Первый Страж Дракона

[Цинни]

Он с опаской следил за Хлоей, пока не убедился: она проделывает подобный трюк не впервые. Да, неловко, да, там, где он бы просто подтянулся, ей приходится искать опору для ноги, но управилась в пару минут… и то хорошо! Ему хватило пятой части этого времени. А дальше-то как? Что-то не верится, что их поджидает удобная лестница!
Следуя примеру девчонки, согнулся в три погибели, скрывшись за невысоким ограждением. Да, в просветах меж фигурными столбиками их еще как видно, но все ж таки спокойнее, когда не стоишь в полный рост. Пока пробирались вдоль одной стены, он постоянно ожидал окрика, потом поуспокоился – и очень вовремя: они, как вдруг оказалось, добрались до «лестницы» – могучего дерева, вроде как дуба.
– Теперь ты вперед, – распорядилась Хлоя. Голос уверенный, а вот на то, чтобы сменить страдальческое выражение мордашки на более жизнерадостное сил, похоже, уже не хватило.
– А ты?
– А я следом, прям сразу-сразу. В эту махину и десятеро вцепятся – ей нипочем будет, – девчонка выдавила улыбку. – Заберешься – и давай подальше, к чердачку. Там нас снизу не высмотреть.
– У тебя-то силенок хватит? – снова не удержался он от вопроса.
– Да я чуть ли не на каждой ветке отдыхать могу, в листве меня не разглядишь, – на этот раз и тон ни в чем не убеждал.
– Давай-ка ты первая. В случае чего помогу.
Она не стала спорить – неужто и вправду настолько в себе сомневается? Предложить ей вернуться? Да ну, не согласится. Теперь – совсем поздно.
Все же сумела собраться: третий этаж миновали уверенно, вот и окна четвертого – плотно зашторенные, как и на других этажах, хоть бы где просвет. Хлоя вползла на очередную ветку, ничком улеглась на нее, вцепилась – куда до нее испуганному котенку! Взгляд шальной, губы сжаты в ниточку.
– Что? – резко спросил он.
– Сейчас, – осторожно выдохнула она, будто боясь, что звук ее голоса поколеблет эту громадину.
– Не спеши. – Лео кое-как примостился на соседней ветке. – Вечно ты торопишься.
– Не потороплюсь – сил точно не хватит, – еле слышно отозвалась она и по-гусеничьи переползла на другую ветку.
Лео замер. Зачем он согласился? Вообще – зачем начал ее дразнить?! Ясно же, всем им сейчас ой как несладко! И что еще должно случиться, чтобы он перестал вляпываться в неприятности и тянуть за собой других? Девчонка уже ступила на край карниза, а он все еще не мог заставить себя пошевелиться. И только когда она скрылась из виду, он в два рывка взобрался на крышу и на четвереньках подполз к «чердачку», напоминающему давешнюю беседку, только поменьше, с глухими стенами и запертой дверцей – можно не проверять, точно заперта.
Хлоя полулежала у стены. Он поглядел на нее и только и смог сказать:
– Зря мы это затеяли.
– Я это затеяла, – неестественно спокойно поправила она. Таким спокойным совсем недавно был Тим… спокойствие обреченного! – Лео, я так устала бояться. И не понимать.
– Чего бояться? – он хотел добавить что-нибудь о детских страхах, вроде прячущихся в темноте монстров, да язык не повернулся.
– Ты правда ничего не чувствуешь?
Он прислушался к себе: нет, вроде ничего особенного. Ну, сердце бьется быстрее обычного, ну, в ушах слегка шумит – так он же не в саду под яблоньками прохлаждается, и побегать пришлось, и ее вот такой вот увидеть… тоже, знаете ли, так себе удовольствие.
– Посмотри, – она указала вперед и вверх.
«И что такого?» – хотел спросить Лео, но на этот раз успел подумать раньше, чем слова сорвались с языка. Он не раз видел деревья с засохшими верхушками: пышная крона, а выше – голая деревяшка, кора сходит струпьями, труха сыплется. И все бы ничего, но дуб зеленел до уровня дверцы «чердака», дальше – будто бы обугленный ствол… Странно, что не рассыпается. Даже ветки уцелели.
– Он не горел, – сказала Хлоя. – И за два года ничуточки не изменился. Я точно знаю, я тогда все крупные ветки пересчитала, непонятно зачем. Было пять и осталось пять. – Подумала и добавила: – Мне кажется, дядюшка не случайно это дерево оставил.
– А он вообще что-нибудь делает случайно? – Лео с сомнением качнул головой и нахмурился.
– Нет, но… это слишком, понимаешь? Когда мы здесь были, я и Рик, мы оба за каких-нибудь полчаса так ослабели, что еле спуститься смогли. И больше не возвращались. Мне потом год кошмары снились, я обычно хорошо сны помню, а эти… – Хлоя мучительно искала слова, – как будто стертые, только страх и остается, и грызет, грызет. Рик сказал – дядя не стал бы рисковать своей семьей, значит ничего страшного нет, тем более что там, внизу, оно… это вот, я не знаю, как назвать, не действует, мы проверяли. Рик потребовал, чтобы я больше никогда об этом не заговаривала, это дядина тайна. А мне все равно страшно… одной. Я молчала, но… Ты ведь никому-никому?..
Он слушал ее и не сводил глаз с обезображенного дерева. «Оно не мертвое, оно живое… но разве ж это жизнь?» Не мысль – обрывок мысли. Разум помутился. Значит, и на него… действует… что? Да, как это назвать-то?
– Вот скотина, – прошипел он, подразумевая и индюка, и себя самого, а заодно и заботливого дядюшку, притащившего в свой дом какую-то пакость – впору детей пугать. Мелкой-то это все – за что? Еще и молчать пришлось не год и не два! Хорошие люди, чтоб их! – Надо поскорее убираться. Прикидывать, что к чему, потом будем. – Он протянул Хлое руку.
– Я не могу, – не шепот – шелест.
Не прикидывается. Шутки кончились. А у самого-то у него сколько времени в запасе, чтобы выбраться?.. хотя бы, демоны с ними со всеми, на помощь позвать! В башке муть какая-то, и руки немеют…
– Да сколько мы тут были-то. – Безнадежная попытка, девчонка едва поводит глазами на его голос.
– В прошлый раз… не так… – Он не столько слышит, сколько угадывает по губам.
Хуже некуда.
Да, можно заорать «спасите-помогите» – кто-нибудь точно услышит. И пес поднимет тревогу. Можно – но унизительно. А можно спуститься и позвать... ну хоть сороку, Тим втолкует ей, что от нее требуется, а там уж… Почти так же унизительно – ушел без девчонки, да и Хлоя – что с ней будет в его отсутствие? Продержится? Не тронется умом со страху?
Надо бы спуститься на уровень четвертого этажа, вышибить стекло – вот уж мания, раньше за собой такого не замечал! – и посмотреть, что там внутри… покуда не сбегутся охраннички. Но Хлоя, Хлоя – как ее оставить?
Лучше всего, как ни крути, было бы взвалить ее на спину – так в провинции по сей день переносят детей и немощных стариков – и спуститься вместе. Но удержится ли она? Да и он – он-то не свалится с высоты?
Надо решать, и решать быстро.
– Эй, Во-олк! – что осталось сил закричал он – и, усевшись на край крыши, будто задумал спрыгнуть, принялся с дурацким любопытством наблюдать, как вслед за истерически лающей зверюгой на площадку перед пристройкой разом выскочили четверо ошарашенных серых… ну что, надежные сторожа, проспали, ага? – Эй вы, здесь ваша принцесса! Спасайте ее, не то вам точно не поздоровится. – Оглянулся на Хлою: сейчас ей не до споров, еле за сознание цепляется.
Поняли те, внизу, его слова или нет, не так уж важно, – все равно влезут сюда, вот что главное. В минуту количество серых удвоилось. Чуть ли не на руках притащили лысого толстячка в каком-то длиннополом одеянии – вроде тех, что доводилось видеть на старинных портретах чиновников еще дома. И только когда бедолага утвердился на ногах, Лео узнал в нелепом наряде обычный домашний халат. Эк их приложило – даже переодеться немолодому человеку не дали, выволокли на улицу, в чем был, и без особого почтения. Коротышка, торопясь и спотыкаясь, прохромал за угол. Ну да, к двери, куда ж еще? Не полезет же вся эта орава по дереву, в самом деле? – Лео невольно хохотнул. Перебрался к Хлое, тронул за плечо:
– Оживай помаленьку, минута-другая – и они явятся, – ухмыльнулся, – твои подданные, высочество с высоты снимать.
Девчонка открыла глаза, слабо улыбнулась:
– Ну ты и наха-ал! Держись поближе ко мне, понял?
Ишь, раскомандовалась! Старшие как-нибудь сами разберутся, твое дело невеликое – порадоваться, что тебя вниз доставили. Ага, топочут!
В чердачную дверцу протиснулся долговязый серый… ну и физиономия! Дядя, тебе чего, дохлой крысой подзакусить предложили? Следом – еще и еще. Их Лео уже не разглядывал – ему важнее было убедиться, что с мелкой все будет в порядке и что она сама не выкинет какую-нибудь штуку, от таких, как она, всякого можно ждать… а от таких, как он, – тем паче! Как только один из серых подхватил девчонку на руки и пролез в дверцу, Лео откатился к краю крыши и стек вниз, ногой нащупав ближайший сук. Он и вправду чувствовал себя размякшим, мышцы и кости – будто мягкая глина. Но все-таки рискнул проделать то, от чего у серых наверняка челюсти поотвисли (а вот глянуть вверх, чтобы удостовериться, не решился – это ж чистое самоубийство, и так перед глазами ржавые круги): понадежнее укрепился на тычущейся в окно ветке – гнется, зараза! – и саданул ногой по стеклу. «Ну и сколько ты еще будешь судьбу-то искушать?» – жидкий голосок разума прорезался только тогда, когда Лео уже валялся на полу в темном коридоре, опутанный сорванной гардиной. Сумеречного света и собственных возможностей хватило лишь на то, чтобы увидеть: никаких препятствий впереди нет. Потом перед глазами снова поплыло, он с трудом выпутался из пыльной тряпки и слепо двинулся вдоль стены, время от времени тычась в двери – запертые, кто бы сомневался!
И вдруг его рука провалилась в пустоту – и разом вернулись силы, прояснело. Нет, светлее не стало, но теперь он видел так, как обычно, и…
– Демоны и все их каверзы! – выругался он, отшатываясь.
Еще немного – и он покатился бы по ступенькам, а то и ухнул бы через низенькие – на уровне пояса – перильца с высоты четвертого этажа… мороз по коже! Если так и дальше пойдет, он поверит в неотвратимость кары Дракона… если раньше не отправится на его суд! После сегодняшнего во что угодно поверишь – и в то, что по ту сторону реки из огня и яда поджидает мертвецов чешуйчатый Владыка Четырех Миров, и в то, что все светлоглазые – колдуны. Смешно: до этого дня он лет десять и не вспоминал о жесте, которому давным-давно научил его дед, а сейчас ладони то и дело складываются… уй, больно! Рука сама собой дернулась к губам. Привкус крови всегда заставлял его кривиться и отплевываться, а сейчас – да неужели?! – освежал. «Ничего себе лимонадик!» – не ужаснулся – рассмеялся он и, усевшись на ступеньку, принялся на ощупь выбирать из ладоней мелкие осколки стекла и слизывать кровь. И когда ему в лицо ударил свет фонаря, он, и не подумав прервать своего занятия, усмехнулся.
– Ну и где вас так долго носило?
А ведь и вправду: они должны были отловить его сразу. Господину министру впору с ума сходить от ужаса: один только Волк девчонку толком и защищает, а кто и как защищает дом – большой вопрос.
Он ожидал, что его скрутят и при первой же возможности притащат пред ясны очи хозяина на суд и расправу. Но нет, даже по шеям не надавали, вывели, как почетного гостя, под локоток и чуть ли не с поклонами, и предоставили возможность идти на все четыре. Он кинулся на поиски Хлои.

[Цинни]

Носиться по покоям второго этажа и доводить своим видом слуг до оторопи – не лучший вариант. Лео предпочел поступить иначе: стал посреди холла, под изображением чрезмерно упитанной лошадки, на спине которой бочком восседала полнотелая румяная тетка в лиловом, и громко позвал Волка.
Пес вальяжно выступил из боковой галерейки, одарил человечка царственным взглядом – дескать, я уже понял, что тебе без меня никак, выручу, так и быть.
– Веди к Хлое.
Волк тяжело вздохнул – мол, староват я для вашей щенячьей суеты – и потрусил восвояси. Пришлось подлаживаться под вредного зверя и шагать, будто на прогулке. Пока дошли, Лео успел издергаться и разозлиться на весь мир… на весь, кроме Волчары, конечно. Учует, обидится – и заведет куда-нибудь, а сам вильнет и затеряется. Лео не сомневался: пес тоже может учудить, еще как.
Вошли под арку, расписанную голубыми цветочками. Дальше – полукруглый зал со множеством чередующихся окон и зеркал и с полудюжиной дверей. У одной из дверей – родственница сороки, такая же черно-белая, только кругленькая, с мягкими чертами лица, в лапках – вязание. Поглядела на Лео, беззвучно ахнула, но посторонилась. Волк толкнул дверь лапой.
Их встретили деликатное «р-р-р?!», звонкое «на кого ты похож?!» и суровое «явился, значит?»
Спаленка – фиалково-голубая, кровать – будто перламутровая ракушка и там, в белой пене, – Хлоя, цвет лица – в тон комнате.
– Собака, не волнуйся, ты же видишь, его Волк привел, он свой, свой. Дядюшка, погодите его ругать, вы же знаете – это я виновата.
– Виноват я, – прикрикнул Лео, – и нечего выпендриваться и выдумывать. – Он понимал, что говорит не то и не так, и избегал смотреть на людей, уцепившись взглядом за почти идиллическую сценку – в дальнем углу на матрасе, покрытом бархатной попонкой, возлежала белая псина, у ее пуза копошились щенята – раз, два, три… вроде шесть. Картина была бы идиллической без «почти», если бы мамаша выглядела посубтильней. А так… сцепись она с Волком, старику точно не поздоровилось бы. Однако пес подошел без опаски, ткнул мордой отползшего в сторону щенка, направляя его к матери, и улегся рядом. Ага, это ж семейство Волчары, как же он сразу не сообразил!
– И что же именно она выдумывает? – ернически поинтересовался министр. – Или вы соревнуетесь, чья ложь выйдет менее складной? В таком случае вы, молодой человек, уже одержали победу, осмелившись утверждать, что вам вздумалось… э-э-э… прогуляться не по горизонтали, а, так сказать, по вертикали, да еще и по некому наитию выбрать крышу здания, дверь которого заперта. Более того, вам зачем-то понадобилась компания сей юной дамы. Далеко же вы пойдете, если будете и в дальнейшем с таким великолепным презрением относиться к логике и к условностям. – Хозяин не встал – воздвигся. – Похвально, что вы с таким рвением защищаете мою племянницу. Но, увы, лишь на словах и тогда, когда ей ничего не угрожает. От всей этой вашей позы веет бахвальством.
Лео резко обернулся.
– О, наконец-то вы оказали мне честь и перестали избегать моего взгляда, – как будто бы обрадовался хозяин. Но тон его по-прежнему оставался недобрым. – Следует ли понимать, что вы готовы отвечать за свои поступки?
– Сомневаетесь?
– О нет! – смех у министра оказался преотвратный, этакое металлическое дребезжание. – Разве что колеблюсь, что в данном случае преобладает – храбрость или глупость. Это нам сейчас и предстоит выяснить. Итак, дети, слушайте меня, и слушайте очень внимательно, – он с нарочитой небрежностью развалился в кресле и принялся постукивать по подлокотнику в такт своим словам. – Есть вещи, которые, говоря попросту, не вашего ума дело. Вы готовы это признать?
Небось, думал, что они единодушно скажут «да». Но Хлоя лишь протянула: «Ну дя-а-дя!», а Лео качнул головой.
Все верно – расслабленная поза оказалась не более чем притворством: министр выпрямился, смерил взглядом из-под нахмуренных бровей сначала одну, потом другого.
– То, что вы прячете, вам подчиняется? – прямо спросил Лео.
– Нет, – почему-то не стал юлить хозяин. – Но я контролирую…
– Как вы можете контролировать то, что вам не подчиняется?
Взгляд у его высочества стал как у парковой статуи – напряженный, неподвижный. «Что, дядюшка, никак, не привыкли, чтобы вас перебивали? И тогда, когда несете чушь?» – Лео улыбнулся с издевкой. На душе было совсем не радостно.
– Да, ты прав, – внезапно сознался министр. – Мне казалось, я готов ко всем возможным вариантам развития событий. Но один вариант я не просчитал: то, что теперь под этой крышей теперь живет не только одна не в меру шустрая девица, способная со скуки натворить бед, но и пара остолопов, мысли которых тоже могут принять самое неожиданное направление. Учту, – он склонил голову, словно отдавая должное правоте собеседника, и вдруг приказал: – Руки покажи.
Лео с вызовом протянул руки ладонями вперед.
Министр поморщился.
– Одежда – будто от стаи собак убегал… милочка, это я не тебе, – умиротворяющий кивок в сторону мамаши семейства. – Руки изрезаны, лицо в царапинах. И в подобном виде этот наглец заявляется в покои принцессы! Даже я впечатлен. Хорошо еще, что меня отозвали с приема… и что вы не попались на глаза тетушке. В общем, так, – уже без всякой торжественности подытожил хозяин, – к столь заинтересовавшему вас зданию запрещаю подходить ближе, чем на двадцать шагов. И запрет – не сомневайтесь – подкреплю действием, внесу некоторые коррективы в систему безопасности. Уразумейте: самая страшная угроза, которая существует для вас в этом доме, – вы сами. Обуздайте любопытство. А чтобы не было так обидно, почаще повторяйте себе: всему свое время. Поняли?
– Да, – пискнула Хлоя, сползая под одеяло. Да она же смеется – сообразил Лео. И не он один сообразил.
– Я очень ценю ваше чувство юмора, дорогая племянница, – вернулся к прежнему тону министр, – но вынужден признать: оно отнюдь не всегда вас украшает. И, осмелюсь напомнить, я не из тех новаторов, которые считают золотым стандартом воспитания наличие поощрений при отсутствии наказаний. Сейчас у Тима доктор Мунк, отныне он будет его наблюдать. Но я не буду просить уважаемого человека, приглашенного к больному, оказывать помощь тем, кто пострадал по собственной глупости. Так что, юная дама, извольте сами разбираться с последствиями. А вы, молодой человек, задумайтесь о том, что ваша вина куда более значительна, нежели вина Хлои. И так будет всегда. Потому что старший – вы.
Как будто бы он сам не понимает! Но на этот раз Лео смолчал.
– Я хотел дать тебе время освоиться. И я надеялся, что Тим приступит к занятиям вместе с тобой. Теперь об этом не может идти речи, – министр вновь побарабанил пальцами по подлокотнику. – Ты приступаешь к занятиям завтра. И ты, Хлоя, возвращаешься к своим урокам. В полном объеме.
– Ну во-от… – глухо хлюпнуло из сооруженной в кровати норки.
– И это не главная часть наказания. Где ключ от оружейки?
– Но мы же там ничего такого…
– Ты убедила меня в своей безответственности по отношению к серьезным вещам. И я вынужден запоздало согласиться с тетушкой – маленькой девочке не нужно позволять…
– Ну дя-адя! Ты же знаешь…
– Знаю. И потому без позволения ты туда больше не войдешь.
Тоненькая дрожащая лапка с ключом высунулась из-под одеяла.
– Не старайся, не разжалобишь, – строго проговорил министр. – И попрошу учесть вас обоих: если ты, Лео, в течение года в достаточной мере не овладеешь нашим языком, то не останешься рядом с Хлоей. Я гарантирую тебе ссылку в самое отдаленное из наших владений. Если пожелаешь – даже на правах хозяина. Хочешь такой свободы? Могу освободить тебя прямо сейчас.
Этот… старый индюшара чего, вправду думает, что волен над чужой клятвой?!
– Заткните себе эти ваши права знаете куда!
Он сумасшедший, теперь сомневаться не приходится. Уважение к старшим, преклонение перед знатными особами… Ладно, это враги, а он пленник, но все же… К демонам! На оскорбление он ответит оскорблением, на удар – ударом. Он готов ко всему. Теперь – точно ко всему…
Он вздрагивает, когда широкая ладонь ложится на его плечо.
– Тебе придется повзрослеть. И знание языка – не моя прихоть. Ты должен свободно понимать все, что слышишь в этом доме и что будешь слышать за его пределами. Беспомощность – это не для тебя. Сегодня ты дважды проявил слабость. А я вижу тебя сильным. Не заставляй меня усомниться.
Не говоря больше ни слова, министр удалился чуть ли не чеканным шагом.
– Болтун! – сквозь зубы выдохнул Лео, не дожидаясь, пока за старым лисом закроется дверь.
Наверняка услышал, но не обернулся. И девчонка, вместо того чтобы кинуться на защиту любимого дядюшки, потребовала со скучным видом:
– Иди умойся, чудище, – и махнула лапкой в сторону маленькой дверки. – А я пока оденусь и с мыслями соберусь, чем и как тебя лечить… любите вы с дядюшкой задачки задавать… Да очухалась я, очухалась! Что ты смотришь на меня, как на привидение?
– А они точно тут не водятся? – спросил Лео, старательно, будто руны, изучая порезы на ладонях.
– Не-а, не водятся, – душераздирающе вздохнула Хлоя. – Они ж должны людей лишать покоя. А тут им самим, несчастным, покоя не дадут.

[Цинни]

Глава 8
В учебнике истории аж две главы были посвящены этикету, обычаям и нравам Двора, а третья, вдогонку, – традициям воспитания принцев и принцесс. Как будто бы нарочно, чтобы поиздеваться над школярами, автор – не какой-то там ученый очкарик, а главный государственный летописец, сотоварищ покойного императора по всем военным походам, старательно распихал эти главы между рассказами о войне Чести, о поединке Величайших и о нравах белых дикарей. Учитель, пришептывая от восторга, рассказывал, в каких строгих правилах воспитываются императорские отпрыски: подъем в шесть утра, утренний придворный церемониал, скудный, но полезный завтрак, десятичасовые занятия с перерывом на обед, вечерний придворный церемониал и еще всякое-разное до кучи… даром что не бьют – не положено, они ж все-таки не школяры бестолковые – священная кровь. А мальчишка с тоской поглядывал в окно на проходящих мимо юношей из военного училища (вон оно, на противоположной стороне улицы) и пытался уяснить, как из послушных, бессловесных, не знающих никакой свободы мальчиков и девочек вырастают великие полководцы и мудрые матери народа, которые остаются не только в истории – в легендах. А в сказках дети императора и вовсе получают все необходимые способности при рождении. Если бы автором учебника не был столь уважаемый человек, мальчишка решил бы, что тот все наврал. Уныло, надуманно, нелепо. Оставалось запастись терпением – знать бы еще, на каких складах хранится его запас – и ждать, когда учитель притомится превозносить лучшие добродетели детей и юношей, и перейдет к повествованию о десятерых Стражах Дракона, что выступили против полутора сотен вооруженных до зубов мятежников – и одержали победу.
Правдой ли, выдумкой ли потчевал школяров государственный летописец, теперь, наверное, уже и не дознаться. Но здесь, в стране тех самых белых дикарей, о жутких нравах которых нараспев повествовал учитель, возводя взор на потолок, от принцессы требовали ох как немало. Да и ему, хоть он не принц и вообще не пойми кто, перепадало от щедрот доброго дядюшки. В школе впятеро меньше гоняли!
Однако и не поднимали с постели ни свет ни заря и голодом не морили. Что же до наказаний – за все эти дни его и пальцем никто не тронул, и обхождение было такое, словно он не какой-то там «господин Лео», а царственная особа. Любой из прежних его наставников за невыученный урок, пролитые чернила или рисование каракулей во время объяснения выпорол бы – да и все. То есть не все – дома отец добавил бы, приговаривая, как трудно ему было устроить скудоумного недоноска в такое солидное учебное заведение… Здесь наказания были совсем другие: «Господин Лео, извольте к следующему занятию выучить все, начиная со страницы сто двадцать и заканчивая страницей сто пятьдесят». Только такие… иногда думалось – уж лучше выпороли бы!
Зато никто не удосужился придумать какие-нибудь дурацкие церемониалы. Даже завтракать и обедать по-прежнему разрешали где заблагорассудится – хоть у него, хоть у Хлои, хоть в «убежище», тем более что хозяин и сам днем отсутствовал. Лето разгулялось вовсю, но в «убежище» их совсем не тянуло: ну какое удовольствие сидеть под присмотром хмурого дядьки в сером?
На ужин сходились в так называемой малой столовой. Понять, почему этот зал унизили таким наименованием, можно было только увидев большую столовую – помещение человек на сто. Не являться к общей трапезе разрешалось только индюку и то по крайне уважительной причине – он частенько задерживался на службе (да хоть бы и вовсе с нее не возвращался!) – и Тиму. «До выздоровления», – так однажды пояснила хозяйка, но не очень уверенно. Болезнь его не отпускала или сам он за нее цеплялся? – наверное, этого не знал и доктор Мунк, личный врач их высочеств. Тихонький, деликатный старичок, похожий на ручную крысу-альбиноса, кажется, немного побаивался Тима. Интересно, почему? Вроде бы тот и характер свой несносный перестал дело не по делу выказывать – надо думать, припрятал до лучших (эх, до лучших ли?) времен, и тратил не больше пары слов в день, будто бы копил. Но доктор приближался к нему чуть ли не бочком, а натолкнувшись на стену молчания, неизменно бормотал с комичным, похожим на детское лопотание, акцентом: «Не буду вам досаждать».
Досаждать! Где он только выискал это словечко? И как вообще додумался? Да если этому упертому не досаждать, хандра его доконает вернее, чем болезнь!
И Лео продолжал «досаждать» дважды в сутки – во время послеобеденного отдыха и вечером. Тут уж кто кого переупрямит. Еще и между занятиями забегал ненадолго – министр, похоже, самолично рассчитал время перерывов так, чтобы в пустой голове беспокойного ученичка хорошенько улеглось все то, что пытался донести до него очередной наставник, а вот посторонние мысли зародиться не успели.
Темы для разговоров с Тимом Лео не выбирал – рассказывал обо всем, что произошло, а заодно о том, что в голову взбрело. О еще не старом, но уже изрядно поседевшем математике – университетском профессоре, которого запросто можно было бы принять за гвардейского капитана, высоченный, сразу видать, сильный, усы закручены, бас – что у храмового колокола.
– Тут, небось, все слуги до единого дроби, как орешки, щелкают – его ж объяснения и на кухне слыхать!
О преподавателе естественных наук, презабавном носатом старикане, который не стеснялся изображать повадки не то что зверей и птиц, а и насекомых. В хорошем настроении дедуля и вовсе мог показать, как закрывается-засыпает после полудня цветок кампану… в общем, колокольчика, но по-людски у них, у ученых, говорить не принято или как жадно хватает добычу непентес (а у этого и названия-то человеческого нет) – «К сожалению, растения понятия не имеют о хорошем воспитании». Людей этот чудак насмешливо именовал тупиковой ветвью эволюции – «Бесспорным доказательством этого являетесь и вы, господин Лео, и вы, ваше высочество».
Словесника – единственного – Лео называл по имени и не скрывал, что уже считает его почти что приятелем. Да, Тиму это поперек души, но он не ребенок, чтобы кормить его манной кашкой и приятными побасенками. Рано или поздно он выйдет из этой комнаты, и ему нужно знать, к чему готовиться.
– Берт самый молодой профессор, вроде как не только нынче, а вообще. Я и не думал, что тутошние бывают такие смуглые, почти как мы, только глаза большие… но тоже чернущие…
«Не то что у тебя, ага. Ну что ты смотришь-то на меня, как будто я тебя выродком обозвал?»
– Он говорит, у них на юге, в горах, какой-то народ живет, у него бабка оттуда. А сам он пять языков знает, по-нашему говорит не хуже Хлои.
«Кривись-не кривись, а поладить как-то придется!»
– А мне их язык – ну никак, хоть башкой стену бодай. Уродство сплошное. А вот книги я почитал бы – и узнал бы много чего, и писатели у них, как я понял, не то чтобы плохие.
На столе – стопка книг. Запылились бы давно, не следи сорока за порядком. Хлоя принесла их… когда? вроде как на третий день, еле дотащила… Выходит, уже месяц лежат, а этот чокнутый к ним и не притронулся. Нипочем не сознается, но ведь с тоски мало что на потолок не лезет. Валялся бревном – тут, понятно, не до книжек было. Однако ж теперь-то ходит, почти и не шатается… Ходит – а из логова своего ни разу носа не высунул. Не то что в коридор, а и в гостиную, преуютную такую комнатку. Нарочно дверь открытой оставляли – он и не поглядел.
Раньше думалось – с ним можно договориться. Теперь сомнения одолевают – а удастся ли хотя бы поговорить? Все разговоры можно по пальцам одной руки пересчитать… пять без одного выходит. Первый – в каземате. Потом – обалдеть какая щедрость! – два, один за другим, когда мальчишка ни с того ни с сего решил – ему есть что сказать. Следующего пришлось ждать пару недель. Лео выложил все новости и уже стоял на пороге, как вдруг Тим остановил его вопросом:
– Это плохо, что я выдал знание их языка? – Взгляд у него был не пойми какой, вроде как страдальческий.
– Тоже мне печаль! Дурак, что ли? Думаешь, они сюда стадами бегали бы обсуждать вопросы государственной важности? Нет уж, чтобы разобраться, что к чему, потрудиться придется. Или для тебя это…
– Не смей, – ровно и твердо выговорил Тим. – Со мной в таком тоне – не смей. Ты ничем не лучше меня. Такой же подонок.
Вот и все. Он еще больше замкнулся. Но Лео не готов был смириться с тем, что теперь никак не сможет влиять на ситуацию. И продолжал приходить, и продолжал говорить – в самом разном тоне, продолжал биться о эту проклятущую стену. И Хлоя – тоже. Требовать, чтобы она перестала мучиться, оказалось бесполезно. Правда, как он заметил, теперь она приходила к Тиму раз в три-четыре дня. Ну да и к лучшему! Без нее разберутся.

[Цинни]

Нынче он припас для добровольного – своевольного! – затворника потешную байку. Посмеиваясь от предвкушения, уселся на подоконник и начал издалека – принялся рассказывать об учителе истории и географии, бумажной душе, при одном взгляде на которого тоска берет.
– Ладно бы он только про свою историю бубнил, нужна она мне, их история. Так ему велели и риторике меня учить, как будто я по-простому кого надо не уболтаю, и основы придворного этикета мне в башку вложить. Я и о нашем-то знать не знал, и не припоминаю, чтобы страдал от этого. А он такой: «Я рассказываю это исключительно для ва-ас, – Лео заблеял козлиным тенорком, – ее высочеству и так все изве-естно. А вот вы, оказавшись в обществе-е, должны опасаться попасть в неловкую ситуа-ацию!» И начал распинаться, как великие люди своим примером влияли на формирование традиций и все такое – ну, ты знаешь, что обычно говорят учителя. Зануды везде одинаковые, как думаешь?
Тим не потрудился ответить. Демоны с ним, пусть пока слушает. Все равно вечно молчать не сможет.
– И так он меня выбесил, что я чуть было не выдал ему разом все, что об этих бабских расшаркиваниях думаю и для чего они вообще годны. И вдруг, вообрази себе, Хлоя этаким медовым голосочком обращается к нему: «Господин профессор, как же здорово вы говорите о примере! Я, – говорит, – когда в дедушкином дворце жила, слышала поучительное сказание». И заводит про какую-то королеву древнюю, которая в дальнем походе командовала войском.
– Про походы, конечно, интереснее, чем про бабские расшаркивания, – невозмутимо заметил Тим.
«Насмешничаешь? Ну-ну, задохлик, только на ноги встань – я тебя еще и не так повеселю!» – мысленно пообещал Лео, крайне довольный собой: все-таки сумел его зацепить! А вслух продолжил:
– Я недопонял, за каким таким интересом они поперлись в пустыню и где короля потеряли, раз тетке пришлось его место занять, ну да и суть не в том. Тогда принято у них было давать обеты, вроде как ради того, чтоб победу приманить. Королева возьми да пообещай не мыться, пока не разгромят они врага. Ничего себе геройская тетка, а? Они ж там не на один месяц увязнуть могли, тут и завшиветь недолго. А управились, Хлоя говорит, в какие-нибудь две недели. Управиться-то управились, но потом и сыновьям той королевы, и внукам пришлось теми же дорогами свои войска водить – заново громить и завоевывать. И что ты думаешь? – все как один давали обет не мыться, будто ничего поновее придумать не могли. Хлоя, значит, все это рассказала, а потом поглядела на учителя хитренько и говорит: а все ли так было, как в сказании? Ну, подвиг духа и такое прочее? Профессор опять умничать принимается – дескать, сказания нельзя считать серьезным историческим источником, но они дают представление о нравах. А Хлоя ему – а может, все проще? Воды, говорит, у них к этому моменту выходило по глотку в день на человека, будь он хоть какой начальник, возили-то ее издалека, лошади падали… Ой, не верится мне, чтоб вельможи согласились мучиться наравне с простолюдинами. Это она людей по себе мерит, маленькая еще, дурочка. Тем более сама сказала: для королевы однажды расстарались, привезли аж четыре бочки, ванну, значит, ей устроить.
Он помолчал, надеясь, что Тим выкажет заинтересованность: что же дальше? Раз уж начал… Но тот, полулежа в кресле, пялился в потолок.
– Небось, в доверие хотели втереться, как же ж без этого? А она возьми да разгневайся – дескать, войско от жажды умирает, а вы, шаркуны придворные, этакое удумали. Уж не знаю, что она с ними сотворила, может, про такое у них и не пишут, а если пишут – детям читать не позволяют, – Лео фыркнул, – но что слово свое сдержала, Хлоя уверена. Да если это и сказка – правильная сказка, а?
– Сказка, – Тим дернул плечом, выказывая презрение. – Только в сказках люди свое слово и держат. Поучиться бы у них твоей сказочнице.
Лео напрягся.
– Говори яснее.
– Обещала, что больше не придет. Все равно только начнешь о ней забывать – а она тут как тут.
– Когда это она обещала? И почему?
– А это важно? Я был бы рад, если бы и ты пообещал. И сдержал слово.
В книжках пишут – когда человек в бешенстве, у него глаза темнеют. У Тима – посветлели до жуткой колдовской голубизны. И Лео понял – как тут не понять: перед ним враг. Точнее, Тим видит в нем врага. Ну что ж, война – не самый плохой способ расшевелить того, в ком сидит бунтовщик.
– Мне это ни к чему. И собеседник ты что надо – редко перебиваешь. Ненавижу, когда меня перебивают.
– Таких, как ты, не перебивать – убивать надо, – сказал Тим. Сказал спокойно, как о деле решенном.
«Попробуй», – хотел ответить Лео, но слова застыли на губах – а мальчишка всего лишь скользнул взглядом по его лицу. Лед. Он сам – лед. Не потому ли ему всегда холодно?
Меньше всего сейчас хотелось видеть Хлою – порадовать-то ее нечем. Но Хлоя уже поджидала в смежной комнате, той, что вроде как общая гостиная. Приложила палец к губам, просочилась в его комнату.
– Я думал, ты совершенствуешься в игре на пианино под бдительным присмотром тетушки, – недовольно проворчал Лео, укладываясь на короткий диванчик и водружая ноги на подлокотник.
– Я совершенствуюсь в подслушивании. Без всякого руководства, – серьезно ответила Хлоя, – ну не учат этому принцесс, не учат, приходится самостоятельно… хотя пользы от умения слышать якобы ненужное определенно больше, чем от умения извлекать якобы нужные звуки из ерундовины с клавишами.
– Ну и? Все слышала? – он не стал скрывать досаду.
– Да не в том беда, что слышала, а в том, что подумала, – Хлоя опустилась на пол рядом с диваном, спиной к Лео. – Знаешь, Тим имеет право нас ненавидеть. И не только нас, а всех… да хоть весь мир.
– И какой толк ненавидеть? Жить-то с этим как?
– А ты не замечаешь, что он будто неживой? – девчонка обхватила себя руками, спрятала пальцы под мышки. – Стыдно признаваться, но он мне не нравится. Кожа серая, волосы как войлок, глаза…
– Чего сразу стыдно? Он тоже к тебе любовью не пылает… – Лео осекся: легкий тон не давался.
– Я, пока там сидела, попробовала представить, каково было бы мне на вашем месте. Ну, если бы я вот так же оказалась у вас.
– Лучше не представляй. Ты ведь девчонка. Маленькая девчонка.
– И что?
– Маленькая, но неглупая. Так что все ты поняла. А если чего и не поняла, значит оно тебе и не нужно. Выбрасывай эту ерундистику из головы и отправляйся на свои танцы.
– Пойдем со мной, а? Мне там ску-учно! – Хлоя, не вставая, обернулась, состроила жалобную мордашку.
– Ишь чего захотела! Может, еще и плясать заставишь? Я устал… и вообще, через полчаса Берт придет, а я не выучил ничего из того, что он велел. Он и так уже на меня зол. Может, словарь ему подсунуть, раскрытый на слове «милосердие»?
– Вот же ж ты… – девчонка проглотила последнее слово, насупилась.
– Кто? – с угрозой спросил он. – Предатель?
– Ну, я… – она смешалась. – Я ж совсем не о том. И вообще, я раньше этим словом только в шутку и пользовалась. И да, даже Волка, бывало, предателем обзывала.
– С ума сойти, даже Волка! – ему захотелось выплеснуть на нее одну весь яд, который по справедливости надо было разделить между двумя. – Шути над своим плясуном, а я как-нибудь обойдусь.
– Может, ты и без меня обойдешься?
И надменная, и беззащитная – когда она становилась такой, он готов был уступать. Но только не в этот раз.
Хлоя взметнулась, кинулась к двери, споткнулась на ровном месте.
«Дурная примета, – подумалось ему. – Чушь какая!» И все-таки что-то не давало покоя, и он слепо замер, глядя в книгу, и принялся копаться в памяти, извлекая из нее дедовы поучения. «Когда нет никаких препон, но ты спотыкаешься, остановись и подумай – а действительно ли тебе надо идти?» – вроде так. И тогда иной раз тошно становилось от пустопорожних умствований – сам-то дед знает, как их к делу применить? жаль, у старших такое спрашивать не принято… а так приятно было бы подловить старого надоеду – и позлорадствовать. А теперь-то почему он все это вспоминает к месту и не к месту? Тоска по дому, других объяснений нет. Надо ли девчонке идти на урок танцев? – ха, отличный вопрос! Она эти уроки терпеть не может, но кто ж ей разрешит не ходить? «Приметы какие-то… За какую бы мыслишку ни уцепиться, лишь бы эти их глаголы не долбить, так? А что, похоже на правду…»
…Все-таки что-то стряслось. Иначе никто не приперся бы среди ночи… Нет, не показалось: в дверь стучат, деликатно, но настойчиво. Да чтоб их всех!
Книжка плюхнулась на пол. Ночь? Еще и не смеркалось! Если так и дальше пойдет, он их язык не то что за год – за десять не одолеет.
Берт сразу все понял, покачал головой и выдал длинную фразу, сильнее обычного напирая на «р». Лео понял только одно слово – «ребенок». Ну, и общий смысл был ясен.
– Можешь не переводить, – с царственным великодушием разрешил Лео.
– А я и не собирался, – в тон ему ответил учитель словесности и, усевшись в кресло, вытянул длинные ноги. – Надеюсь, главное ты и так понял. Безответственный ребенок.
– Про ребенка понял, про безответственного – догадался.
– Ай-ай-ай, – по-старушечьи застонал Берт, – все еще хуже, чем я думал.
Они давно – почти сразу – перешли на «ты». Лео не раз ловил себя на мысли, что в окружении белокожих местных их можно принять за братьев. Хотя если бы Берт оказался рядом с его настоящими братьями, в нем любой и каждый мгновенно разглядел бы чужака: черты лица резкие, нос с горбинкой, глаза круглые, как у совы. Но говорить с ним на занятиях, а лучше – трепаться о том о сем в редкие минуты досуга было куда интереснее, чем с любым из братьев… нет, со всеми с ними вместе взятыми. Ни один из них на его памяти книгу в руки не брал: чтение – занятие для мелюзги, женщин и бездельников. Ни один из них не мечтал совершить что-нибудь такое, чтобы все восхитились и заговорили… или, наоборот, потеряли дар речи от восхищения. Нет, им вполне хватало внимания соседей, завистливого и заискивающего, – старший получил место писаря в канцелярии градоначальника, а третий брат стал помощником нотариуса.
Он всегда ставил полководцев выше ученых. Но Берт вызывал у него куда большее уважение, чем Рик. Индюк был годен разве что для того, чтобы кое-кому не скучать за ужином: в ответ на подначки принимался читать мораль, а стоило скопировать его манеру поведения – оскорблялся и замолкал, всем своим видом показывая: негоже взрослому мужчине слушать болтовню мальчишки. Пресная, конечно, добавка к основным блюдам, но хоть какая-то, спасибо и на том. А вот Берт мог достойно ответить на любой выпад. И не только на словах. Фехтовал он куда лучше, чем Хлоя, – это выяснилось как-то вдруг. И с тех пор они частенько коротали вечера втроем в зале при оружейке. Берт говорил Хлое «ты» так же естественно, как и ему, Лео, и называл ее по имени, ничего не прибавляя. И это обращение было куда уместнее, чем церемонное «ваше высочество» – прочие учителя иного себе не позволяли, да и «балбес с гонором» и «безответственный ребенок» – не самая дурацкая замена «господину Лео».
– Знаешь что, дитя мое, – вымолвил Берт, пощипывая себя за ухо, это помогало ему сосредотачиваться, – ты мне надоел. Я, закосневший в человеколюбии и всепонимании, не терплю лишь одного – пренебрежительного отношения к своей персоне. Именно его ты и демонстрируешь, – он щелкнул пальцами перед носом Лео, – и всячески подчеркиваешь. Пожалуй, я от тебя откажусь, отступлюсь, отрекусь, и со слезами и стенаниями вычеркну твое имя, о позор учителя, из своей личной истории.
Шутка в духе Берта, этакая легонькая игра словами. Что ж за день такой сегодня – ни один из тех, кто может, сам о том не подозревая, его ранить, не упустил такой возможности? С Тимом все понятно, что думает, то и сказал. Но почему ни Хлоя, ни Берт подумать не потрудились?
– Отрекись и вычеркни.
Как там девчонка сказала? Тим имеет право ненавидеть? А он, Лео? Он что, должен терпеть от всех и каждого? Имеет он право хотя бы не прощать?
Кажется, Берт сразу все понял. Но ответить не успел: поблизости грохнуло так, что пол содрогнулся.
– Чокнутый ублюдок! – Лео кинулся к двери в гостиную.

[Цинни]

«Вы не находите, раньше в нашем доме было слишком спокойно?»
Этот вопрос задал за ужином дядя… когда? вроде позавчера.
«И скучно», – подхватила она.
«И скучно, – согласился дядя. – Слишком скучно».
Она представить себе не могла этот дом без Лео. Рядом с ней когда-то не было Лео – да неужели?! И не так уж важно, что иногда он становится просто невыносимым – если верить книгам, идеальных братьев не существует. Она его все равно любит, а когда он раздражен или расстроен – так просто до слез! А сегодня… это точно Тим виноват.
Жутко и совестно вспоминать, но когда такое случилось в прошлый раз, она подумала: плохо, что Тим не умер, тогда для них для всех многое осталось бы позади.
Нет, не осталось бы. Лео не из тех, кто прощает себя, не задумываясь. Виду старается не подавать, но переживает. Он и тоску по дому скрывает. Просто иногда как будто бы задумывается – нехорошо так задумывается, и она уже знает: в эти моменты лучше к нему не лезть. Пересилит себя и станет прежним. Не надо ему мешать – он сам.
Он не такой, как Тим. Лео злюка, но не злой. Но разве это причина желать Тиму смерти – просто потому, что он «не такой»? При одном взгляде на него у нее портится настроение, да и у Лео, наверное, тоже. Даже думать о том, что под одной крышей с тобой живет тот, кто люто тебя ненавидит, противно. И все-таки… Сколько капризов избалованной больной принцессы вытерпела няня? А выругала только один раз: когда она, Хлоя, запустила учебником в досадившего ей учителя и в сердцах выдала: «Чтоб ты сдох!» Нельзя желать человеку смерти – ни на словах, ни мысленно. «Она слышит», – так сказала няня.
А рядом с Тимом она уже стояла. И, может быть, не раз. Еще на корабле Хлоя узнала – Тима истязали. Не просто наказывали, не просто были с ним жестоки – истязали. Именно так сказал доктор, она сперва и не поняла, о чем это он, и тетушка не поняла, но доктор пояснил: на его теле многочисленные шрамы от ран, в том числе серьезных, и следы ожогов. «Диву даюсь, как он выжил», – когда дядя Мик произнес эти слова, она едва не выдала себя… а впрочем, они ведь знали, что она подслушивает. Но почему-то не изобличили и не пристыдили.
Выжил. А она желает ему смерти. Тому, о ком еще недавно тревожилась до дрожи. И до сих пор о подлых своих мыслях никому ни слова, ни полсловечка – даже старшему, от которого у нее нет тайн. Может, сегодня и сказала бы. И уж наверняка пояснила бы, почему Тим имеет право ненавидеть. Но Лео, раздраконенный, не настроен был слушать.
Старший неведомо как забрал ее страхи – даже паническую боязнь оставаться один на один с темнотой, самый давний, самый глубокий страх, который, кажется, был с ней всегда. А уж путешествие на крышу теперь вспоминалось, как забавное приключение… увы, повторить не удастся, надо придумать что-нибудь новенькое… лишь бы дядя потом слово сдержал и все рассказал.
И наказание не тяготило – радовало: учиться вместе с Лео было здорово, а его проделки и каверзы потешали не только ее, но и учителей… вроде бы всех без исключения, учитель истории – и тот на одобрительно прогнусавил: «Господину Лео не хватает такта, да и его манеры оставляют желать много лучшего, но он будет иметь успех в свете. Он чрезвычайно умен, мыслит оригинально и не боится это демонстрировать. Необычное привлекает». Придуманный дядюшкой график – никакой праздности – и тот пошел во благо: с давних пор для того чтобы уснуть, ей приходилось принимать порошки и пилюли доктора Мунка и отвары, приготовленные тетушкой Фло. Теперь она усыпала мгновенно. И, наверное, сладко спала бы до той минуты, пока тетушка Мэй, осторожно трогая ее за плечо, не шептала бы свое обычное: «Ваше высочество, утро». И она отвечала бы: «Ненавижу утро», – но послушно вставала бы, отправлялась умываться, безропотно позволяла бы себя одеть и причесать и отправлялась бы на занятия, попутно успев окончательно проснуться – и порадоваться наступившему дню.
Если не было бы Тима.
Тим принес новый страх. Тим снился ей. Не единожды и не дважды, но всякий раз по-новому. И каждый сон помнился, и каждый был кошмарнее прежнего. Снилось, что он уморил себя голодом и жаждой, но каким-то чудом прикидывается живым и, притаившись в галерее рядом со столовой, под картиной с изображением рыцаря в колдовском лесу (как пугала ее эта картина еще совсем недавно!) поджидает… кого? она не успевала понять – ее будил холод, странный, нереальный… потусторонний холод. Снилось, что его подняли на борт мертвым – и потеряли, и она чувствует – он бродит где-то рядом, мертвый, но жаждущий крови. Снилось, что его убили уже давно – была кровь, много крови, его собственной. И она, Хлоя, почему-то оказалась там, в каком-то подземелье, и перепачкалась, и бежала, оставляя за собой кровавые следы, искала выход – и не находила.
Сидя на верхней ступеньке лестницы (Волк подошел неслышно, улегся сзади…м-м-м, чем не спинка кресла?), она сосредоточенно обгрызала ногти, один за другим. В голове крутились слова из старинной баллады: «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…» В балладе все закончилось жутковато: отчаянная дева, странствующая в поисках похищенного возлюбленного, одолела и чародейку-змею, и вожака оборотней, вошла в логово короля-дракона – и с той поры никто ее не видел. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»
А ведь и вправду стоит посмотреть. Хотя бы ради Лео.
И вместо того чтобы спуститься в танцевальную залу, она вернулась к дверям покоев Лео и Тима. За той дверью, что слева, ее ждет друг, раздосадованный… нет, обозленный, но он не прогонит. Ждет ведь. И в конце концов поймет. За той, что справа, – ее новый кошмар. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»
Жестом приказав Волку оставаться на месте, она толкнула дверь в комнату Тима.
Он сидел у стола и сосредоточенно что-то мастерил. Настолько сосредоточенно, что, казалось, и не заметил незваную гостью. Она знала – и услышал, и увидел. Но проявлять к ней хоть малейшее внимание – ниже его достоинства.
– Над чем колдуешь? – бархатным голосочком затянула она, приближаясь кошачьим шагом. – Я не буду мешать, только погля… – и, еще не договорив, поняла, что невольно обманула: просто обязана помешать! Даже если бы доктор Мунк не давал ей по три урока в неделю (принцессе полагалось знать и уметь не меньше, чем сестре милосердия, – так повелось еще с позапрошлой Восточной войны, когда ее прабабка с обеими дочерями пошла работать в главный столичный госпиталь), ланцет она наверняка узнала бы. Мальчишка даже под ее пристальным взглядом не прервал своего занятия: узкими полосками кожи, срезанной, кажется, с обложки какой-то из книг, он оплетал ланцет от середины, и получалось довольно-таки ловко. У Хлои руки затряслись бы, если бы на нее так вызывающе таращились, а ему хоть бы что. И даже дверь не запер. Впрочем, и она не постучала…
– На кого ножичек готовишь? – голос дрогнул – ну да и ладно, все равно ничего хорошего он о ней думать не думает. Да и не ответит – с чего бы вдруг?
– На того, до кого дотянусь, – он весело фыркнул.
– Ах, какой грозный! – ей удалось скопировать его тон. Верно, только так и надо с ним говорить – чтобы он чувствовал: его ни капельки не боятся. – Если бы ты и вправду что-то замыслил, прятался бы. А так – только, небось, и ждешь, чтобы эту штуковину у тебя отобрали. Вроде как и герой, и…
– Ты позволяешь себе врываться без стука, а я должен в угол забиваться и прикидываться крысой? – Он продолжал работу. Как не позавидовать такой выдержке. У нее-то у самой пальцы холодеют от дурного предчувствия.
– Уверен, что сумеешь? Правда сумеешь подойти и ударить человека? Мы все здесь отнюдь не беззащитны, да и не оружие это вовсе – разве что оцарапать… и не в том дело вообще. Духу-то хватит – в живого человека?..
Она не успела ничего понять, не то что испугаться: он положил левую руку ладонью вниз на стол, в правой вертикально – ланцет. Короткий замах – и ланцет вошел в руку на всю длину лезвия. Хлоя не смогла заставить себя посмотреть ему в лицо – и не сводила взгляда с его рук: он выдернул ланцет из раны и, как ни в чем не бывало, снова взялся за кончик ремешка. Словно и не замечая, что и лезвие, и оплетка в крови, на стол кровь стекает… много… Не как во сне, но… Запястья у мальчишки узкие, пальцы тонкие и длинные – и не скажешь, что силен.
Хлоя вдруг вспомнила, как совсем маленькой – лет шести, не больше, – вместе с дедом впервые оказалась в театре на премьере, как он говорил, исторической драмы. В театре было красиво – разноцветные огни, нарядные кавалеры и дамы, кресла, обитые пунцовым велюром, королевская ложа, украшенная пурпурными цветами. И скучно, хотя актеры, наверное, очень старались – страдальчески вскрикивали, падали на колени, бросались друг на друга с мечами, вонзали в себя кинжалы, по камзолам и курткам разливалось красное. И всякий, ну всякий раз многословно объясняли, почему поступают так, а не иначе. «Как вам понравился спектакль?» – с той серьезностью, с которой взрослые обычно обращаются к детям, рассчитывая на забавный ответ, обратился к ней дед на обратном пути. «Было смешно», – честно призналась Хлоя.
И только сейчас внезапно поняла, почему – смешно, а не страшно. Если бы все происходило в тишине, она, наверное, задохнулась бы от ужаса, и бутафорской крови не понадобилось бы. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»
Она шагнула вперед, попыталась отобрать ланцет – и ей почти удалось. Почти. Острие чиркнуло по ладони, Хлоя ойкнула. Мальчишка перехватил ее руки, мгновение спустя проклятая железяка брякнула об пол, а еще через мгновение Хлоя отлетела в сторону, попутно что-то перевернув, – грохот был такой, как будто бы это… да не как будто бы, точно – стол, она нашарила ножку, о которую только что приложилась ребрами. Выше виска жжет, перед глазами расплываются серо-зеленые круги… и что-то темное. Проморгалась, правый глаз видит, перед левым – влажная пелена. Недолго думая, утерлась рукавом – так и есть, кровь. И снова набегает.
Она выругалась в голос. И требовательно протянула руку:
– Подними и отдай мне. Это ведь не твое. Ты еще и ворюга, да? Воспользовался тем, что пожилой человек неважно видит без очков и порой бывает рассеянным, – и стащил у него инструмент? Потрясающе благородно… так отплатить за помощь… – Переждала приступ дурноты и заключила: – Отдашь – об этом никто не узнает. Кроме Лео.
– Как же, не узнает, – она едва узнала голос Тима.
Неужто струсил?!
– Быстрее!
– Ваше высочество… – Откуда здесь взялся господин Мунк?.. Ах, да, время визита. Очень кстати, доктор, очень кстати. Сознание ускользало.
– Хлоя! – И старший тут как тут, как же иначе. Даже если бы грохот не услышал – узнал бы. Он же… он рядом, всегда. Тим…
Она порывается снова утереть лицо, Лео удерживает.
– Не впускай Волка.
– А что так? Ну, сожрет этого идиота – велика ли печаль? Мы тебе нового найдем в каком-нибудь ярмарочном балагане.
– Лео!
– Да не переживай ты, Волчара – зверюга брезгливый.
– Ваше высочество, прошу прощения… э-э-э… рану следует… э-э-э… зашить, – доктор явно волнуется и с трудом находит самые простые слова, – и как можно быстрее, но мне… э-э-э… нечем обезболить. Нужно срочно послать ко мне… или, возможно, у госпожи Фло найдется… э-э-э…
– Ничего не нужно, – а вот Тим будто бы только и делает, что раздает указания направо-налево, запросто переходя с одного языка на другой. – Все прочее у вас при себе?
– Господин Тим, я попросил бы… э-э-э…
– Я попросил бы вас не спорить, – срезает его мальчишка, делая ударение на слове «я», – иначе придется обойтись без вас. Идите сюда… А ты не мельтеши. И приятелю своему четвероногому скажи, чтобы отошел в сторонку и притворился, что его здесь нет и не было.
Это он кому? Лео? Волку? Ну да, конечно. Наверное, настоящие самоубийцы – они такие.
– Что собираешься делать? – Лео далеко не спокоен. Но и – вот удивительно! – не в гневе.
– Увидишь. Не дергайся, прикончить меня всегда успеешь.
Хлоя все слышала отчетливо, но как будто бы сквозь мягкий кокон. Кожу на лице неприятно стягивало – ну да, кровь, что натекла из раны, начала запекаться. А тут еще Тим ухватил ее за локти, заставляя подняться. У него рука тоже кровит… как не вспомнить давешний сон?
Он усадил ее на кровать, сам сел рядом.
– Мне нужно видеть твои глаза, – тихо, просительно.
Чего-о?! Не он ли отворачивался, едва встречаясь с ее взглядом? Не он ли как-то раз дал понять, что это верх невоспитанности – таращиться на человека?
– Пожалуйста, Хлоя, посмотри на меня.
Она вскинула голову – просто от удивления: он назвал ее по имени? Он сказал «пожалуйста»? И не смогла отвести взгляд – впервые она видела, как темно-серые глаза за считаные секунды делаются голубыми, кажется, еще пара мгновений – и станут прозрачными.
– Теперь закрывай. И сиди спокойно. Тебе не будет больно, ни сейчас, ни потом, когда все закончится.
Но ей хотелось смотреть, пусть даже то, что она видела, походило на очередной кошмар – Лео, неподвижный, будто окаменевший, подпирал спиной дверь – вылитый страж тайных покоев из сказки, которую принято рассказывать в сумерках, доктор неслышно раскладывал на застеленной белой салфеткой прикроватной тумбочке инструменты, Тим провел раненой ладонью по ее ладони, которой она утирала кровь, – отвратительный запах почему-то ощущался все острее, а ведь пора уже было к нему притерпеться, – и простер руки над ее головой.
– Что чувствуешь?
– Как будто бы холодок… – Она заговорила на своем родном языке, но он шепнул:
– Я сейчас тебя не слышу.
И она поняла, перешла на его язык:
– Словно легкий морозец пощипывает. Знаешь, тетушка Фло готовит бальзам, чтобы волосы лучше росли, от него вот так же кожу покалывает… приятно. От мороза тоже становится тепло, ты ведь понимаешь? – Почему-то она была уверена: Тиму легче, когда она не отвечает односложно, а рассказывает о том, что с ней происходит.
Легче – что? Что он вообще делает?
– Господин Мунк, вы готовы? – не дал ей погрязнуть в сомнениях Тим.
– Но вы уверены… – отчаянно коверкая слова, выдавливает доктор.
– Да.
– И сколько будет длиться… э-э-э… эффект?
– Столько, сколько вам понадобится.
– Ваше высочество, вы чувствуете… вот, я дотрагиваюсь?
– Нет. И я не боюсь, правда-правда. И Тим не боится, так ведь, Тим?
– Так.
– Но я не понимаю, как вы… как вам это удается. С научной точки зрения…
– Я ничего не смогу объяснить. Так что вам придется просто мне довериться.
Уж не почудилась ли ей в голосе Тима печаль? «И все-таки однажды тебе придется объяснить. Мне», – задорно думает она.
– Ваше высочество, голова не кружится?
– Немного, – она скосила глаза на Тима, – от этаких-то впечатлений.
– В таком случае мне придется попросить госпожу Фло присмотреть за вами… Вот и все. Теперь покажите руку.
М-да, и плохое зрение не помеха, когда речь идет о долге.
– Сначала осмотрите рану Тима. А это… – Хлоя небрежно оглядела порез на ладони, – а с этим и Лео справится.
– Но…
– Доктор, я прошу, – просьба, равносильная приказу, – самое неотразимое оружие особы королевской крови, эту мудрость (а быть может, ловкий трюк) она усвоила еще в дедушкином дворце. Что бы это ни было, действовало оно безотказно.
– И как это вас угораздило? – доктор покачал головой. – Не иначе как вы сами… – И, обрабатывая рану, продолжал что-то невнятно бормотать.
Хлоя подумала: он сейчас похож на деревенского знахаря, которому надо во что бы то ни стало убедить пациента: врачевание невозможно, если не знаешь заветных слов. Полчаса назад она посмеялась бы над таким сравнением, но не теперь.
– Распрямите пальцы, мне неудобно накладывать повязку… – ворчливо начал господин Мунк – и осекся. – Дьявол знает, что это такое!
Оказывается, доктор умеет ругаться? Вот это открытие! В обморок, что ли, грохнуться напоказ? Нет, тогда запрут в покоях, надолго…
– Почему, почему, я спрашиваю вас, нарушено кровообращение? Это не может связано с травмой. Вторая… со второй то же самое?.. Омертвение тканей… до этого к счастью, не дошло, но… Я спросил бы вас, знаете ли вы, чем рискуете, однако я не вполне уверен…
Хлоя схватила Тима за руки. Пальцы у него ледяные и неестественно белые, будто бы обмороженные… там, где нет запекшейся крови. Казалось, попробуй их разогнуть – сломаются в суставах, как стеклянные.
– Это все твоя ворожба, да? Кто ты такой?
– Никто. У меня и имени-то нет, только кличка, – он мрачно усмехнулся. Добрый волшебник исчез. Рядом с ней снова сидел враг. Но она по-прежнему держала его за руки, и он не отстранялся. Пальцы понемногу теплели.
– Ты вообще человек? – продолжала настаивать она.
– Нет. Разве мы для вас люди? Вы для нас – точно нет.
– Прошу прощения, что вынужден вмешаться, – с твердостью, наверняка стоившей ему немалых усилий, проговорил доктор. – Должен вас предупредить: я обязан сообщить обо всем произошедшем его высочеству.
– Разве случилось что-то, ради чего стоило бы беспокоить дядюшку? – Хлоя попробовала скорчить умильную мордашку, но по глазам доктора поняла: добилась прямо противоположного. Ее гримасами сейчас только людей пугать. Сперва умыться надо было! – Я случайно упала… не в первый ведь раз! Вы же знаете, доктор…
– Ваше высочество, позволю заметить, я, к счастью, медик и, к несчастью, далеко не юный, – ну вот, теперь он еще и обиделся, – и по характеру травмы о многом могу сказать. И у вас, и у господина Тима я исключаю травмы по неосторожности. Равно как и то, что мой инструмент – это ведь мой ланцет, верно, господин Тим? – выпал из саквояжа сам собою. Потрудитесь поднять мой инструмент и передать мне.
Тим – вот это неожиданность! – повиновался: осторожно отвел руки Хлои, неловко ухватил ланцет и протянул доктору – оплетенной рукоятью вперед.
– Я не снимаю с себя вины за недосмотр, и его высочество об этом, можете не сомневаться, услышит. Однако я пребываю в уверенности, что столь существенные проступки не должны оставаться безнаказанными. Полагаю, его высочество придерживается аналогичной точки зрения. – Доктор церемонно поклонился Хлое и Тиму, потом – Лео и Берту. На поклон ответил один только Берт.
– Да, сегодня нам точно будет не до уроков, – вслед доктору недобро выдохнул Лео. Где только терпение взял, чтобы так долго молчать?
– Ой, а меня учитель, наверное, потерял, – запоздало обеспокоилась Хлоя.
Лео со значением кивнул Берту. Тот энергично потер переносицу, всмотрелся в каждого из троих по очереди, как бы пытаясь что-то развидеть. Особенно долго задержал взгляд на Тиме, тот даже поежился. «Не любит, ох, не любит он такие взгляды!» – мстительно подумала Хлоя.
– Вы двое – форменное наказание для учителей, – пожаловался неведомо кому Берт, – но когда к вам прибавится этот третий, – он указал глазами на Тима, – я, с разрешения его высочества, воздержусь от визитов под сей гостеприимный кров. Или нет… дайте подумать… Нет, я предложу взять для вас другого наставника – есть у меня в университете давний оппонент, его не так жалко, как всех прочих. А сам буду учить одного Тима. Интуиция подсказывает: мои усилия не пропадут даром.
– Тоже мне наставник! – Лео нахмурился.
– Мне сложно уразуметь, почему я должен вам помогать, но так уж и быть, господина танцмейстера умаслю, – подергал себя за ухо, – и его высочеству постараюсь преподнести события в максимально выгодном для вас свете.
– А вот этого не надо. Его высочеству, – видно было, Лео давится этими словами, – я сам скажу все, что надо. Ты коллегам своим растолкуй, что и нынче, и завтра нам не до них. Да так растолкуй, чтобы ни один дурного не заподозрил. Осилишь?
– Ну ты нагле-ец! – одобрительно протянул Берт. – Однако и я себя не на полке с манускриптами нашел, и моя доброта и покладистость имеют цену. Даешь слово, что будешь выполнять все мои задания?
– Да как ты не поймешь, мне сейчас не до…
– Повторяю вопрос: даешь слово?
– Да! Все демоны с тобой! – взорвался Лео. – Хлоя, идем, пока сюда всякие не понабежали…
Поздно. На пороге девчонку перехватили обе сороки, загомонили, засуетились.
Убедившись, что о ней есть кому позаботиться, Лео улизнул.

[Цинни]

В двух шагах от хозяйского кабинета нос к носу столкнулся с выходящим доктором. Тот ободряюще улыбнулся. Лео демонстративно скривился, и, глядя вслед спускающемуся по лестнице старику, подумал – шваркнуть бы что-нибудь тяжелое в эту уродскую лысину!.. Или хотя бы треснуть как следует кулаком по этой гладенькой дверке, чтоб гул пошел из конца в конец коридора. Но он пришел просителем и должен выказать терпение, столь милое сердцу господина министра. И благо, если только терпение…
– Я был уверен, что ты придешь. – Хозяин выглядел утомленным. – Как Хлоя? Впрочем, не отвечай. Было бы плохо, ты бы ее не оставил. Садись.
Лео остался у порога.
– Пощадите его, – четко выговорил он.
– Я не ослышался? – тон, которым был задан этот вопрос, не оставлял никакой надежды на снисхождение. – Да, формально ланцет – не оружие. Но им можно воспользоваться как оружием. И не заблуждайся – этот мальчик наверняка имеет представление о том, куда нужно ударить, чтобы убить. Тебе только кажется, что ты многое о нем знаешь. Он ранил Хлою. Можешь ли ты утверждать, что у него не было намерения ее убить?
– Могу, – Лео отчаянно уцепился за подсказку. – Если бы хотел убить, не кинулся бы ей помогать. И вообще, он не против вас вооружался, а против меня, он только сегодня…
– Замолчи! – повысил голос министр. – Замолчи, если не хочешь оказать ему дурную услугу. То, что он готовился убить тебя, – основание для прощения? Или, может быть, твоя ложь его спасет? – Он был по-настоящему зол, тут и гадать нечего. – И да, ответь мне: какое наказание по вашим законам грозит тому, кто пролил кровь представителя правящего дома?
Лео показалось, что его ударили под дых. Глупец, какой же глупец! Он думал только о том, что любящий дядюшка не оставит безнаказанным проступок Тима, на этот раз и вправду нешуточный, и даже не вспомнил, что Хлоя – внучка короля и племянница короля.
Он опустился на колени, коснулся лбом пола.
– Не можете пощадить – разделите наказание между ним и мной. Я не уследил. И из-за меня Хлоя оказывалась в опасности, и…
– Довольно, – отрывисто произнес хозяин. – Ты понес наказание, соизмеримое с твоими провинностями. Ты не злоумышлял против принцессы. Более того, ты по доброй воле возложил на себя ответственность за ее выходки. Встань. И ни перед кем никогда не преклоняй колен. Любые слова ты должен выслушивать с гордо поднятой головой. Тебе ведь и самому так проще, верно?
Лео поднялся, распрямился, поглядел на министра в упор. Так обычно смотрит Хлоя…
– В этот раз ты бессилен повлиять на что бы то ни было. – Хозяин встал, прошелся по кабинету, остановился напротив Лео. – Поверь мне, он сам сумеет ответить и за свои действия, и за свои намерения.
– Что с ним будет?
– Ты не ответил мне, когда я спросил, как наказывают за подобное у вас. И я тебе не отвечу. Скажу одно: мстить не буду, поступлю по справедливости. Все, больше ни слова. Ступай.
Он добрел до своей комнаты. Но не вошел – заглянул к Тиму. В комнате не было ни души. Впервые – ни души.
Он круто развернулся и кинулся к Хлое.
Тетушка Мэй, или младшая камеристка, – так звали старшую по возрасту сороку – порскнула в сторону. Лео давно по достоинству оценил ее понятливость и не смущался при ней говорить с Хлоей – все равно тетка понимает разве что пару слов, которым он сам ее и научил смеха ради. Правда, сейчас было не до смеха.
– Его убить мало, – с порога заявил Лео.
– Тим ни в чем не виноват, – невнятно выговорила Хлоя, не отрываясь от книги. Она сидела в кресле в окружении подушек, на полу по обе стороны возлежали Волк и Собака. Девчонку переодели, умыли, на голове соорудили что-то вроде тюрбана – наверняка чтобы не шокировать госпожу Ханну…
– Я про твоего дядю!
Хлоя вскинулась:
– Моего дядю нельзя, он принц. В перспективе вообще наследник престола, если однажды его величество по ошибке встанет с правой ноги. За эту ошибку история скажет ему спасибо.
Что-то она легкомысленно настроена. Неужели ей настолько плевать на Тима?
– Он считает, что имеет право казнить и миловать! – заорал Лео. Сорока испуганно застрекотала из угла, но осталась на месте. Собаки дружно повернули головы и осуждающе вздохнули. – Ты можешь спасти этого негодяя, отвечай!
Хлоя закрыла лицо руками. Ее плечи вздрагивали.

[Цинни]

Глава 10
«Уверен, что сумеешь?» – спросила девчонка. Наверняка где-то услыхала или вычитала, что отважиться на такое нелегко. А он смотрел на ее шею, тощую, с тонкой, очень бледной кожей. Смотрел и примеривался. Вскрыть артерию – проще простого. Зажать маленькой твари рот, чтобы она не смогла позвать на помощь, – ничего сложного, силенок у нее маловато, не вывернется. И времени, пока она будет умирать, хватит на то, чтобы произнести все необходимые слова. Пара дней веселья обитателям этого дома обеспечена – паника, вроде бы беспричинная, но неизбывная, будет гнать их долой, а кто не сбежит – у того и сердчишко может не выдержать…
Но есть ли смысл?
Он пытался думать только об одном: достаточно ли тяжел будет для них этот удар? или правильнее убить предателя-соплеменника? или седовласого – главного виновника их позора? Единственный шанс надо использовать правильно. А изнутри жгло: «Ты не сможешь. Даже она видит, что не сможешь. Сдохнуть как человек – и то не сможешь».
Человек уничтожает нелюдей недрогнувшей рукой. Предатель – нелюдь. Враг – нелюдь. Видеть в нелюдях людей может только нелюдь. Отец требовал, чтобы он повторял эти слова громко и четко. Сбивал его с ног и приказывал: «Встань и скажи». Он вставал и говорил. Десятки раз. Но когда пришло время доказать на деле, что он человек, – дрогнул, отшатнулся. Ослушался. И тогда отец направил его руку – резко, рывком, так, что он упал – и почувствовал под собой бьющееся в конвульсиях тело. «В следующий раз – сам. Отныне – только сам», – услышал он голос отца, звучащий как будто бы издалека, с немыслимой высоты.
В следующий раз он не подчинился, не смог подчиниться, снова не смог – и навсегда утратил последние крупицы отцовской милости.
Ему ведь до дрожи омерзительна эта девчонка – так почему и в ней он видит человека?.. Она враг. Враг – не человек. Надо повторять и повторять, так учил отец. Она – не человек. И что ему до ее боли? А захотелось забрать всю, всю без остатка, – и ту, что невольно причинил он, и застарелую, которую прочитал в ее глазах. В раненую руку будто бы заноза размером с треклятый ланцет вонзилась, достаточно ухватить и покрепче сжать кулак – и он, вытащит, распылит… жаль, пальцы уже почти не гнутся. Но если бы доктор провозился еще минут пять… или хотя бы помолчал, что управился, все получилось бы! Девчонка сразу отстранилась, и он упустил то, что уже успело ранить и его. Он чувствовал что-то похожее на досаду. Все остальные чувства разом смолкли – и продолжали молчать, когда явился тощий востроносый парень, самый бесцветный из всех, кого он до сих пор видел, и сообщил, что его высочество приглашает господина Тима к себе в кабинет. «Приглашает… Может, у них тут и на плаху принято приглашать, а палач до последней секунды беседует с приговоренным о свежих городских новостях?» – отстраненно подумал он.
Впервые он покинул комнату. Когда его привезли, он был без сознания, да и потом всячески отдалял момент нежеланного знакомства с узилищем. Востроносый, будто давая ему возможность полюбоваться интерьерами и освоиться, шел неторопливо, останавливался, указывал то на картину во всю стену, то на крохотную вазочку на тумбе и комментировал: «Это вот из наших сказаний славный сюжетец – задумал бог войны, не иначе как со скуки, а может, и по вредности характера, одного племенного вождя проучить – дескать, тот в мирном быте погряз, оружьем не бряцает. Ну, задумал и задумал, да ничего лучше не измыслил, чем сманить всех пятерых дочерей того вождя к себе на гору…», «А эта вот поделочка вроде как из ваших краев, в том веке, говорят, одним славным рубакой была взята. У нас про него такие истории рассказывают – обхохочешься. Вроде как не только вазочку он на память о походе привез, а еще и девицу красоты неописуемой…»
Все понятно, унизить хочет. Велели ему или сам выслужиться решил? Да не все ли равно! Главное – виду не подать, что ему удалось тебя задеть.
– Вот, поглядите, – прислужник хозяина застыл перед очередной картиной, – это наш легендарный фрегат «Копье драконоборца». В Третью Восточную войну…
– У вас так принято? Хозяин ждет, а тот, кого он ждет, неторопливо прогуливается и разглядывает всякие… всякую… – все-таки ему не удалось сохранить драгоценное спокойствие.
– Сразу сказали бы, что равнодушны к искусству, – бесцветный весьма натурально изобразил печаль. – Ну что ж, пойдемте.
Верно говорит отец: дикари научились выглядеть, как люди, но остались дикарями. Человек ударит, нелюдь будет отравлять словами.
Но против их ядовитых слов у него есть проверенное средство – молчание.
Министр-принц сидел за столом под портретом в рост человека. На портрете – еще один бесцветный, наверняка их нынешний правитель. Хотя что он может знать о здешних обычаях, если самые жуткие и правдоподобные россказни о белых дикарях не подтвердились? А ведь говорил не кто-нибудь, а человек из ведомства Стража Порядка. Никто из Стражей, каков бы ни был их ранг, не вправе лгать. Значит, кто-то вложил в его уста эту ложь? Вот о чем надо было спрашивать отца, давно, когда было еще можно…
– …Благодарю вас, Гарт, вы свободны. Тебе присесть не предлагаю, в данных обстоятельствах я не желаю быть любезным. – Оно и видно, впервые в его присутствии продолжает говорить на своем языке. – Я задам тебе несколько вопросов. Думаю, ты понимаешь, что от ответов зависит твоя судьба.
Выдерживая паузу, постучал пальцами по подлокотнику кресла. Отец тоже не торопится, когда обдумывает наказание за серьезный проступок… Мысли предателя! Обычный человек стоит выше нелюдя настолько же, насколько Младший Страж стоит выше обычного человека, а Высший Страж – выше Младшего…
– Ты готовился убить меня, верно? – Ударение на слове «меня». Подсказка? Он хочет услышать именно это? – Хлоя пострадала случайно?
Молчание не обескуражило министра. После очередной паузы, на этот раз совсем короткой, продолжил все тем же размеренным тоном:
– Я допускаю… нет, почти уверен, что у тебя не было четкого плана. Смятение – не лучший советчик. Ты великолепно владеешь собой, но ты далеко не спокоен. И твои намерения – наверняка секрет и для тебя самого. Так что первый вопрос снимаю. Что касается второго, настаиваю на ответе. Повторяю: Хлоя пострадала случайно? Если ты скажешь, что не желал ей зла, я оставлю твой жестокий поступок без последствий. Вообще без последствий, ты меня услышал? Даже если признаешься, что твоей целью был я. Да, следить за тобой будут. Чтобы ты еще чего-нибудь не натворил. Но это не наказание. Следить будут в любом случае. В том числе и для твоей безопасности.
На этот раз пауза была долгой. Первым снова заговорил бесцветный.
– Я дал тебе шанс. Ты им не воспользовался. Не хочешь лгать?
Очередная пауза была заполнена маршевым ритмом: министр отстукивал его до тех, казалось, пор, покуда не устал.
– Если тебе действительно претит ложь, почему же ты сделал исключение для нашего уважаемого доктора? Ты сказал ему, что можешь… как бы это поточнее сформулировать?.. пользоваться своими силами сколь угодно долго. Это ведь ложь? Как скоро началось бы то, что господин Мунк называет необратимыми процессами? Да и воровство не в родстве ли с ложью?
К нелюдям неприменима человеческая мораль, говорит отец. Так почему же ему стыдно? Чувство стыда ни с каким другим не спутаешь. Самое знакомое, самое омерзительное.
– Я не буду спрашивать о природе твоих способностей. Мне это известно. Стражи Дракона практикуют исключительно некромантию.
Насколько же много им известно?! Может быть, тот, кто отзывается на кличку Лео, прав – нужно искать предателей? Смешно: предатель изобличает предателей!
– Но тебя нельзя назвать некромантом. Ты не питаешься чужой болью, а забираешь ее. Неужели у тебя была возможность обучаться на стороне? Не верится. Или я чего-то не знаю и некроманты способны и на такое? Понимаю, я снова задал вопрос, на который ты не ответишь…
– Она пострадала не случайно. Я хотел ее убить.
И не стоит добавлять: не решился. Оправдывающийся трус – это уже слишком. А смертный приговор – не так уж страшно. Главное – он сам его себе подписал. Эти его судить не будут. И он никого не опозорил.
– Тогда зачем ты ей помог? Или я должен спросить, зачем ты снова лжешь?
– Струсил.
Он сам не ожидал от себя этого ответа. Но так даже лучше. Нелюдь хотел правды? Пусть получает!
– Лжешь, потому что струсил? Или помог, потому что струсил? – вкрадчиво уточнил министр – это ведь так весело, наблюдать за жертвой, которой нипочем не выбраться из ловушки.
– Помог.
Министр задумался. Удивительно, но с него мгновенно слетела спесь. Отец говорит: правда – оружие и молчание – оружие. И он, лишенный имени, переставший существовать для семьи, по-прежнему может пользоваться этим оружием. И умереть достойно, как подобает Сыну Дракона.
– Чего ты испугался? И снова настаиваю на ответе.
Будь ты трижды проклят! Требовал правды, а сам в это время подстраховался – и поставил еще одну ловушку! Ответить – предать, промолчать – тоже предать. Против подлости нет оружия. Кажется, так однажды сказал отец.
– Отвечать тоже боишься? – враг ухмыльнулся. – Тогда отвечу я – да, ты испугался, но не за себя, а за нее.
На самом деле проклят не этот бесцветный в крахмальной рубашке, а он. Было предостаточно тех, кто мог бы его проклясть. Но это не значит, что он жертва.
– Испугался, – с нажимом повторил враг. – И сейчас боишься. Боишься, что тебя заподозрят в слабости. Вот уж этого можешь не бояться. Ты поступил благородно и отважно… и ты отчаянный. Чего еще боишься?
С каждым словом захлопывается очередная ловушка. Сколько же их? И – зачем? И из первой-то не освободиться.
Ему не хватает воздуха. Он еле сдерживает кашель.
– А сейчас я не требую ответа. Ты не сможешь ответить честно. Ты ведь и сам не знаешь. Задам другой вопрос: кого все-таки ты выбрал бы первой своей целью в этом доме?
– Вас.
– Ты действительно хотел бы меня убить? – взгляд у врага цепкий. Кажется, этот человек… нелюдь все читает по его лицу и вообще не нуждается в ответах.
– Да. – Что бы ни случилось, ему не страшно. Страх перегорел час назад, когда он пролил чужую кровь. Опять пролил чужую кровь. Опять обезумел от ужаса. Только нелюди могут смешивать благородство и трусость. Чего он еще боится? А вот этого. Собственной трусости.
– Ты хотел меня убить, – эти повторы – тоже ловушки. – Ты ведь знаешь, кто я.
Не вопрос – утверждение. Вот с этого и надо было начинать.
– Лео мне не ответил, может быть, ты скажешь: какое наказание у вас грозит тому, кто злоумышляет против представителя правящей династии?
– Смерть. – Казнь по-прежнему пугает. Не смерть – только казнь. А еще больше – то, что это снова не закончится. Что знает о смерти этот самодовольный нелюдь? Сам-то хоть раз умирал? А он умирает в третий раз… нет, в четвертый. Смешно, уже сбился со счета. А этот, наверное, думает, что убить можно один раз?
– Просто смерть? – ух, какой суровый тон, бесцветный все-таки начал запугивать… невозможно не улыбнуться!
– Вы знаете ответ. – Главное – стоять прямо. И удержаться от кашля. А в глазах темнеет, и дышать удается через раз. Им мало казнить, им надо унизить. Все-таки правду говорил тот Младший Страж, ошибся лишь в деталях…
– Знаю. Делают ли в этом случае разницу между знатными, простолюдинами и нелюдями?
– Вы знаете ответ.
– И то, что хотел меня убить, тоже готов повторить?
– Да.
Сколько раз еще придется повторить, прежде чем он поймет, что больше ничего не добьется?
– Хорошо, – кажется, нелюдь обрадован ответами.
А чего бы ему не радоваться? Кто будет принимать всерьез угрозы слабака, у которого не хватило духу, чтобы…
– У тебя будет шанс меня убить.
Он понимает, что ведет себя, как дикарь, – нельзя таращиться на челове… даже на нелюдя – нельзя!
– Не смотри на меня так. Я не лишился разума. И не шучу. В силу возраста и статуса я не вправе подчиняться страстям – это главное, но не единственное различие между нами. Мне понятен твой героический порыв, – бесцветный выудил из ящика стола курительную трубку с чашей в виде головы дракона и принялся неторопливо набивать ее табаком, – однако это не значит, что я его одобряю. Ведь я сознаю важность того, о чем ты и думать не желаешь, – мы в неравных условиях. – С беззаботным видом выпустил колечко дыма. – Никакая ненависть не заменит знаний и опыта. А у тебя, скажем прямо, и того и другого маловато. Начнем с того, что я знаю о тебе достаточно, чтобы сделать ряд необходимых умозаключений. Ты, к своему несчастью, лишен такого преимущества.
– Да что мне нужно знать! – Он от усталости еле на ногах держится – и вынужден слушать этого словоблуда. «Когда слова становятся сильнее оружия, наступают подлые времена», – так сказал отец, узнав об условиях мирного договора, выторгованных вот этим… который сейчас опутывает его своими речами.
– Гм, неожиданно. – Министр, скользнув взглядом по его лицу, вытащил изо рта трубку и принялся внимательно ее рассматривать. – Я не удивился бы, услышав такие слова от Лео. Но не от тебя.
– Неужели вы слышите от него что-то кроме доносов?
Пусть он взорвется, пусть выдаст себя!
– Мне думалось, ты умеешь обуздывать свою горячность. – Чем сильнее злился он, тем спокойнее становился враг.
– Умел бы – все было бы иначе.
– Тоже верно. Ты убил бы Хлою и совершил обряд на ее крови. Кто и как убил бы тебя – я не знаю.
Почему, ну почему он не промолчал?! Что еще известно этому нелюдю? И кто мог выдать тайны посвященных? Только посвященный!
– А вот твое мнение о Лео – неверное в корне. Что тебе нужно знать, спрашиваешь?
Отложил трубку и заинтересовался своими ладонями, будто считывая с них слова.
– Или не спрашиваешь? Ну да я все равно отвечу. Тебе нужно знать хотя бы то, что Лео никогда и ни на кого не доносил. Ты по недомыслию записал в предатели того, чьи представления о чести куда более четкие и однозначные, нежели твои. Он меньше сомневается, он не мечется. Он гордец, он никогда не искал моей благосклонности и ни о чем меня не просил. А сегодня переступил через свою гордость ради тебя.
Поднял голову и пристально посмотрел на него. Так вот от кого девчонка набралась дурных манер!
– Он просил за тебя. Просил, как просят за родного человека или близкого друга. Один древний философ, имя которого тебе наверняка известно, у вас его почитают как праведника, сказал: «Знание не может уберечь от всех ошибок, но знание помогает нам не ошибаться на каждом шагу». Ты ведь не собираешься убить меня исподтишка, предварительно усыпив мою бдительность? Ни у тебя, ни у Лео нет таланта к притворству. Значит, остается только честный поединок. Между мной и тобой.
Встал из-за стола, приблизился, остановился в полушаге. Что он хочет разглядеть? Главное, чтобы не увидел растерянности. Но ведь увидит!
– Впрочем, есть одна проблема. – Помолчал, уточнил: – Для меня – одна. Неравные условия. До того как вступить в нынешнюю должность, я всего лишь двадцать лет – мелочь, не правда ли? – отдал военной службе и в столицу приезжал, можно сказать, как гость. От души повеселился на юге – мне, вчерашнему кадету, сказочно повезло оказаться там в момент начала массовых крестьянских выступлений. – Поморщился, откровенно демонстрируя свое отношение к этакому везению. – Провел незабываемые годы в горах на северо-востоке, где каждый мальчишка твоего возраста стоит двоих таких, как ты. Поучаствовал в двух войнах – так, немножечко, я ведь не великий герой из легенд. Ну, подробности оставим моим биографам. Чтобы тебя не утомлять, перейду сразу к выводам: тебе против меня и пары минут не выстоять, пожелаешь – можем проверить, только не сегодня. Сегодня – и десяти секунд. Если вообще дойдешь до оружейного зала. Да, я не знаю, чему и как тебя учили, но, догадываюсь, систематическая подготовка у тебя отсутствует. Вот об обычаях ты точно осведомлен – например, о тех, что записаны в своде под названием «Книга Воинского Духа». Так?
– Да. – Он не понимал, к чему все эти пространные речи. Он и слова-то уже разбирал с трудом – и даже не сразу сообразил, что слышит не собачий язык нелюдей, а родной. В голове шумело, и мысли были по-прежнему только о том, чтобы держаться прямо… и о том, чтобы проклятый лис ничего не заметил… хотя яснее ясного – все он видит.
– В своде записано: враждующие кланы в случае спора, разрешить который мирным путем – бесчестье для них, вправе выставить по бойцу для поединка. Если не ошибаюсь, означенную норму ввел во времена оны сам император, дабы не допустить войны между кланами. Однако теперь закон освящен традицией. Я ничего не путаю?
– Ничего. – Ни к чему добавлять, что о принадлежности к клану давным-давно упоминают только из любезности. А говорить о том, что все Стражи с семьями по традиции в клане императора, вообще не следует. Пусть сам рассказывает все, что знает.
– Кроме того, известны прецеденты, когда в клане не оставалось взрослых мужчин, – тоном лектора продолжал бесцветный. – И тогда будущий боец воспитывался в клане противников. Это спасало его клан от истребления. Старикам и женщинам ничего не грозило, предводитель враждебного клана заботился о том, чтобы у них были средства для жизни. Для достойной жизни. Верно?
– Да.
– Девушкам находили женихов из других кланов и выдавали замуж со всеми положенными почестями. Это тоже соответствует истине?
– Да.
– Самому же юноше гарантировались хорошее обучение и уважительное отношение. Он же усердно учился и проявлял уважение к хозяевам дома… как там сказано? – делил с ними и кров, и стол до главного часа, верно? Лично Девятый Страж, иначе говоря Страж Традиций, оценивал усилия обеих сторон и утверждал дату поединка. Иногда проходили годы, прежде чем противникам дозволялось сойтись в бою. Я все правильно излагаю?
– Да.
Да, да, да, тысячу раз да! Уж не хочет ли нелюдь поступить по старому обычаю людей?! Кто ему позволит?!
Он не сразу понял, что произошло, и потому не успел высвободиться, когда руки бесцветного легли на его плечи, легонько подтолкнули, поддержали.
– Садись. Сколько же сил ты отдал Хлое?
Выбор невеликий – подчиниться или упасть. Он выбрал первое. Шажок к куда более страшному падению?
– Готов поспорить, сейчас ты думаешь о том, что ваш обычай – не для инородцев. У вас ведь инородец – не человек, я знаю. А ты из клана императора.
А он еще думал – зачем столько ловушек? Чтобы нечем было дышать. Казнь уже началась.
– Поспешу тебя успокоить… нет, скорее огорчить: император – да, ваш император! – подписал мирный договор в соответствии с вашими традициями. Он признал наше главенство, как велят дух и буква вашего права. Ты привык говорить «нелюди»? Отвыкай. В отношении нас смело заменяй это слово принципиально иным – «сверхчеловек». Лео, разумеется, и тебе успел внушить мысли о том, что вас предали… – голос доносится будто бы издалека, а потом и вовсе угасает.
К его губам подносят чашку. Он пьет, но больше проливает – чувствует, как по подбородку, по шее, по груди стекает вода. Холодная! Почему здесь всегда так холодно?
– Соберись с силами. Ты можешь. Ты должен принять решение.
Он не отвечает. Заставляет себя открыть глаза.
– Предали или нет – разберешься сам, ты отнюдь не глупец. На это нужно время – оно у тебя будет. Ты лишен права зваться своим именем и причислять себя к императорскому клану, но ты ведь не забыл и не забудешь, кто ты. И право выступить за честь клана у тебя никто не может отнять. Я позабочусь о том, чтобы условия нашего договора выполнялись неукоснительно. У тебя будут лучшие учителя. Так ведь полагается – лучшие из тех, кого может себе позволить глава клана. Я могу позволить себе лучших из лучших. И учиться ты будешь, как подобает, развиваться не только физически, но и умственно. Ты ведь не к смерти готовишься – к жизни. – Он пытается уловить насмешку, но – нет, враг предельно серьезен. – Тот, кто задолго до поединка готов к поражению, – не боец. Это тоже из вашей книги, так?
Бесцветный ждет.
И приходится повторить:
– Да.
– Тебя будут учить так, как учат наследных принцев. Два года. Через два года посмотрим, готов ли ты. Если нет, мне дается право единожды удвоить срок обучения. Я верно говорю? Да, Девятый Страж не почтит нас своим посещением и не примет решения. Мы сами определимся, достаточно ли ты хорош для поединка со мной или следует продолжить обучение. «По обоюдному согласию», – эта формулировка использована в том законе, который послужил основой обычая, правильно?
– Да.
Он жадно глотает воду. Жажда кажется неутолимой.
– Конечно, ты можешь покончить с собой. Никто не сможет стеречь тебя ежесекундно. – Нелюдь как будто бы читает мысли… или мысли ничтожества ни для кого не секрет? – Но что говорит «Книга Воинского Духа» о тех, кого слабость толкнула на кратчайший путь?..
Чашка падает на пол. Кажется, разбивается. Кажется.
– Если не попытаешься уничтожить врага, ты недостоин быть воином… Воину не нужно признание, подвиг напоказ – не подвиг.
Что-то подобное говорил тот… предатель… как будто бы друг?
– Думай. Думай без спешки. Но и не медли. Хватит ли у тебя отваги, чтобы одолеть долгий и трудный путь? Ты можешь попытаться. Если выйдешь победителем, тебя не настигнет месть. Так ведь велит обычай – победителю никто не вправе мстить? Я заранее позабочусь о том, чтобы ты смог начать новую жизнь далеко отсюда. Под именем, которое выберешь сам. Тебя должны были бы признать героем – но этого не будет. Не будет никого… я имею в виду, никого из людей, – он сделал ударение на этом слове, – кто узнал бы. Только ты будешь знать, да еще пара нелюдей – я и свидетель. Ну, отважишься?
– Да.
– Ты уверен? Все-таки подумай. Ты слаб…
– Нет.
– Что «нет»?
– У меня хватит сил.
– В таком случае мне остается только произнести слова, которых требует обычай. Ты лишен имени. Могу ли я воспользоваться именем Тим?
– Мне все равно.
– Я не могу принять такой ответ.
– Да.
– Тим, лишенный подлинного имени, лишенный клана, я, Теодор, принц из рода Лоуренсов, принимаю тебя в семью и готов сразиться с тобой, когда придет время. До истечения срока ты подчиняешься всем правилам этого дома, независимо от того, по душе они тебе или нет. Ты знаешь, что в этом нет бесчестья. Сумеешь ли ты воздержаться от бунта?
– Да.
– Больше тебя не задерживаю. Иди к себе и как следует отдохни. Для учебы потребуются все твои силы. Поблажек не будет… но ты ведь их и не ждешь?
Он сумел заставить себя поклониться. Низко, но не в пояс, как предписывает обычай. Побоялся, что не устоит на ногах. Министр ответил поклоном. Не знает правил вежливости, принятых среди благородных людей? Сомнительно. Свод воинских правил помнит наизусть, даже ту его часть, которая считалась устаревшей еще в прошлом веке, а об элементарных повседневных нормах не имеет представления? Быть того не может! Хозяин не обязан кланяться тому, кто от него зависит, старший на поклон младшего должен отвечать кивком. А уж если учесть обстоятельства… Почему бесцветный забыл о наказании?
– Я понимаю, ты сейчас уверен, что не нуждаешься ни в чьих советах. Особенно моих. Однако… – министр снова уселся в кресло и принялся раскуривать трубку. – Перестань думать о прошлом. Иначе не сможешь достойно ответить на вызовы будущего.
Как будто бы мысли подслушал… да не все!
– Ступай. Или ты хочешь еще что-то сказать?
– Да. Каково будет наказание?
И снова этот взгляд – за гранью приличия… гадко. И голову опустить нельзя. Он обещал подчиняться правилам дома. Но не должно быть никакого намека на покорность!
…Оказывается, за бесцветным прелюбопытно наблюдать, когда он по-настоящему растерян. Отложил трубку, подошел, положил руки ему на плечи и вперил в него взгляд, прежде чем признаться:
– Боюсь, я тебя не понимаю. Мне казалось, мы обо всем договорились и вопрос о наказании снят.
– Вы читали «Книгу Воинского Духа». Воспитанника поощряют и наказывают так же, как сыновей. Иное – вопреки закону. Если вы не будете соблюдать закон, наш договор недействителен, – он сумел сказать это так, как должно говорить мужчине, как учил отец: коротко, твердо, любой низший должен чувствовать, что это приказ. Да, они теперь связаны словом. Но враг все равно остается врагом. И недопустимо, чтобы…
Бесцветный улыбнулся.
– Этот разговор был нелегким для нас обоих. Особенно для тебя. Ты считаешь наказание недостаточным?
– Это не наказание.
– А что тогда наказание? – повысил голос бесцветный. – Детей в моей семье никогда не били и не будут бить. Обычные наказания в доме, правилам которого ты обещал подчиняться, – задания, которые следует выполнить помимо тех, что получают остальные. – И добавил немного мягче: – Завтра тебе принесут книгу о придворном и светском этикете, у тебя месяц, чтобы выучить все правила до единого. Я ответил на все твои вопросы?
Оставалось только снова поклониться. Он чувствовал такую пустоту, какой не знал, наверное, никогда в жизни. Даже в тюрьме он был… более живым?

[Цинни]

Снаружи его никто не встретил… настолько доверяют? Или следят тайно, на что намекал бесцветный? Скорее всего, да. В коридорах и галереях – ни души. Красиво и безжизненно. Он останавливался не раз и не два – пережидал приступ слабости, или припоминал дорогу, или просто вслушивался. Но – ни голосов, ни звука шагов. В отцовском доме все было иначе: внизу толпились просители, сновали слуги, во внутреннем дворе звенело и гремело – тренировались братья, старшие племянники, отцовские телохранители. Во внутренних покоях тишине тоже не находилось места – смеясь, носилась малышня, переругивались невестки, кто-то кого-то искал, кто-то что-то ронял… и сквозь весь этот шум ему иной раз удавалось расслышать мелодию. Играла сестра…
Он сходит с ума? Только безумием это и можно объяснить: старый марш «Да сгинут супостаты» – в доме тех самых супостатов. Добрые люди никогда бы так не изувечили хорошую песню: темп вдвое медленнее положенного, ритм – походка раненого, а не поступь победителей. Он мысленно желает неведомому музыканту, чтоб у него отсохли руки, и хромает прочь, мог бы бежать – бежал бы. Надругаться над песней – почти то же самое, что надругаться над человеком… больно.
В комнате, в темноте он немного успокаивается… Министр преследовал какие-то свои цели…
Дверь закрыта, шторы опущены, тихо… хорошо… Кажется, враг был честен. Насколько нелюдь может быть честен?..
Будь его и только его воля, шторы в этой комнате никогда не раздвигались бы – дни здесь блеклые, а ночи бесцветные, под стать людям… Что на самом деле нужно этому бесцветному?.. Если это очередная ловушка, есть время придумать, как из нее освободиться…
Полудрема делает мысли легче. Кажется, и дышать становится легче…
…Хлоя опустила крышку пианино, поставила на нее локти, положила подбородок на сцепленные кисти рук.
– Ну, что скажешь?
– С чего это вдруг тебя на музыку потянуло? – проворчал Лео. Он лежал на ковре, вместо подушки – спина Волка. – Или это не музыка вовсе? Не шибко в этом разбираюсь, но уши болят. Ясно, ты головой неслабо приложилась, но неужто у тебя там все настолько перемешалось? Ты ж от этой штуковины с клавишами шарахалась, будто бы внутри полчище демонов сидит.
– Наверное, перемешалось, – задумчиво отозвалась Хлоя. – Захотелось сыграть – и все тут.
– Вот чудаканутая! И смеешься, как плачешь…
– Ай, видел бы ты, какое у тебя лицо было, – девчонка хихикнула, – я прям испугалась. – Села рядом, положила руку на загривок Волка. – До сих пор не понимаю, как тебе могло прийти в голову, что дядя причинит зло Тиму. Да и он хорош – нет бы тебя успокоить, запугивать начал. Тоже мне Бартон.
– Кто?
– А был в прошлом веке такой педагог, вроде как великий. Похожие штуки проворачивал.
– Никак и тебе слава этого самого Бартона покоя не дает? – он перекатился на живот, посмотрел на Хлою снизу вверх. – То мне шпагу в руки вкладываешь, то под удар этого придурка подставляешься.
– Лео… – промурлыкала Хлоя.
– Не подлизывайся, сразу говори. Понял уже – ничего хорошего не скажешь.
– Ты ведь на него не накинешься, правда?
– Стоило бы начистить ему рыло, – мечтательно протянул Лео, – но, так и быть, подожду до следующего раза. Подставится под мой кулак – поквитаюсь за все. Ненавижу оставаться в долгу.
– А зайдешь к нему? Нет, я, конечно, верю в дядюшку, но… пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
– А не боишься, что он прям сегодня и подставится?
– Ну Ле-ео!..
– Что мне, всегда за ним теперь присматривать? – Он встал. – Чудить же ж не перестанет.
Хлоя догнала его на середине пути. Бледная, тюрбан подрастрепался, сполз на лоб, Волк тяжело рысит следом, вроде как тоже недоволен… умная псина!
– Ты чего? – строго спросил он. – Тебе отлеживаться велено…
– Я с тобой, – выпалила девчонка, цепляясь за его руку. – Будем друг за другом присматривать, ага? Ты не бойся, я не помешаю, у меня вот что с собой, – и с серьезным видом продемонстрировала ему маленькие пяльцы не то со зверушкой, не то с цветком.

[Цинни]

Глава 11
– Тэк-с, с итогами промышленной революции мы разобрались, – учитель, сцепив пальцы на животе, качнулся на стуле, будто в кресле-качалке, и, глядя на Тима, довольно зажмурился. – А расскажите-ка мне теперь поподробнее, дитя мое, как промышленная революция повлияла на военное дело.
Лео искоса смотрит на Тима. Каждый раз после подобных вопросов он ждет, что мальчишка взорвется. Ну, то есть, поначалу вообще этого ждал в любой момент – так нет! Сплошные разочарования, никакого зрелища! Иной раз замечал – Тим бледнеет, в посветлевших глазах – ледяные искры. А по голосу ни о чем и не догадаешься, отвечает на вопросы, как примерный ученичок, не сбивается. Учитель истории счастлив. Дай ему волю, часами беседовал бы с «одаренным юношей». И это не единственное прозвание, коим он наградил Тима. Двое других для него, как обычно, – «ваше высочество» и «господин Лео», а этот – «безукоризненно воспитанный молодой человек», «добросовестный и усидчивый мальчик» и так далее, и наконец – о ужас! – «дитя мое».
Лео мысленно язвит и беззвучно посмеивается. Стол Тима – в двух шагах от его стола (капитальные такие, темного дерева, с завитушками, медными позолоченными накладками… ну ни капельки не похожи на школьные парты, и стоят полукругом, Лео почему-то усадили в центре, Тима – по левую руку, Хлою – по правую), но нудный заучка внимания на посылаемые в его сторону сигналы не обращает… колдун, называется! Смотрит только на учителя, перечисляет виды стрелкового оружия, новые типы кораблей – вражеских кораблей! Мало того – преспокойно так выводит из сказанного, что-де появление всего этого изобилия дало толчок новым колониальным притязаниям, о коих прежде и мечтать не смели… ишь ты, все как по писаному! Не он ли совсем недавно в нервическую дрожь впадал, когда к нему приближался кто-то из чужаков? Не он ли говорил, что надо умереть достойно? Не он ли готовился отправить к праотцам дядюшку Хлои?
Два месяца прошло с того вечера, когда они с девчонкой впотьмах заявились к нему. Сперва решили, что комната пуста, но на всякий случай окликнули – разом, не сговариваясь:
– Эй, придурок!
– Тим, ты здесь?
– Здесь, – отозвался он.
Лео дернулся, Хлоя попятилась.
Мягко засветился газовый рожок, один из полудюжины. Тим шагнул к Хлое. Лео заступил ему путь.
– Я не причиню ей зла.
Смирный такой… а лапы свои дрянные потирает, к волшбе готовится.
– Конечно, не причинишь. Не отойдешь – кровью умоешься.
Он хотел честной драки. Очень хотел. Но мальчишка сделал шаг назад, тихонько спросил у Хлои:
– Болит?
– А ты как думаешь? – снова встрял Лео.
– Нет, ты же обещал, что не будет болеть, – Хлоя смотрела на Тима снизу вверх – и не только в буквальном смысле слова. Она робела перед ним – и не хотела или не могла это скрывать. Не многовато ли радости негодяю, а?!
– Говори всю правду, – прозвучало как приказ.
– Голова немножко кружится.
– Если разрешишь, я сделаю так, чтобы не кружилась.
– Угу, а потом пальцы разогнуть не сможешь! – с неожиданной враждебностью огрызнулась девчонка, меняясь в одно мгновение.
– Недолго, потом проходит, – не повышая тона, даже как будто бы оправдываясь, проговорил он. И этот туда же, смирненький. Да что с ними такое?! – А у тебя, может быть, насовсем боль уйдет. Часто голова болит?
– А ты думал, что делал, когда ее бил?! – опять напустился на него Лео. Новый Тим был куда хуже прежнего. Прежний творил демоны знают что, но хотя бы не был таким… фальшивым?
– Он случайно! Нельзя за такое человека ругать! – теперь Хлоя наступала на Лео. Тюрбан окончательно размотался, упал неряшливой тряпкой на пол.
Мальчишка снова приблизился, коротко, вскользь взглянул на Лео.
– Отойди. Останемся вдвоем – скажешь мне все, что хочешь сказать.
– Вот еще! Неизвестно, на что ты вообще спосо…
– Тим! – Хлоя юркнула серой мышкой в сторону – и вот уже стоит за спиной мальчишки. Лео выругал себя: надо было и ее не выпускать из поля зрения! – Я не знаю, о чем ты говорил с дядюшкой – у дверей его кабинета не подслушиваю, он этого прямо потребовал, – но точно знаю, что он уверен – ты не причинишь зла ни нам, ни себе. Хочешь помочь мне – помоги. Но при одном условии – я тоже помогу тебе. Считай, и я умею магичить.
Он на мгновение прикрыл глаза – да. И попросил:
– Не бойся.
– Вот уж и не думала, – небрежно повела плечиком Хлоя.
Лео не сводил глаз с них обоих: «Если что – успею остановить». И прислушивался: ох как любопытно было бы услышать колдовские слова! Но Тим ворожил молча, только пальцы, почти касающиеся шва – аккуратного, конечно же, аккуратного, но все равно жутковато-неряшливого на вид, – слегка шевелились, будто выписывая какие-то знаки – медленно, неуверенно. А потом и вовсе одеревенели.
– Как ты это делаешь? – спросила Хлоя. – Ладно-ладно, не волнуйся, в твои секреты не лезу. Просто удивляюсь – и голова теперь не кружится, ну вот ничуточки, и как будто бы… не знаю, как сказать, но так спокойно стало. Теперь моя очередь. Садись… да, вот сюда, в кресло. Ну, быстрее!
Послушался беспрекословно – надо же! Хлоя плюхнулась на пол рядом, схватила его за руку, принялась согревать дыханием, тереть. То же самое проделала с другой. Потом ухватила обе – они не помещались меж ее ладошек, но она как-то ухитрялась их не выпускать.
– Няня всегда так делала, когда я приходила с мороза. Правда, смешно? – спросила она у Тима – и снова подышала. – Но ведь помогает. У вас и морозов-то таких не бывает, а тут иной раз руки в перчатках, да еще и в муфте, а все равно замерзают. А я ведь никакого холода не боюсь… И тебе уже помогает, чувствуешь! Чувствуешь, ожили, понимаешь, как все легко! – Лео подумал, что она сейчас вскочит и запляшет, как дикарка… ну какая из нее принцесса? – А когда похолодает, я тебя научу огонь в камине разводить… или ты умеешь? Нет, ты не думай, здесь везде печи ух какие. Просто с камином – по-настоящему тепло, особенно когда сам огонь разжег, понимаешь? Это тоже моя магия. И не вся, не думай. Вот скажи, ты любишь сказки?
«Он ненавидит твою болтовню», – чуть было не влез Лео. Но смолчал. Ему уже и самому было интересно, что девчонка дальше выкинет.
Тим медлил с ответом.
– Нет? Ну я же по лицу вижу – нет! А знаешь как няня говорила? Кто не любит сказки, тот боится мира. – Хлоя требовательно, совсем по-детски дернула Тима за рукав. – Слышишь, что говорю, истукан ты этакий? Я тоже не любила, а теперь очень люблю. Сказки, я тебе скажу, – магия посильней, чем твоя. Не веришь? Ну так слушай. И ты, Лео, иди сюда, чего двери подпираешь? Я вроде обещала тебе страшных сказок понарассказывать… или забыл? Кстати, сегодня будут только ваши, мне ваши больше нравятся… а нянюшка наших-то, может, и не знала. Чем страшнее была сказка, тем интереснее. А самая страшная из них… сейчас подумаю…
«Угу, тут и сказок-то никаких не надо, только за порог выйди. А можно и не выходить – и все равно испугаться до икоты». И снова он лишь подумал – не сказал. Нельзя выдать тайну даже намеком.
– И ты, Волк. Сюда, сюда, к Тиму. Тим, смотри, – она запустила пальцы в густую шерсть пса, – так еще проще согреться. Попробуй. Ну что же ты, – она улыбнулась, снова заискивающе, – не бойся.
– Не хочу, – не резкость – просто выдох.
– Не любишь собак?
– Не спрашивай.
– Хорошо, не буду спрашивать, – не стала возражать девчонка. Странно было видеть этих двоих такими покладистыми, не сказать – покорными. – Рассказывать буду. – Немного помолчала и вдруг протяжно, будто читая заклинание, провыла: – Ле-ео, свет погаси-и. – И, дождавшись, пока он в темноте ощупью найдет, куда усесться (попалось кресло-качалка, в котором прежде сиживал корабельный доктор), продолжила в том же духе: – Я расскажу вам о лисице, которая возмечтала стать девушкой. У девушек, думала она, красивые наряды, дорогие украшения, девушки покупают себе всякие лакомства. Девушки так звонко смеются и поют такие веселые песенки.
– Обещала страшное, а кормишь девчачьими сластями, – буркнул Лео. – Одежки, блестяшки и всякое такое. Давай я расскажу, а? Такое расскажу – у вас уши похолодеют!
– Вечно ты торопишься! – от досады Хлоя вышла из колдовского образа и превратилась в капризную принцесску. – Ты дальше слушай. Лисица жила у бродячих актеров, ее возили из города в город, из селения в селение в тесной клетке и показывали за деньги. Она ровным счетом ничего не умела, но старик-хозяин ухитрялся внушить доверчивому люду, что по ее поведению можно предсказать всем и каждому будущее, ведь она в самом прямом родстве с лисами-оборотнями из Леса Тысячи Молитв. Лес называли так потому, что только тот, кто, очутившись там, успевал вознести богам тысячу молитв, оставался в живых. Того, кто не успевал, сжирали оборотни, – голосок у девчонки дрогнул, будто бы она не на шутку испугалась. – Но тот, кто успел…
– Это сколько ж времени надо шататься по лесу, чтобы прочесть аж тысячу молитв! – Лео из упрямства пытался толковать сказку как быль. – А главное – зачем? Дураку понятно – первую прочитать не успеешь, как тебя уже кто-нибудь на зуб попробует.
– Тот, кто успел, – на этот раз девчонка не позволила сбить себя с толку, – целый год мог повелевать и оборотнями, и обычными лисами, а потом до самой смерти оставался под их защитой.
– А что, если сразу двое успели? И эти двое жуть как хотят друг от друга избавиться? – не сдавался Лео и раскачивался так, что рисковал завалиться на спину или клюнуть носом пол. – Еще сильней, чем вот этот мрачный тип – от меня? Или правильней спросить: а что, оборотни настолько дурные, что позволяют себя подловить? Даже если молитвы совсем короткие, все равно… В чем тут подвох-то?
– В том, что мы никогда не дойдем до сути, если ты постоянно будешь перебивать, – вдруг вступился за незадачливую рассказчицу Тим.
Ничего себе! Никак, сейчас самое время врезать ему по соплям?
– Лисица слушала-слушала, что плел о ней хозяин, – слегка повысив голос, давая понять, что не следует вмешиваться, продолжила Хлоя, – да и поверила. И решила во что бы то ни стало добраться до Леса Тысячи Молитв, чтобы найти своих родичей…
Весь рассказ о том, как глупая зверушка улизнула, когда ей меняли воду в плошке, долго странствовала, голодала, научилась охотиться, проявив при этом нежданную смекалку, нашла дорогу, встретилась с оборотнями и внезапно и вправду оказалась с ними в родстве, уложился в несколько фраз. Ну почему всегда так: дошло до приключений, а у сказителей фантазия иссякла?
– И узнала она от старейшин: не будет ей проку от наследственного дара, не сможет она оборачиваться девушкой, если не станет пожирать людей…
И, словно решив угодить Лео, Хлоя пустилась в долгий рассказ о том, как лисицу учили охотиться – но уже на людей.
– Лисы не охотятся стаями, если они не оборотни. Лисы не воруют одежду и украшения из домов зажиточных поселян, если они не оборотни. Лисы не могут пристально смотреть в глаза человеку, если они не оборотни…
– Ты оборотень? – Тим явно насмехался. Но обычного ожесточения в его словах не слышалось.
– Почему? – а Хлоя-то вдруг растерялась… странная девчонка!
– Постоянно норовишь в глаза заглянуть.
– Ну если ты говорить отказываешься, должна же я хоть по глазам что-то понять! – девчонка не утаила досаду… или сдержать не смогла?
– И много поняла? – Тим уже не просто иронизировал – он подначивал.
– Нет. – Лео показалось, что Хлоя сейчас шмыгнет носом. – Это потому, что ты колдун, да?
Прозвучало совсем по-детски. Даже Тим рассмеялся.
– Никакой я не колдун, не забивай себе голову глупостями.
– И не опасен?
– А ты меня боишься? Ну все-таки? – живо спросил Тим. Оказывается, он умеет веселиться! Поверить невозможно, но магия Хлои действует.
– Нет.
– Вот и не бойся.
– Ага. А научиться можно? Ну, тому, что ты умеешь?
Шестое чувство подсказало Лео: этот вопрос был лишним. Вот и Тим молчит, и Хлоя, кажется, поняла, что все испортила, испугалась.
– Ти-им…
– Нельзя, – слово жесткое, а тон – как у взрослого, который пытается успокоить огорченного ребенка. – Пользуйся своей магией. Она лучше.
Он это серьезно?! Вроде да.
– Продолжай. Я больше не помешаю.
И все-таки он не фальшивый! Присмиревший, спокойный – и спокойствие как будто бы не напускное. Но не фальшивый. Надо выяснить, в чем дело. Не в лоб, конечно, исподволь… хотя в лоб он тоже заслужил.
– Ну так во-от, – если Хлоя и была расстроена, то совсем немного, – бывают моменты, когда ты не можешь ни злиться всерьез, ни огорчаться, теперь он это точно знал, – лисица научилась охотиться и убивать. Научилась оборачиваться девушкой. Очень красивой девушкой. Однажды она, приняв человеческое обличье и надев лучшие из украденных у людей нарядов и украшений, пришла на ярмарочную площадь, где как раз выступали бродячие актеры, у которых она когда-то жила. Ее увидел сын хозяина, статный юноша, по нему вздыхали многие девицы, а он только отмахивался. А тут – влюбился без памяти. И она будто бы взглянула на него другими глазами, и в ее сердце тоже вспыхнула любовь…
– Чего, – Лео демонстративно зевнул, – все страшное уже кончилось? Тогда, пожалуй, пойду к себе, вздремну.
– Иди. Не буду тебя больше уговаривать, – небрежно бросила Хлоя.
Он остался.
– Няня говорила, что когда вспыхивает любовь, самое страшное только начинается, – девчонка фыркнула, и ему подумалось – а ведь Тим прав, она похожа на лисичку-оборотня, зловредную, но не опасную. – Так вот, юноша низкого происхождения никогда не осмелился бы подойти к той, кого он считал дочерью богатого, а возможно, и знатного человека, – Хлоя принялась делать пассы руками, в лунном свете тени сплетались в узоры – жутковатого вида, текучие, – ведь лицо ее было светлым и чистым, руки нежными, а одежда и украшения свидетельствовали о достатке семьи. Но любовь его была столь велика, что он отважился…
– Ну хоть сразу отважился, и на том спасибо, не то я заснул бы, – из вредности вставил Лео – чтоб не думала, что ему интересно, как там все дальше будет… а ведь и вправду интересно.
– Но едва он взглянул девушке-лисице в глаза, как к ней вернулась память, отнятая любовью. Вспомнилось, как он однажды в отсутствие отца три дня не давал ей пищи и воды, потому что пьянствовал со случайными приятелями, как он вытащил ее из клетки за загривок, чтобы показать публике, а когда она попыталась вывернуться и укусить, со всей силы ударил по носу раскрытой ладонью, как он, потехи ради, совал горящий факел меж прутьями клетки…
Волк тихонько заскулил и, встав передними лапами на подлокотник кресла, ткнулся мордой в плечо Тима.
– Уйди, – велел Тим.
Обиженный пес поплелся к двери и растянулся вдоль порога.
– С ним так нельзя, – укорила Хлоя. – Он чувствует, когда человеку плохо, и старается утешить.
– Раз он такой умный, объясни ему, что я не нуждаюсь в утешениях, – холодно промолвил Тим, становясь похожим на себя прежнего. Чего он на собаку-то взъелся?
– Ему я верю больше, чем тебе, – не осталась в долгу девчонка, но почему-то одним этим замечанием и ограничилась. – Ну да слушайте дальше. Едва она вспомнила обо всех тех унижениях и мучениях, которые пришлось терпеть…

[Цинни]

Глава 12
Колдун накликал – на следующий вечер Хлоя была не в настроении что-либо рассказывать. Вообще. Не то что сказки. Признаться – в таком бешенстве Лео ее еще не видел. После ужина тетушка заявилась в библиотеку и куда-то утащила девчонку, походя приказав Лео отправляться к себе и отдыхать. В шестом часу вечера Хлоя ворвалась к Лео – вся в оборочках, кружавчиках, бело-розовая, как пирожное, аж в горле саднить начало, захотелось водички. Кукольные локоны, рана прикрыта разлапистым бантом.
– Иногда я думаю, что дядюшке и тетушке наплевать на так называемые приличия. А иногда – что они молятся на всю эту чушь, лишь бы выглядеть более или менее пристойно в глазах света.
Бросилась в кресло и единым духом выдала: оказывается, еще третьего дня господин военный министр попросил разрешения нанести неофициальный визит, причем в сопровождении старшего сына, а она об этом знать не знала, вроде как ее и не касается. На самом же деле дядя Ник уже который год лелеет мысль о помолвке… с кем? Да ясно с кем! С ходячим пособием по великосветскому этикету!
– Ты представь, я целых два часа была вынуждена трепаться о всякой ерунде с пустоголовым мальчишкой, пока они что-то обсуждали… я боюсь, дядя Ник никак не успокоится, что не удалось раздуть шумихи вокруг вашей истории. Да, мирный договор заключен, да, всякие репарации-контрибуции – дело решенное. Но наши спят и видят, как бы оттяпать у ваших западные провинции по самую Бирюзовую реку – там же и серебро, и свинец, и малахитовые залежи… Ну что ты смотришь на меня, как на заговорившее пугало? Если мне все-таки подарят попугая, на что я уже и не надеюсь, он скоро и не такое оттарабанит всем на удивление. Жить здесь и не знать таких вещей просто невозможно… недопустимо, как ты еще не понял?
– Так что с провинциями? – требовательно спросил он.
– А то, что найти предлог можно всегда – и, придет срок, найдут. Что бы не воспользоваться еще и вами? Из вас может такое знамя получиться – лучше и не придумаешь…
Долго возмущалась, еще дольше успокаивалась. К Тиму с рассказом о своих злоключениях не кинулась. И правильно. Ляпнет лишнее, чего ему пока знать не нужно, – и прощай, покой. И так не угадаешь, когда и из-за чего этот бешеный начнет чудить…
Ну да вроде бы все бури сегодняшнего дня миновали, осталось перетерпеть ужин – к счастью, нежеланные гости уехали сразу после обеда, на который Лео не пригласили – рыженькая миловидная служанка принесла поднос с кушаньями в его комнату. Ай, была бы охота обижаться! Дураку понятно – хозяин оберегает их с Тимом от этого проходимца в золотых эполетах. А Тим, будь его воля, вообще никого не видел бы. Вот и сейчас сидит по левую сторону от хозяйки, по правую – от Хлои, потускневший-посеревший, глаз не поднимает, режет отбивную на малюсенькие кусочки и не норовит после этого переложить вилку в правую руку, а ест левой… хотя видно – пальцы насилу сгибает. К десерту еле притрагивается… Они что там, в их Внутреннем городе, обжираются пирожными, фруктовым и шоколадным мороженым и прочими вкусностями на завтрак, обед и ужин, и теперь мальчишку от них с души воротит? У них-то дома дорогие лакомства были только по праздникам, а в обычный день – яблоки, а то и рисовые пирожки без начинки. И из-за стола было принято ставать следом за отцом, наелся, не наелся – какое кому до этого дело? В другой раз будешь расторопнее.
Здесь же терпеливо ожидали, пока последний из трапезничающих отложит столовые приборы, вели негромкие беседы, подкармливали собак. Кажется, он начал понимать, почему дядюшке так нравятся эти вечерние посиделки! Но сам хотел бы ужинать не в этой большущей столовой в окружении чужаков, а в компании Хлои за библиотечными стеллажами.
Сегодня последней оказалась девчонка. Да, в десерте ковырялась тоже без воодушевления, зато вроде бы понемногу пришла в неплохое расположение духа. Кинула взгляд на Лео, потом – на Тима: дескать, как и договаривались? Хозяин перехватил ее взгляд:
– Тим, мне надо с тобой поговорить. Не беспокойся, надолго я тебя не задержу.
Эти слова, понятно, были адресованы всем троим. Вот как старый лис это проделывает, а? Парой фраз и обнадежил, да, – мол, ваши планы остаются в силе, конечно-конечно, и сразу же пресек возражения – то, что он собирается сказать, только для ушей Тима, больше ни для чьих. Да и демоны с ним, не слишком-то и любопытно!
…Министр не обманул – начал без предисловий:
– Покажи руку.
Изображать непонимание было бесполезно, да и унизительно.
С повязкой бесцветный тоже возиться не стал – снял аккуратно, но без особой деликатности. Верно. Он и сам давно убедился, что проще сразу отрывать, а не тянуть понемногу.
Ладонь выглядела, как и следовало ожидать, мерзко – кожа отекла, раны покрылись желтоватой коркой. Все-таки загноились. Ну, ничего другого он и не ожидал – жжет и лихорадит-то не просто так.
– И как это понимать? – бесцветный говорил тихо, но тон не предвещал ничего хорошего. – О колотой ране я знаю. А резаная? – Руку не отпустил, продолжал разглядывать так, будто намеревался прочесть на ладони ответы на все вопросы.
– Так было надо.
Несложно догадаться: этот ответ не устроит министра. Но ничего иного на ум не приходило.
– Облегчу тебе задачу: знак Дракона я узнал. Тебе не повезло – это единственный из древних знаков, который мне хорошо известен. Или повезло, ведь достаточно будет ответить всего на один вопрос, а не на дюжину: зачем ты воспользовался своими способностями?
Когда-то ему казалось, что тяжелее всего – молчать. Молчать, чтобы не быть слабаком, молчать, чтобы не стать предателем. За эти дни он понял, как заблуждался. Тяжелее всего отвечать, когда этого отчаянно не хочется. Стыдно признаваться в милосердии к врагу. Но если ты принят в семью… Почему же так сложно?! И ни один из накрепко затверженных Законов Чести не дает подсказки! Спасает лишь одно из простейших правил поведения: младший, говоря со старшим, должен смотреть в пол. Раньше он ненавидел это правило. Смешно. А ведь так намного проще: никто и ничего не прочтет в его глазах… глаза его всегда выдавали.
– Позвольте мне умолчать о том, о чем я должен умолчать, – подбирать слова было нелегко, приходили на ум только мертвые, книжные, но, наверное, это к лучшему. – И позвольте заверить вас, что мои действия – не во вред, а во благо вам и тем, кто рядом с вами. И пока я живу под вашим кровом, я не использую свои умения против кого бы то ни было.
– Садись, – привычно скомандовал министр и требовательно позвонил в колокольчик.
Мгновение спустя на пороге появился слуга в синей с серебром ливрее (интересно, это цвета принца или всего королевского дома?.. как у них тут принято?.. всегда-то ему на ум приходят вопросы ни ко времени и не к месту!). Слугу он видел лишь боковым зрением – удостаивать низшего взглядом следует исключительно в случае необходимости. Да и все они тут на одно лицо.
– Шкатулку госпожи Фло, пожалуйста.
Слуга ушел, не проронив ни слова.
– Садись, – повторил министр и, дождавшись, когда он выполнит распоряжение, уселся рядом. – Ты не ответил на мой вопрос. Вопроса не понял? Поясню. Я не высказывал сомнений в тебе. Да, тебе здесь плохо, тебе – прости за откровенность, страшно, хоть виду и не подаешь. Ты постоянно просчитываешь каждый свой шаг, каждое слово, чуть ли не каждый вздох, ты не хочешь ошибаться – и забываешь, что ошибаться обречены все. Никто не сможет уследить за каждой своей мыслью.
Неужели все в его поведении настолько очевидно, что бесцветный читает его, будто раскрытую книгу? Молчи-не молчи – лучше не будет. А вот хуже…
– Обещаю не использовать твои ошибки против тебя. Дыши свободно, не ожидай подвоха. Наш договор предполагает, что я буду помогать тебе стать сильнее. И я намерен неукоснительно соблюдать его.
Министр умолк, ожидая, пока слуга освободится от ноши и откланяется.
Обтянутая темной кожей шкатулка больше походила на довольно объемистый сундук, с какими вроде бы ходят люди, продающие разные разности, он однажды видел такого, давным-давно, когда осмелился выглянуть за ограду отцовского дома. Ниже, по дороге у подножия холма, как раз проходил человек в темно-коричневых одеждах. «Странствующий торговец, – сказал старший брат. – Были бы монеты – можно было бы купить у него пару леденцов». – «А как? Ему же нельзя сюда подниматься». – «Зато кто-то из нас мог бы спуститься». – «А забор?..» – «Ты чего? Уцепился вот за этот выступ, ногу сюда… пяти минут за глаза хватит, чтобы вернуться». Брат не хвастался: ему бы хватило. Не то что болезненному и слабосильному младшему… «Но нам запрещено выходить за забор». – «Если повезет, никто и не узнает… Ай, что говорить, денег-то все равно нет!» Он так и не понял, почему можно нарушать запрет. Какая разница, узнает кто-то или не узнает? В первую очередь ты отвечаешь перед собой, не устает повторять отец. Таятся и лгут только трусы. Виноват – прими наказание… Брат трусом точно никогда не был, но…
Министр молчал, как будто бы чувствуя: сейчас не лучший момент для продолжения разговора. Но и времени даром не терял: открыл шкатулку, которая, как и думалось, оказалась наполнена всяческими баночками, пузырьками, маленькими кувшинчиками и чистым полотном, нарезанным на полосы и скатанным в тугие валики, и начал умело обрабатывать рану. Почему-то всех в этом доме – по крайней мере, тех, о ком удалось хоть что-то узнать, – тянет к медицине. Случайность? Не верится.
Он знает: если спросить – ответят. И бесцветный, и девчонка. Можно сравнить их ответы и узнать, честны ли с ним. Не спрашивает. И не потому, что приходится дышать через раз – руку просто разрывает, а потому что… да просто не хочется, и все!