Дорога в один конец.

[Дядя Саша]

Правда, обитатель в кабинете всего один – высокий стройный капитан с приятными чертами лица. Он подтянут, безукоризненно выбрит. Не вижу его сапог, так как он сидит за столом. Но уверен в том, что в них можно смотреться, как в зеркало.
- Товарищ капитан! – докладывает ему первый конвоир. - Арестованный Красовский по вашему приказанию доставлен.
- За дверью подождите.
Дождавшись, пока за конвоирами закроется дверь, хозяин кабинета кивает мне на табурет.
- Садитесь, Красовский. Поговорим.
Не ломаюсь и опускаюсь на указанное место. Что это за капитан такой? Не видел его раньше.
- Моя фамилия Азаров, Игорь Павлович. Я занимаюсь вашим делом, гражданин Красовский.
Так… Уже гражданин. Фигово.
- Простите, товарищ капитан…
- Гражданин капитан. Вы арестованы, Красовский, и я рекомендую вам это понять. Понять и усвоить, что вы сейчас находитесь в Особом отделе. А время нынче военное, если вы это еще не позабыли. Времени у нас с вами мало, и разводить здесь антимонию никто не собирается.
- В чем же меня обвиняют, гражданин капитан?
- В измене Родине. Выразившейся в форме работы на немецкую разведку.
- Ничего себе, подарочек! – не сдержавшись, я аж присвистнул. – И когда же это я успел на них поработать? Что сделал? Какие награды получил?
- А вот вы сами сейчас обо всем мне и расскажете. Имейте в виду, что даже тех данных, которыми мы сейчас располагаем, для трибунала будет вполне достаточно.
Что он за ерунду несет? Какая немецкая разведка, какая работа? Тут что, все дружно умом подвинулись? Да не должны бы вроде: Особый отдел, место серьезное.
- С чего же рассказ начинать, гражданин капитан?
- Как давно и при каких обстоятельствах вас завербовали?
- В одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. Во время прохождения воинской службы в рядах Второго Фузилерного полка Его Высочества принца Вюртенбергского.
Капитан ошалело смотрит на меня.
- Вы серьезно?
- А вы?
Мой собеседник медленно багровеет.
- Вот что, Красовский, хватит нам тут ваньку валять. Немцы подтвердили факт вашей вербовки, вы понимаете? Немцы! Подтвердили! Сами! И никто их при этом за язык не тянул!
- А следовало бы. Глядишь, и еще что-нибудь полезное узнать бы удалось. Интересно знать, гражданин капитан, каким-таким образом немцы вдруг вспомнили про никому не известного старшину? Вам посыльного сюда прислали или как?
Капитан хмыкает и кладет передо мной лист бумаги.
- А вы почитайте. Тут все написано.
Быстро пробегаю глазами текст и пожимаю плечами.
- Интересно, гражданин капитан, а если бы они указали в этой радиограмме фамилию командира дивизии, например? Как скоро бы он у вас тут оказался?
- Ну, вы себя с комдивом-то не ровняйте! Где он и где вы?
- Он в штабе, я на допросе.
- Вот именно, Красовский, на допросе, а не на чаепитии с блинами. И не таких как вы раскалывали, не обольщайтесь.
- Да я как-то и не особо… А конкретно что от меня нужно? Относительно вербовки – так я вам все сказал. Хотите – вносите в протокол эту дату, хотите – не вносите никакой.
- Каким образом вы передали немцам план операции на артиллерийских складах?
- Никаким. Ибо некому было передавать. Ничего, гражданин капитан, что я и сам туда отправлялся? И имел все шансы быть прихлопнутым в случае неудачной атаки?
- В которой вы, между прочим, не участвовали. Шлялись неведомо где и вышли в точку сбора только после того, как бой был уже окончен. Вас ведь никто не видел в рядах наступающих. Где же вы были? Сказочки про зенитный расчет можете оставить для кого-нибудь другого: здесь настолько легковерных нет. Там, чтобы вы знали, почти десяток человек. Даже когда вы атаковали зенитное орудие, причем почти целым взводом, у вас и то без потерь не обошлось. А вы пытаетесь меня уверить, что незадолго до того в одиночку сделали то же самое и даже не получили при этом ни одного ранения?
- Ну, во-первых, гражданин капитан, не взводом. Нас и было-то примерно одно отделение. А у немецкой зенитной пушки расчет одиннадцать человек. Нам еще повезло, что двоих удалось снять до этого. Ведь стрелять-то было нельзя. Оттого и потери у нас были.
- Угу. А перед этим вы, стало быть, в одиночку, все сделали?
- Двоих тоже удалось убрать по-тихому. Большую часть расчета я из пистолета положил. Остальных – да, в рукопашке побил. Но их немного было, всего парочка человек.
- Вы такой великий мастер в драке? Надо же, какие таланты у нас есть в дивизионной разведке! Да вам только на ринге выступать.
- Не люблю бокс, гражданин капитан. Да и артист из меня не важный. А что до рукопашной – так кликните сюда ваших гавриков из коридора и посмотрим, как быстро я их в бараний рог сверну. Я не рисуюсь, гражданин капитан, можете кого угодно спросить. Даже из соседних частей бойцы на учебу приезжали.
Капитан постукивает по столу карандашом, делает какую-то пометку у себя в блокноте.
- То есть, факт своей связи с немецкой разведкой вы отрицаете?
- Разумеется, отрицаю, гражданин капитан! Я ж с ума еще не сошел.
- А с кем из немецких офицеров вы встречались во время отступления?
- Обер-лейтенант Ханс Штольц. Он командовал подразделением егерей, которое шло по нашему следу.
Обрадованный капитан что-то записывает.
- Ну, сразу бы так! И что он вам сказал? Какие приказания отдал?
- Долго жить приказал, гражданин капитан.
Азаров с недоумением на меня смотрит.
- Да застрелил я его! А пистолет отобрал и Охримчуку отдал. Его-то винтовка на месте подрыва осталась.
- Да? И чем вы можете подтвердить свои слова?
- Ну, документов я у него спросить не удосужился. Но на пистолете есть табличка. И там чернотой по серебру написано: «лейтенанту Штольцу за верную службу Фюреру и Великой Германии». Ну, или что-то в этом роде, я сейчас точно уже не помню.
Азаров озадаченно смотрит на меня, но слова все-таки записывает.
- Откуда вы взяли пулемет?
- Я его забрал у убитых пулеметчиков еще при переходе линии фронта. И как дурак потащил с собой. Потом опомнился и спрятал его в старом окопе. Завернул в плащ-палатку, маслом ее полил, рядом коробка с маслом от «максима» валялась. Положил на землю и засыпал стреляными гильзами. Их там чуть не по щиколотку было навалено.
- Хотите сказать, что он там столько времени пролежал?
- Столько – это сколько, товарищ капитан? Пару дней он бы и просто на улице простоял, ничего бы с ним не сделалось.

[Дядя Саша]

- Вы настолько хорошо знаете немецкое оружие?
А вот тут он меня ловит. Вопрос с подковырочкой, очень даже непростой. Если я сейчас отвечаю утвердительно, то следующий вопрос будет: «А где же это вы его так хорошо изучили?» Слово за слово, а там и немецкий язык всплывет. А если еще хватит ума сделать запрос туда, где учился настоящий Максим Красовский, да еще и фото попросить… Вот тогда-то мне точно кирдык и придет.
Делаю обиженное лицо.
- Товарищ капитан… Мы же разведчики все-таки. Хотим того или не хотим, а знать оружие противника просто обязаны. Попробуй, ответь что-нибудь не так проверяющему!

А вот теперь, дорогуша, голова будет болеть уже у тебя. Информацию я сообщил, вполне, между прочим, правдоподобную. Дарственная табличка на пистолете имеется. Хочет того капитан или нет, а проверить эти сведения обязан. Правда, я не питаю особенных иллюзий на этот счет. Моей невиновности эта самая табличка ничуть не доказывает. Абсолютно ясно, что всем, и Особому отделу в том числе, нужно каким-то образом оправдаться перед вышестоящим руководством. Найти объяснение тому, что хорошо спланированная операция провалилась самым бездарным образом. С кого-то из большепогонных товарищей точно спустят неслабую стружку. И дабы не подставлять высокомудрое руководство, абсолютно необходим козел отпущения, на чью роль, как я теперь понимаю, меня и выбрали. Если бы я не вышел к своим, то особистам пришлось бы сейчас ломать голову, пытаясь каким-то образом выставить виновным лейтенанта Малашенко. Это трудно: комвзвода – один постоянно был на глазах у множества людей. И пришпандорить ему сотрудничество с немецкой разведкой – задача нетривиальная. А вот неведомо где бегавший старшина – великолепный кандидат на эту роль. Так что черта с два меня выпустят особисты. И хочу я того или нет, а придется делать отсюда ноги. Потому как военный трибунал в подобной ситуации отвесит мне совершенно не по-детски. Никаких аргументов «за» или «против», способных повлиять на решение особистов, у меня нет. И навряд ли они появятся в ближайшем будущем. Так что, Максим, делай ноги.
Фигово, конечно, я уже как-то пообвык на своем месте. И уходить в бега мне совсем не хочется. Но никакого другого варианта, к сожалению, больше нет. Копать Азаров долго не станет. Пара-тройка дней – и мое дело передадут в трибунал. Ну, а за теми не заржавеет. Продолжая односложно отвечать на вопросы капитана, благо что они были в основном малосущественными, начинаю прикидывать в голове различные варианты покидания этого негостеприимного места. Да и капитан, малость огорошенный теми подробностями, которые я сообщил, слегка утратил пыл. Так что через два часа после того, как меня вызвали на допрос, я уже снова лежу на соломе и, разглядывая потолок сарая, строю различные варианты побега.

На следующий день.
Особый отдел штаба фронта.

- То есть, вы хотите сказать, товарищ капитан, что этот ваш старшина признательных показаний не дал? – сидевший за столом подполковник Николаев снял очки и внимательно посмотрел на стоявшего перед ним особиста.
- Так точно, товарищ подполковник. Он придумывает какие-то объяснения своим поступкам. Не могу не отдать должное его изобретательности, с этим у него все в порядке.
- Он сообщил о дарственной табличке на пистолете. Вы проверили этот факт?
- Никак нет, товарищ подполковник. Раненый боец убыл от нас в госпиталь сразу же после перехода линии фронта. Оружие, при нем находившееся, уехало вместе с ним. Для проверки этого факта мне бы пришлось потратить много времени на дорогу.
- А телефоном вы воспользоваться не пробовали? – поинтересовался худощавый черноволосый подполковник, до этого момента молча сидевший сбоку от стола. – Или телефонный звонок тоже занял бы у вас прилично времени?
Азаров запнулся. Того, что столь малозначительный вопрос вдруг привлечет к себе внимание, он совершенно не ожидал.
- Простите, товарищ подполковник, но я не вижу, что в данном случае доказывает или опровергает этот факт. Мало ли чей пистолет могли передать немцы Красовскому для подтверждения разработанной легенды?
- Резонно, - кивнул подполковник. – Но что-то раньше они подобных вещей не делали. Я понимаю, если бы старшина вместе с пистолетом принес бы и удостоверение личности этого офицера. Тогда да, пистолет владельца мог послужить доказательством его гибели. И косвенно обелить Красовского. Но ведь он этого не сделал? Насколько я понимаю из рапорта, старшина вообще никаких документов противника с собой не приносил.

[Дядя Саша]

- Не приносил, - подтвердил Азаров.
- Так-так… - покивал его собеседник. – Вы, кстати, справки о старшине наводили?
- Я читал его личное дело.
- И все?
- Особый отдел дивизии проверял старшину, когда того назначали на взвод. На тот момент он зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны. У нас не было никаких оснований подозревать его в чем бы то ни было. Красовский очень умело и грамотно скрывал свое истинное лицо.
- А сейчас, стало быть, он его показал… Ну-ну. Мне понятен ход ваших мыслей, капитан. У меня больше нет вопросов. С вашего позволения, товарищ подполковник, - повернулся он к Николаеву, - я вас покину. У меня появились некоторые вопросы, на которые я попробую найти ответ самостоятельно.
- Разумеется, Олег Иванович. Всегда рад вам помочь, - приподнялся со своего места хозяин кабинета.
Когда за гостем закрылась дверь, Николаев опустился на стул и жестом указал капитану садиться.
- Что-то ты недоработал… И что теперь мне прикажешь – сырой материал в трибунал передавать?
Капитан вытер внезапно вспотевший лоб.
- Но товарищ подполковник, еще день, может быть, другой – и Красовский все подпишет.
- И каналы связи выдаст? Ты понимаешь, что нам не сам старшина нужен, а его связь с немцами? Тут такую комбинацию замутить можно! А без связи – на кой он нужен? Ну, разоблачим мы очередного агента, расстреляем, и что? Умнее надо быть, товарищ капитан. Не махать сплеча топором. Кто вам, скажите на милость, мешал проследить за Красовским? Установить его контакты, выяснить, куда он ходит, с кем встречается. Пишет ли кому-нибудь письма и от кого получает. Вот что выяснять надо было, а не сажать его сразу же под замок.
- Красовский никому не пишет писем и ни от кого их не получал, товарищ подполковник. А что до встреч – так с одной стороны знает его множество самых разных людей, а с другой – особо тесно он ни с кем так и не сошелся. Сложный он человек, да и вообще…
- Вообще – что? Что конкретно вы имеете в виду, капитан?
- Жесткий он. В руках себя держать не умеет, авторитетов никаких не признает. К доверительным беседам не расположен совершенно. И до меня пробовали, и я старался к нему подход найти. Не сам, конечно, через других пробовал. Но не вышло ничего.
- Да, капитан… Поспешили мы, поспешили с этим старшиной… Ты хоть знаешь, кто у меня сейчас сидел?
- Никак нет, товарищ подполковник. Откуда ж мне знать?
- Это Дронов. Он тоже по нашей линии, только летает повыше. И видит побольше, чем мы с тобой. Какое ему вообще дело до рядового немецкого шпиона? Да их тут пачками водят! Ан нет, пришел, сел. Сидит и слушает. Зачем ему этот старшина? Я еще понимаю, была бы фигура какая серьезная, а так… - Николаев только руками развел.
- Так может, товарищ подполковник, у них и свой материал на него имелся? – осторожно предположил капитан.
- Свой, говоришь? – Николаев пошевелил пальцами. – Черт его знает, может, и было чего. Они ж его проверяли.
- Старшину? – несказанно изумился Азаров.
- Не был он тогда еще старшиной. Там вообще история какая-то непонятная. Он тогда из тыла немецкого вылез и что-то очень важное с собой принес. Настолько важное, что приехали за этим материалом чуть не из самой Москвы.
- Так он что, товарищ подполковник… Может, он из этих… Ну… Которые на самый верх работают?
- Тогда отчего он старшина и что делает в твоей дивизии? – резонно предположил хозяин кабинета. – Нет, тут другое что-то. Только вот до сих пор не пойму, что именно. Он точно не из Центрального аппарата. Мы бы знали. Да и не отпустит никто такого человека по немецким тылам шастать!
Подполковник поднялся с места и начал мерить шагами кабинет. Вскочивший с места капитан провожал его взглядом.
- Вот что, Азаров, ты там с ним не затягивай. Веди дело как положено. Готовь материал для трибунала. Если этот Красовский кому-то интересен, за ним придут или позвонят. А если нет, то передадим дело в трибунал, как положено. Пусть там решают.
- Так точно, товарищ подполковник, сделаю!

[Дядя Саша]

Вот уже второй день я обживаю негостеприимный сарай. Все возможные пути побега уже рассмотрены, и большинство из них отброшены как труднореализуемые или вообще фантастические. Кое-что, однако, уже понемногу вырисовывается. Вот если бы меня еще разок на допрос сводили, совсем бы было хорошо, я бы успел еще кое-что любопытное посмотреть и вполне возможно что и сделать. А так, сидя в сарае, у меня особенного обзора не имеется. Свои действия, в принципе, я уже продумал. И вариантов, как ни крути, остается не так уж и много. Как работает Особый отдел, я себе представлял очень хорошо. Моя «удивительная» память в очередной раз выкинула фортель, подбросив массу сведений об этой почтенной организации.
Если я сейчас рванусь в бега в сторону немцев, то уже максимум через час дорогу перекроют так, что даже перднуть незаметно не получится: кто-нибудь да услышит. Уходить в тыл? Тоже затея не самая оригинальная. На этом пути меня искать будут обязательно.
А где не будут? Да у себя под носом не будут. В этой самой деревушке и не будут. Если я, разумеется, сам не окажусь полным лопухом, который вылезет прямо перед светлые очи обалдевших от такой встречи особистов. Нет уж, не станем вгонять людей в искушение. В тыл не побежим, к фронту тоже не побежим. Пару-тройку деньков можно «перезимовать» и здесь. А потом… Потом двинем-ка мы к соседям. Есть у меня одна зловредная мысль, каким-таким образом я могу использовать моих теперешних «друзей».
На допрос меня вызвали на третий день. Против ожидания, капитан ни с того ни с сего выглядел озабоченным. Причем – здорово озабоченным. Усадив меня на табурет, он какое-то время вообще молчал, словно бы собирался с мыслями. Потом, тряхнув головой и словно бы опомнившись, посмотрел на меня строгим взглядом.
- Где ваш связной, Красовский?
- Откуда ж мне знать, гражданин капитан? Я и в глаза-то его не видел никогда, да и вообще от вас первого услышал о его существовании.
- Опять запираетесь, Красовский?
- Не запираюсь, гражданин капитан. Я перед вами как на духу. Что есть, то и говорю.
Особист морщится, словно укусил что-то кислое. Не даю ему собраться с мыслями и продолжаю.
- Если хотите, гражданин капитан, я готов все собственноручно написать. Дайте только бумагу и карандаш.
Азаров поднимает голову и смотрит на меня с удивлением.
- И что ж вы тут такого написать можете? А, Красовский? Такое, чего бы я и до этого не знал?
- Ну, вот вы сейчас про связного спросили. Не знаю я ничего ни о каком связном. Завтра про врача спросите или, что более вероятно, про медсестру. Так давайте я вам сам напишу, с кем встречался, с кем общался, чтобы попусту ваше время не тратить, да и свое заодно.
Особист явно удивлен такой внезапной готовностью помочь с моей стороны. Некоторое время он раздумывает, потом кладет передо мной карандаш и кивает на небольшой столик около стены.
- Садитесь там и пишите.
Присаживаюсь в указанном месте, подвигаю к себе стопку бумаги и принимаюсь за бумагомарание. Нет, я совершенно не выжил из ума настолько, чтобы облегчать Особому отделу задачу по собственному разоблачению. Тогда, спрашивается, за каким фигом мне все это нужно?
А ответ предельно прост: еще в свой первый визит к особисту я заметил, что он все свои записи делает на листах бумаги, которые берет из небольшой стопки, лежащей с краю стола. Когда он потребовал от меня собственноручно изложить историю моей прогулки по немецким тылам, он усадил меня за этот самый столик, куда и положил несколько листов бумаги. Казалось бы, обычная бумага, чего в ней особенного? Но на этих листах имелся угловой штамп Особого отдела. И при известном навыке и знании правил оформления официальных документов, на подобном вот листике можно было вполне убедительно изобразить некий сопроводительный документ. Глаза у любого патрульного, да и вообще у кого угодно, первым делом зацепятся именно за угловой штамп. А это не контора «Заготскот», а вполне себе серьезная организация. Так что несколько минут времени я таким макаром точно отыграть смогу. По крайней мере, сразу не бросятся мне руки-ноги вязать. А дальше-то я что-нибудь придумаю. Спереть со стола один такой лист большой сложности не составило. Я намеренно изображал волнение, чесал в затылке, хмурился и что-то бормотал себе под нос. Пусть хозяин кабинета видит, что я добросовестно пытаюсь вспомнить что-то важное.
Обозрев мою писанину, капитан открывает стол и убирает туда бумагу.
- Идите, Красовский. И хорошенько подумайте над тем, что вас ждет в самом ближайшем будущем. Рекомендую отнестись к этому со всей возможной серьезностью.
Ну, если бы он знал, насколько серьезно я вообще ко всему отношусь, то таких пожеланий, наверное бы, не делал.

Ночь наступает как-то неожиданно, и я присаживаюсь в углу, ожидая смены часовых. По моим прикидкам, она должна произойти в ближайшие несколько минут. Так оно и оказалось: за стеной затопали сапоги, и голос часового окликнул проходящих. Недолгая процедура смены караула – и вновь заступивший боец начинает прохаживаться вдоль стены. На здоровье. Я ваш маршрут уже изучил, как свой собственный карман. Равно как и привычки каждого из стоящих на этом посту. Сегодня вечером заступил пожилой солдат с восточными чертами лица. Он походит туда-сюда еще минут тридцать, дождется, пока все обитатели данного места потихонечку уснут и сам присядет чуть в стороночке. Спать он, разумеется, не станет, но ходить туда-сюда - уже не будет. Там есть навес, под которым когда-то, наверное, привязывали лошадей. Вот под ним он обычно и устраивается. Вход в сарай оттуда просматривается очень даже хорошо, и поэтому часовой считает, что продолжает нести службу со всем прилежанием. Разумеется, никто не собирается его в этом разубеждать. Да и вход мне не особенно нужен, потому как в противоположном от него углу я уже давно копаю нору, выводящую в ямку под стеной. Ямку эту еще в первый день заметил и уже тогда подумал, что если придется когда-нибудь отсюда сваливать, то уходить надо именно таким путем. В означенном месте свалены какие-то старые деревяшки, сломанное колесо и прочий немудреный бытовой хлам. Копать мне осталось не так уж и много, и вскоре в лицо пахнуло свежим ветерком. Ужом просачиваюсь сквозь дыру. Теперь я на улице. Но никуда особенно бегать не собираюсь. У меня есть конкретная цель, к выполнению которой я постараюсь приложить максимум усилий. Как я и ожидал, никакого отдельного круглосуточного поста, охраняющего собственно здание Особого отдела, не имеется. Он только днем там стоит, когда в доме кто-нибудь работает. А ночью, когда все спят, вполне достаточно двух существующих: у сарая и у въезда во двор. Забор здесь относительно серьезный. Во всяком случае, представить себе обалдуя, сигающего через него в гости к особистам, я не могу. Полагаю, что и сами сотрудники Особого отдела не ждут к себе подобного визитера. Вот обратный вариант – это очень даже возможно. Оттого и стоит часовой, охраняя очередного задержанного.

[Дядя Саша]

Стараясь наступать как можно ближе к стене, пробираюсь по крыльцу к входной двери. Так, по крайней мере, не столь сильно будут скрипеть доски. Толкаю дверь – заперто. Ну, на такую-то удачу я, положим, и не рассчитывал. Надо сказать, что это не сильно меня огорчает, и узкая длинная щепка, загодя приготовленная мной еще в сарае, отправляется в щель между дверью и косяком. Там обычная щеколда, я это срисовал уже достаточно давно. Тихонечко приподнимаю ее и толкаю дверь от себя. Тотчас же просовываю руку и подхватываю щеколду, чтобы она ненароком не брякнула. Ибо, раз дверь заперта изнутри - в доме кто-то есть!
Бесшумно проникнув внутрь, притворяю за собой дверь. Нужная мне комната находится слева от входа. В ней днем сидит машинистка. Закрыв за собой дверь и этой комнаты, осматриваюсь по сторонам. Разумеется, здесь никого нет. Надо думать, что миловидная девушка, которая печатает на машинке, ночует где-то в другом месте. Пробираюсь к столу, сажусь на табуретку и снимаю с него пишущую машинку. Ставлю ее на колени. Почему не на стол? Да потому, что этот древний агрегат в процессе работы на нем щелкает весьма немилосердно и звонко. Засовываю руку в карман и вытаскиваю оттуда кусочек тряпки, подобранный мною в пресловутой ямке у стены. Там такого добра тоже предостаточно. Просунув руку с тыльной стороны пишущей машинки, нащупываю звоночек. Ежели кто не знал, при переводе каретки машинка издает мелодичный звон, который в данном случае мне совершенно ни к чему.
Ну, вот, теперь можно приступать к работе.
Щелк, щелк, щелк…
"Старшина Епифанов, после проверки в Особом отделе двести восемьдесят шестой стрелковой дивизии, направляется для дальнейшего прохождения службы".
Подпись, угловой штамп.
В принципе, здесь и печать не помешала бы, но - чего нет, того нет!
Окруженец я бывший, всем понятно? Оттого и никаких других документов нет, по новому месту службы выдадут. А чтобы вывернуть меня наружу сильнее, чем это у ж е сделали особисты - ну, это надо быть совсем отмороженным человеком. Мол даже о н и не нашли, а ты, что - самый умный?

[Александр Ершов]

Ночь наступает очень быстро

Устоявшееся обиходное выражение, в корне не правильно по сути. На Земле ночь всегда наступает в положенный, для данных координат и времени года время, срок. Почти никогда мы не замечаем таких проколов во время разговора или чтения. Но иной раз цепляет. Так что лучше избегать подобных оборотов, или сопровождать их логичным пояснением, что это чисто психологический момент восприятия окружающего конкретным человеком в конкретных обстоятельствах. Тем более, что обычно в таких ситуациях кажется, будто время застыло, еле движется.

Не долгая процедура смены караула

Недолгая

Этот походит туда-сюда еще минут тридцать,
Разумеется, никто не собирается его в этом разубеждать. Да и вход этот мне не особенно нужен, потому как в противоположном от него углу я уже давно копаю нору, выводящую в ямку под стеной. Ямку эту еще в первый день заметил и уже тогда подумал, что если придется когда-нибудь отсюда сваливать, то делать это надо именно таким путем. В этом месте свалены какие-то старые деревяшки, сломанное колесо и прочий немудреный бытовой хлам.

Перебор с "это".

[Цоккер]

на аналогичном языке посылаю будильщика

Лучше "на том же языке".

Документы ваши извольте.

Старорежимное слово Может быть, лучше нейтральное "разрешите"?

Его Высочества принца Вюртенбергского

Вюртембергского - если, конечно, ГГ не исказил титул принца намеренно.

артист из меня не важный

неважный (слитно)

благо что они были в основном малосущественными

благо что они в основном малосущественные (наст.вр., как у других глаголов).

что попусту ваше время не тратить

чтобы

[Дядя Саша]

Спасибо!
Поправил все.

[Цоккер]

Ежели кто не знал, при переводе каретки машинка издает мелодичный звон

Не при переводе, а перед окончанием строки - чтобы машинистка при слепой печати знала, что строка сейчас кончится. Этот звонок обычно можно отключить.
А при переводе каретки громко трещит собачка по зубчатой рейке.
Кстати, маленькая деталь: при печати на машинке, красящая лента перематывается с барабана на барабан. Не мешало бы ГГ после "работы" отмотать ленту обратно: вдруг у особиста внимательная машинистка?

[Дядя Саша]

Ежели кто не знал, при переводе каретки машинка издает мелодичный звон

Не при переводе, а перед окончанием строки - чтобы машинистка при слепой печати знала, что строка сейчас кончится. Этот звонок обычно можно отключить.

Если знать - как. У разных машинок это по-разному происходит, хотя принцип одинаков. Где-то рейку поднимают, где-то звонок отклоняется...

А при переводе каретки громко трещит собачка по зубчатой рейке.

Если перемещать каретку быстро.