Последнее распоряжение отдано. Последнее письмо написано. Портрет жены и дочки сложен в тот же конверт, что и письмо. Объяснения, извинения, слова любви – она поймет. Он всю их семейную жизнь готовил жену к тому, что может в любой момент не вернуться, погибнуть. И вот, когда подошел этот момент, он понял, сколько слов еще между ними не сказано, сколько любви он не успел им дать. Вечер пришел из открытого окна. Кабинет медленно погружался в сумрак, но хозяин не спешил вставать и зажигать свечи. Он сидел за широким столом, один в пустом чужом кабинете на втором этаже тюремного крыла комендатуры, поставив руки локтями на стол и опершись лбом о костяшки пальцев. Легкий сквозняк возвестил его, что в комнату кто-то вошел. Хаст медленно поднял голову и встретился взглядом с Гироклиолисом. Некоторое время они неподвижно молча смотрели друг другу в глаза. Наконец, Хаст откинулся на спинку стула. Его плечи расслабились, и руки спокойно легли на подлокотники. - По-прежнему не хочешь бросить мне вызов? В темноте комнаты голос звучал приглушенно. - Нет. – Так же тихо ответил Феотий. - Понятно. Гир шагнул вперед и облокотился руками на стол: - Успел всё сделать? - Да. Спасибо, что дал мне время. - Девочку мою не тронул? – в голосе Гира проскользнула едва заметная угроза. - Пальцем не прикоснулся. – Честно ответил Хаст. Они опять замолчали. Без слов говорить было легче и понятней. А сказать надо было многое. В слух «Спасибо за искалеченную, но всё-таки жизнь» не скажешь. И не услышишь «Я виноват, что сделал тебя таким». А молча можно признаться в том, что действительно устал от того, сколько на руках крови и хочешь, наконец-то, уснуть без всяких кошмаров. И неважно, что сон будет вечный. А другой, также молча, будет искать того, кто бросит ему вызов, чтобы убить окончательно и бесповоротно. Хаст не почувствовал, как Гир оказался у него за спиной и его руки легли в основании шеи. Тяжелые мягкие и такие родные руки приёмного отца и учителя. Он накрыл их своими ладонями, позволив единственный за всю свою жизнь проблеск истинных чувств. И почувствовал легкий поцелуй в затылок. Любимые дети всегда засыпают легко.
Ночью рейд фактории отражал звездное небо. На каждом водоходе и водоходце зажигались рейдовые огни - один на корме и один на юте. Крупные гильдейские водоходы расцвечивались еще разноцветными мачтовыми огнями, отчего торговый рейд становился похож на замерший в неподвижности фейерверк. Вода отражала это буйство красок и ни один метр залива не оставался в темноте. Остров в устье реки, бывший торговой факторией Эльсима, сильного морского государства, с началом войны превратился в нейтральную торговую территорию, на которой можно было купить всякие запрещенные вещи. Однако после введения перечня товаров запрещенных с каждой стороны, фактории стало невыгодно завозить дорогие товары, но она быстро нашла выход, продавая своё покровительство тем судам, которые хотели торговать с противоположной стороной. Так и повелось. Плывешь до фактории под своим флагом, там меняешь на флаг фактории, и дальше – торгуй в своё удовольствие. С одним немаловажным условием. Флаг фактории не подразумевает, что Эльсим отвечает за торговцев. Попался на контрабанде или запрещенном товаре – это твои личные проблемы, к фактории не имеющие никакого отношения. Дазан привычно прошелся вдоль борта, запоминая где какой водоходец стоит, а заодно и проверяя не спит ли юнга, поставленный часовым на первые два оборота клепсидры. Юнга встретил его белозубой улыбкой, капитан потрепал вихрастую голову, ‒ племянник за полгода плавания вырос, окреп и совсем не напоминал забитого перепуганного щенка. Сестра, конечно, женщина добрая и хозяйственная, но вырастить одной троих детей, двое из который пацаны, ей не под силу - вот старший под чутким дядиным надзором и осваивает мужскую профессию, еще и денег матери отсылает для младших. Вздохнув своим мыслям, Дазан повернулся и нос к носу столкнулся с Клаудом. Настроение сразу испортилось - Зачем ты вышел? - сдерживая недовольство спросил он. Но Клауд в ответ махнул рукой в сторону юта, мол, пошли поговорим. Они сели на свернутый парус. Дазан почувствовал, что разговор будет непростым и не спешил начинать его первым. Известия о взрыве в Сплине и массовом убийстве на марениском водоходе уже дошли до него и он, сопоставив со временем и местами подбора клаудовской команды, осознал, куда он влез. Клауд его подставил. Рисковать было не привыкать, но предавать собственную страну он не собирался. И вот из него сделали невольного пособника убийц и предателей. - Если я скажу, что мне жаль и я чувствую себя виноватым перед тобой, - заговорил Клауд, - то это будет ложь. Да, я тебя использовал, но я тебе никогда не лгал. Среди тех, кого я убил, были мои кровники и я ждал много лет, чтобы отомстить им. Но и считать остальных убитыми заодно я бы тебе не советовал ‒ невиновные остались живы, поверь мне. В Сплине, чтобы до тебя не доносили слухи, жертв нет. А они бы были, не обезвредь мои ребята бомбы. Хотя ты можешь думать как тебе угодно - я не извиняюсь и не буду перед тобой отчитываться. Дазан нахмурился, но всё же решился спросить: - Ответь только, Клауд... честно ответь... ты вправду считаешь, что поступил правильно? - Да. - кивнул Клауд, -- Я сделал так как было нужно. И не только мне. И я знаю, какие последствия это вызовет. В твоем случае -- ты больше не станешь со мной сотрудничать. Правильно? Дазану оставалось только согласиться. Это плавание для них обоих последнее. И дело даже не в том, что Дазан решил больше не покупать лицензии фактории и работать только в стране, а в том, что доверительные, даже можно сказать дружеские отношения закончились. - Но у меня к тебе еще есть одна просьба - последняя. Выполнишь её и меня больше никогда не увидишь. - Ты сказал, что после этого плавания водоходец мой и я с тобой полностью в расчете. Я вас довезу до Нельдса и там мы расстанемся. Не хочу больше иметь с тобой никаких дел. - набычился Дазан. - Вот в том то все и дело. Мне надо в Нельдс, но немного в другом качестве. На границе, при проверке, ты скажешь, что в фактории слышал, как кто-то пробрался в трюм и спрятался в тюках. - Это ты что... - задохнулся от возмущения бывший капитан, - сделал меня пособником убийцы, а теперь еще и предателем хочешь сделать? Я в жизни никого не предавал! И не убивал! Ты понимаешь, что ты от меня требуешь? Как я потом людям в глаза смотреть буду? Тому же Вольту или Шейду? У меня совесть есть, которой у тебя нет! Понимаешь? Нет! Нет! И еще раз нет! Клауд опустил голову, сцепил руки и молчал, не перебивая Дазана. Давить на капитана не хотелось, но если он не согласится добровольно и план окажется под угрозой, то выхода не будет. Переплывать на другой водоходец никто не будет - слишком большой риск, что их засечет охрана водоходца или фактории, тогда они застрянут в местной тюрьме надолго, а у него в схеме этого нет. Но ломать Дазана, как он сломал Клюза, тоже не выход. - Дазан, мы с тобой больше двух лет работаем. Когда я нашел тебя, ты валялся в луже собственной блевотины без гроша в кармане и без планов на дальнейшую жизнь. Теперь у тебя собственный водоходец, ты уважаемый человек, сестре помогаешь, племянника юнгой взял и ты действительно жалеешь, что я тебе помог в трудный для тебя период? - Нет, Клауд. Тут дело в другом. Я знал, что должен буду отработать и жизнь, и водоходец, и я отрабатывал - разве я не делал все, что ты приказывал? Но выдать вас в руки нельдцам я не могу. Давай я тебя высажу, где всегда, а там ловитесь, сдавайтесь или делайте, что хотите. Дай мне спать с чистой совестью! Клянусь - я даже свечку за тебя Хранителям поставлю! - Значит, не смогу я тебя уговорить? - в голосе Клауда слышалась не обреченность, а скорее вызов. Но Дазан на такие мелочи интонации не обратил внимание. - Я совестью не торгую. Клауд вздохнул, будто перед прыжком в холодную воду и медленно проговорил: - Дазан, ты ведь не будешь спорить, что я быстрее и опытнее тебя и мне не составит труда взять кого-то из вас в заложники? Тем более я тебя предупреждал, чтобы ты слабые места не делал. Сталь, прорезавшаяся в спокойном голосе Клауда напомнила Дазану, что его торговый водоходец не совсем торговый, и под петлей он ходил намного чаще, чем с обычным грузом. Да еще племянника втянул - гордился, что дело семейным станет. Дурак старый! - Сволочь ты все-таки, Клауд. И у тебя рука на такое поднимется? - Князь Клауд, если на то пошло. И поверь, поднимется... Дазан несколько минут молчал, переваривая информацию. Когда хороший друг внезапно оказывается аристократом, да еще угрожает - это выбивает из колеи. - Мало мы вас вырезали, если такие недобитки остались, - с обидой в голосе обреченно проговорил Дазан. - Ненавижу вас! - Теперь сдашь? Дазан скрипнул зубами: - Пусть ты из этих, но ты шинданский князь, а не их. Смотрящим я тебя сдам с большим удовольствием, а нельдсам - не буду. И угроз я твоих не боюсь. А перед сестрой я сам повинюсь, если ты на ребенка руку поднимешь. Скажу, что это сделал аристократ и она проклянет тебя. Теперь замолчал уже Клауд. Оставался последний аргумент, но применять его не хотелось до последнего. Но выхода не было. Дазан был упрямым и честным - это когда-то и подкупило Клауда. Такие люди не подводят и не предают, но заставить их самих пойти против своих убеждений трудно, почти невозможно. - Прости, Дазан, но я не могу поставить специальную операцию под угрозу. Капитан удивленный сменой тембра голоса Клауда, поднял голову от разглядывания широких обветренных ладоней, которые сжимал между коленями. - Какую операцию? - Санционированую на самом верху. Видишь ли, революция, конечно, победила. Уничтожила таких как я - аристократов, опухоль на теле народа. Честно скажу - поделом. Большинство аристократов - это деградировавшие зажравшиеся ублюдки, которые убивали и калечили людей ради прихоти, ничего не производя требовали, чтобы им отдавали всё. Такая система не могла существовать долго - и революция это доказала. Но после революции к власти пришли люди, которые воспользовались ситуацией для личного обогащения - это крупные промышленники и банкиры. Причем при короле они тоже не бедствовали, обслуживая аристократию, а потом переметнулись и заняли практически все кресла Совета. Сейчас все ресурсы и управление сосредоточены в руках маленького круга людей, которым на революцию, на народ, если честно, глубоко плевать. У них свои планы по устройству этой страны и им не нужна ни Народная партия, ни мелкие буржуа. И знаешь к чему это приведет - к такой же аристократии, что была, только еще хуже. Промышленность и ресурсы страны должны принадлежать стране, а не отдельным личностям. Операция по устранению новой торговой аристократии готовилась давно, а мне только позволили сделать один из ее этапов - убить тех к кому у меня личные счеты и остальных богачей заодно. Это они готовили в Спине подрыв Дворца Советов с делегатами съезда - я предотвратил взрыв, но не до конца. Обошлось без жертв. Конечно, сейчас Народная партия взвоет и будет бегать с этим взрывом, как с флагом, да еще неразбериха среди наследования и руководства - поверь, кто надо уже воспользовался ситуацией. И я тоже ей пользуюсь, потому что операция не закончена - она только начинается. Следующим этапом должно стать внедрение моё и моего отряда к врагу. Я - аристократ, совершившей убийство на родине, - идеальная кандидатура для внедрения. Думаю, шпионы уже доложились, что я сделал. Но даже так, я не могу придти в открытую и сказать: "Завербуйте меня!". Не поверят. И правильно сделают. Поэтому мне и нужен ты ‒ твое "предательство" поможет отряду оказаться в руках у нельдсов, но не на их территории, где орудуют уже другие службы и разговор будет совсем другой, а на границе. Для них я буду беглецом, захотевшим после своих художеств, скрыться в Нельдсе. Дазан был шокирован. - Это в голове не укладывается! - Поверь. Ты знаешь, что я не лгу. Могу угрожать, убивать, но не лгать. Если операция окажется под угрозой я действительно мог бы взять твоего племянника как заложника и вынудить тебя сделать так, как мне надо. Но я с тобой честен. Они сидели в тишине. Дазану надо было переварить информацию, а Клауд терпеливо ждал. В такой момент нельзя давить или подсказывать решение ‒ человек сам придет к нужным выводам. Над бухтой раздался тягучий удар колокола, обозначивший двадцать пятый час ‒ полночь. До тридцатого часа, когда небо окрасится в бледно голубой цвет оставалось не так много времени. В первом часу уже можно поднимать паруса и подавать отчальный сигнал на башню фактории. Последние пять часов перед рассветом самые темные, пробуждающие грехи и страхи. Давно ушел в каюту дазановский племянник, отстоявший свою вахту. Предутреннюю вахту, по молчаливому взмаху руки, показавшей, чтобы экипаж не лез на палубу, взял на себя сам капитан. Дазану действительно было тяжело - с одной стороны он в жизни никого не предавал, а с другой - не "предать" по договоренности, это предать всю операцию, которая явно разработана настолько высоко, что ему, речному торговцу, и не снилось. Между предательством мнимым и настоящим стояла ворчливая совесть. С третьей стороны Дазан не был чужд самодовольству, которое гладило вздыбленную совесть и говорило о том, что именно его выбрала родина, чтобы провернуть такую операцию. Вкупе с приобретенным водоходцем и немаленькой суммой пришедшей на его счет -- патриотизм в конце концов победил. ‒ Если ты говоришь правду, то я сделаю. Клауд молча кивнул и встал. ‒ Я рад, что ты согласился. Я аристократ, сволочь, диверсант, но я не смог бы поднять руку на ребенка. Дазан ничего не ответил, проводив взглядом подтянутую фигуру, спускающуюся в трюм. Адвант спустился в темноту и остановился, давая глазам сбросить свет ярких бортовых огней. Сослуживцы спали, на дежурстве сидел на тюке Гир. Клауд подошел и встал вплотную, так чтобы даже чувствительные уши Альронда не услышали: ‒ Уберешь его. Гир подкинул на руке два ножа и вопросительно вскинул глаза. Клауд молча кивнул. Совесть Дазана стала существенным препятствием, но с этим он справился. А как быть с собственной совестью? Любую ложь капитан бы учуял, а за правду надо платить. Адвант положил руку на плечо Гира и сжал его. Мгновение, не больше – будто попросил прощения. Но тут же убрал руку и отвернулся. Клауд лег рядом с Альрондом и закрыл глаза. Надо уснуть. Несколько последних часов относительно спокойного сна. Кто знает, когда удастся в следующий раз выспаться. Никто не заметил, как ведьма в своем уголке тоже закрыла глаза.
Когда будет следующая глава - не знаю. О чем заранее прошу прощения у честной публики.
С того момента, когда двери тюремного блока распахнулись в темную ветреную ночь, я не переставала задаваться вопросом правильно ли я всё делаю. Шпионской практики у меня не было. Я даже книг про шпионов и детективы не читала и понятия не имела, как нужно поступать в той или иной ситуации. Бестолковый Хасту достался агент. Спускаясь по пустынным улицам Инка к поблескивающей в лунном свете реке, я пыталась посмотреть на Гира отстраненно, не как его товарищ, а как бы смотрел со стороны настоящий агент. Гир был задумчив и напряжен, он не улыбался, как раньше, и от этого его высокая фигура казалась призрачным видением. Всю дорогу до реки я мучилась от того, что не знала, правильно ли будет задавать вопросы Гиру или лучше не надо. Привычка ждать приказ и не интересоваться планами начальства была вбита на таком подсознательном уровне, что теперь мешала мне добыть нужную информацию. Логически я понимала, что спросить необходимо, чтобы правильным образом скорректировать своё поведение, но вот так просто обратиться «Гир, скажи…» - не позволяла субординация. Или это я стала слишком нервной? Хотя с чего бы? Молча мы прошли весь город, не встретив ни одного патруля или дежурный разъезд. Гир провел меня по боковым улочкам, часто сворачивая и меняя направления. Плана Инка у меня не было, времени на его изучения – тоже, так что мне оставалось только довериться и положиться на того, кто в этом городе служил дольше моего. Как-то внезапно закончились дома, и пошли огороды, отделенные друг от друга тонкими бревнышками, держащимися на перекошенных столбиках, а иногда просто наваленные друг на друга. Перешагнуть их было легче легкого, но мы шли, огибая оградки по едва видимой тропинке, ныряя в кусты и низины, пока в одной из них не блеснула звездами водная гладь. Мы вышли к невысокому обрыву в полтора человеческих роста, который разрезала всё та же тропинка, бодро переходящая в спуск к малюсенькому пляжу. Гир некоторое время постоял, всматриваясь в черноту реки, прислушался, хмыкнул и уселся на траву, свесив ноги с обрыва. Я поняла, что наше бегство окончено – Гир кого-то или что-то ждет. - Ты терпеливая. Столько молчать! Другая женщина уже бы извела меня вопросами. Или у тебя их нет? Мои терзания насчет субординации и правильности были восприняты как терпение. С этой точки зрения я не рассматривала. Но можно и так. - Да нет. Вопросы есть. Разрешите задать? - Ты со скольки лет в армии? – Внезапно ответил вопросом на вопрос Гир. Я растерялась и честно ответила: - С восемнадцати. - Оно и видно! – Заключил он, делая только ему известный вывод. – Разрешаю. Спрашивай. - Как ты выбрался из камеры? Или тебя выпустили охранники? Гир усмехнулся. - Скорее выпустили. Я их позвал, поговорил по душам и они мне открыли все двери, которые я попросил. - И что ты им сказал? - Что они хорошие люди, а хорошие люди никогда не будут других хороших людей держать под замком… - Господин сарт, извините… Я мало понимаю, но мне кажется, вы надо мной смеётесь. - Обиделась? - Нет, господин сарт. Я превысила свои полномочия спрашивая о ваших личных тайнах и вы мне это наглядно показали. Извините за вопросы. - Обиделась… - печально протянул Гир и глубоко вздохнул. – На «вы» перешла, сартом величать начала… А я ведь правду сказал! Есть у меня редкий дар – людей правильно просить, что они отказать ни в чем не могут. Вот возьму сейчас и тебя попрошу рассказать, о чем ты с Хастом говорила… Меня прошиб холодный пот. Вот и кончились твои детские игры в шпионов, Неждана. Здесь, на тихом бережке, под неспешный плеск волн милый веселый парень Гир, который старше тебя на хрен знает сколько лет, свернет шею хорошей ведьмочке, успевшей повоевать, но не успевшей просто пожить. - Значит, всё-таки говорил? - Зачем я вам? – Умирать так информированной! Я решилась, - Зачем вы меня вытащили из тюрьмы? - Потому что так надо. – Не разозлился, а доброжелательно, будто ждал этих вопросов, ответил Гир. – Ты не нервничай. Делай то, что надо, а как будет – так будет. - Что это значит? – Я была сбита с толку. Гир помолчал. Потом хлопнул рукой рядом с собой. - Садись сюда. Не стой! Приказ или просьба? Но лучше выполнить. Убить он меня всё-равно сможет на любом расстоянии, даже если я побегу. - Видишь звезды? – Гир откинулся на руки и поднял голову к небу. – Кажется, что каждая звезда сама по себе. Но люди, чтобы им было удобно за ними следить, стали проводить между звездами воображаемые линии, связывая их между собой в созвездия. Вон видишь – три звезды рядом в одну полоску, а чуть выше и правее еще две звезды, а если от них провести линию еще правее, то увидим маленький треугольник из трех звезд – это созвездие называется Рак. Три маленькие звездочки – это его голова, две большие клешни, а те, что на прямой линии – хвост. Я действительно увидела рака, растопырившего клешни и ждущего добычу. А Гир тем временем продолжал: - Так и люди – им кажется, что они живут отдельно, но кто-то далёкий от них уже связал их невидимыми нитями в свои созвездия. И рвись, не рвись, если тебя уже нарисовали в схему созвездия, то остается только это принять… или погаснуть. Другого выхода, к сожалению нет. - Но… а если разные люди видят схемы созвездий по разному? Например, ты говоришь, что это Рак, а я – что Лев? - Не имеет значения, как это созвездие называется. Звезды уже связаны между собой. Я представила команду Клауда в виде этого созвездия: Клауд – это те три головные звездочки, Илюсэн и Альронд – две звезды-клешни, а Ригост, Гир и я – три звезды хвоста. Действительно похоже. А если… - Гир, а если вот ту, последнюю звезду, считать не по прямой, а по вертикале – там пять звезд практически в ряд, а потом две ярких в основании. - Это Копьё. Небесное Копьё. Оно всегда указывает на Север. И да… последнюю звездочку можно считать и в созвездии Рака и в созвездии Копья. Такое у нее интересное местоположение. Бывают же такие звезды? Правда? - Ага. – Автоматически ответила я, думая совсем о другом. Значит, я могу быть и в схеме Хаста и чьей-то еще схеме? Возможно Клауда? Что тогда мой бывший командир от меня хочет? Гир ведь не зря меня вытащил и лекцию о созвездиях прочел. Невидимые нити, протянутые между людьми, укладывающие их в схемы и планы находятся не только в воображении, но и в действительности. Надо только понять кто, как и кого связал. И зачем? Главный вопрос – зачем! Нет, разобраться без подсказки в этом звездном море я не способна. Пока. Пока я могу только смотреть и узнавать нить за нитью – от этой звездочки до этой. И когда я увижу всю звездную схему, маленькая звездочка сама решит в каком созвездии ей быть, а какое оставлять без хвоста или древка. Когда ночную тишину мягко нарушил неспешный хлюп весел, мы с Гиром уже успели рассмотреть еще с десяток созвездий. Оказывается, есть целая наука о звездах, которая доступна мореходам. Я же, сухопутная крыса, о таком даже не мечтала. Лодочкой правил Илюсэн и я внутренне обрадовалась непонятно чему. Нас переправили на водоходец, где в трюме расселся весь диверсионный отряд. Меня тепло приветствовали. Я была бы тоже рада их видеть, но теперь, после тюрьмы и разговора о звездах, стоило присмотреться к моим сослуживцам с другой точки зрения. С Хастовской. Кто они на самом деле? И что задумали? Четвертый день подряд я наблюдаю за ними. Смотрю, слушаю, думаю. Выжидаю. И дождалась. Клауд приказал кого-то убить. Но кого? И когда? И нужно ли мне помешать этому убийству? Вопросов много, а голова одна. Я сама не заметила, как мысли закруглились в хоровод и плавно сползли в сон, в котором я стреляла в Клауда, а Илюсен подавал мне патроны, Гир держал в руках собственную голову, которая радостно смеялась, Ригост перебрасывал из рук в руку, будто горячий пирожок, необычный черный кристалл, а крупный рыжий лис бегал вокруг и по собачьи на всех лаял.
Спускаясь по пустынным улицам Инка к поблескивающей в лунном свете реке, я пыталась посмотреть на Гира отстраненно, не как его товарищ, а как бы смотрел со стороны настоящий агент.
Привычка ждать приказ и не интересоваться планами начальства была вбита на таком подсознательном уровне, что теперь мешала мне добыть нужную информацию.
- Как ты выбрался из камеры? Или тебя выпустили охранники?
- Ага. – Автоматически ответила я, думая совсем о другом. Значит, я могу быть и в схеме Хаста и чьей-то еще схеме
Там прямая речь продолжается? Или про "быть в схеме Хаста" это её мысли?
Высокий песчаный берег был изрезан дорогами, что стремились к реке, усмирявшей перед ними свой стремительный бег, чтобы чуть дальше, у порогов снова взбрыкнуть быстрой волной. Если водоходец по какой-то причине проигнорирует гостеприимную стоянку и не пришвартуется к вытянувшемуся почти до середины реки пирсу, то рискует быть подхваченным коварным течением и разбитым о нижние пороги. Дазан прекрасно знал эти особенности реки, направив водоходец уверенной рукой к знакомому причалу. Однако в душе он не был так уверен, как внешне. Несмотря на принятое решение, капитан испытывал стыд и тревогу. Нависающий берег представлялся огромной волной, грозящей накрыть маленькое суденышко. Так и совесть Дазана, несмотря на все уговоры, накатывала волнами, грозя разрушить всю решимость. Отвратительно быть предателем! Жить с этим. Смотреться каждое утро в зеркало и видеть полные стыда глаза. Разговаривать с людьми, и знать, что ты предал, и опять предашь любого из них. Был бы повод… Выбор между предательством друга и предательством Родины – что лучше? Что честнее? Что правильнее? Нет ответа. И никогда не будет. Капитан решительно выдохнул. Свой ответ он уже знал – водходец достанется племяннику, он хороший парень, прибыль от последнего рейса разделят поровну между командой, а он сам… ну что тут уже думать – решение принято – не дойдет он домой. Будет для него домом морская глубина. Всю жизнь хотел в море уйти, вот и уйдет в смерти.
Медленно идущую досмотровую команду он ждал стоя на баке. Гладко выбритый, одетый во всё белое и чистое. Даже команда, повинуясь невысказанным пожеланиям, сегодня была подтянута и приодета. За подходящими трех пехотинцев, во главе с серьезным в летах сартом, устало шкандыбал невысокий мужичок в протертом на локте фиолетовом мундире пограничной службы. Настроение его было не просто ниже ватерлинии водоходца, к которому они сейчас шли, а даже ниже киля. Проиграв вчера в карты, он еще и напился, в долг, заняв сдуру под проценты у кабатчика целый золотой! А сегодня, вместо непыльной привычной писарской работенки, начальство выгнало его на причалы. Подошедший водоходец ему сразу не понравился. Спроси его кто «почему?» и он не ответил бы, но было что-то в общем виде, настрое, одежде команды, что заставило пограничника насторожиться, как почуявшую добычу охотничью собаку. - Крев! – Позвал он командира досмотровой команды. Тот недовольно остановился. Между досмотровой и пограничной службой всегда была неприязнь. Одни отвечали за грузы, другие за пропуск людей. А так как люди в страну не пускались, то пограничники на пирсы ходили чисто номинально. Приходилось терпеть смежников. - Что тебе? – Неласково бросил он, поджидая пограничника. Пограничник стушевался. Может он зря выдумывает себе? Или солнце голову напекло, что всякое мерещиться. Ошибется – засмеют же. А если не ошибется? Кто возьмет на себе ответственность? - Господин крев, вы помните пункт два, четвертого параграфа? Крев мгновенно подтянулся. Он и его команда всего второй месяц в гарнизоне, выучили устав досмотра наизусь. С чего бы штатный погранец вдруг вспомнил четвертый параграф, касающийся тайных знаков на все случаи службы? В пункте два указывались знаки при контрабанде. Почуял что или просто проверка бывших фортовцев? Командир досмотровой команды обернулся на водоходец – так и есть. Слишком весел капитан, слишком подтянута команда, будто напоказ. А ведь погранец может быть и прав. Тут десятки водоходцев приходится за день осматривать – глаз уже замыливается, а писарская крыса может свежим взглядом и увидеть. - Понял. – Он кратко кивнул, не спеша выражать ни озабоченности, ни одобрения.
- Неужели Клауд! Собственной персоной! Глазам не верю! - И что мне сделать, чтобы ты поверил? Попрыгать? - Нет, нет! Прыгать не надо! Даже шевелится не советую. А то мои ребята при одном упоминании твоего имени становятся нервными, а уж сейчас… Не обижайся, но любое твой прыжок может быть ими несколько неверно растолкован. - Да уж. Не думал, что они так сильно после Гринга обидятся. Подумаешь, фортный кристалл разломали, да …. эх-х-х…. Удар в живот заставил Клауда согнуться и судорожно выдохнуть. Продохнув, он поднял лицо и опять улыбнулся. - Резкие у тебя мальцы… - Станешь резким за тобой гоняясь. Из-за тебя мы теперь в этой дыре! – Огрызнулся в ответ крев. - Однако недостаточно… - Что … Но крев не успел закончить вопроса, как Клауд начал действовать. Крутанулся вокруг оси, ударив стоящего сбоку солдата плечом, отчего тот от неожиданности покачнулся и толкнул своего напарника. А Клауд уже бил наотмашь ногой самого крева. Не достал, тот ушел наклоном. Но удар достался стоящему рядом сарту, отчего он покатился по настилу под ноги другим солдатам, попытавшимся подхватить командира, чтобы не свалился в воду. Во время этой заварушки, никем не удерживаемый, Гир рванулся в сторону, резко взмахнул обеими руками и из его рук вылетело два ножа. Адвант снова дернулся в сторону. Однако ножи летели не в него. Дазан несколько мгновений стоял покачиваясь, неверующе глядя на две рукояти, торчащие у него в груди, потом улыбнулся понимающей и прощающей улыбкой, закрыл глаза, развел руки и медленно спиной рухнул с пирса в холодные воды Мерза. Клауда били долго. Гира связали по рукам и ногам и пару раз дали по лицу. Ригоста и Альронда, и так связанных, уложили лицом вниз на доски. Одна лишь ведьма стояла, возмущенно глядя на своих попутчиков и понимая, что Клауд не просто предатель и убийца, но еще и очень, очень, очень большая сволочь! А самое главное – ей его совершенно не жалко!
Камеры в пограничной тюрьме предназначались для временного содержания задержанных контрабандистов и нарушителей. В отличие от гарнизонной тюрьмы, где недавно побывала Неждана, в них было намного просторнее и светлее. Узкие окошки, забранные толстыми решетками, пропускали достаточно дневного света, а в конце коридора было еще одно высокое узкое окно, выходившее во двор, откуда слышались постоянные команды и уханье обучающихся новичков. Двери камер в верхней половине тоже были забраны решетками, так что проходящие тюремные смотрители видели происходящее внутри. Но и заключенные имели возможность видеть и слышать происходящее в коридоре и в камерах напротив. Оттуда тянулись руки, слышались крики, стоны и ругань. Неждана порадовалась, что ее посадили в пустую камеру. Она не знала, что делала, если бы её кинули вместе с мужиками. Но ей, как единственной даме выделили собственные апартаменты. Правда возле самого входа, и смотритель, идя по проходу, первым делом заглядывал к ней, но это уже такие мелочи, о который даже говорить не хотелось. Зато можно было хорошо видеть всех, кто входил и выходил из тюрьмы. Сегодня, еще до завтрака, куда-то увели Клауда. После обеда втащили обратно. Вопреки тому, что Неждана убеждала себя, что ей командира совсем не жалко, она не могла безразлично смотреть как двое солдат за руки тащат по проходу безвольное тело. Лязгнула открывающаяся в конце коридора дверь. Бухнуло на пол тело. Опять лязг. Неждана вздохнула и отвернулась от коридора. В то, что она опять сидит в тюрьме, вина Клауда. И то, что попались, возможно, тоже часть его плана. Но почему же тогда не водят на допросы никого из них? Или ждут кого-то попутно срывая на Клауде личную неприязнь. Неждане ничего другого не оставалось, как запретить себе волноваться и терпеливо сесть на широкий деревянный настил, служащий здесь стулом, столом и кроватью.
Едва за охранниками захлопнулась внешняя дверь, Гир подошел к двери своей камеры и вытянув шею, попытался рассмотреть сквозь прутья камеру Клауда. С его ракурса была видна только часть стены диагональной камеры и маленький кусочек пола. - Командир! – Позвал он, не надеясь на ответ. В той камере зашуршало. Через какое-то время ахнуло, ругнулось и ответило. - Да, Гир. - Ты как, командир? В камере опять зашуршало. Видимо Клауд пытался подтянуть себя к стене и облокотиться об нее. - Нормально. – Голос был глух. - Ну да! – Гир позволил себя усомниться в словах командира. В камере немного помолчали, а потом ответили: - Критических повреждений нет. Гир усмехнулся, в этом, пожалуй, весь Клауд – даже здесь не отходит от официозного тона и канцелярских штампов. - А не критических? В этот раз ответа не было. Клауд молчал. Отвечать, что его избили так, что вздохнуть больно, или перечислять все «забавы», которые отыгрывали мстительные солдаты на его бренном теле? Кости ломать запретил крев, но даже без этого солдаты оказались большими выдумщиками. Гир понял, что ответа не дождется и решил сменить тему: - Сколько еще? Вопрос был не насчет того, сколько еще продержится Клауд. Оба знали, что упрямства и силы воли у них на десятерых хватит. В этом у них было много общего. Поэтому и сошлись аристократ-диверсант и проклятый бессмертный. Сейчас интереснее было сколько дней осталось до приезда спецов из контрразведки. От своих убежали к вражеским. И тут важно каждому из них сыграть свою роль. К этому было всё готово, единственное, что Клауд не учел, это «знакомых» из гринговского форта, пониженных после того, как Клауд со своей командой разгромил им рабочий кристалл. - Два дня. «А через два дня разговор будет совсем другой!» - подумал про себя Гир. Но не произнес этого вслух, чтобы не пугать Альронда и так слишком тихо сидевшего в соседней камере. Мальчишка напуган, но безграничная вера в командира и верность Клауду не позволяют предать. Ригост, тот давно уже предал, но молчит об этом. «Да, Клауд, твои схемы верны настолько, насколько возможно вообще просчитать всё и всех. В одной схеме сотни планов и, в зависимости от ситуации, ты выбираешь тот или иной. Однако, как бы не повернулись планы, как бы они не ломались и не переиначивались – схема не меняется. Это закон, это аксиома. Твоя аксиома Клауд. Если вообще что-то что может поломать твою схему? А, Клауд?». На эти вопросы Гир за два года так и не нашел ответа. И пока не найдет, он пообещал себе, что будет с этим сумасшедшим аристократом, готовым даже себя принести в жертву, если это требуется для достижения цели.
Асанад был и доволен, и недоволен одновременно. Он до сих пор не мог разобраться в своих чувствах. С одной стороны его сдернули с почти завершенной операции, сулившей повышение и минимум очередную Звезду на мундир, а с другой – вербовка дезертира открывала новые горизонты, тем более о Клауде в разведке фронта не слышал только глухой или ленивый. Асанада, несмотря на кажущуюся медлительность и одутловатое лицо с безразличным взглядом из-под тяжелых век, сослуживцы таким не считали. Неторопливость скрывала быстрый аналитический ум и громадные знания, а кажущаяся тяжеловесность – мышцы атлета. Несмотря на почти легендарное имя, о личности Клауда сведений было мало. Ходили слухи, что он из аристократов, но другие, опровергали, говоря, что во время революции он в рядах Армии Цветов не был замечен. А ведь в этой Армии собрались практически все молодые дворяне. О его отряде услышали уже в середине войны и сразу несколько успешных операций, стоивших Нельсу больших потерь. Ловить его пытались все – от армейской разведки до спецов из штаба фронта и даже присылали отряды из главного управления столичной контрразведки. Бесполезно. Клауд проходил как свозь пальцы невидимым призраком, убивая всех, кто его видел и взрывая всё, что стояло у него на пути. А теперь этот герой диверсии и гений разведки взорвал собственный город и убил своих же магнатов? Ушел, можно сказать, громко хлопнув дверью. Асанад усмехнулся про себя – если психологический портрет, который он приблизительно составил на Клауда верен, то такой человек по мелочам не работает. Если уж что-то делает так масштабно, с размахом и очень больно. Асанаду такие люди подсознательно нравились – сам он делал все тихо, незаметно и последствия проявлялись тогда, когда все уже забывали о сделанном. Отличная черта для контрразведчика, но очень плохая в жизни. Жена ушла по той же причине – у всех мужья как мужья, а у нее тихушник какой-то, ничего не решает и со всем соглашается, а то что в доме достаток и уют, так это с первого взгляда незаметно. Доехали тоже не спеша, но на полдня раньше, чем планировали. Досмотровый гарнизон располагался в двух одноярусных длинных бараках. Еще одно каменное здание стояло чуть поодаль и служило местом временного пребывания задержанных и складом по совместительству. Между зданиями находилась ровная площадка для общего сбора и тренировок, но сейчас с нее доносились задорные крики множества мужских глоток. Весь свободный от службы состав гарнизона увлеченно и весело что-то пинал – были слышны удары мяча и восторженные крики, когда мяч попадал. Асанад, слез с коня и вопросительно посмотрел на встречающего его крева – новая игра с мячом еще не стала столь популярна здесь на востоке, ходя выходцы с запада уже давно разминали руки и ноги о набитый песком небольшой кожаный мяч, ударять его можно было подъемом стопы, коленом, локтем и даже головой, если находился столь рисковый парень. Досмотровый крев вытянулся, отдал честь и скомандовал, находящемуся рядом сарту: - Пусть ребята заканчивают. Анасаду стало еще более интересно. Встретили-то его по форме, но личный состав не был построен, то есть не стали делать из этого официоз, чему контрразведчик, насмотревшийся подхалимов и строевиков, был благодарен. Сарт добежал до площадки и разговоры смолкли. Солдаты расступились. Оказалось, что играли не команда с командой, а все разом против одного вратаря. Вратарь стоял на круглых воротах широко разведя руки и ноги и подняв голову в неестественной позе. Анасад присмотрелся и увидел, что вратарь привязан к воротам, а голову удерживает петля. Лицо человека было красным. - Это что? – Поинтересовался Анасад у крева. Тот немного стушевался сначала, но взял себя в руки и дерзко ответил: - Командир диверсантов. А что? Нельзя было позволять ребятам оттянуться? Это из-за него мы в этой дыре! Я, между прочим, калечить запретил! У Анасада возникло желание дать креву в морду – тут потенциальный перебежчик, а они у него все желание служить новой стране выбили. Как теперь его вербовать? Привычно не показав эмоций на лице и сделав вид, что не понял чувства крева, которого всего два месяца назад понизили из адвантов, скомандовал: - Отвязывайте. И всю команду дизертиров постройте здесь. Посмотрим. - Есть! – Адвант резво развернулся и пошел отдавать приказы. К Анасаду подошел сопровождающий сарт – двухметровый солдат специального отряда охраны и тихо, чтобы окружившие их солдаты не слышали, поинтересовался: - Что делать будете, господин адвант? Анасад скосил глаза и так же тихо ответил: - Работать, Витан, работать. Дезертиров выстроили в ряд. Строем это назвать было бы сложно. Как и сложно было бы воспринять их как боевое подразделение. Высокий недовольный старик стоит, заложив руки за спину, всем своим видом показывая, что он в этой команде сам по себе. Дальше стоит блондин с безразличным лицом, но не стоит верить маске, под которой скрыто любопытство перемешенное с вызовом. Третьей поставили и вовсе перепуганную девчонку. Пытающуюся казаться сильной и смелой, такой бывалой военной ведьмочкой, но не выходит. Окровавленного командира поддерживает рыжеволосый пацан. Этот свой страх не скрывает, бросая откровенно злые и опасливые взгляды то на крева «гостеприимного» гарнизона, то на новоприбывшего контрразведчика. Их командир, Клауд, совсем плох – и дело не в распухшем синем лице и текущей из носа струйке крови, он обвис на плече подчиненного не реагируя на ситуацию. Похоже, что ребята крева несколько перестарались и теперь вместо добровольного перебежчика Анасад получил сломленного и озлобленного врага. Хоть он собирался начать допросы прямо сегодня, но выигранные в дороге полдня, похоже, придется убить здесь. А начать работать уже завтра с утра. Если, конечно, к этому времени Клауд придет в себя.
Ночь пришла в тюрьму сразу, без подготовки. Это снаружи было видно, как бледное солнце нехотя закатывается за холмы, а внутри каменного мешка и так было темно, так что ночь просто обозначилась тишиной. Еще вечером, почти сразу после встречи с адвантом контрразведки Клауд в камере подтянул к себе остывшую с утра тарелку жидкой, пахнущей плесенью каши и заставил себя, ложка за ложкой впихнуть еду в распухшие губы. Вкус был отвратительный, но это была еда и Клауд через силу заставил себя глотать. Вода в глиняном кувшине тоже отдавала затхлостью, но была холодной, что компенсировало все недостатки. Клауд выпил её всю. Привалился боком к стене и стал терпеливо, как раненный зверь, ждать. Тюрьма медленно засыпала. Дождавшись, когда со всех сторон стал разноситься храп, он тихо позвал: - Гир! И стал вслушиваться. Как всегда ничего не услышал до того момента, когда Гир сам не заговорил у него над ухом: - Ну как, командир? Клауд скосил глаза. В темноте, как у кошки, отражали свет звезд два зеленоватых глаза. В глубине этих невероятных глаз таилось сумасшествие, которое только и ждало разрешение выйти наружу. - Я готов, Гир… - Позволил Клауд, и тот, кого звали Гиром радостно улыбнулся и облизнул губы в предвкушении. Сильные пальцы бессмертного впились в избитое тело. Клауд судорожно сжал кулаки, не позволяя себе уйти от этой боли. Пальцы Гироклиолиса не только приносили боль, но и заставляли тело быстрее лечить само себя, там, где он проводил руками и впивался пальцами в гематомы, боль сначала возрастала до немыслимого предела, а потом отступала, как волна океана. Вместе с ней отступали синяки, опухоли, зарастали трещины в ребрах, заживали раны. Ради этого стоило и потерпеть. Вот только такое лечение не следовало применять в открытую или позволять видеть Гироклиолиса в этот момент. Добряк-Гир превращался в чудовище, приходившее в экстаз от вида страданий, его безумные глаза ярко горели, рот растягивался в плотоядной улыбке, лицо неуловимо менялось, превращая красивые черты в уродскую маску. А самое главное – Гироклиолису нравилось доставлять боль и он любил, когда боль причиняли ему. Вернее, не ему, а тому чудовищу, которое сидело внутри Гира и просило разрешение на выход. Просило… Хотя раньше, десятки веков назад требовало, а еще раньше выходило само. Сколько лет и усилий потребовалось бессмертному чтобы обуздать его, заставить свернуться внутри и не выглядывать, знает только он сам, но не скажет. Не уничтожить – это было бы невозможно, потому что жаждущее боли и крови существо являлось одной из его граней. Давным-давно на острове Гироклиолис жил народ. Обычный народ с обычными потребностями. Ловили рыбу, выращивали овощи и фрукты. Пока однажды, по какой-то причине не разгневали одного из Богов-Хранителей. И Бог лишил их своего покровительства. Сначала на это не сильно обратили внимание. Жизнь продолжалась как прежде, люди рождались, жили, женились, ели, пили, спали… но не умирали. Сначала возрадовались – все хотят жить вечно, а тут Бог сам даровал им бессмертие. Настоящее, без всяких условий, кроме одного – никто из жителей не мог покинуть остров. Лодки возвращались в порты, даже если они этого не хотели, торговцы не могли доставить товары, и торговля замерла. Через некоторое время иностранные гости тоже исчезли с острова. Люди остались сами по себе. И их становилось все больше и больше. А еды все меньше и меньше. Население расслоилось на сильных и слабых – сильные забирали остатки еды, а слабые голодали. Голодали до смерти, но не могли умереть. Вскоре и сильным стало нечего есть – некогда плодородная земля постепенно превращалась в сухую пустыню. В этом безумии постепенно власть прибрали к рукам жрецы, объявившие, что нужно умилостивить Бога-Хранителя и тогда все вернется на свои места – земля будет родить, а люди умирать в отведенное для них время. Однажды, во время молитвы жрец от отчаяния порезал руку и брызнул кровью на землю. На следующий день на этом месте заколыхалась трава, первая трава за последнее десятилетие. Известие всколыхнуло людей и породило безумство – все хотели, чтобы кровь жреца пролилась именно на их земле. Один жрец в порыве жертвенности порезал себя всего и остров покрылся зеленью. Люди только начали возделывать новую землю, вознося молитвы, как вдруг земля снова стала сухой. Взоры обратились на жрецов. Чтобы земля снова плодоносила жрецы стали резать друг друга, потом заметили, что чем болезненней был обряд, тем больше урожая давала земля. Но таких жрецов оказалось всего пятеро. Они продержались еще два столетия, сменяя друг друга на жертвеннике, научившись любить боль, придумывая друг другу чудовищные пытки и радуясь, что остров опять жив. Когда и кто пришел первым в Храм и попросил о смерти не запомнили. Кажется, старик со старухой. Старики устали жить. Они хотели умереть. Но ни море, ни ножи, ни обрыв не дали им долгожданного покоя. Море выбрасывала самоубийц обратно, ножи резали, но через несколько часов люди воскресали опять, после прыжка с обрыва только кости поломали и долго их лечили. Старческие тонкие руки протянулись в молитве о смерти. И жрецы выполнили их просьбу. Но на утро тела опять встали. Старуха плакала навзрыд, а жрецы стояли вокруг молча и не зная, что делать. Потом, от отчаяния, самый молодой из них предложил чудовищное – не просто убить, а принести в жертву, так как пару дней назад принесли его самого. «Нет!» - Ответил старший. И снова потянулись года жизни без смерти. До тех пор, пока не родился первый калека. Отвратительный на вид ребенок. Жрецы поняли – остров истощен, истощены люди и сколько не проливай кровь на алтаре, это только отсрочка чего-то более страшного. Круговорот замкнулся – земля питалась кровью жрецов, жрецы питались дарами земли, попутно вытягивая из нее соки на регенерацию. Ребенка принесли в жертву тайно, разрезав маленькое тельце еще живым на алтаре, поочередно доставая из него внутренности и органы. С маниакальным страхом ждали утро, молча обступив алтарь. Ребенок умер. Радость и грусть, страх перед сделанным и облегчение, что проклятие ушло и ужас перед тем, как это было сделано. Как жители узнали о первом за три столетия умершем осталось неизвестным. Сначала жрецы уговаривали, отказывались, закрывались в храме, но люди шли – шли за смертью, так как когда-то шли за жизнью. Остров превратился в сумасшедших бессмертных. Проклятых жизнью и понявших, что проклятие можно преодолеть. Да, страшно, да больно, но, наконец, избавиться от страданий жизни. А что думают об этом жрецы, ставшие палачами, никто не хотел думать. Жрец не принадлежал себе – он принадлежал народу. Когда первый окровавленный нож поднялся и разрезал живое тело от горла до паха, народ пришел в экстаз. Жертвоприношение сопровождалось песнями и плясками, более сумасшедшими, чем стоящий возле алтаря жрец с окровавленными по локоть руками и горящими зелеными глазами. Убивать и умирать – череда обрядов сведет с ума кого угодно, и жрецы не стали исключением. Вскоре сошел с ума первый из жрецов. Бросился головой вниз со скалы, разбился, но ожил. Жрецы несколько недель слушали его безумные крики и мольбы из кельи, а потом совершили акт милосердия и распяли на алтаре. А люди шли потоком. Целыми семьями, как на праздник. Жрецам ничего не оставалось как, загнав безумство внутрь, резать, резать и резать. Когда их осталось двое, двое последних жителей острова, двое жрецов, двое палачей и жертв, они посмотрели на друг друга и впервые за долги четыре столетия заплакали. Они плакали, когда один из них, предпоследний лег на алтарь – он плакал об участи последнего жреца, которому никто не окажет такой милости – быть убитым правильно и умереть. А последний плакал, навсегда хороня своих друзей, родственников, свой народ, свой остров. Через несколько недель одинокая лодка причалила к берегу континента, оставив за собой сотни миль и сотни лет. Человек, ступивший из нее на берег, назвался Гироклиолисом, потому что его настоящее имя осталось там, на проклятом острове, вырезанное на алтаре, как клятва когда-нибудь тоже уйти за всеми остальными. Только найдет того, кто сможет воспроизвести кровавую очередность нечеловеческого обряда.
Fire74 » 01 авг 2017, 13:49 
