас же заволновались лошади"?

прошептала ведьма. Сдвигайся и в прицел бери

Тире перед "сдвигайся".

Меж тем, к колодцу подошло еще три-четыре нечестивых создания.

подошли

крупней рядового муззыкима

маззикима

Сердюкский пистоль осечки не дал – громыхнуло знатно – пуля тюкнула в сруб колодца.

Вместо одного из тире лучше сделать разрыв на два предложения.

с начисто отстрелянной ногой

отстреленной

Фиотия на диво шибко заряжала пистолет – на три руки выходило куда как скоро – Сух-рука, пристроенная на стропиле

Разрыв на два предложения вместо тире после "пистолет".

[Иркуйем]

Битва шла утомительно, но не безнадежно – уже пожиже снизу лезли . Все ж ущерб демонскому воинству шел очевидный. У осажденных потерь имелось меньше – лишь Хома оступился и неловко сел на стропилину, понеся ушиб весьма неприятный, но к боевому делу не относящийся.
…И вдруг все замерло. Затихли поплющенные демоны под стеной, нахохлился и вытаращил глаза из-под своей шляпы Анчес, оперлась о молот и разом стала совсем маленькой девчушкой неутомимая панночка, ведьма выронила пистолет. Даже Сух-рука обессилено вытянулась рядом с шомполом.
— Что, победа? Или навыворот? – с превеликой обеспокоенностью прошептал Хома, подхватывая пистолет и пороховницу.
— Слово сказал, — чуть слышно проскрипела Фиотия.
— Кто?
— Он…
Лично Хома ничего особого не слыхал – в жарком бою не до разных там словес. Но подозренья имелись. Тем более, тень, воплощенье тех дурных подозрений вдруг шевельнулась и вроде не к отступлению примерилась. Мерзопакостный шедим двинулся к шинку…
Хома спешно зарядил пистолет полноценным златом и добрейшей порцией пороха. Руки от чего-то затряслись, и очень не вовремя. Не-не, два пистоля и христианская вера кого угодно остановить должны, а уж демона жидовского и подавно. Хотя без искренней молитвы, сложно... Казак попробовал перекреститься – не считая того, что австрийское железо стукнуло по православному лбу, вполне удалось. Веселея, Хома сунул пистоль подмышку и с чувством осенил себя широким крестным знамением. Ну, держись, шедимская морда!
Демон, между тем, надвигался. Манеры у него имелись странные – этакими легкими подпрыжками наступал. Лунный свет пал на улицу и стало видно, что и вправду прыгуч демон – ноги-то птичьи. Не совсем как у кочета, но примерно. И сам слегка перистый и откровенно клювастый. До чего ж демоны у этого иудества всевозможные?! К чему такое разномастие нужно?
Сейчас привычный Анчес казался вполне свойским хлопцем. Ну, рожки, да пущай, разве большая неприятность? И поговорить можно, и ходит приличным образом.
Хома покосился на сотоварищей. Нет, сидят, глядят в даль неизвестную. Вот нечисть, она, все ж, этакая заведомая нечисть. Нет, чтоб помочь в решающий момент, подбодрить сотоварища. Расселись и «слово» у них.
Обозленный казак понадежнее укрепил свои стопы, выковырял из голенища случайный пук колкой соломы. Клювастый демон приблизился уже на верный выстрел. Что ж, бить будем через дымоход – Хома опер локоть о верхушку трубы, поднял пистоль. Из трубы пахнуло теплом, борщом и чуток горилкой. Мигом захотелось глотнуть. Может, вообще уж свою последнюю чарку упустил? А ведь все одно скажут: «подох Хома Сирок в шинке как последний пропойца». Где в мире справедливость? Нет ее!
Так нет же! Не подведет твердая казацкая рука своего хозяина!
Смотрел на бесстрашного человека жуткий крючконосый шедим, замерли под стеной мелкие маззикимы, ждущие сигнала своего вожака.
А геройский казак никого ждать не желал – шепнул краткую молитву, затаил дыхание, да и выпалил…
…Пыхнул огонь, блеснула золотая пуля и прошибла грудь демона прямо посередке.
— Эгей! – воскликнул Хома, вглядываясь сквозь завесу порохового дыма. – Хорошо ли угощенье, пан шедин?!
Угощенье демону по вкусу не пришлось – вздрогнул и башкой закрутил, но падать не собрался. Наоборот, вперед шагнул, да крылья-руки развел, темные перья роняя.
Сказал тут Хома слова менее благолепные и вынул из-за пояса второй пистолет. Куда ж его, демона, бить требуется?! Голова плоская, да и не серьезного вида. Разве что гребень жирный и выразительный. Ежели эта дрянь как петух, так тот и без головы бегать может. Не, вовсе не голова у него слабым местом считается…
Зашуршали крылья-руки, грузно взлетел у стены шедим, и скрипнула стреха под тяжестью демона. В тот же миг зашуршало, заскреблось – полезли по стенам недобитые мелкие демоны…
Но не до них было сейчас казаку – стоял перед ним истинный диавол, весь в кудлатых перьях. Тяжко стоял, видно, что подраненный златом, но не побитый. С металлическим цокотом раскрылся острый клюв, потянулись к Хоме перистые руки…
— Так-то оно так, — молвил казак, вытянул руку с тяжелым пистолем и пальнул демону промеж нижних петушиных лап, хотя и чуть выше. Сноп огня опалил перья демона, а уж полновесная пуля угодила точно в цель.
Квохнул демон и ухватился за тяжкое поврежденье. Но вновь не упал, хотя и закачался.
— Вот же тебя… — в печали изрек Хома, нашаривая благоразумно прислоненную к стропилу пику. Может, ржавое железо диавола возьмет, раз уж пред червонным золотом гадостно устоял?
…Тянулись к казаку лапы со всех сторон — тощие, но хваткие, от всех разом не отобьешься. Но тут бы с главным ворогом напоследок схватиться…
Не успел Хома. С неистовым визгом выметнулось из-под стропила ядро неведомой пушки, в полете перекинулось в длинную встопорщенную когтистость, да и бахнулось поверх клюва замершего шедима. Хрясь – двинули когти по темному глазу!
Не успев и клекотнуть, демон завалился с крыши. В полете геройский засадчик с истошным мявом угостил противника и второй лапой…
Шмякнулись под стену, так, что весь шинок вздрогнул…
— А ну, погодь! – молвил Хома, раздавливая каблуком лапу, норовившую уцепить за ногу. Выдирая шаровары из когтей, шагнул к краю крыши, отшиб древком пики иную лапу…
Шедим, лежа на спине, ворочался и клокотал – в стороне от него, выгнув спину, скакал боком котяра, и вопил адским мявом.
Терять тут было нечего – Хома наставил пику и прыгнул вниз – прямиком на живучего врага. Ржавый наконечник пронзил брюхо демона, пригвоздив нечисть к земле. Сам Хома от толчка не удержал, выпустил древко и тут же отлетел к стене – петушиный демон лягался не хуже самой дурной кобылы.
— Добью! – отчаянно крикнул Хома, выхватывая последнее вооружение – узорчатый клинок ятагана сверкнул в лунном свете.
Кот одобрил уместное боевое предложение очередным завываньем, скакнул, целя на демонский гребень, но клятый шедим честного боя не принял – неуклюже вскочил и, широко расставляя когтистые лапы, кинулся прочь, этакими широченными прыжками, что просто удивительно для петушиного сложения. Торчащая в пузе пика, волочилась, чертя уличную пыль…
Хома хотел засвистать вслед трусливому бегству, но тут на казака плюхнулось нечто не шибко тяжелое, но дурно пахнущее прелой пылью и иными гадостями, и вознамерилось немедля задушить. Хома прихватил демона за шкирку, бухнул о стену, маззиким скалился поганой пасти, но лапы от казачьей шеи не отпускал – а те тянулись и тянулись, хоть как далеко их хозяина отпихивай. Вовсе и некстати казака охватили за колени, когти принялись продирать почти новые шаровары. Ох, вовсе беда! На ногах Хома устоял, успел полоснуть ятаганом одного из демонов – почти надвое распорол. Но набегали иные… На кота особой надежи не имелось – тот фырчал и выл под окном, видать, и самому туго приходилось. Но тут пришла подмога свыше – слетело с крыши легенькое, знакомо сказало «хы-ых!» и засвистал молот.
— Меня не зацепи! – взмолился Хома, орудуя острым ятаганом во все стороны вроде крепко выпившего мясника.
Вокруг почистилось – тикали напуганные маззикимы. Тут сверху еще и бухнул выстрел – хозяйка за мужскую работу взялась.
— Там еще мозгляк затаился! – возопил Анчес, и принялся лупить эфесом шпаги по демонской лапе, уцепившейся за стропилину – видимо, побои, отвешенные отдельно взятой родственной конечности, за душегубство у чертей не считались.
— А глянь, клинка-то на шпаге едва на треть длины наскребется, — прохрипел Хома.
— Так для форсу он носит, — ответствовала так и не запыхавшаяся панночка.
Вражины разбежались, Анчес упрятал в ножны свое гишпанское колдовство. Хома успел зарядить пистоли, промыть глубоко расцарапанную шею и ляжку, как дружно заголосили над притихшим Пришебом петухи. И выяснилось, что ничего не кончилось, а вовсе даже наоборот…

[Иркуйем]

…Расскрипелась ведьма нещадно, прямо хоть полную мазницу[1] ей в пасть выливай. «Едем! Сей же миг! Запрягай, бросай, хватай! Варвары!». Ну, запрягли, ну, накидали, чего попало. Панночку опустили в колодец, через два мгновенья она уже вернулась, сунула горшок с червонцами, наскоро выжала мокрую юбку, и побежала за мешком с овсом. Анчес волок в карету провиант и прочее, ныряя в и так порядком разграбленный шинок. Собрались как на пожар. Хома сбегал на улицу, надеясь нарезать для памяти демонских когтей – где там: никого и ничего, только земля взрыта, да все загажено, словно гулянка прошла, а не смертный бой. Пани Фиотия уже со двора голосила, да и к горлу ее указание подкатывало не на шутку.
Хома взобрался на козлы:
— Готовы, панове странники?
— Та готовы, — заверила Хеленка, обтирая и пристраивая под рукой свою увесистую, обновлённую цацку.
— Как готовы? – вздернула брови ведьма. – А где гишпанец?
— Та отпустила я его, — не поднимая глаз, молвила панночка.
— С чего это? – со странным интересом осведомилась хозяйка.
— Та сама знаешь, — всё так же тихо срезала обнаглевшая Хеленка.
— Ну, трогай тогда, гайдук, — хозяйка откинулась на истертую подушку.
Хома взял вожжи, хотя возмущенье хлестало перебродившей брагой. И что это такое?! В какие ж это ворота лезет? Без отдыху, не спавши, не жравши?! Анчес, гадюка хвостатая, удрал и ничего подлому черту за это не будет? А как управляться? Какой ни черт, а всё ж помощник. Да и скучновато без него. Тьфу, провались оно все пропадом!
Оказалось, главное позабыли. Не успела карета выкатиться за сломанные ворота, как вылетела из-под клуни великая ценность, с оскорбленным мявом, вспрыгнула на козлы.
— Ты, это… — успел с тревогой сказать Хома, собираясь пояснить боевому котяре, что с этакой хозяйкой и кумпанией в путь лучше и не пускаться. Но кот уже сиганул в окошко кареты и шмякнулся на колене ведьме. Та махнула рукой – трогай!
Выходит, обменяли гишпанского черта на рыжего беса. Ну, ладно, этот хоть хвост по полному праву носит и жрет поменьше. Хотя тот-то был поразговорчивее…

Остался далеко позади разоренный шинок, промелькнула пустынная улочка Пришеба – только у на выезде и увидели путники растревоженный народ, толкущийся вокруг чего-то сомнительного. Мертвяк ли, демон ли сдохший – любопытствовать было недосуг…
Проскочили по яру, никто из зарослей лещины бесконечные лапы не тянул и клюв не высовывал. Эх, вот он и шлях вольный. Хома погонял лошадок, Каурый и Гнедок не ленились – Пришеб даже и лошадям показался крайне сомнительным городом...

[Иркуйем]

Выползло на небо солнце, тарахтели колеса по подсохшей дороге. Хома подумывал стребовать отдых с перекусом и зашивом штанов – в таких лохмотьях хоть кого пугай. Тянулся зеленый свежий гай, шелестел листьями. Катили краем поля, на взгорке и живой человек мелькнул — сидел себе под будяками[2] и в носу ковырялся. А может на сопилке наигрывал? Тут кони как-то разом ослабели, словно это они ночь напролет от иудейского демонства копытами жарко отбивались, а не кто иной.
— Да что за напасть?! – рассердился казак, берясь за кнут.
— Стой! – приказала ведьма. – Разговор у нас будет.
…Неспешно подходил к карете человек. Прямо сказать, пренеприятной наружности незнакомец: бледный как вареный куренок, худой как голодрабец[3].. Вежливо приподнял шапку, блеснули глаза прищуренные недобро, мелькнули пальцы, длинные да белые, словно червяки....
«Да что за свет стал?! – обреченно подумал Хома. – Демон на демоне и демоненком погоняет. Невозможно проехать простой честной нечисти».

[Цоккер]

Сух-рука обессилено вытянулась

обессиленно

Руки от чего-то затряслись, и очень не вовремя

невовремя (слитно)

демоны у этого иудества

иудейства

да и не серьезного вида

несерьёзного (слитно)

промеж нижних петушиных лап

Лишнее - ведь "верхних лап" у петуха не бывает Для ясности можно написать "меж петушиных ног".

маззиким скалился поганой пасти

пастью
===========================================================================

шмякнулся на колене ведьме

на колени