Первый Страж Дракона

[Цинни]

– Сразу и не сообразишь, как сказать-то, чтоб до тебя дошло. У нас это каждый знает. Знает – и все, а вот чтобы на словах… мне ни разу не приходилось. Люди императора – так, наверное, понятней всего… В общем, забирают мальчишек не старше года у родителей – вроде как и у знатных, и у простых, это для всех особая императорская милость, и воспитывают неведомо где. Они знать не знают ни своей семьи, ни своего рода и, если люди не врут, всю жизнь называют отцом императора, будь он старше или моложе, и хранят верность только ему и своему братству. – Он и сам не заметил, как соскользнул на этакий сказ, поймал себя, поморщился и буркнул: – Да не гляди ты на меня так, будто я про какие-то чудеса чудесные околесицу несу. – И продолжил деловито, с расстановкой, как на уроке истории: – Был у нас в третьем веке император, которого распри кланов вконец доконали. Опять же – иные главы этих самых кланов – да чуть ли не все – глядя на трон, слюни роняли. Вот и начал он выращивать Стражей – так вышло, что вырастил уже для своего сына, дело-то небыстрое, зато уж тот развернулся. И трон для своих наследников сохранил, и страну порвать на уделы не позволил. А внук – тот новые земли присоединять начал, и Стражи были его первейшими помощниками. Так и повелось: и императорские телохранители – из Стражей, и полководцы, и министры. Ну, уразумела?
Хлоя насупилась и мотнула головой.
– Они ж забирают не всякого, не того, кто первый под руку попался?
– Понятно, не абы кого. Как они способности к этой самой некромантии проверяют – не спрашивай. И что она такое – тоже. Если ты думаешь, что у нас колдуны по улицам под ручку с ведьмами разгуливают, а в лавках волшебными зельями навынос торгуют, – ошибаешься. Я тебе больше скажу: я и в россказни о чарах Стражей не верил, думал – старые выдумки, от которых нам отказаться жалко, о чем тогда в застолье шушукаться, а им невыгодно – кто ж откажется на людском страхе сыграть? У моего отца начальник – сын Стража, а с его сыном, ну, с внучком стражничьим, я в одном классе учился. И отличался он от нормальных людей только тем, что через губу даже с наставниками разговаривал и денежки у него всегда водились. А всякое такое, демон знает что, со мной не там, а тут приключаться начало. – Лео метнул недобрый взгляд в сторону пристройки со слепыми окнами и ожесточенно ударил кулаком по раскрытой ладони. – И мне это не к душе. Но что делать, если я сам вижу… – Он мотнул головой в ту сторону, куда ушел Тим.
– Думаешь, его все-таки стоит бояться… ну, опасаться? – неловко поправила себя Хлоя. Сейчас она больше всего боялась, что Лео ответит «да».
– А ты боишься? – с ухмылкой повторил он давешний вопрос Тима. – Ну, то есть, опасаешься?
– Нет, – Хлоя выдохнула. Но как оказалось, рано.
– Ну и зря. Он вправду опасен. – Лео вгляделся в сумрак аллейки, будто желая удостовериться, что «выкормыш Темных» не явится в самый неподходящий момент. – Для себя. Ты видела, сколько у него на левой ладони шрамов?
Она не видела. Точнее, не разглядывала – помнила, как в глазах позеленело, когда прошмыгнула в его каюту, а там дядя Мик меняет Тиму повязку на плече. «Дядя, что это?» – «Ожог. Не смори. И вообще, поди прочь отсюда!»
И о том шраме, что появился по ее вине, вспоминать не хочется, как придет на ум – в жар кидает. Разве мало тех, что уже были?..
– Не один и не два, – мрачно буркнул Лео. – А теперь еще и следы от зубов нашего Волчары добавились. Вот от чего меня в дрожь кидает, так это от его умения со зверьем договариваться. Думается мне, тетя Мэй нескоро свою кошку найдет. Если вообще найдет.
– Ты думаешь, он…
– Тебе не надоело из него злодея лепить? – прозвучало осуждающе, но Хлоя снова выдохнула – на этот раз с осторожностью: вдруг Лео сейчас ляпнет, что все ж таки есть в Тиме что-то злодейское… с него станется! – Я тебе так скажу: он сам боится. Боится, что из-за него кому-нибудь будет больно. Я вижу, как он на тренировках через себя переступает, синяк кому поставит – и то шарахается. Он думает – никто не замечает. Угу! Кабы не это, он постоянно меня побивал бы, все ж таки я эту железку, считай, в первый раз в руки взял. И с кошкой с этой ничего он плохого не сделал, просто пуганул как следует, нескоро опамятуется, может, вообще сдернет куда подальше из дома непонятного. И ворожит он только на своей крови, и пальцы иной раз разогнуть не может… Да о чем я толкую, ты сама все видела. Другое дело – смотреть на него, когда эти свои трюки проделывает, сил нет. – Лео помолчал и закончил совсем тихо: – Смотрю – и кажется, что он больше там, чем здесь. Чего совсем не понимаю – как вербовщики ихние или как их там назвать, его проглядели, иначе он при отце не отирался бы.
– Старший, – у Хлои опять перехватило дыхание, и пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжать, – как думаешь, эти Стражи – они могут в обрядах использовать собственных детей?
– То есть как – использовать? – настороженно уточнил Лео.
– Да не знаю я, как! Ты вот на ладони шрамы заметил, а дядя Мик говорил – у него все тело в шрамах, как будто бы кто-то нарочно калечил. И я видела… только меня прогнали быстро.
Лео втянул воздух сквозь стиснутые зубы и выдохнул самое грязное ругательство из всех, что разом пришли ему на ум.
– Ты больше не будешь его дразнить? – Хлоя и сама не поняла, почему задала этот вопрос.
– Буду. Еще как буду. – Он поглядел на девчонку исподлобья. – Перестанет огрызаться – окончательно в себя уйдет, потом уж никакими силами назад не вытянешь.
Из аллейки выскочил Блик – не белый, а буровато-серый, но довольный, как ребенок, которому показали новую игру. Следом вышел Тим, бледный, на руках засохла темная корка.
– Колду-ун, – задушевно протянул Лео, словно за эти полчаса успел по нему стосковаться, – ты совсем, что ль, башкой поехал? Ты чему собачек учишь?
– А может, давайте пообедаем, а? – принялась канючить Хлоя. – И рану промыть надо.
– Я сам, – проговорил Тим – уже без вызова, без неприязни. И она подумала: у него даже на злость не осталось сил. – И до дома сам доберусь, не заблужусь. – Слегка улыбнулся – не беспокойся, мол. – Идите, куда собирались.
Лео и Хлоя украдкой переглянулись.
– Лучше бы сразу к демонам послал, честнее вроде как, – вполголоса посоветовал Лео и неторопливо направился к «центру солнечного диска»… вот ведь выдумал, поэт недоделанный! теперь из головы не выходит! Хлоя задержалась на пару минут – заметила запутавшийся в шерсти Блика репейник… это где ж они в ухоженном парке такой дикий уголок нашли? Хотя этот уголок как раз таки по ее просьбе не трогают. Щенок недовольно сопел, тянулся за уходящим хозяином, но не вырывался.
– Не любишь, когда рядом чужой? Как это он ухитрился за такое короткое время сделать тебя своим подобием? – шепотом спросила Хлоя. – Зато с тобой ему теплее, правда?
Навязывать Тиму помощь не решились. Даже обеденные припасы слопали вдвоем, в укромном уголке библиотеки. Без аппетита, виновато и с осуждением косясь друг на друга. И в кои-то веки – в молчании. Обоим было о чем подумать. Точнее – о ком.
Объект их размышлений явился на вечерние занятия как ни в чем не бывало. Аккуратный, невозмутимый, собранный, одним словом, такой же, как и всегда. Вроде и не такой бледный, каким был пару часов назад. Рука довольно ловко перевязана – и не скажешь, что сам управился. Учитель истории что-то неодобрительно пропыхтел про «эти ваши опасные причуды», явно подразумевая тренировки, но углубляться в тему не стал – его куда больше интересовало уложение об уголовных наказаниях, принятое в первый год правления его королевского величества Теодора III. Маленькое домашнее происшествие выглядело совсем уж ничтожным на фоне событий, приведших к появлению сего судьбоносного документа, что профессор и дал понять, придирчиво выспрашивая у Тима все подробности событий столетней давности. Обстоятельные ответы смягчили сердце ученого мужа, и он посетовал, что юноша таких выдающихся способностей вынужден тратить время на бестолковое – и, что важно вдвойне, – рискованное размахивание железками.
– А еще историк… – шепнул Лео Хлое. К счастью, профессор был так увлечен своей тирадой о силе разума и миролюбия, что не услышал.
Тим слушал с непроницаемым лицом.
Берт повязку, конечно, заметил, но вообще не придал ей значения: поранился мальчишка – эка невидаль! Даже диктант отменять причины нет – к счастью, Тим не левша.
Совсем иначе отнесся к увиденному принц, когда уселись ужинать. Жестом прервав очередную реплику супруги, начинавшуюся со слов «Тим, ты совсем ничего не ешь», он требовательно спросил:
– Что произошло?
– Ничего, что заслуживало бы внимания вашего высочества, – ответил он. Тон безупречно почтительный, но по сути – дерзость.
Хлоя вытянулась в струнку, готовая кинуться на защиту Тима. И долго ждать не пришлось.
– Кто-нибудь может мне ответить? Ты, Лео? Ты, Хлоя?
– Тим сказал правду, ваше высочество.
– Чистую правду, дядюшка.
– Надо понимать, теперь вы заодно? – Господин Тео иронично прищурился. – Ну что ж, не буду скрывать, я на это надеялся. И я рад. Однако меня смущает, что чуть ли не еженедельно у кого-то из вас новая травма, будто столь рискованным способом вы испытываете границы моего терпения. Обычная прогулка в парке – и та, как выясняется, представляет угрозу вашему здоровью. – Он обвел взглядом собравшихся за столом, остановившись на супруге. – Полагаю, мое сочувствие ничего не изменит в лучшую сторону. Так что я выберу противоположный метод. Условимся так: нет ни пострадавших, ни виноватых. Есть трое подростков с избытком свободного времени. И каждое такого рода происшествие будет вести к его сокращению – у всех троих. Час перед обедом и час после обеда на отдых – непозволительная роскошь. Час перед обедом, друзья мои, отныне будет отведен для самостоятельных занятий по тем дисциплинам, что даются вам сложнее всего. Лео – язык. Тим – история. Хлоя – музыка.
Лео и Хлоя в который раз недоуменно переглянулись. Язык и музыка – тут все понятно. Но чтобы Тим не знал историю…
– Демоны… – беззвучно вышептала Хлоя, но Лео понял.
Это и вправду наказание.
– Присматривать за вами я попрошу ее высочество. – Легкий поклон в сторону старшей принцессы. – Надеюсь, она не сочтет это слишком обременительным для себя.
Тетушка Ханна не ответила. Она смотрела на Тима – настороженно, испуганно, потрясенно. Мгновение, другое. А потом порывисто поднялась, подошла к нему, кончиками пальцев дотронулась до его щеки.
– У тебя жар. Почему ты никому не сказал? Почему ты всегда делаешь вид, что все в порядке? – В ее голосе впервые слышалась обида, скрывать которую она уже не могла или не хотела. – Лео, пожалуйста, проводи Тима в комнату. Я посылаю за доктором Мунком.

[Цинни]

Глава 17
Дядя и тетя ссорились. Впервые на ее памяти. И впервые Хлоя и счастлива была бы не подслушивать – да не могла. Не могла заставить себя выйти из тетиного будуара в гостиную и, делая вид, что ничего особенного не произошло, прощебетать с наигранным подобострастием: «Тетенька, а я за нотами забежала, буду сегодня ту пьесу, что вы велели, разучивать». Она не настолько хороша в лицедействе.
Ей было стыдно и страшно: никогда, никогда еще дядя не говорил с тетей так резко, ни разу тетя не повышала голоса. Значит, все действительно плохо. Тиму плохо – иначе они не злились бы на себя и не кричали друг на друга!
… – Они столько пережили! У меня до сих пор в голове не укладывается! – на слезе восклицала тетушка. – Понимание и забота – только так можно их исцелить! А солдатская муштра…
– Сударыня, вы понятия не имеете, что такое солдатская муштра. Если вы столь образно и экспрессивно именуете составленную мной программу обучения, то, смею вас заверить, она в значительной степени соответствует принятой при дворе, – дядя, казалось, говорил не о семейных делах, а держал речь в парламенте о будущем образования. – Разве что меня и моих братьев воспитывали куда строже. О кадетских корпусах, не то что о войсках, лучше вообще помолчать – крайне некорректное сравнение. И да, осмелюсь вам напомнить, именно я приложил все усилия к тому, чтобы Лео и Тим не оказались в кадетском корпусе. И поддержал Рика… вы помните, о чем говорил Рик?
– Но я рассчитывала на то, что здесь все с ними будут обходиться бережно, и тогда…
– Как с хрупкими предметами? С хрустальными вазами, прошу прощения за банальность? Они – сильные мальчишки, так зачем же превращать их в хрустальные вазы? Чтобы они в итоге поверили – и разбились? Или, что куда вероятнее, назло нам превратились в камень. Пережитые испытания – не последние в их судьбе. И моя задача не столько в том, чтобы научить их проходить испытания достойно – это они и так сумеют, закалились, сколько в том, чтобы им не вздумалось бороться в одиночку.
– О да, в риторике вам нет равных! И, конечно же, любой факт и любой домысел вы без труда впишете в свою замечательную, едва ли не гениальную систему! Но как в нее укладывается то, что Тим слаб? Не духом – физически! Ему не выдержать тот бешеный ритм жизни, что вы навязали детям!
– А вы спросите его самого, согласен ли он на поблажки. И спросите у Лео, или у Рика, или у Эварда – у любого, кто согласится говорить с вами на эту тему и кто хотя бы немного знает Тима, что это такое для мужчины – ощущать себя слабым. Пусть даже и физически, – дядя скопировал тетушкин тон, добавив нотки сарказма. – Услышанное может неприятно вас удивить – вдруг выяснится, что забота убивает вернее, чем муштра. А я вам скажу только одно: был у меня старший товарищ, боевой генерал, о котором говорили, что он страха не ведает. Одряхлел, обезножел, все дочки – а у него было семь дочерей и, как назло, ни одного сына, – принялись вокруг него крутиться, не иначе как от нечего делать, чуть ли не как с младенцем сюсюкать… добрые девочки! И однажды он как будто бы случайно выпал из окна.
Хлоя заметила, что комкает в руках ноты, но было уже поздно – изрядно измочаленные странички теперь годились разве что на растопку.
– Ладно, доктор, ему по чину полагается нудить… простите, предостерегать, но вы-то что заладили – слабый, слабый? Да, он недостаточно окреп после предыдущей болезни, да, сейчас болен. Да, сотворил очередную глупость – вздумал вести полуголодное существование, ради того, чтобы… Чтобы – что? Чтобы чувствовать себя менее зависимым? Признаюсь, я не до конца понимаю, что творится у него в голове. Но это просто очередная глупость. Только и всего. Я надеюсь, что смогу его в этом убедить.
– Если вы все видели и понимали, почему раньше не попытались его убедить? Чего вы ждали? – контратаковала тетушка. Сейчас она куда больше походила на склочную мещанку, нежели на немногословную, всегда сдержанную принцессу. – Я хотя бы пробовала с ним договориться…
– Да-да, вы очень трогательно уговаривали деточку покушать, – дядюшкин голос сочился ядом. – Повторяю еще раз: он – сильный. И куда больше мужчина, нежели ребенок. Ваша навязчивая забота для него унизительна. Оставляю вас наедине с вашими сомнениями, мне еще нужно поработать. И да – настоятельно рекомендую отказаться от подобной линии поведения, если не хотите, чтобы он взбунтовался.
Хлоя вдруг поняла: они оба только думают, что знают Тима. Вроде бы и дядя, и тетя правы, но не могут договориться… и не договорятся, даже если очень постараются, ведь для одной он и вправду несчастное дитя, а для другого – неужто мужчина? Как бы не так! Скорее – подросток, и так сбитый с толку, в тут еще все эти доброхоты, наперебой норовящие его осчастливить. Им не впервой, и они уверены, что сумеют: у них ведь была Хлоя – то самое несчастное дитя, которое только и ждало, чтобы его приласкали, был слишком взрослый Рик, который через себя переступал, принимая заботу, и как-то обронил: дескать, я бедный родственник. Получил от дядюшки заслуженную взбучку без всяких поблажек, и сейчас поглядите как гордо держит голову. «Индюк», – Хлоя улыбнулась, хотя на душе было совсем не весело.
Вспомнилось: Рик тогда мечтал о беседке, как в родном поместье, о голубятне и о том, чтобы стать великим полководцем, вроде маршала де Гаста. Он читал и перечитывал знаменитый роман о приключениях и подвигах будущего полководца, и учитель истории, прознав об этом, принес ему подлинное жизнеописание… Рик некоторое время спустя рассказывал об этом со смехом: «Я был так разочарован, что мне вздумалось уйти в монастырь. Пришел к дядюшке с просьбой. Именно после этого у нас появилась столярная мастерская». Хлоя недоверчиво фыркнула, а Рик с деланной обидой заявил: «Зря сомневаешься. Дядюшка сказал, что не так уж важно, выйдет из меня офицер или столяр. Главное, чтобы вышел мужчина». Фраза в дядюшкином духе. Беседку и голубятню тоже соорудили, причем когда Рик сломя голову мчался помогать слугам, его никто и не подумал остановить.
А у нее, у Хлои, в тот момент была мечта только об одном: о тихом месте, где ее никто не побеспокоил бы. Дядюшка как-то сумел дознаться и провел ее по всему дому. Ей больше всего понравилась оружейка. Тогда он, к ужасу тетушки, дал ей ключи: «Приходи, когда пожелаешь». Конечно, за ней присматривали, она уже потом поняла. Но разве это не мелочи?
Вот и Лео на днях вроде как неохотно (ну да кто ему поверит! хотел бы промолчать – промолчал бы!) признался: «Поначалу я считал его старым лисом, а теперь понимаю, что он больше на Волчару на твоего похож – охраняет всех, кого считает своими».
«А он для тебя – свой?» – спросила она. Лео – не Тим, с ним можно не дрожать над каждым словом.
«Не скажу, что свой, но уж точно не нелюдь, как наши о ваших, глазом не моргнув, говорят. – Поколебался и добавил: – Брехуны. И хотел бы им верить, а не выходит. А в его словах я вранье нарочно искал – и не нашел. И я этому рад, пускай меня сто раз назовут предателем».
«Дурак. Кого и когда ты предавал, а?»
Только вот Тим думает иначе. Обо всех о них. И никто – даже дядя – не в силах его переубедить. И никто не знает, о чем он мечтает… ну ведь мечтает же о чем-то? Вспомнилась одна из сказок няни – о мальчике, у которого колдуны отняли часть души, так было нужно для обряда. Мальчик разучился петь, смеяться, видеть красоту, но взамен колдуны научили его отнимать часть души у любого, кто был меньше и слабее. Однако мальчик не лишился ни совести, ни сострадания и не захотел, чтобы кому-то было так же плохо, как ему. Он больше не хотел оставаться с людьми и ушел в горы. «И там погиб?» – спросила Хлоя. Няня ответила не сразу, положила ладонь ей на лоб – Хлоя тогда болела, у нее был жар – как сейчас у Тима – и странным хрипловатым голосом вымолвила: «Ну почему? Устроил себе жилище и прожил много лет». – «Один?» – «Один». – «И к нему никто не пришел?» – «Нет». – «Тогда ему лучше было бы погибнуть».
Хлоя и сейчас не понимала, о чем эта сказка. Ну не о том же, в конце концов, что кому-то лучше в полном одиночестве? Тут прав дядюшка: человек не должен оставаться с испытаниями один на один.
Она попробовала мысленно дотянуться до Тима – так, как учила няня. И как у нее никогда не получалось. И почти сразу отчетливо услышала: «Холодно». Содрогнулась, вскочила, споткнулась о скамеечку для ног, жестом велела собакам оставаться на месте… Из своей комнатки, смежной со спальней, испуганно выглянула тетушка Мэй. Точь-в-точь как кукушка из часов, есть такие в покоях тети Эллы, – в другой раз Хлоя посмеялась бы, но сейчас ей было страшно до спазма в животе.
– Что случилось, ваше высочество?
– Потом, тетушка, все потом! Я к Тиму.

[Цинни]

От ее покоев до покоев мальчишек – всего ничего, а сердце колотится так, будто она весь парк обежала и домой вернулась.
Хлоя толкнула дверь комнаты. Господин Мунк посмотрел на нее чуть ли не со страхом.
− В чем дело?
− Ему совсем плохо, да?! – Не ожидая ответа, кинулась к кровати. Доктор испуганно посторонился.
− Ненадолго же хватило твоего намерения сначала спрашивать разрешения, а потом, так уж и быть, − врываться.
Хлоя украдкой выдохнула и плюхнулась на пол. Насмехается – значит, дела не так уж плохи. И взгляд – вполне ясный, заинтересованный. А что если перестать искать слова – и высказать все напрямую? Вот представить, что он − это Лео, и…
− За тобой призраки гнались? Если да, твое поведение можно извинить. – Глаза запавшие, кажутся черными, а губы иронично кривятся. Ничего страшного, правда ведь? Это обычная простуда. И в такую жару можно простудиться. И чего она так испугалась?
Хлоя порывисто дотронулась до его руки – горячая!
− Призраки водятся только в очень старых замках и до полуночи ведут себя тихо, − в тон ему заявила она. И спросила шепотом: − Тебе холодно?
Он закрыл глаза. Как будто бы ответил, а как будто бы и нет.
Она сорвалась с места, подскочила к шкафу… Какое счастье, что тетя Фло сама следит, чтобы вещи лежали на одних и тех же местах! От мальчишек разве такого порядка дождешься… хотя от этого можно ожидать чего угодно.
− Сейчас будет теплее. – Заняла прежнее место на полу. – Доктору-то чего не сказал?
− Ваше высочество, не стоит беспокоиться, я дал ему порошок, через полчаса…
− А эти полчаса он должен мучиться? – Да, она неправа, господин Мунк делает все, что полагается, он в сто раз нужнее Тиму, − но сдерживаться нет сил.
− Мне нужно идти, время позднее, − сухо проговорил доктор. – Я позову госпожу Фло.
− Не надо, − она попыталась добавить в голос раскаяния, но ничего не получилось – страх никак не отпускал, − мы с Лео сами посидим, а понадобится – и тетю Фло позовем.
− Как вам будет угодно. Порошки на столе, схему лечения я написал. Желаю здравствовать!
Хлоя обиженно показала закрывшейся двери язык.
− Эй, − осторожно коснулась плеча Тима. – Ты хотел, чтобы я спрашивала разрешения… ну так вот: позволишь ли кое о чем у тебя узнать?
− Не пытайся лукавить. Я не хочу, чтобы ты врывалась без стука.
Он не раздражен – забавляется. Лихорадка, что ли, на него так действует?
– Обрати внимание, я не настаиваю, чтобы ты входила. Бесполезно. У тебя не получится. Ты или подкрадываешься, или врываешься. И приставать с вопросами ты все равно будешь, разрешу я или нет. Ну и зачем усложнять?
– А ты зачем усложняешь?
Да, так и есть – вот она, их общая ошибка! Все они – и дядя с тетей, и Лео, и она сама – искали обходные пути: дядя вел переговоры по правилам дипломатии, тетя заискивала и подхалимничала, Лео провоцировал, а она делала и первое, и второе, и третье – какая блажь в голову вступит! А может быть, стоит перестать юлить? Ведь удавалось же, даже несколько раз удавалось поговорить по-человечески! Да, чудес ждать не приходится, его замкнутость и непримиримость за день никуда не денутся… а может – и за год. Но с ним и вправду надо говорить так же, как с Лео, – прямо, без оглядки.
– Зачем ты голодаешь? В этом доме всем всего хватает. Так зачем? – Дух захватило от собственной наглости, но останавливаться она не собиралась… совсем наоборот! – Что-то не верится, что в вашей семье кого-то ограничивали в еде. Лео говорит, твой отец – очень знатный и богатый человек.
– Ну если Лео говорит… – Тим ухмыльнулся. – Он же все знает – и как живут в Верхнем городе, и как ворожат…
– А я могу предположить, как у вас наказывают. – Теперь отступать точно нельзя. Да и некуда. – И думаю, что лишение обеда или ужина – крайне мягкое наказание, ну, как если бы у нас тетечка брови нахмурила и пальчиком погрозила. За что тебя голодом морили? Скажи, а я попробую угадать, за какой проступок ты сейчас сам себя наказываешь.
– Ты такая же сказочница, как твоя няня. – Как-то подозрительно легко и несерьезно отреагировал Тим на открытый вызов. – Любишь страшные сказки.
– Сам же говорил – страшная сказка иногда оказывается правдой… ну или вроде того.
– То-то и оно, что вроде того. Ты все истолковала по-своему.
Какой же он… Какой он солнечный, когда улыбается, пуская и вот так – язвительно! А она сама себя запугала… «страшной сказкой»!
– На самом деле все проще. Мне достаточно этого количества пищи.
И какой он упертый!
– Для чего достаточно? Чтобы сдохнуть не сейчас, а немного погодя?
Тим приподнялся, всмотрелся в ее лицо. Только дважды – дважды за все эти месяцы! – видела она такой взгляд: когда Тим ворожил на ее крови и когда испугался, что у него отнимут Блика. Но тогда этот взгляд притягивал. Сейчас – отталкивал.
Хлоя еле удержалась, чтобы не отшатнуться. Не для того она все это затеяла, чтобы труса праздновать!
– Ты чего? – как можно спокойнее спросила она. – Если тебе не по душе мои слова – так и скажи. Если кажутся обидными – я извинюсь. Если я неправа – переубеди меня, я признаю свою неправоту.
– Дядюшкина племянница, – Тим снова откинулся на подушки и закрыл глаза. Вроде не обиделся, уф-ф.
– Так и есть, – она изобразила самодовольство. – Так что не удивляйся тому, что я сейчас скажу. Мне интересно узнать, как чувствует себя человек, который так, с позволения сказать, питается. Может, и у меня какие-нибудь небывалые способности откроются.
– Не надейся, – он снова подначивал.
– Сам же говорил, что у меня есть своя магия.
– Угу. Своя. А ты все норовишь на чужую дорогу свернуть. Так и себя потерять недолго.
И не угадаешь, серьезен он сейчас или шутит! Ну и ладно, она тоже не так проста, как ему кажется.

[Цинни]

– А хочешь секрет? Знаешь почему я пришла?
– Знаю. Лео позабыл, что Берт ему не только друг, но и наставник. А Берт не забыл. И теперь бедняга Лео, вместо того чтобы после ужина слушать сказки, вынужден читать стихи некоего рыцаря Бартоломью, кои упомянутый рыцарь писал для своей прекрасной дамы… двести с чем-то там катренов. Любопытно, когда же он успевал гонять диких горцев. Или его воинские подвиги – плод его же поэтической фантазии? Или стихи, как полагают некоторые педантичные ученые, – более поздняя стилизация?
Хлоя дотронулась до его лба. Доктор не ошибся: жар начал спадать. Тим продолжал лежать неподвижно, с закрытыми глазами – будто не почувствовал ничего. Добрый знак?
– И при чем тут Бартоломью? – вкрадчиво спросила она.
– Он отнял у тебя Лео – о глупости самого Лео, так и быть, умолчу. Нерыцарский поступок господина рыцаря. Хотя господин профессор истории уверяет, что на самом деле всяческие бартоломью не отличались образцовой нравственностью.
– Ты забыл, какой вопрос я задала? – Хлоя без труда призналась себе: ей нравится вот так сидеть и болтать вроде бы ни о чем. Если бы Тим всегда был таким… вот только не болел бы!
– Я на него ответил.
– Когда?
– Только что.
– Не понимаю.
– А что тут понимать? Тебе стало скучно, и ты решила испор… то есть скрасить мой вечер.
– Не угадал. Я же намекнула, что не все так просто! Сдаешься?
– Еще чего. Не хочешь – не говори.
– Ты все равно не поверишь. – Нет, он – поверит. – Когда его величество… ну, мой дедушка, но при дворе так говорить не принято, – тяжело заболел, меня перестали к нему пускать, а мне очень хотелось его увидеть. Почему-то казалось – то, о чем по углам шепчутся, – враки. Я скучала по нему. Няня сказала: ты можешь дотянуться до него и понять, что он чувствует. Достаточно просто представить его покои, его самого и задать вопрос – любой, на который хочешь услышать ответ. У меня не получилось. Ни разу. А потом я и пробовать перестала, решила, что это одна из няниных утешительных сказок. Ну, я их делила на умные, над которыми думать надо, и утешительные, скучные, которые лучше забыть. Почти забыла. А сегодня вспомнила и позвала тебя. И ты ответил. Сказал, что тебе холодно. Я это выдумала, да?
– Нет, – он, не открывая глаз, запрокинул голову – как будто бы мог сквозь веки что-то рассмотреть на потолке, – ты сама видела, что меня знобило. – Отбросил оба одеяла, сел в кровати, с усилием, но довольно уверенно. – Ты чего? Уже все в порядке. Не вздумай.
Она не сразу поняла, что плачет. Странно: в груди не давит, горло не перехватывает, а слезы текут.
– Я и вправду тебе ответил. Я услышал вопрос, отозвался, не задумываясь. Когда болеешь, всякое может почудиться. – Он пальцами дотронулся до ее висков. – У тебя получилось.
– Это ты не вздумай! – Она оттолкнула его руки. – Я отревусь, и все. А тебе сейчас силы беречь надо. Если немедленно не угомонишься, я позову тетю Фло.
– Кошмар! – он тихонько рассмеялся. – Да не нужно со мной сидеть. У доктора на удивление разборчивый почерк, я сам в состоянии…
– Не обсуждается, – тоном, позаимствованным у дядюшки, заявила Хлоя. – Не хочешь, чтобы тебя беспокоили и о тебе беспокоились, – не болей. – Забралась с ногами в большое кресло у окна (предусмотрительная тетушка Фло, которой, должно быть, надоело коротать ночи на жестком стуле, распорядилась доставить сюда этого близкого родича дивана и софы) и созерцательно уставилась на сплетение ветвей на фоне серо-синего неба. – А хочешь сказку? – Кинула короткий взгляд на Тима. – Она мне тоже сегодня вспомнилась. Может, ты растолковать сумеешь, что к чему.
Он слушал вполуха, больше прислушивался к себе. Удивительно, но ее присутствие не раздражало – к этому он уже начал привыкать, но изумлялся по-прежнему. Он соскучился по историям, которые она упорно продолжает называть сказками. У тех, кого Лео с бесхитростностью обычного уличного мальчишки кличет Темными, нет сказок. Есть легенды, преисполненные намеков. О том, как стать угодным Дракону и государю, о подвигах во имя них, о выборе между честью и бесчестьем, о пути… И о том, что все венчает не слава земная, а Открывающая Врата – смерть. Слабый духом во Врата не войдет. Истории Хлои как будто бы не похожи на легенды, слышанные им во время Обрядов Единения, слишком уж много в них обыденного, мимо чего Страж пройдет – и не заметит, много существ, и вправду проникших из сказок, одни милые ее сердцу лисицы-оборотни чего стоят! Но эти истории тоже…Двенадцатый наверняка сказал бы – угодны Открывающей Врата. И та, которая рассказала их… непохоже, чтобы она заигрывала с Открывающей. Нет, она защищала девчонку, учила ее смотреть в глаза страху. Вот почему Хлое так легко говорить и потом кошмары не снятся. Ему снятся до сих пор, и думается: он не был достоин и одного посвящения, а дошел до четвертой ступени.
А вот сегодняшняя «сказка» ей заметно не по душе. Предложила растолковать, вроде как снова на бой вызвала. А на самом деле попросила защиты. Ошибиться невозможно. Он перехватил ее взгляд. Когда она хочет поединка – смотрит совсем иначе.
Снова царапнула мысль о поединке: «сдохнуть не сейчас…» В ту минуту ему подумалось: министр проговорился. Нет. Пусть у него другие представления о чести, но он не станет посвящать в мужские дела девчонку. Она болтает, как обычно, только и всего. И пускай болтает.
– И бежал он в горы, и взошел на такую высоту, на какую не поднимались ни пастухи, ни самые отчаянные из охотников, и поселился в пещере. И никогда больше не видел человеческого лица, не слышал человеческого голоса… – Хлоя свернулась в кресле калачиком. – Ну? Что скажешь?
– Дай подумать. Пять минут.
Он сразу понял, о чем эта история, можно было и вовсе не слушать. Загадка в другом: откуда няня Хлои узнала об обрядах Стражей? Или правильнее спросить: кто она? Вряд ли девчонка сумеет ответить на этот вопрос. Ладно, пока нужно думать о другом: как отвечать? Что ей видится, когда она произносит слово «обряд»? Нашептывания и пассы руками? Почему няня не раскрыла ей правду? И суть обряда объяснила как-то странно, будто бы нарочно сбивала с толку. Что стоило сказать: мальчик прошел посвящение и получил Силу? Нет, не какую-то там нереальную и бесполезную способность отнимать у людей часть души, а право ворожить, проливая кровь более слабого и забирая его жизнь. Не воспользовался этим правом – ну и дурак. Отрекся от Силы, а значит и от тех, кто помог ее пробудить, – хуже чем дурак. Хотя бы хватило ума уйти.
– Ты ведь не случайно рассказала мне эту… сказку? – неожиданно для себя спросил он.
Хлоя не ответила.
Он встал, подошел к креслу: она спала. Вот и хорошо. Только вот окно приоткрыто. И никак не закрыть, не сдвигая с места проклятое кресло! Конечно, она хвастается, что не боится холода, но вдруг ночью замерзнет? На диване в гостиной есть плед…

[Цинни]

– А хочешь секрет? Знаешь почему я пришла?
– Знаю. Лео позабыл, что Берт ему не только друг, но и наставник. А Берт не забыл. И теперь бедняга Лео, вместо того чтобы после ужина слушать сказки, вынужден читать стихи некоего рыцаря Бартоломью, кои упомянутый рыцарь писал для своей прекрасной дамы… двести с чем-то там катренов. Любопытно, когда же он успевал гонять диких горцев. Или его воинские подвиги – плод его же поэтической фантазии? Или стихи, как полагают некоторые педантичные ученые, – более поздняя стилизация?
Хлоя дотронулась до его лба. Доктор не ошибся: жар начал спадать. Тим продолжал лежать неподвижно, с закрытыми глазами – будто не почувствовал ничего. Добрый знак?
– И при чем тут Бартоломью? – вкрадчиво спросила она.
– Он отнял у тебя Лео – о глупости самого Лео, так и быть, умолчу. Нерыцарский поступок господина рыцаря. Хотя господин профессор истории уверяет, что на самом деле всяческие бартоломью не отличались образцовой нравственностью.
– Ты забыл, какой вопрос я задала? – Хлоя без труда призналась себе: ей нравится вот так сидеть и болтать вроде бы ни о чем. Если бы Тим всегда был таким… вот только не болел бы!
– Я на него ответил.
– Когда?
– Только что.
– Не понимаю.
– А что тут понимать? Тебе стало скучно, и ты решила испор… то есть скрасить мой вечер.
– Не угадал. Я же намекнула, что не все так просто! Сдаешься?
– Еще чего. Не хочешь – не говори.
– Ты все равно не поверишь. – Нет, он – поверит. – Когда его величество… ну, мой дедушка, но при дворе так говорить не принято, – тяжело заболел, меня перестали к нему пускать, а мне очень хотелось его увидеть. Почему-то казалось – то, о чем по углам шепчутся, – враки. Я скучала по нему. Няня сказала: ты можешь дотянуться до него и понять, что он чувствует. Достаточно просто представить его покои, его самого и задать вопрос – любой, на который хочешь услышать ответ. У меня не получилось. Ни разу. А потом я и пробовать перестала, решила, что это одна из няниных утешительных сказок. Ну, я их делила на умные, над которыми думать надо, и утешительные, скучные, которые лучше забыть. Почти забыла. А сегодня вспомнила и позвала тебя. И ты ответил. Сказал, что тебе холодно. Я это выдумала, да?
– Нет, – он, не открывая глаз, запрокинул голову – как будто бы мог сквозь веки что-то рассмотреть на потолке, – ты сама видела, что меня знобило. – Отбросил оба одеяла, сел в кровати, с усилием, но довольно уверенно. – Ты чего? Уже все в порядке. Не вздумай.
Она не сразу поняла, что плачет. Странно: в груди не давит, горло не перехватывает, а слезы текут.
– Я и вправду тебе ответил. Я услышал вопрос, отозвался, не задумываясь. Когда болеешь, всякое может почудиться. – Он пальцами дотронулся до ее висков. – У тебя получилось.
– Это ты не вздумай! – Она оттолкнула его руки. – Я отревусь, и все. А тебе сейчас силы беречь надо. Если немедленно не угомонишься, я позову тетю Фло.
– Кошмар! – он тихонько рассмеялся. – Да не нужно со мной сидеть. У доктора на удивление разборчивый почерк, я сам в состоянии…
– Не обсуждается, – тоном, позаимствованным у дядюшки, заявила Хлоя. – Не хочешь, чтобы тебя беспокоили и о тебе беспокоились, – не болей. – Забралась с ногами в большое кресло у окна (предусмотрительная тетушка Фло, которой, должно быть, надоело коротать ночи на жестком стуле, распорядилась доставить сюда этого близкого родича дивана и софы) и созерцательно уставилась на сплетение ветвей на фоне серо-синего неба. – А хочешь сказку? – Кинула короткий взгляд на Тима. – Она мне тоже сегодня вспомнилась. Может, ты растолковать сумеешь, что к чему.
Он слушал вполуха, больше прислушивался к себе. Удивительно, но ее присутствие не раздражало – к этому он уже начал привыкать, но изумлялся по-прежнему. Он соскучился по историям, которые она упорно продолжает называть сказками. У тех, кого Лео с бесхитростностью обычного уличного мальчишки кличет Темными, нет сказок. Есть легенды, преисполненные намеков. О том, как стать угодным Дракону и государю, о подвигах во имя них, о выборе между честью и бесчестьем, о пути… И о том, что все венчает не слава земная, а Открывающая Врата – смерть. Слабый духом во Врата не войдет. Истории Хлои как будто бы не похожи на легенды, слышанные им во время Обрядов Единения, слишком уж много в них обыденного, мимо чего Страж пройдет – и не заметит, много существ, и вправду проникших из сказок, одни милые ее сердцу лисицы-оборотни чего стоят! Но эти истории тоже…Двенадцатый наверняка сказал бы – угодны Открывающей Врата. И та, которая рассказала их… непохоже, чтобы она заигрывала с Открывающей. Нет, она защищала девчонку, учила ее смотреть в глаза страху. Вот почему Хлое так легко говорить и потом кошмары не снятся. Ему снятся до сих пор, и думается: он не был достоин и одного посвящения, а дошел до четвертой ступени.
А вот сегодняшняя «сказка» ей заметно не по душе. Предложила растолковать, вроде как снова на бой вызвала. А на самом деле попросила защиты. Ошибиться невозможно. Он перехватил ее взгляд. Когда она хочет поединка – смотрит совсем иначе.
Снова царапнула мысль о поединке: «сдохнуть не сейчас…» В ту минуту ему подумалось: министр проговорился. Нет. Пусть у него другие представления о чести, но он не станет посвящать в мужские дела девчонку. Она болтает, как обычно, только и всего. И пускай болтает.
– И бежал он в горы, и взошел на такую высоту, на какую не поднимались ни пастухи, ни самые отчаянные из охотников, и поселился в пещере. И никогда больше не видел человеческого лица, не слышал человеческого голоса… – Хлоя свернулась в кресле калачиком. – Ну? Что скажешь?
– Дай подумать. Пять минут.
Он сразу понял, о чем эта история, можно было и вовсе не слушать. Загадка в другом: откуда няня Хлои узнала об обрядах Стражей? Или правильнее спросить: кто она? Вряд ли девчонка сумеет ответить на этот вопрос. Ладно, пока нужно думать о другом: как отвечать? Что ей видится, когда она произносит слово «обряд»? Нашептывания и пассы руками? Почему няня не раскрыла ей правду? И суть обряда объяснила как-то странно, будто бы нарочно сбивала с толку. Что стоило сказать: мальчик прошел посвящение и получил Силу? Нет, не какую-то там нереальную и бесполезную способность отнимать у людей часть души, а право ворожить, проливая кровь более слабого и забирая его жизнь. Не воспользовался этим правом – ну и дурак. Отрекся от Силы, а значит и от тех, кто помог ее пробудить, – хуже чем дурак. Хотя бы хватило ума уйти.
– Ты ведь не случайно рассказала мне эту… сказку? – неожиданно для себя спросил он.
Хлоя не ответила.
Он встал, подошел к креслу: она спала. Вот и хорошо. Только вот окно приоткрыто. И никак не закрыть, не сдвигая с места проклятое кресло! Конечно, она хвастается, что не боится холода, но вдруг ночью замерзнет? На диване в гостиной есть плед…

[Цинни]

Лео ввалился без стука. Почему бы и нет? Если принцесса так себя ведет, что взять с простолюдина?
– Эй, дохляк, ты живой еще?
Отвлек: порошок посыпался на скатерть, в стакан попало разве что несколько крупинок.
– Тихо, – Тим кивнул на кресло, вздохнул и принялся разворачивать второй бумажный пакетик.
Лео, неодобрительно хмурясь, постоял у окна, поправил сбившийся плед (девчонка едва слышно завозилась), подсел к столу, по-хозяйски придвинул к себе бумагу с записями доктора. Неужто уже слова разбирает? Берта можно поздравить с успехом… была бы охота. Его диктанты – то еще издевательство.
– В общем, так, пьешь свою бурду и укладываешься. А я пойду пухлую сороку угомоню и вернусь. Она за мелкую дергается, а к тебе соваться боится. Знать бы, чем ты так ее напугал.
Знать бы… Он усмехнулся. А птенец не боится. Хотя, может быть, и стоило бы. Он сам начал сомневаться. Видимо, и птичий защитничек что-то такое чувствует: демонстративно устроился на диване в гостиной, не забыв предупредить:
– Чтобы дверь не смел закрывать!
– И тебе доброй ночи.
Лео неопределенно хмыкнул.
Ночь и вправду оказалась недоброй. Вроде бы и не спал, но привиделось: Блика держат поперек живота большие черные руки, он обвис безвольно, не дергается, не скулит. Вспыхивает огонь – свеча размером с факел, опаляет Блика, но тот по-прежнему неподвижен, опаляет руки – оказывается, они не черные, они в запекшейся крови…
Он открывает глаза – и видит огонь. И не сразу понимает, что это самая обычная свеча. В руке у Лео. В другой – стакан.
– Держи, – приказывает ночной визитер. – В бумажке твоей написано в три часа лекарство пить и в восемь. Ну! Чего ждешь? Спать охота, демоны тебя раздери!
Огонек погасает.
Он свешивает руку с кровати.
– Блик.
Холодный нос тычется в ладонь. Блик укладывается рядом с кроватью. Можно запустить пальцы в его шерсть. Тепло. Лисичка права – тепло.
Не худшая из бессонных ночей.

Глава 18
В одной из сказок Хлои лиса-оборотень одарила того, кто ей помог, чудесным мечом, в другой наградила ту, что была к ней добра, голосом небесной красоты и умением играть на лютне (любопытно, это она переиначила название инструмента на здешний лад или няня раньше додумалась?).
Он не был добр к маленькой белой лисичке. И не помогал – только исправлял свои ошибки. И дары ему были вроде бы ни к чему. Но утром, в то самое время, когда – если он не заплутал в реальности, валяясь в полузабытьи после бессонной горячечной ночи, – она и Лео должны были почтительно внимать зануде историку, в дверь постучали. Как-то странно постучали: бум, приглушенное «ай, чтоб тебя!», бум. И пока он тер глаза, пытаясь сообразить, что происходит, дверь распахнулась, гулко стукнула о стену и угрожающе качнулась обратно. Хлоя успела проскочить. Глаза круглые, лапки судорожно сжимают поднос.
– Поганенько выглядишь, – утверждение бесцеремонное, голосок вкрадчивый. Зачем-то заговорила на языке детей Дракона. Уж не затем ли, чтобы похвастать, как затвердила простонародные словечки?
– А ты пропустила занятие по этикету. И, надо понимать, не только сегодня.
– Садись. – Как она все-таки похожа на своего дядю! Но смысла спорить нет. Да и забавно все это.
Она осторожно ставит ему на колени поднос.
Пять маленьких тарелочек, две миски. Почти такие же, к каким он привык с детства. Хочется снова протереть глаза. Из того, что в тарелочках, он доподлинно узнает рисовые пирожки. В одной из мисок – тоже рис, но вот декор из овощей и соуса… у того, кто это смешивал и сервировал, необычное чувство прекрасного. Или не менее необычное чувство юмора. А может, он просто не умеет готовить? Или умеет? Куриные ножки узнаваемы...
Да, он голоден. Но накидываться на еду, даже после приглашения, – признак плохого воспитания. К тому же сначала нужно понять, что означает новая девчонкина проделка.
Он медлит. Хлоя истолковывает это по-своему.
– Боюсь, получилось не то, чего тебе хотелось бы, – похоже на неуклюжую попытку извиниться. За что? В чем подвох? – Рис и фасоль на кухне были, рыбу привозят каждый день, но Лео говорит – у вас не такая. К тому же он понятия не имеет, что едят в Верхнем городе… ну, у знати. Он говорит – вроде как из крабов что-то, из омаров… И из осьминогов. Неужели и впрямь из осьминогов? Или тоже народ придумал?
– Скорее – приукрасил. – Еще немного – и он рассмеется. Оказывается, это тоже сложно – не рассмеяться. – Так это ваше совместное творчество?
Хлоя несмело кивает.
– Угу, и тетя Эйб помогала, и ее мальчишки.
Угу, проще говоря, вся кухня поучаствовала, до последнего поваренка.
Он не может сдержать улыбки. Осторожно зачерпывает бульон – точно, рыбный. Рука подрагивает. Только этого не хватает – пролить бульон в постель!
– Я лучше к столу сяду.
Хлоя понятливо (услужливо?!) подхватывает поднос. Отходит в сторону, отводит взгляд.
Такой она ему не нравится. Это слишком похоже на страх. Господин должен вызывать в почтительный трепет в сердце каждого, кто не равен ему. Один из первых уроков, преподанных ему отцом. Но испуганный человек перестает быть собой. Смотреть на него больно и гадко.
– Ты тоже садись. Вряд ли у тебя было время позавтракать.
– Ой, да ты не представляешь, как я объелась! – Хлоя всплескивает руками – и сразу становится самой собой. Значит, ему просто показалось. – Все ведь пробовать надо, когда готовишь. Вот водички попью – столько перца, жуть! – Она закатывает глаза. – А Лео хоть бы что, нахваливает…
– Ты нахваталась от него уличных словечек, Готов поспорить, раньше ничему подобному тебя не учили. – Он позволяет себе рассмеяться.
– Ага, а в отместку я учу его нашим таким же…
– Неужели так говорят во дворце? – Оказывается это здорово – болтать ни о чем!
– Так говорят наши слуги. Промеж собой. – Она прячет улыбку в ладошку.
– А ты подслушиваешь?
– И как ты догадался!.. Ну хоть немножечко съедобно? – Она снова смотрит ему в глаза, и взгляд – и просящий, и требующий, как у Блика, когда возвращаешься после долгого отсутствия. – Я старалась, так старалась, что даже обожглась, вот! – С гордостью демонстрирует узенькую полоску на запястье. Какая же глупая!
Черенок ложки звякает о край миски. Все-таки не удержал!
– Больше в кухню ни ногой, – настроение портится сразу, и он не намерен этого скрывать. – Ну какая из тебя кухарка? Покажи!
Хлоя проворно отскакивает к двери, прячет руку за спину, заполошно вспискивает:
– Ни за что! Ты только-только выздоравливать начал! А Лео меня уже полечил.
– Лео?! Он что, тоже целителем заделался? – Оказывается, все это заразно – и просторечье, и страсть к врачеванию… не исключено, что и глупость.
– Да ну тебя, – отмахивается Хлоя. – Просто наврал тете Фло, что обжегся по рассеянности, когда угли в камине ворошить полез…
– В этакую жару?
– Так вы ж теплолюбивые. И да, ты должен быть ему благодарен: он сейчас на занятиях за нас за всех отдувается!.. Тим, ну скажи правду! Скажи! Ни капельки не вкусно? Совсем…
– Не канючь! – строго обрывает он. – Ем же!
Он и вправду берет ложку. Ничего похожего он никогда не пробовал, но вкусно.
– А сладкого нет? – Он не привык просить. Где бы он ни был, что бы с ним ни происходило, в его жилах течет кровь Стража. Кровь важнее, чем имя. Таким, как он, пристало или приказывать, или молчать. Но спросить – не значит попросить, так ведь?
Хлоя живо скрывается в общей гостиной и дальше – в комнате Лео. Вот уж эти простолюдины, живут, как муравьи в муравейнике, всегда на виду! Да и принцесса не лучше – подхватывает словечки у лакеев и стряпает вместе с поварятами!
Он хотел бы злиться на нее подольше, но не получается. Такое чувство, какое было вчера, когда он гладил Блика… А вот и он, тут как тут. Рисовый пирожок – без перца, да и соли не очень много. Эй, чудо, ты такое ешь? Ест. Еще как лопает!
Хлоя кладет на край стола кусок… нет, потрепанный жизнью обломок шоколадки.
– Лео тоже жуткий сладкоежка. Надо пополнить ваши запа…
– Пополняй. Но на кухню не ходи. – Можно и притвориться, что зол. Все равно она не поверит.
– И как же я тогда…
– Если я прошу чего-то не делать – просто не делай. Что непонятного?
А вот Блик поверил – ткнулся ему в ладонь… утешитель!
Нет, не поверил. Пирожки понравились!
– Не клянчи. Я и сам догадался бы. – И добавляет, как будто бы ни к кому не обращаясь: – Спасибо. Но больше – не надо. Я постараюсь не доставлять вам хлопот.

[Цинни]

Пальцы и ладони горят, в сердце будто бы раскаленная игла вошла, а он ведь не дотрагивался до ожога – только видел. Несколько секунд. Почти десять часов назад. Вроде бы уже не лихорадит – то ли порошки помогли, то ли питье, что принесла госпожа Фло. А может, лисичкины яства или ее болтовня. Или Блик – забрался в кровать, прижался к боку, греет. Но вот – накатило. Крошеный ожог так не болит. Да и сквозь стены боль не просачивается, это ж ведь не зов. А Хлоя его не зовет, позвала бы – он точно услышал бы. Откуда взялась уверенность? Да демоны знают, как сказал бы Лео. Заявиться самочинно и выдать: я начинаю сходить с ума, разреши поворожить, не то рискую необратимо помешаться? Можно без долгих слов сказать: я чокнутый. Абсолютно то же самое!
А что если?.. Стоп! Такого он никогда не делал. И делал ли кто-нибудь вообще – знают разве что демоны.
Он довольно неделикатно сгоняет с постели Блика – если тратить время и силы на дипломатические переговоры с хвостатым, решимость успеет уйти. Ему надо слышать только свое сердце. Не в метафорическом, а в самом что ни на есть прямом смысле этих слов. Представляет себе узкую красновато-бурую полосу на запястье Хлои. А дальше? Как можно почувствовать боль, что давно уже утихла? И зачем? Девчонку шрам не беспокоит, к тому же, скорее всего, через короткое время и следа от него не останется. И все-таки – его не должно быть! А значит…
Он представляет себе, как сквозь багровую корку проступает розовая, еще тонкая кожа, вот-вот посветлеет, словно и не было ничего. Но это «вот-вот» не наступает: он перестает видеть, на мгновение – вообще. А потом взгляд упирается в уныло-зеленую стену (почему-то этот цвет раздражает только тогда, когда бесит вообще все?). Ничего не вышло? А почему тогда руки не болят, только пальцы слегка пощипывает, будто за крапиву ухватился? И да, они не онемели, не закостенели! Так получилось или нет?
На несколько секунд возникает дурацкое, ребяческое желание позвать Хлою. Да, как раз таки не выходя из комнаты! Идея ворваться к ней, как обычно врывается в чужие комнаты она, тоже страшно привлекательна – лисичке полезно поглядеть на себя со стороны. Но позвать и по ответу, каким бы он ни был, понять, удалось ли… Нет. Это не любопытство, а глупость и несдержанность.
Он с тоской смотрит на кувшинчик с сонным снадобьем госпожи Фло. Хорошо бы выспаться, пока и вправду мозги не отказали. Жаль, никакие зелья не помогут, если он не прекратит то и дело обращаться к Силе.

Маленькая ладошка дотрагивается до его щеки. Прохладная, но прикосновение согревает.
– Что случилось, лисичка? – спрашивает он, не торопясь открывать глаза. Чувствует: ее сердце бьется спокойно.
Рука отдергивается – и в следующее мгновение ударяет его по губам. Несильно, но во рту появляется привкус крови. Он вскакивает с кровати, смотрит на сестру снизу вверх (почему-то совсем не удивляясь, что это она, а не Хлоя, и что он дома). Тэхи выше него всего-то на полголовы. Но сейчас – он сразу понимает – на Солнечной деве праздничные туфли на высокой, очень высокой подошве. И на голове как будто бы башня, того и гляди рухнет… Но нет, не рухнет даже под тяжестью большущего гребня – конечно же, в форме половинки солнечного диска. У сестры вышколенные служанки и всезнающая мать, которая не упустит, не проглядит ни единой мелочи… Вон сколько заколок, похожих на кинжалы! У Тэхи болит шея, боль растекается ниже, до самых ступней. Он ничем не может ей помочь – она одета для свадебной церемонии. И ослепительна, по-настоящему ослепительна: в свете заходящего солнца алый шелк превратился в рубиновый, от каждой чешуйки вышитых на одеянии золотых драконов – искры.
– Я беспокоилась, что ты опять простудился. А ты, как вижу, окончательно забыл и о долге, и о простых приличиях, – сестра не повышает голоса, она никогда не нарушила ни одного правила, она безупречна… равных ей не существует, как она не поймет?
– Хи…
Сестра поджимает губы – высшее проявление гнева. Да, он знает, что так нельзя, он, младший, назвал старшую по имени, да еще так, как ее звали только в детстве. Невесту!
– Хи, – упрямо повторяет он. У сестры есть имя, по которому уже сегодня к ней будет обращаться кто-то совсем чужой. Да, наверное, достойный ее, это же выбор отца, но чужой!
А он лишен имени. И больше не услышит его даже из уст Тэхи.
– Замолчи, – приказывает она. – И ступай готовиться к Обряду Единения.
Разве не к свадебному? Два обряда нельзя проводить одновременно.
Спросить он не осмеливается: все равно уже потерял Тэхи, не надо позволять ей задуматься, не то она потеряет себя.
Все, что он может себе позволить, – поклониться так низко, как не кланялся даже отцу.
Солнечная не могла ошибиться, и она спасла его не то что от наказания – от позора: он едва успел сбросить одежду и занять свое место у дальней от входа стены Зала Посвящений (кольнуло сомнение: он должен быть пятым, а не тринадцатым в ряду, но как будто бы в спину кто-то подтолкнул – он оказался среди посвященных первой ступени, по левую руку от него – только один мальчишка, незнакомый), даже дух не перевел, как начали входить Стражи. Несуетливо раздевались, оставляя алые ритуальные одеяния на широких лавках у входа, и так же степенно рассаживались вокруг огромного деревянного стола, выскобленного до белизны.
На секунду то, что было перед ним, заслонило видение: заполненная светом комната, полупрозрачные занавеси и полупрозрачный фарфор. Смех и мягкий голос: «Тим, почему ты так мало ешь?»
Раньше ему не подумалось бы, что те, кто сидит вокруг этого стола, похожи на почтенное семейство, которое готовится к самой обычной трапезе. Да вот все – и те, кто на нее зван, и те, кому предстоит прислуживать, – обнажены, а в столешницу вбиты кольца с цепями.
Страх никогда не уходит из Зала Посвящений, но панике здесь не место. А она приближается: непонятно, как видение нашло дорогу сюда!
Стоящий слева робко дотрагивается до его локтя.
– Меня зовут Хэюн.
В ответ нужно представиться. Но у него нет имени.
– Я в первый раз… Что сейчас будет, а?
Что ответить, если и сам не знаешь? Наверняка известно только одно: будет плохо. Очень. Иные новички валяются в беспамятстве с первых минут обряда и до тех пор, пока кто-нибудь из Стражей не распорядится привести их в чувство. Не распорядится – можно сказать, повезло, ничего не увидишь, а как все закончится – один из мальчишек, обычно низший по рангу, сбегает за ведром воды, самой ледяной, какую найдет, и выплеснет в лицо. Но везение это – страшное, как и все здесь. Три обряда повалялся в углу – убирайся. Вон из дома, в военное училище, куда принимают даже детей простолюдинов. Фамилию получишь там же, чтобы не позорить отца. И не быть тебе даже Младшим Стражем – в тех какая-никакая Сила пробудилась.
Ему повезло: он терял сознание только дважды. От увиденного – дважды. И с десяток раз – во время испытаний, но это другое, это от боли, к ней тоже надо себя приучить. Стражи знают – нужно время…
Он пытается придумать хоть какой-то ответ: молчание затянулось, Тэхи не понравилось бы нарушение правил поведения. Пытается найти слова – и едва удерживается на ногах: те воспоминания принадлежат посвященному четвертой ступени, пятому в ряду. Пятому, не тринадцатому! И Хэюн появился одновременно с девятью новичками, но действительно стоял рядом и задал этот вопрос ему, самому младшему из посвященных. Но это была третья ступень!
Тем вечером его рукой убили человека, он впервые пил кровь из костяного кубка, такого же, как у Стражей, и поднялся на четвертую ступень.
…Тогда откуда же здесь Тень? Тень, единственный отцовский подарок, темно-серая девчонка-волкодав, уже почти взрослая и знает все основные команды. Но при виде хозяина бросается к нему, по-щенячьи заваливается на спину, подставляет брюхо.
Ему нельзя двигаться без приказания одного из Стражей. И он знает, кто первым отдаст распоряжение. Отец.
– Убей ее.
Он склоняется над Тенью, гладит: «Ты ведь знаешь, что я тебя не оставлю?»
Нужно убить. Чтобы не видеть снова ее бесконечную агонию. Но пальцы сводит такой судорогой, какой не бывает и после ворожбы на пределе сил. В самом темном уголке сознания угольком тлеет мысль: ты ведь тогда еще не ворожил. Да, в те минуты еще не ворожил – не умел.
Отец, не меняясь в лице, спокойно велит:
– Тогда умри вместе с ней.
Их приковывают рядом.
Он знает, как она будет умирать. Знает, что первым его ударит Страж Знания, следом – Страж Традиций. Кто потом – неведомо, потому что его захлестнет болью Тени. И он начнет вытягивать из нее эту боль. И потеряет сознание только тогда, когда сердце Тени перестанет биться.
И в этот раз он приходит в себя, когда ему в рот, ложка за ложкой, начинают вливать кровь. Теперь ему ведомо то, о чем тогда он догадался не сразу, – это была его собственная кровь.
– Интересное ты создание, – Страж Знания ухмыляется в седую бороду.
Отец брезгливо отворачивается. Подает кубок одноглазому Стражу Справедливости.
– Что скажешь, брат? Я думаю, что жертва из него выйдет неплохая. Но хочу оставить последнее слово за тобой. Не исключено, что стыд за него помрачил мой разум.
– Прости, брат. Но для меня очевидно, что он перешел на вторую ступень.
Вторая! Он глядит на свое левое плечо – вместо шрамов тончайшей работы изображение Дракона – алый, оранжевый, золотисто-желтый, серовато-черный огонь.
Он не позволяет себе верить, что вернулся. Горячечный бред или безумие.
– Ты воспользуешься ею как ключом?
Слова из кошмара. Отец никогда не спрашивал. Тогда он сказал: «Возьми ее». Без каких бы то ни было объяснений.
А сейчас продолжил:
– Ты ведь знаешь, что для нее это честь. И если ей удастся зачать дитя, она станет женой Младшего Стража и матерью старшего из его детей. Матерью Дара Дракона.
– Я тоже Дар? – он никогда не задал бы отцу этот вопрос, но сейчас…
– Лучше бы ты был Даром. Я надеялся, что от светлоглазой родится тот, перед чьей Силой все будут преклоняться. Но родился нелюдь. Я отец нелюдя.
Никогда, никогда отец не произнес бы таких слов! Это даже не безумие. Пожелание Лео сбылось: демоны забрали его душу.
– Возьми ее.
Он отводит глаза. Мужчины без одежды убивают, едят плоть, пьют кровь и набираются силы. Женщины без одежды – испуганные и слабые.
Ключ!
Он всматривается в лицо Подношения. Если это Хлоя…
Нет, та, которая предназначалась ему, была высокой… была взрослее.
Тэхи!
Этого не может быть! Она дочь Стража, госпожа, ни один отец не…
– Мальчик, – стонет она, – ты же добрый…
А вот эти слова он слышал. От девушки-служанки. Подношения, которое предназначали ему.
– Мальчик, ты же добрый. Принеси мне нож.
Он никогда не сможет забыть, что с ней сделали. Он отступился – и Стражи все, один за другим… Кто еще не насытился другой пищей…
Наверное, так правильно.
Отец говорит, что так правильно.
Почему же тогда она просит нож?
Он опускается на колени перед столом-колодой… алтарем, следует говорить и думать – алтарем, кладет руки на виски девушки с лицом божественной Тэхи.
– Нет. Ты для жизни, не для смерти. Ничего страшнее с тобой никогда не случится…
Хэюн на раскрытых дрожащих ладонях протягивает ему глиняную плошку. На самом деле плошку подал Страж Знания. И он же утром, удостоверившись, что яд не подействовал, провозгласил во всеуслышание: «Я старик, но не утратил интереса к миру. Позвольте мне увидеть, до какой ступени дойдет это дитя».
Тогда – позволили.
Сейчас… Не хочется оставаться ни в той светлой комнате с полупрозрачными занавесями, ни в этом зале, пропахшем кровью. От запаха крови тошнит. Но совсем уйти нельзя. Сбежать – нарушить бескровную клятву, что он принес принцу Теодору, равную клятве на крови.

– Тим! Тим, мне страшно!
Он с привычным усилием открывает глаза.
Маленькая лисичка в каком-то белом кружевном балахоне, делающем ее совсем прозрачной, устроилась на краешке его кровати, гладит по голове. Похожа на свою тетку. Прикладывает ладошку к его щеке.
– Не чувствую, чтобы жар был. Лео?
Этот тоже тянет лапищу.
– Не сдохнет. Привиделось что-то, а мы сдуру всполошились.
Привиделось? Наверное, самое правильное слово. Но что же это было? Не сон и не явь.
Понять все равно не удастся. Не сейчас.
Надо сказать им, чтобы ушли. Но сил нет.
Лео сидит у кровати. Хлоя – в изножье. Госпожа Фло – в кресле у окна.
Пусть остаются.

[Цинни]

Глава 19
Вот уж чего Лео никак не ожидал после полубессонной ночки у «одра страждущего» (здешние поэты, судя по книжке, которую подсунул Берт «для развития навыков словоупотребления», жизни себе не представляли без «еженощных бдений у одра», как будто бы более приятных занятий вообразить не могли… например, выспаться как следует, ага!), так это того, что задохлик этим же утром довольно бодро приковыляет к столу. В ответ на неизбежные вопросы заявит со своим излюбленным выражением физиономии: «Я достаточно здоров». Но вместо того чтобы, по обыкновению, смотреть в тарелку, примется шарить очумелым взглядом по комнате… когда впервые сюда попал – и то по сторонам так башкой не крутил. Здоров он, как же! Здоровые так себя не ведут.
– Тим, хотя бы на занятия сегодня не ходи, отдохни еще денек. – Добрая тетушка верна себе.
– Благодарю. Но это лишние хлопоты. Для всех. – И дохляк такой же, как всегда. Всегда, когда не стонет и не мечется в горячке. Что с ним творилось вчера – вообще непонятно. Вроде не поправку пошел – и вдруг стоны, вопли посреди ночи. Проснулся почти сразу – а прочухался хорошо если через час… Я нынче – поглядите на него, гусь гусем.
– Поступай, как решил. – В такие моменты хозяина невозможно не уважать.
И все бы ладно, кабы бы не гаденькое предчувствие: что-нибудь да приключится? Или это не предчувствие говорит, а опыт?
Поначалу казалось, что опыт, за компанию с предчувствием, ошибся: знаток цветочков-бабочек с таким умилением поздравил недодохляка с выздоровлением, что тот решил быть паинькой и снизошел до рассказа о том, что выращивают на полях Земли Дракона. Трижды ха! Вот уж знаток сельского хозяйства!
Берта это кое-как ходячее недоразумение тоже порадовало, выдав по памяти зачин «Лисьего леса»… Сразу вспомнилось: первый наставник бил по плечам указкой за каждое перевранное слово этого самого зачина, «величайшей из поэм, рожденных на Земле Дракона». Одна ошибка – один удар. Благо память не слишком подводила… Бр-р! Аж в башке помутилось, не сразу дошло, что недоразумение повторяет зачин уже в переводе – ясное дело, собственном. Кое-что понятно, а иные слова – чудные какие-то… только бы Берту не взбрендило обратиться к нему, к Лео, за уточнениями!
Нет, он точно спятил! Раньше на занятиях открывал рот только тогда, когда его прямо о чем-то спрашивали. Да от ответа не уклонялся и дураком не прикидывался. Но сам в разговор не лез. А тут вдруг огорошил математика:
– Подобные задачи меня учили решать иным способом.
Ну ничего себе!
Оставалось пережить самый нудный урок – урок этикета. Ну и тренировку. Нет, с тренировки этого героя героического надо гнать в шею, а то еще немного – и опять с копыт долой, возись с ним…
– Сегодня я собирался проверить, сколь хорошо вы помните правила поведения на малом приеме у венценосной особы…
Взвыть впору!
– Однако мне рассказали, как блистательно вы, дитя мое, – полупоклон в сторону Тима, – решили весьма непростую математическую задачу. И я подумал, что не будет беды, если сегодня мы проведем урок истории. И поменяемся ролями. В качестве учителей выступите вы. Я ведь недопустимо мало знаю о Земле Дракона. А те знания, что у меня имеются, лишены конкретики. – Он пощипал жидкую светлую бородку. – Ну, например: общественная иерархия у вас и у нас сильно разнится. Во главе Земли Дракона стоит император. А дальше? Стражи, военное командование, министры, чиновники более низкого ранга. Вот тут возникает путаница. Каково соотношение?
Неужто он не понимает, что вышел прямиком к пропасти и двинулся по ее краю?
– Или образовательный процесс – как вы понимаете, эта тема мне крайне близка. Как организована система образования, на какие предметы делается упор, чему вообще учат? Мне интересно все…
Надо хватать лисицу за хвост, пока не поздно!
– Ну, тут я много чего порассказать могу. – Он намеренно начал на языке детей Дракона, да еще так, как говорят в предместьях. Хочет господин наставник экзотики – пусть черпает полной ложкой. Хлоя вздохнула тяжело-претяжело – и принялась переводить. Прости, маленькая, но иначе нельзя. – Есть у нас школы императрицы. Мне, когда я был совсем еще бестолковый, казалось – из-за названия, может, – что туда принимают только богатеньких детишек, и то самых примерных. То есть меня в такую нипочем не взяли бы, даже с мешком денег. – Он весело фыркнул. – Ума не приложу, как мне этакое в башку взбрело. Не иначе кто из старших надо мной над легковерным подшутил, с них бы сталось! А взаправду школы эти – для самых бедных, кто читать-то выучиться за свой счет не может. Почему школы императрицы? Потому что содержатся из ее казны. Ну, или так считается. Но было дело – услыхал, как старшие тайком посмеиваются: не сказать, чтоб императрица так уж тратилась. Бедняки-то детишек поскорее к делу приставляют, что им чтение? Чтение – блажь.
Знаток этикета деликатно, но явно неодобрительно прокашлялся. А у дохляка морда, как у статуи божества в храме. А сам-то, что бы ни вытворял, всего лишь мелкий божок. Младший… Демоны, в этом доме кто угодно остатков рассудка лишится!
– А не хочешь среди бедняков этих блажных оказаться, которые что с грамотой, что без грамоты все равно будут хозяйскую обувку чистить да за лошадьми навоз выгребать, – так раскошеливайся. Мои и раскошеливались. Чтоб я все ж не навоз выгребал, а бумажки разбирал в какой-нибудь конторе. Тут поди пойми, что полезнее. Да за бумажки платят больше. – Он покосился на профессора: ну чем не сом из рыбного ряда? Вроде еще в воде, но воды в бадейке – на две ладони… Пожалеть, что ли, бедолагу? Так он и в другой раз с дурными вопросами подступится. – Ну вот что вам точно по душе придется – у нас наставников встречали и провожали поклонами в пояс, а отвечать было принято стоя, и чтоб всенепременно глаза в пол. – Он поудобнее устроился в широком кресле, откинулся на спинку. – А чей ответ наставнику не понравится, ну или поведение, тому и розог иной раз прописывали. Но у нас-то попроще было, а вот в военном училище, я слыхал…
– Достаточно, господин Тео, достаточно, благодарю вас, – выкашлял профессор. – Ну а вы, дитя мое, что можете рассказать?
Вот же ж невезуха!
Тим улыбнулся. Физиономия задумчивая-задумчивая… Не обошлось.
– Таким, как я, не пристало сидеть за одной партой с такими, как он, – отчеканил негодяй. – Ко мне учителя приходили в дом и почитали честью то, что их пригласили. А значит, и кланялись они, а не я. – Ему что, мало просто выплеснуть воду – надо еще и сома вывалять в пыли?! – Учителя – та же прислуга, разве что с образованием и правом пожаловаться на ученика хозяину дома. Самочинно наказывать? Подобное просто невозможно. Слуга, даже самый привилегированный, не вправе поднять руку на господина.
– Неожиданно… – пробулькал, как бы не из последних сил, несчастный сом. – Опасаюсь, вы еще не вполне здоровы. Отдыхайте.
– У вас тоже есть право пожаловаться на меня хозяину дома. – Ухмылка у болезного вышла что надо – даже у него, у Лео, руки зачесались смазать по этой надменной роже.
И он нескрываемо позлорадствовал, когда Гарт захлопнул дверь оружейки перед самым носом Тима.

– Пойдем! Ну пойдем же! – Хлоя верна себе: схватила его за руку, потянула.
– Куда? – Он не двинулся с места. – Сначала скажи, что замыслила.
– Да ничего особенного. – Она скорчила огорченную мордашку. – Не нравится мне, какой ты сегодня. А если не приду на урок музыки, такой шум поднимется – у-у-у! – Закатила глазенки. – Но если не пойдешь, я тоже не пойду.
– Это дядя научил тебя шантажу как способу вести переговоры? – Все-таки она забавная.
– Нет, дядя научил меня всегда говорить правду! – ничуть не обидевшись, весело парировала девчонка.
– Небогатый у меня выбор – слушать сейчас твою, с позволения сказать, игру на пианино, или слушать потом слегка завуалированное под воспитательную беседу нытье твоей тети. Спасибо за заботу. – Он насмешливо поклонился. Презабавный казус: нет никакой проблемы в том, чтобы посидеть на занятии и нет никакого смысла упираться. И она понимает, что он давно уже согласен, но продолжает убеждать. Оба потешаются, но прикидываются серьезными.
– Знаешь, что я тебе скажу?
Вот лукавая лисичка!
– Надеюсь, поведаешь, сколько у тебя хвостов и как ты ухитряешься их прятать от людей? Да только вот я – не совсем человек. Правда, считаю плохо и мысли, как некоторые сказочные волшебники, читать не умею. Так что – не знаю.
– А вот что: когда ты спокоен, мне трудно понять, что ты чувствуешь: злишься, расстроен, сомневаешься… И мне становится не по себе, понимаешь? А веселишься всегда по-настоящему. – Она вздохнула. Так вздыхает Блик, когда устраивается под боком. – Ты такой солнечный.
– Прекрати выдумывать. – Он нахмурился. Непритворно. – Пойдем.

– Ваше высочество, вы меня снова разочаровали. Прошу прощения, но учиться который год – кстати, который? – и остановиться, по сути, на уровне гамм! – Желтолицый, похожий на трость маэстро, казалось, готов схватиться за голову и едва сдерживается. Его страдание было неподдельным. – Господин Кляйн говорил мне, что придется начинать едва ли не сначала, но я счел это преувеличением , проявлением скромности истинного мастера. Но – увы. Мы работаем которую неделю. На пьесах Бруно рос и я, и мой учитель. Но Бруно, простите за экспрессию, вертелся бы в гробу, если бы слышал ваше исполнение! Это трагедия!
– Ну, его пьесы веселыми никак не назовешь… – подчеркнуто осторожно возразила Хлоя.
– Вам смешно? А вот ее высочество принцесса Ханна… – Он горестно махнул рукой. – Вот, – выцепил из бордовой бархатной папочки плотные желтоватые листы, – мы согласовали, что далее вы будете работать с пьесами маэстро Моретти. Он жил всего лишь полвека назад, его музыка и сегодня звучит на балах… Принимайтесь за дело. Пожалуйста.
– Стоп!
Она и не заметила, что Тим встал и встал за ее плечом.
– Попробуй сыграть то, что играешь обычно, когда остаешься наедине с этим монстром, он указал глазами на пианино.
– Не припоминаю, чтобы приглашал вас на свое занятие, – повысил голос маэстро.
– Не беспокойтесь, я бы к вам учиться и не пошел, – равнодушно обронил Тим. – Делай, что я сказал. Потом объясню.
Хлоя неуверенно положила руки на клавиши, глубоко вдохнула и с усилием взяла несколько аккордов. Обернувшись через плечо, жалобно поглядела на него.
– Возможно, ты ее знаешь. Меня научила ей нянюшка…
– Дальше. – Тим вздернул подбородок. Вид у него был подчеркнуто мрачный.
Мелодия хромала, спотыкалась, замирала – будто бы на развилке, не зная, куда двигаться дальше…
– Хватит, – смилостивился Тим. – Разреши мне.
Она поспешно уступила ему место.
Он повторил мелодию легко и свободно, немного ускорив темп. Ни разу не сбился. Если бы поглядел на Хлою – наверняка увидел бы безмолвное потрясение, лучшую награду музыканту и представить сложно.
– Ты знаешь, что это? – он смотрел на свои руки.
Хлоя тоже опустила глаза: шрам на тыльной стороне его левой ладони – тот самый, от ланцета, – давно побелел, но все равно оставался жутким.
– П-песня, – с запинкой проговорила она. – «Да сгинут супостаты».
– И? – он смерил ее взглядом, исполненным превосходства. Вполне обоснованного превосходства, прямо-таки обидно стало. Сколько всего он скрывает, а?! – Дальше-то там что?
– Ты не рассердишься? – Не самый умный вопрос, но ничего другого на ум не пришло.
– За что? Я же сам спросил.
– «Да воспарит Дракон». – И затараторила, отгоняя страх: – Это какой-то ваш гимн. Няня поначалу только мелодию напевала, вроде как колыбельную, а потом – со словами, я упросила.
– Какой-то там гимн? – было непонятно, вправду ли Тим раздражен, или удивлен, или попросту заинтересован. – Это гимн Земли Дракона. – Колыбельная! – он усмехнулся – и снова заиграл. Аккорды звучали все мощнее и мощнее… по-настоящему грозно.
– У меня так нипочем не выйдет, – сказала Хлоя. И прикусила язычок: глупо!
– Не выйдет, – не стал обнадеживать Тим.
Маэстро закашлялся. Если бы она накрепко не затвердила один из уроков доктора Мунка – никакая зараза с ходу до человека не доберется, – то решила бы, что та болезнь, которую так тяжело, но так быстро поборол Тим, привязалась и к господину Станли – весь урок прокашлял, и к маэстро.
– Тетя говорит – надо больше практиковаться. – Она скосила глаза на очередную жертву заразы и страдальчески вздохнула. – Но это так скучно…
– Сударь, попробуйте-ка вы. – Маэстро ткнул длинным пальцем в ноты. Удивительно, но у них ноты записывают точно так же… Или – ожидаемо? Крепость Дракона! Сколько же лазутчиков было в этой крепости? Вызнавали секреты, завозили всякую гнусь.
– Вы ведь знакомы с нотной грамотой? Я уверен, у вас получится.
– Зачем?
– Если бы вы пожелали, я мог бы озаботиться вашим совершенствованием. У вас ведь та…
– Я полагал, вы меня услышали – не вижу в этом необходимости. – Тим снова повернулся к Хлое. – Ты тоже не видишь необходимости заниматься. Тетушкина прихоть – вот и все. Поэтому у тебя ничего и не получается.
– Кажется, уже вижу. – Хлоя улыбнулась и поняла: сейчас он думает, что она все больше походит на лисичку-оборотня. И снова улыбнулась. – Я жуть как не люблю уступать и проигрывать. А ты настолько лучше меня, что… что это просто оскорбительно!
Он качнул головой. Снова спрятался, снова непонятно, что у него в голове.
– Мне нипочем за тобой не угнаться. Но я все равно попытаюсь!
– Зачем? – Вопрос тот же, интонация совсем другая: сейчас как будто бы обескуражен. Да неужели?!
– Хочу услышать от тебя, что пианистка из меня лучше, чем кухарка.

Шрам от ожога на ее руке едва заметен. Как ему это удалось, по-прежнему непонятно. Но стало спокойнее. Надолго ли?

[Цинни]

Глава 20
Вроде бы он живет здесь долго, невообразимо долго и волей-неволей научился отличать Кейт от Бесс, а Бесс от Барб, а вот садовника толком рассмотрел впервые. Почему бы и не поглазеть, пока греешься на солнышке, сидя на широких перилах. Можно было бы и прилечь – почти что диван, разве что пожестче. Но не хочется выказывать себя дикарем, пускай даже и перед слугами… тем более перед слугами!
Садовник низкорослый, коренастый, похожий на здешнее сказочное существо – гнома. И на картинках в книжках как раз таки чаще всего светло-русые, как и этот бородач. И прячутся отменно, если сами того желают. Вот и этот промелькнет между ветвей – только его и видели. О том, что он где-то здесь, не испарился, не ушел под землю, не врос в ствол одной из лип, свидетельствовали фигурно подстриженные кустарники, клумбы без единого сорняка, чистый песок на боковых, не мощеных аллейках, даже беленький заборчик высотой по щиколотку, появившийся вокруг лисичкиной землянички.
Сегодня гному не до игры в прятки. Мерит свои владения широкими шагами, высматривает, все ли в порядке. Ему в помощь дали нескольких подчиненных господина Эварда – небывалое дело. По крайней мере, видеть подобное еще не доводилось.
Занятия отменены, слуги открыли парадные залы, большую столовую и тоже наводят лоск. Он заглянул походя, не желая привлекать к себе внимание, – и спустился в сад. На такие его отлучки теперь никто не обращает внимания. Поначалу кто-нибудь из «серых» маячил поблизости, на глаза не лез, но настороженное внимание чувствуется и на большем расстоянии. Сейчас если и следят, то издалека, из окна, с ленцой, довольствуясь тем, что и дверец, и парк, и сад охраняются.
Им невдомек, что если он захочет – уйдет в любое время. Но прогулки по незнакомым улицам не представляют интереса, разве что тоже – поглазеть. А исчезнуть навсегда нельзя – он связан словом.
Лео высовывается наружу, щурится на солнце, примеривается, как поудобнее расположиться на ступеньке, а потом растягивается рядом, на перилах, свесив ноги. Волчонок заползает в тенек, к Блику.
– Девчонку не видел?
– Куда уж мне? Если она даже тебя не почтила визитом.
– Муторно как-то. У меня так обычно на чужих чутье срабатывает. Еще и малая запропастилась.
– А кто тебе свои?
– Да все, кто не чужие! И суеты в этот раз что-то многовато.
Они не ссорятся, не провоцируют. И ничего не выясняют – ни отношения, ни информацию. Ругаться лень, и знают оба одинаково мало, можно сказать, ничего: во дворце будут визитеры, вот и все.
Вот Гарт точно в курсе происходящего. И послан – сразу видно – за ними.
– Юноши, извольте вернуться в дом и проследовать в свои покои. И не покидать их до тех пор, пока я не позволю.
– Вроде ничего такого сегодня еще не натворили, – бурчит Лео.
– Обед должны принести в вашу гостиную, – привычно не дает сбить себя с толку Гарт. Продолжает инструктировать на ходу: – Если нужны какие-то книги из библиотеки – у вас четверть часа, чтобы их взять. Ну а чтобы вам наверняка было чем заняться, для тебя, Лео, доставлено дополнительное задание от Берта, для тебя, Тим, – от господина Станли.
– Может, все-таки напомнишь, чем мы провинились? – Лео взял обыкновение говорить помощнику начальника стражи то «ты», то «вы», и непохоже, чтобы Гарта это смущало.
Но и о субординации он не забывал:
– Еще один вопрос, и я запру ваши двери снаружи.
– Угу, запри, опечатай и караул приставь, – не думал сдаваться Лео. Остановился на пороге своей комнаты – и ни шагу. – А давай так: два вопроса? Ну, то есть после второго запрешь. А на один по-хорошему ответишь? Что сегодня тут творится-то?
– День рождения ее высочества. И прием по этому случаю.
– Хлои? – Лео удивленно присвистнул.
– Это второй вопрос.
– Э-э-э, так нечестно! Я же просто уточнил.
– И я просто уточняю: занимайтесь чем хотите, хоть, как ты обычно говоришь, крестиком вышивайте, но чтобы тихо было. Вознамеритесь склоку устроить – чтобы ни звука за дверью слышно не было.
– Стеречь будешь?
– Не сомневайся.
Лео по-шутовски поклонился и, уворачиваясь от пинка, влетел в комнату. Дверь оставил открытой – ясно, не для Гарта.
Первая мысль: демонстративно удалиться к себе, а уж потом перейти в гостиную. Но то-то и оно, что демонстративно. Глупость это.
И он двинулся следом за Лео.
– Ну и свинарник у тебя. – Мелкая месть – тоже не слишком умно. Но хотя бы потешно.
– Зато я уверен: куда что положил, там и найду. Велел служанкам только тряпье мое подбирать, если на виду оставил, значит в стирку, – с превосходством парировал Лео.
– Неужели для того, чтобы на столе был порядок, нужны слуги, а грязная одежда должна валяться по всей комнате? Какое-то превратное у тебя представление о благородном воспитании.
– А на что ж тогда слуги? – Начал прикидываться простачком. Дразнит.
– Тебе не понять, ущербное дитя предместий, – он старательно копирует Берта.
– Можно подумать, ты в своем Верхнем городе сам постель заправлял и вещички по шкафам распихивал.
– Именно. Содержать в порядке все, что тебе принадлежит, ты должен сам. Так положено.
Лео снова присвистнул – на этот раз озадаченно.
– Ну и чего тогда хорошего в вашей житухе? Чего наши вам завидовали-то? – И вдруг как будто бы спохватился, воздел руки в жесте защиты. – Ладно, ладно, мне не понять. Пойдем, что ли… отметим день рождения ее высочества. К тем, кому рядом с ней быть пристало, нас выпускать нельзя, может, мы в два пальца сморкаемся и вилкой в зубах ковыряем. Или гости ихние воображают нас чудищами какими с рогами и жопами, как у павианов, и хозяевам не хочется их разочаровывать, еще и сами чего-нибудь прискажут. Но хотя бы голодными нас сидеть не заставили, и на том спасибо благородным господам.
Он был обижен. Очень обижен. Ай, да когда это портило ему аппетит? На сервированный по всем правилам стол (сами-то они, завтракая или обедая тут, нарочито избегали церемоний), на многочисленные блюда под серебристыми колпаками и хрустальные графины, общим числом три, позолоченные – наверняка старинные – столовые приборы, кубки с чеканкой в виде виноградных лоз Лео воззрился с вожделением. Преувеличенным – да. Но в целом искренним. Первым делом сунул нос в каждый из графинов, разочарованно скривился:
– Опять соки… еще и кислятина, небось. Ну, лимонад – терпимо. – Скривился еще сильнее. – Ладно, главное, чтобы мы не скис… – Прикусил язык, вытаращил глаза. – Выцарапай демон мне глаза, а эта зверюга откуда взялась? – Прошагал к дальней стене, потыкал пальцем в черный лаковый корпус пианино, словно подозревая, что перед ним мираж.
– Думаю, скоро узнаем. – Ну как тут не улыбнуться? – Пусть Хлоя расскажет сама.
– Расскажет. Еще как расскажет! – Лео изобразил то, что в его понимании, наверное, было зверской физиономией. Похоже, и он не сомневался, что это дело рук девчонки. – Ты подожди лимонадик-то хлестать.
Нырнул в свою комнату, как совсем недавно Хлоя… они туда что, все запасы стаскивают? А беспорядок – для маскировки?
Но притащил не надкусанный кусочек шоколада, а запечатанную сургучом бутылку синевато-зеленого стекла.
– Вот. Это, вообще-то, твое. Тетка Эйб на той неделе тебе, дурню, кланяться велела.
– Кто это?
– Кухарка, кто ж еще?.. Ну да, где ты и где кухарка! – Сейчас он язвит по-настоящему. – А она о тебе спрашивала. И сказала, что это вот, – он встряхнул бутылку, – от простуды помогает лучше всяких снадобий, какими тебя лекарь и Фло пичкают.
Вспомнилось навязчивое «бедный мальчик!» старшей принцессы. Теперь и кухарка жалость выказывает? Что-то давно ему не напоминали, какое он ничтожество. Мальчишке из черни ни до чего подобного дела нет, тараторит в радостном предвкушении:
– Я сперва собирался ее бальзамчик тебе торжественно вручить и, это самое, проконтролировать, да вокруг тебя все, кому не лень, день и ночь роились. А потом ты оп – и очухался. Ну, я бутылочку и припрятал.
Гордится своей предусмотрительностью. Что там Гарт сказал насчет склок? Если бы не лисичкин праздник…
Внизу, будто откликаясь на его мысли, тоненько взвизгнули скрипки. (Интересно, кто у кого крадет музыкальные инструменты?.. дома скрипки – только для слуг, а тут и на высоком приеме не брезгуют…) И словно испугались сами себя, притихли, замурчали ласково, едва слышно.
– Они там совсем дурные – в этакие кубки лимонад разливать! Благо не молоко! – Лео с азартом сковыривал сургуч, орудуя антикварным ножом, будто обычным старым ножиком. – Пусть они все там лопнут от собственной важности, а и мы отметим, как полагается.
– Ты вино-то пил? – издевки в голосе как раз столько, чтобы она не была нарочитой.
– А как же! – огрызается Лео и шипит: соскользнувшее лезвие ударяет его по пальцу. Рубленой раной эту царапину не назвала бы даже впечатлительная госпожа Ханна, но это не обычный порез: тупой столовый нож порубает кожу.
Знакомая кровь. Для того чтобы безошибочно ее угадывать, не нужно ритуалов. Достаточно одной драки. И да, месть бывает разной. Расстояние великовато, но и ранка пустячная. Он поднимает руку на уровень груди, не распрямляя, ладонью вперед.
– Э-э-э, ты совсем с башкой не дружишь? – Лео подозрительно быстро почувствовал ворожбу. Да, быстро. Но все-таки недостаточно.
– Не хватало еще, чтобы ты кровью скатерть заляпал.
Неужели ты настолько толстокожий, что можешь усесться жрать, когда на столе кровь?
– Уж там крови-то… – снисходительно тянет Лео и торжествующе водружает на самое почетное место откупоренную бутылку. – А ты пил.
– Как и ты. Разбавленное.
Ума у Лео оказалось больше, чем норова, – отрицать не стал. Но в спор все равно полез:
– И чего, лимонадом разбавлять прикажешь?
– Тебе настолько необходимо, чтобы воду подавали слуги? Из крана набери.
– Да ну тебя! Когда еще настоящее вино попробовать доведется. – Лео льет вино в свой кубок, так, чтобы до краев, готовится уничтожить предмет спора в самом прямом смысле слова. – А ты, как тебя там… безукоризненно воспитанный молодой человек, хоть и вовсе воду пей.
Он давно привык к подобным выходкам Лео, они не задевают, да и забавляет разве что одна из десяти. Но и оставлять последнее слово за тем, кто намеренно выказывает дурные манеры, негоже.
Он наполняет кубок ровно на две трети (не вспоминать о том, что научился этому, прислуживая побратимам отца, не получается), берет за середину ножки, слегка покачивает (не думать о том, как похоже оно на кровь, не удается). Вкус… нет, это чудится, на самом деле – как у густого виноградного сока, только с горчинкой.
Лео поглядел на него с насмешкой – и разом выхлебал содержимое своего бокала. Задохнулся, на скатерть пролил, по подбородку стекает… ну и что кому ты в итоге доказал? Ждешь едкого комментария? Не дождешься. Все слишком очевидно.
Дальше пьют маленькими глоточками, понемногу. До Лео дошло, что хорошее вино ударяет в голову не сразу, начал осторожничать. Поглядывает украдкой. Продолжает ждать. Нет. Такие спокойные вечера надо ценить. Копить силы.
Он отходит от стола, полулежа устраивается в кресле и закрывает глаза. Но не спит, даже не дремлет. Думает о том, что все настойчивее заявляет о себе: что-то здесь ему помогает. Сначала думалось: находясь между жизнью и смертью, он поднялся на пятую ступень и обрел новые способности. Начиная с четвертой, продвигаться дальше, расплачиваясь чужими жизнями, невозможно. Чужие всего лишь дают силы выжить, когда сам умираешь.
Может ли лишенный имени пройти следующее посвящение? Для него это тайна.
Потом он понял: что-то здесь ему помогает. Об Алтарях Дракона он кое-что слышал. Кое-что напоминающее лисичкины сказки: одни намеки, и ничего, за что можно было бы уцепиться – и…
И попытаться стать по-настоящему достойным Сыном Дракона.
У него есть почти два года, чтобы узнать хотя бы что-то.
Он пытается почувствовать, куда его тянет больше всего. Неживое звать не может, но наделенное Силой неживое иногда указывает путь к себе, об этом иногда рассказывал Страж Знания. Почему-то чаще всего вспоминается и снится именно он. Только бы это не оказалось знаком, что он попал в беду.
Все, что удается увидеть, – пятно, похожее на нераспустившуюся лилию, белое с серебристым ореолом, на черном. И всего на мгновение: потом черное поглощает «лилию». Первое, что он видит, открыв глаза, – черный лаковый бок пианино. Не сумел. То ли стукнувшая в голову не ко времени мысль не дала сосредоточиться, то ли сил и опыта для этого маловато, то ли вообще не каждому дано. И снова: он знает слишком мало, даже понять, что ему помогает или мешает, способен далеко не всегда.
– Эй, ты пить-то еще будешь?
…Или такие эксперименты лучше проделывать на светлую голову?
– Нет. И ты не будешь. Мы должны дождаться Хлою.

[Цинни]

Ждать пришлось до самых сумерек. Лео успел дважды подремать, пристроив голову на валике дивана (ну не идти же за подушкой, в самом деле? это ж добрый десяток шагов), а в промежутке подробно и обстоятельно (недаром же его учит риторике не только знаток всего и вся господин Станли, но и Берт, который над этой наукой посмеивается) изложил, почему всяческая знать – паразиты на теле общества, сколько бы ни прикидывались, что без них – ни к аисту в гнездо, ни к лисе в нору…
Тим первым услышал стук. В дверь комнаты Лео. К чему вдруг двойная предосторожность?
Причина внезапной деликатности стала ясна сразу же после того, как Лео, разбуженный без излишних политесов кулаком в бок, распахнул дверь. В руках у Хлои был поднос – к этому Тим начал уже привыкать. А вот вид самой лисички едва не заставил его присвистнуть на зависть Лео. Ладно бы прическа «как у взрослой», ладно бы серьги – что подвески на люстре и ожерелье, на которое смотреть больно: сверкает огненно в лучах заходящего солнца и настолько массивное, что не ровен час переломит тонкую лисичкину шейку… Но платье! Не сизое голубиное оперенье, которое не пристало маленькой хищнице, и не бело-розовый кошмар – в цветнике впору прятаться, а лимонно-желтый шелк и кружево цвета слоновой кости. Вот теперь она настоящая. Не первая странная мысль. Лучше не обдумывать – просто поверить.
– Ну чего застыли? – сварливо осведомилась Хлоя, но образ не рассеялся. Она – это она, и точка. – Поднос у меня кто-нибудь заберет? Или хотя бы на столе место освободите.
– Так мы уже обожрались. – Порой и Лео можно смутить.
– Вижу. – Лисичка выразительно зыркнула на полупустую бутылку. – Но, во-первых, это не значит, что я должна служить подставкой подносу.
Тим перехватил ее ношу, недоумевая, почему же так долго медлил. Вроде бы хмель давно выветрился. Лео тоже отмер, принялся убирать пустую посуду.
– А во-вторых, в то время, когда подавали горячее – вам раньше всех, между прочим, – торт, понятно, еще не был разрезан. – Хлоя сдернула полотняное полотенце с подноса и повела рукой над яствами – полюбуйтесь, мол. Три внушительных куска того самого торта – о ужас, бело-розового! – небольшой чайничек сизовато-голубого фарфора и такие же чашки. Крайне неаппетитная цветовая гамма, но запах предсказуемо выше всяких похвал. Хотя чай здесь заваривать не умеют.
– Гости уже разъехались? – Против воли прозвучало как: «Объедками нас побаловать решила?»
– Не-а. – Хлоя вытащила из прически длинную – с ее ладошку – шпильку и наощупь принялась искать следующую. – Я дождалась тортам – и сразу к вам. Хорошо, что его величество и ее высочество изволили отбыть раньше. – Она фыркнула, вышло невесело. Поспешно добавила: – Нет, кузина хорошая.
Лео хмыкнул.
– Да не в том дело, что у меня все хорошие! – сразу уловила намек лисичка, резко дернула очередную шпильку, зашипела от боли. – Вот уж ничуть не бывало! Мелисса и вправду хорошая. И очень одинокая. Особенно с тех пор как меня забрали из дворца. Поглядите, что она мне подарила! – Выудила из рукава маленький плоский футлярчик синего бархата. – Сразу вам показать захотелось!
Кулон. Фигурка дракона. Золото и рубины, глаза – кажется, черный жемчуг.
Такие кулоны состоятельные отцы дарят дочерям в день свадьбы. Те, кто победнее, – из простого металла, с эмалью. Но цвета те же – золотистый, темно-красный и черный. Цвета Дракона. Он видел что-то похожее у одной из служанок, что была замужем за десятником. А еще более похожее – у Тэхи, когда она заходила к братьям принимать поздравления перед свадебным обрядом: в праздничную залу младшим вход заказан.
– Эта вещь не отсюда. – Голос не дрогнул. Но лисичка все поняла.
– Конечно. – Напряженно выпрямилась. – Ну помоги же! – Нетерпеливо дернула плечиком. – Не беспокойся, мы с ней о вас никогда не говорили. – Отзываясь на его осторожное прикосновение, послушно встала боком к окну, к свету. – Мелисса знает, что дядюшка интересуется всем восточным, потому и выискивает для нас редкости. Она добрая и внимательная, заодно и дядю порадовать решила.
Пока возился с едва заметными шпильками (надо же – немаленькие, а поди отыщи!) печаль рассеялась, осталось легкое огорчение. Нащупал под распущенными волосами замочек колье, расстегнул. Хлоя благодарно улыбнулась, сняла серьги.
– А мы ничего тебе подарить не можем, – эта мысль занимала Лео куда сильнее, чем лежащий на краешке стола кулон.
– Да неужели? – Лисичка хихикнула. – Ты даришь мне спокойствие. И не по какому-то случаю, а каждый день. По секрету скажу: даже тогда, когда напрашиваешься на трепку, а порой и получаешь. – Придвинула к столу стул, не дожидаясь, пока хотя бы один из балбесов вспомнит о том, что так старательно вбивает в их головы господин Станли. – Что же до всяких вещей – ими я не обижена. Придет время – сможешь подарить мне что-нибудь по своему выбору. Но ты ведь знаешь, для меня важнее, чтобы ты рядом оставался.
– Выпьешь? – Лео – это Лео. Вопроса умнее не придумал.
– Н-немножечко. – Хлоя колебалась, но не слишком.
– А множечко тебе никто и не разрешит. Маленькая еще.
Оставшегося в бутылке хватило как раз на то, чтобы один раз поднять кубки – и чайную чашечку.
Скрипки зачирикали что-то бойкое.
– Танцы начинаются, – пояснила лисичка, с легким сожалением глядя на дно чашки. – Я должна быть с гостями. А не хочется. Я бы, будь моя воля, вообще с вами праздновала, с дядей, тетей, Риком. – Сбросила туфли, втянула ноги под пышную юбку. Как ей только удается вот так сидеть на узком для этакой портняжьей конструкции стуле? – Но полагается устраивать бал. Четырнадцать лет – первая ступень взросления. У нас так говорят. – Вздохнула. – Тетя, конечно, поворчит, что я сбежала, – для порядка. Она все понимает. Если кто и обидится, так это дядя Ник. Конечно, он не признается, разве что намекнет. Как намекал на то, что я должна обещать два танца Нику-младшему. А я снова сделаю вид, что не поняла намека.
– Лисичка-лисичка, покажи свои хвосты, – вспомнил он детскую припевку, которой давным-давно научила его сестра.
– Тим, – как будто бы спохватилась Хлоя, – я ж от тебя подарка жду. – И указала глазами на пианино. – Оно твое. И не вздумай спорить. Даже легендарный Небесный Музыкант из вашего эпоса нипочем не был бы признан богами равным им, если бы не практиковался. И да, что это за соревнование будет, если у меня по три урока в неделю, а у тебя – ни одного? Но это потом. А сейчас сыграй. Что сам пожелаешь, что помнишь.
Медлить нельзя – она расстроится.
Клавиши легонько толкнулись в пальцы, как Блик, когда мягко, но настойчиво предъявляет права на время и внимание хозяина.

Мы, воины Востока,
За правду постоим.
Дракон погубит Запад
Дыханием своим.

Интересно, няня пела Хлое этот куплет?
Воин Востока знает гимн и да пару маршей. Есть песни, чтобы услаждать слух знатных женщин, уметь исполнять их по памяти – признак хорошего воспитания. Есть песенки, которыми забавляются простолюдины…
Сестре было скучно на уроках музыки. И когда она заметила, что он тайком стоит за дверью, выпросила у родителей разрешение, чтобы он был ее слушателем – так интереснее, а шестилетку все равно ни к какому делу не приставишь. В восемь он уже вовсю наигрывал немудреные пьески, в десять сам придумал песенку и даже записал на одной из страничек нотной тетради Тэхи – ей в подарок. Сестра рассердилась, что он испортил своими каракулями ее тетрадь. Учитель, которому он показал запись, – испугался: сын Стража Дракона поклонился. Конечно, первым накажут мальчишку, но и простолюдину, допустившему подобное в доме Высшего, не поздоровится.
Простолюдины не обязаны быть храбрыми. Но это перекосившееся от страха лицо… Он поклонился снова. Отец прав: видеть страх ничтожного приятно. Этот червь точно не осмелится запретить молодому господину посещать занятия.
Он приходил. И играл. И записывал мелодии, что приходили на ум. Но больше никому не показывал. А в двенадцать впервые был наказан за то, что тратит время на пустячное развлечение. До сих пор спрашивал себя: а не выглядел в тот момент таким же червем?
Два года он «играл», воображая клавиши пианино. До того самого дня, который и привел его сюда, на этот ужасный, достойный одного только уничтожения Запад. И похожая на лисичку-оборотня девчонка в день своего рождения подарила ему пианино и попросила сыграть. И смотрит на него не как на низшего, который волен бездельничать, как ему угодно, лишь бы дело при этом не забывал, а как на… как он, шестилетний, смотрел на Тэхи, которой подвластна была музыка.
«Старшая сестра, а что случится, если отец не будет доволен мной?» – спросил он однажды, когда ему не исполнилось еще и пяти и он в страхе прибежал к Тэхи после того как увидел – отец бьет одного из старших братьев палкой.
Он хотел знать, каково это – когда бьют. Только потом понял: Тэхи, божественная, всезнающая Тэхи, понятия об этом не имела: девочек из знатных семей принято воспитывать только словом.
«Дракон отречется от тебя».
Тогда ему было страшно. И он пообещал себе, что будет очень стараться угодить отцу и Дракону.
Потом он понял, что не нужно было все понимать так прямолинейно, и вообще это фраза из букваря.
Но сейчас подумалось: мир перевернулся с ног на голову, и проще всего объяснить это тем, что Дракон отрекся от него – от того, кто до конца жизни будет носить кличку Тим.
Хлоя ждала, поглядывала с беспокойством, но не торопила. А он перебирал в памяти все, что когда-то играл, все, что не позабыл. Удивительно, но та песенка, из-за которой он здесь оказался, улетучилась.
– Тебе мешает музыка внизу?
– Нет.
И он, сделав над собой усилие, заиграл. Эта мелодия появилась как будто бы сама собой в день свадьбы Тэхи. Он ни разу не играл ее по-настоящему, только в воображении. И не записывал. Но часто мысленно повторял – и вот… Не самая подходящая вещь для праздничного дня. И левая рука плохо слушается – когда он проводил обряды на крови, меньше всего думал, как будет играть. Он вообще не думал, что будет играть.
Лисичка подкралась на мягких лапках, подышала в ухо и, улучив минутку, погладила кончиками пальцев шрам на тыльной стороне его левой руки.
– Знаешь, я не буду с тобой состязаться. Я просто буду приходить тебя слушать. Если разрешишь.
Она сияла – не радостно, нет, растревоженно. Но сияла.
– Мальчишки, здесь я дышу свободно. А там – дядя Ник опять подступился к дядюшке: дескать, давайте ваших подопечных используем – слово-то какое нашел, а?! – чтобы показать, какого совершенства они достигли благодаря вашим заботам.
И, под перекрестными взглядами Тима и Лео, поспешила заверить:
– На этот раз – не подслушивала. Он при мне этот разговор затеял. Другого времени не нашел! На что дядюшка ему и намекнул. Он не позволит. Но я не хочу вам врать: раз опять начались такие разговоры, зреет какая-то политическая пакость. Какая – думаю, скоро узнаем.
В дверь – снова в дверь комнаты Лео – постучали.
– Ваше высочество! – Тима госпожа Мэй по-прежнему старалась избегать. – Гости разъезжаются, вам надлежит выйти к ним.
Хлоя виновато улыбнулась, на ходу сцапала со стола футляр.
– Минуту, – остановил ее Тим. – Храни это украшение у себя, но не надевай. Пока я не разрешу.