Ярчуки (Дети Гамельна-2)

[Цоккер]

Приятная особа, хотя уж невеликого ума. Пусть уж живет и носом не хлюпает.

Два "ужа" подряд. Первый можно заменить на "и".

Нет, что бы токаем пробавляться, от него рыгание духовитей.

чтобы (слитно)

— Опыт есть, — сдержано признал Хома. — Помнится, были мы с запорожцами у Корсуни, так я…

сдержанно

до совершеннейшей медовой сладость и полного скульптурного совершенства.

сладости

— Да фто тафое?! – взъярился кобельер, одной рукой хватаясь за носяру, другой пытаясь удержать дивчину. Паненка задорно отмахнулась, крепко заехала няньке по шее, после чего рухнула на перину и засопела.

"няньку" нужно поставить в кавычки.

— Давай-ка, потихоньку, — попросил Хома, приглашающее расправляя и встряхивая шелк.

приглашающе

– Постойте, а где ж ус Лащевский?

лащевский (со строчной)

Да еще этак ровно-ровно посаженых…

посаженных

Панночки наскоро вытерли личико

Панночке

[Иркуйем]

Этот аксессуар возник в сюжете как-то неожиданно

Почему? Она с ним была, еще когда первого еврейского демона забила. А потом по руке пришелся, оставила)

Тех, кто занимался сельским хозяйством, презрительно именовали "гречкосеями".

Это уже интерпретация Донского казачества, живущего на дотациях казны.
Кузнец - это чуть ли не самый уважаемый человек в тогдашнем Универсуме)

[Цоккер]

Почему? Она с ним была, еще когда первого еврейского демона забила. А потом по руке пришелся, оставила)

Виноват, упустил А может, так и упомянуть в тексте - мол, молот ещё с того раза по руке пришёлся?

Это уже интерпретация Донского казачества, живущего на дотациях казны.
Кузнец - это чуть ли не самый уважаемый человек в тогдашнем Универсуме)

Спасибо за пояснение.

[Иркуйем]

Не за что))

[Иркуйем]

Глава 6. Покойники кругом. С маслаками...

- Я так погляжу, у пана жовнира есть самый настоящий золотой дукат?
Старший паромщик, здоровенный, не меньше давешних волов, мужик смотрел на капитана, хитро улыбаясь.
Остальные, статями немного уступающие ватажку, не торопясь, черпали деревянными ложками кулеш из медного казана, не следя за разговором. Оно и понятно, намахаешься веслом, до всего глухой будешь, кроме скулящего от голода брюха, что к хребтине прилипло.
- Ну есть, - кивнул Мирослав, - Но только один. Сверху разве что пару солидов добавлю.
- Та не, - отмахнулся широченной лапой паромщик, - и одного хватит. Ты тот дукат, ясный пан, заверни в трубочку, вижу, чоловик ты крепкий, совладаешь…
Капитан слушал неторопливую речь, предчувствуя, что не выйдет с перевозом ничего. И придется ночевать на этом берегу. И почему-то захотелось вынуть пистоль из-за пояса, перехватить за ствол, и двинуть наглючего посполитого по зубам. Так, чтобы во все стороны брызнуло…
- Вот как совладаешь, так засунуть отот дукат себе пид хвоста, пан жовнир. Выгребать среди ночи, да в такую погоду… Не, то пан жовнир лучше пусть вплавь на тот берег махнет, - закончил сволочной перевозчик и оскалился в улыбке. Пары зубов не хватало.
Не успел Мирослав схватиться ни за пистоль, ни за саблю, как под навесом, будто из ниоткуда объявилось четверо казаков во главе с пятым, разодетым будто куренной атаман. И крест-мощовик тебе, чуть ли не двухфунтовый на груди висит, и жупан золотом отделанный, и в аграфе серебряном перо торчит, аж из павлинячьей сраки выдраное…
Хлопцы были своему старшему под стать: с новенькими мушкетами, в черных реестровых жупанах, построенных, похоже, что не только из одинакового сукна, но и одним мастером. Вояки своим грозным видом начисто отшибли желание продолжать спор.
- Что стряслось, ясный пан? – с нескрываемою издевкой произнес «атаман», пренебрежительно разглядывая изрядно потрепанного долгой и трудной дорогой облик капитана, смотрящегося подлинным нищим, рядом с пышно разодетым казаком.
- Да ничего, - как можно дружелюбнее улыбнулся Мирослав, внутренне передергиваясь от злости, - то мы так, пан гетьман. Дурью маемся.
Конечно, можно было бы их всех перебить - пятерых расслабившихся на денежной но необременительной службе казаков, капитан разделал бы с легкостью. Но вот беда, сие действие, хоть и выглядело заманчивым в своей простоте, в будущем сулило множество неприятностей. Среди которых, попытка вдесятером сдвинуть с места тяжеленный паром выглядела сущей мелочью.
- Ну раз так, - раздулся от важности «атамано-гетьман», то иди-ка ты пан жовнир отсюда, и поутру, как стихнет, и приходи. Может и перевезем, если два дуката найдешь.
Капитан молча отсалютовал, коснувшись шляпы, и вышел из-под навеса. Тут же коварно обрушились струи дождя, мигом смыв желание переправляться тут же и немедленно. В такую-то погоду, люди как мухи тонут… Правы и перевозчики, и ихняя охрана.
Но несмотря на доводы разума и погоды, капитан, пробираясь меж людским столпотворением подлинно вавилонского размаху, ругался так, что даже самый лихой обозник обзавидовывался бы тем словесным сооружением, что громоздил разозленный капитан. Поминал он и реку, и погоду, и волны, и боязливость людскую, что не дает иной раз жадности над рассудочностью возобладать…

[Римма]

О! Свежая прода! Гарно!

- Ну раз так, - раздулся от важности «атамано-гетьман», -- то иди-ка ты пан жовнир отсюда, и поутру, как стихнет, и приходи. Может и перевезем, если два дуката найдешь.

[Иркуйем]

Темнота – страшная штука. Это капитан знал еще с детства, а долгая служба на Орден, еще более укрепила его веру в коварство ночи. Вон, даже расстояние удлиняет хитрым способом. Вроде как в сумраках шел – и пятнадцати минут не насчитал. А как стемнело окончательно, так вроде уже и не меньше часу Или заблудился ненароком?
Заблудиться, и вправду было не трудно. Сюда, к Енотовому(777) перевозу сбегалось множество дорог и путей. И людей теми путям-дорогам бродило тоже множество. И паломники, и посполитые, и казаки, и шляхта. Жизнь, штука такая, что на одном месте усидеть трудно! Вот и приходится по свету мотаться.
Капитан, обходя какой-то шатер, зацепился ногой за шнур - оттяжку, и чуть было не шмякнулся в грязь. Устоял еле-еле. Понаставили, сволочи, поперек дороги!
Наконец, обойдя последнюю преграду – десяток возов, выставленных полным подобием гуситского вагенбурга – даже хмурые посполитые с цепами наличествовали, Мирослав вышел туда, где оставлял своих.
Банды, впрочем, на месте не оказалось. Один Магнусс с грустной рожей сидел под деревом, почти лишенном веток, явно пошедших в один из многочисленных костров. Закутавшийся в епанчу чуть ли не целиком, наемник при виде капитана, злого как трансильванский упырь, выставил из-под промасленного плаща нос.
- А мы думали, капитан, что тебя уже пустили на пирожки!
Из-под епанчи дохнуло таким ядреным перегаром, что Мирослава перекосило.
- Гляжу, время зря не теряешь…
- Капитан, тут такая вкусная эта, как ее… - поднявшийся финн шатался, но падать не спешил, для верности ухватившись за ствол дерева, - не помню, но она вкусная…
- Где банда?
- Там! – махнул наемник в темноту, - они уходили туда! И лейтенант сказал, чтобы я дождался нашего капитана! Капитан, я ведь тебя дождался?
- Дождался, - обреченно выдохнул тот, представив, поиски в темноте, еще и с хмельным финном на пару.
Однако мрачные предчувствия не оправдались. Банда нашлась практически сразу, идти далеко не пришлось. Было сложно пройти мимо парней – вряд ли бы кто другой мог на берегу Днепра орать песни на той смеси языков, что ходила среди ландскнехтов. А куплет, в коем восхвалялся ум и прочие достоинства императора Максимилиана, слышен был шагов за триста, несмотря на дождь, ветер и всяческие шумы прибрежного лагеря…

[Цоккер]

И людей теми путям-дорогам бродило тоже множество.

путями-дорогами

[Иркуйем]

Спасибо! Прокрались недорабоки )

[Иркуйем]

Парни расположились удачно – в здоровенном сарае, предприимчивыми селянами пущенном под странникоприемный дом. Видать, то ли новый построили, то ли странников принимать оказалось куда прибыльнее. Припомнив мерзкие рожи перевозчиковской охраны, капитан решил, что второе куда ближе к истине. Специально и перевоз затягивают, чтобы народ больше денег оставлял. Кругом заговор и тамплиеры! Хотя, были бы тут тамплиеры, все было бы куда цивилизованнее. Храмовники, хоть и помощь Ордену оказывали редко, но хоть не мешали. И не спаивали чужих подчиненных!
Последнюю мысль Мирослав тут же прогнал. Не те у него бойцы, что бы можно было силой споить – сами не откажутся и с радостью нахлебаются. Вон, как Магнусс нарезался…
- О, капитан, а мы думали, что тебя пустили на пирожки! - радостно, будто пару месяцев не виделись, поприветствовал хмурого командира Котодрал. Если верить довольной улыбке – тоже пьяный…
- Не дождетесь, - отмахнулся капитан, - где лейтенант?
- Лейтенант? – переспросил Йозеф, а затем скорчил физиономию, которая должна была изображать умиление. Наверное. – О, лейтенант попал в сети древних шкифских богов! Там такая, ну ты понимаешь… - Котодрал начал описывать ладонями крутые окружности.
Прервав загадочный рассказ Йозефа, финн, что стоял у капитана за спиной, покачнулся и, окончательно утеряв равновесие, грянулся на пол. Где тут же блаженно засопел. Котодрал удивленно посмотрел на упавшего соратника и, очевидно забыв, о чем шел разговор, лихо развернулся на пятке – будто гвардеец какой, и замаршировал к столу, громко вколачивая подошвы в утоптанную землю.
Стол, что стоял у облезлой глиняной стены, радовал изобилием. Выстроилась батарея пузатых бутылок, рядом громоздилось несколько надрезанных гречанников, что в здешних краях считались первейшим хлебом, в глубоких мисках, выставленных полукругом и охватывающих с флангов блюдо с кусками жареной баранины, поблескивали пупырчатыми боками соленые огурцы и маринованный чеснок, пестрела кровяная колбаса среди пышнейшей зелени и роскошнейшей цибули, громоздились печеные яйца и еще теплые румяные кныши, сияли болотца разлитого по столу сыровца. У всего этого истинного кулинарного рая, сидела большая часть банды и сосредоточено жевала, грызла, чавкала, плямкала и булькала, не обращая никакого внимания на приход командира. Да и зачем тот командир нужен, когда рядом столько местных селянок, что так и вьются вокруг, подкладывают, подливают и совсем не уворачиваются, если бравый солдат вдруг пожелает огладить по тугой заднице.
В желудке у капитана заквакали лягушачьи хора, намекая, что разгром нажравшейся банде надлежит попозже учинить, а сейчас можно и перекусить, ведь, оказывается, все для этого подготовлено. Что, впрочем, и не удивительно. Народ здесь ждет перевоза не по одному дню. А то и по неделе. Ночевать где-то нужно, харчеваться – тоже не повредит. Оно, если дорога долгая, а тут и горилка, и сало, и борщ, скорее всего, тоже найдется.
Вот предприимчивые местные все и подготовили. И евреев не понадобилось. Да и где их возьмешь после того, как Хмель частым гребнем прошелся, даже самого малого жиденка истребив?
Мирослав присоединился к общему веселью, селянки-хохотушки тут же нацедили из бутылки мутной горилки, протянули на двузубой вилке огурец и, в дополнение, видать, со всех сторон попритиснулись к капитану, делясь жаром тел. Куда пропал испанец, спрашивать не стоило -- и так понятно чем хитрые шкифские боги уловили идальго.
Горилка ожгла горло, прокатилась разогретым ядром по брюху, шарахнув отдачею в голову. Но запыжованная хрустким огурцом, мирно улеглась, намекнув легкою теплотой, приятно разлившейся по рукам и ногам, что можно бы и повторить…
Не успел капитан приложится к закуске, как двери распахнулись, будто выбитые пушечным выстрелом, и в сарай ввалился лейтенант. Был Угальде трудноузнаваем раздосадован и зол. Глаза горели, по лбу, усам и бороде сползала белая масса, наводящая на мысли о сметане.
- Я к ней со всей душой! – грянул Диего прямо с порога, - а она меня кувшином! Но почему?! О, женское коварство и вероломность! О, мир спятил, последние времена наступают!
- Предпоследние, - пробормотал Мирослав, вспомнив рассуждения чумака.
- А я ведь не мнил сорвать мгновенье плотской страсти! - продолжал заливаться лейтенант, - Я желал лишь припасть к ногам той прекрасной дамы, одарить ее всей любовью! Вручить ей навечно ключи от моего сердца, а она?! Отвергла мою любовь! И как?!
Вокруг испанца засуетились селянки. Одни вытирали полотенцами сметану, вторые протягивали щедрому и, явно расстроенному гостю, кружку с угощением, третьи просто охали и качали головами в такт столь пылкому монологу, хоть и вряд ли понимали хоть слово…
Нарушая торжественность момента, лежащий Магнусс напомнил о себе, громыхнув несвежим бореем как из бомбарды. Потрясенный лейтенант замолчал, глядя на негодяя. Хлебнул из поданой кружки..
- Вот же Магнусс скотина, - покачал головой Литвин, что подсел к Мирославу. Где Збых шлялся до этого, капитан догадался. Судя по довольной роже сметана княжичу досталась другого рода, - Ему оставили всего флягу в одну кварту, и как он только сумел набраться? Такой пошляк...
Мирослав пожал плечами. Ответить у капитана не выходило при всем желании – очень уж вкусна оказалась баранина. Литвин допытываться не стал, тоже решив отдать должное мясу. Зато явился Котодрал, с ходу водрузивший локти на стол:
- Слушай, командир, ты помнишь сегодняшнего запорожца?
- Ну, - кивнул Мирослав.
- Слушай, а что с ним такое было, что мы его убить не могли? Ту же змею мы меньше молотили, чем этого степного выродка.
Капитан дожевал кусок мяса, с подозрением посмотрел на пирожки, хлебнул пива, что тоже нашлось на столе:
- Ты что, никогда не слышал о пассауском искусстве, мой друг?
Йозеф яростно замотал головой.
- О, это искусство является величайшим из всех искусств, и заключается оно в следующем...
На голос капитана потянулись и остальные наемники. Те, конечно, кто мог еще ходить, слушать, и не был занят лечением душевных ран, нанесенных кувшином со сметаною...