Сказка о двойке.
Рассказ
Дата: 8 июня 2118 года
Автор: Шейла Кадар.
Тема 0013: Сказка о двойке.
Содержание: Братья Стругацкие – существовали ли они?
Читая литературу второй половины двадцатого века, я вдруг отметила один странный факт, который поразил меня до глубины души. Собственно, этот факт – мелочь, пустяк, может быть, и не следовало бы обращать на него внимания, но, коснувшись моего сознания, он задел какие-то струны моей души, и мысли мои с тех пор приняли совершенно определенное направление…
(Кажется, я явно перечитала указанной литературы, поэтому попробуем дальше обойтись без струн, души и сознания, а также подсознания, и перейдём к изложению моих мыслей.)
Итак, берем временной интервал 1950-1965. Берем русскую советскую литературу и ищем слово «благорастворение». Слово на тот момент времени уже являлось архаизмом и из общего лексикона выпало – впрочем, и раньше оно было малоупотребительным. Не буду утверждать, что в указанный период данное слово было употреблено только двумя авторами (тут я в одном случае за одного автора считаю двух соавторов) – вероятность того, что оно может попасться, скажем, в историческом романе, достаточно велика. Тем не менее, его употребляют как АБС, так и ЮГ (ограничусь пока инициалами)
Ещё одно слово, столь же редкое: «споспешествовать». Второе совпадение. Употреблено как АБС, так и ЮГ.
Но вот ещё одно совпадение:
«…а герцог хлопал меня по плечу и говорил растроганно: "О эти сопляки! Мои верные, непобедимые сопляки!.."»
«– Мои мальчики, – сказал он голосом доброго деда. – Симпатичные мои соплячки! Горячие головенки! Ну-ка, вглядитесь сюда!
И короткими, точными, злыми движениями он быстро показал на карте те места, где были сосредоточены имперские воинские части.»
При некоторой доле воображения можно решить, что эти два отрывка взяты из одной книги и связаны общими героями – неким герцогом и некими «сопляками». Ошибка. Первый отрывок – «Парень из преисподней», авторы А. и Б. Стругацкие. Второй – «Дорогой мой человек», автор Ю. Герман, и, к слову, с такими словами обращается к своим подчинённым шеф унчанского гестапо фон Цанке. (Ну вот, я таки расшифровала инициалы.)
И если бы это было единственное подобное совпадение! Читая Ю. Германа, порой невозможно отделаться от мысли, что он читал Стругацких – иные фразы являются перепевом, пересказом, эхом тех фраз, которые читаем мы у Стругацких. И в то же время это не эхо, потому что Герман писал раньше.
И когда совпадения начинают наслаиваться, когда отгоняешь от себя мысль, что помимо воли подтасовываешь факты, начинаешь понимать, что «Братья Стругацкие» – не более чем маска, прикрывающая литературное сотрудничество отца и сына Германов. В истории советской фантастики примеры подобного сотрудничества существуют – широко известна такая пара, как Александр и Сергей Абрамовы. Почему же тандем Герман-Герман предпочел укрыться под довольно таки прозрачным («германн» – брат, см. немецкий словарь) парным (опять-таки прозрачность) псевдонимом? Сейчас трудно судить об этом, но, возможно, соображения были таковы: если А. Абрамов во время своей литературной деятельности обращался к жанру фантастики и ранее, то для Ю. Германа совместная работа с сыном стала своего рода дебютом. И, вполне естественно, ему не хотелось, чтобы эти его дебюты оценивались критиками как произведения хорошо известного автора.
Однако… что-то там такое говорили древние о том, что льва невозможно утаить под овечьей шкурой?
Первым опытом «братьев Стругацких» является шутка: рассказ «Песчаная горячка» был написан способом буриме: увидев вставленный в машинку лист с юношеским опытом сына, маститый писатель продолжил оборванный на полуфразе текст – так появились «братья Стругацкие»…
Эксперимент Ю. Германа, который, как он сперва полагал, ограничится лишь одной повестью «Страна багровых туч» (рассказы были лишь набросками, пробой пера, как только перо было отточено, рассказов более не было), показал, что и в качестве фантаста он остаётся мастером. «Страна…», при всем своём следовании трафаретам на тему «героическое первопроходцы космических далей», все же представляет на суд читателя не ходульные персонажи, произносящие речи о том, как надлежит делать «дело, которому ты служишь» – от этаких небольших речей не избавлены и герои книг, честно подписанных фамилией Германа, – но живых и весьма симпатичных, каждый по-разному, людей.
Кроме того, «Страна…» оказалась весьма своевременной и нужной книгой, исходя из интересов правящей тогда КПСС. Можно ли считать совпадением, что в том же 1958 году, когда Юрий Павлович сдал повесть в издательство «Детгиз», он был принят в члены КПСС. Можно даже представить себе, как ему был сделан намёк, что неплохо бы продолжить описывать такой близкий и такой понятный коммунизм, когда в начале шестидесятых уже начались высадки на Луну и на Марс.
«Путь на Амальтею» стал вторым, неожиданным даже для самого Германа, опытом в новом для него жанре. Он писал его – если так можно выразиться – с неким отстраненным удивлением. Сюжет незатейлив и мог бы уложиться в несколько коротких фраз, если бы не люди, которые и ранее занимали Германа более, чем события, с ними происходящие, ибо его скорее привлекали приключения духа, а не приключения тела.
В этой статье нет смысла пересказывать сюжеты, ограничусь только тем, что обращусь к персонажам, которые имеют очевидное сходство – можно даже сказать, несомненное родство. Положительный герой «братьев Стругацких», как и герой Германа, – человек высоких моральных качеств, живущий исключительно делом, которому отданы все его помыслы, и совершенно не умеющий отдыхать. «Я до сих пор помню, как ты не умел, бедняга, ничего не делать и наслаждаться этим ничегонеделанием, и помню также, как ты однажды пожаловался, что мозги у тебя устают физически, как должны уставать руки у кузнеца или ноги у спринтера-бегуна», – так пишет Варвара Владимиру Устименко в романе «Дорогой мой человек». Такие же целеустремленные, бескомпромиссные, нетерпимые к мещанскому быту персонажи являются героями ранних повестей «Стругацких». Черты Устименко узнаются в Жилине, Быкове, даже в стажере Юре Бородине – более того, можно утверждать, что дорогой сердцу Германа образ Устименко расщеплен на несколько образов в силу того, что очень трудно показать в развитии цельный характер на столь небольшом количестве бумаги – объём произведений «Стругацких» в среднем десять печатных листов, в то время как трилогия об Устименко на порядок больше. Ничего удивительного в том, что юный трепет Юры Бородина перед его прославленными попутчиками и его полудетские представления о смысле жизни как калька ложится на восторженное отношение юного Устименко к его профессорам. И, одновременно, суровый Быков является отражением «мучителя» Устименко из третьей части трилогии. Жилин, скорее всего, мало удовлетворил Германа, из-за чего он сделал его действующим лицом «Хищных вещей века», причём несколько удивил читателей тем, что Жилин внезапно изменил профессию.
Безусловное родство мы видим у Юрковского с Цветковым. Яркая внешность, героическое прошлое, заслуженно высокое положение; Цветков тоже в своём роде генеральный инспектор. Трио Быков-Крутиков-Жилин имеет, кроме всего прочего, очевидную аналогию в лице Оганян-Бакунина-Устименко.
Дауге – несомненный литературный брат капитана Амираджиби. Слишком много у них общих черт. Амираджиби (Дауге) – друг Устименко (Быкова), человек живого, жизнерадостного нрава сначала, в конце – сильно сдавший, полысевший после курса лечения радиоизотопами (неоднократных лучевых ударов). К слову сказать, Герман все же не удержался, чтобы ни вставить полюбившегося персонажа хотя бы формально (несколько исказив фамилию): «ЭР-2, КОМОВ – ЦЕНТР, БАДЕРУ ОТ ПОСТА ГЛАВНОГО КСЕНОЛОГА ПРОЕКТА «КОВЧЕГ-2» ВЫНУЖДЕН ОТКАЗАТЬСЯ РЕКОМЕНДУЮ АМИРЭДЖИБИ» (повесть «Малыш»).
Пожалуй, пока этот ряд можно не продолжать. Добавлю только, что, как и для Германа, для «Стругацких» свойственно не забывать о героях своих книг. Подобно тому как Устименко-старший и Родион Степанов эпизодически появляются в «Наших знакомых» и в «Одном годе», так и герои «Стругацких» вдруг появляются там, где их, кажется, совсем не ждешь. Взять хотя бы Горбовского, в биографии которого немало почти мистических тайн.
(Позволю себе заметить, что одно только исследование персонажей может много рассказать об авторах. Помню, когда я читала «Белый конус Алаида», меня все больше и больше посещало чувство «дежа-вю», когда я натыкалась на нахального белобрысого Гальцева. Где-то я уже встречалась с ним – никак только не могла вспомнить, в какой именно повести «Стругацких». И вдруг в романе Бруно Ясенского я натыкаюсь на того же белобрысого Гальцева. Вот он оказался откуда! – Ш.К.)
Внимательный исследователь творчества «Стругацких» может заметить, что где-то в период 1967-1970 произошел резкий слом в темах, стилистике, настроениях. После «Обитаемого острова» вдруг совершенно не свойственный «Стругацким» детективчик «про их нравы», хотя и с элементами фантастики, какой мы скорее могли бы ожидать от З. Юрьева, П. Багряка или Л. Лагина «Отель У погибшего Альпиниста». И тут же – «Малыш» с совершенно неприкрытым неврастенически-меланхолическим настроем, без деятельного героя, заканчивающийся скорее тупиком, чем нахождением пути. Можно сказать, что герой «устименковского» типа, при всей его многогранности, окончательно ушёл в прошлое.
В 1967 году ушёл из жизни Юрий Павлович Герман, и это все объясняет.
Алексей Юрьевич, который прежде играл второстепенную роль в их дуэте, который был не более чем учеником мастера, остался один. Впрочем, к тому времени у него уже сформировался собственный взгляд на творчество и были повести, которые с большой долей уверенности можно определить как принадлежащие лично ему по замыслу и процентов на восемьдесят по исполнению. Это, разумеется, выпадающие из довольно ровного ряда «тетралогии о Быкове» и «мира Полудня» повести «Улитка на склоне» и «Второе нашествие марсиан». Можно также утверждать, что довольно большой вклад Алексей внёс и в «Трудно быть богом». Как можно заметить, эта повесть не оставляла его равнодушным и в дальнейшем он неоднократно пробовал вернуться к ней. Переписать её – или, во всяком случае, обнародовать второй вариант «Трудно быть богом» – он так и не решился, но вот превратить её в кинофильм…
Со смертью отца Алексею стало трудно писать. Это с очевидностью можно определить хотя бы потому, что если прежде повести «Стругацких» появлялись примерно с интервалом в год, то теперь паузы между увеличиваются. Вероятно, оставались ещё какие-то наработки, черновые варианты. Алексей Герман добросовестно доводил их до ума, но вместе с тем все больше и больше осознавал, что «Стругацким» в его единоличном исполнении уже недостает энергии и оптимизма, которые вносил его отец. В повести «Пикник на обочине» ему пришлось переписать заново первую часть ― юный Рэдрик Шухарт, каким видел его отец, никак не мог трансформироваться в того повзрослевшего сталкера, который просит чуда у Золотого Шара. Увы, но невинно-чистые мальчики из Анъюдинского интерната должны были остаться в Мире Полудня, а первая часть в сильно переработанном виде и сильно разросшись стала печальной притчей «Гадкие лебеди». Новым юным героем «Стругацких» стал подросток из рабочего предместья, не блещущий моральными качествами и образованностью, наоборот – скорее шпана из подворотни. И речь у этого подростка соответствующая – хоть и не дотягивающая до сленга «Заводного апельсина», но уже не такая формализованная, как у прежних героев-подростков, запросто цитирующих Шекспира в оригинале. (Мне вспоминается, подобная речь была в повести Алана Силлитоу, которая печаталась где-то в конце шестидесятых в «Иностранной литературе». Может быть, я путаю имя автора – Ш. К.).
Рэдрик и Гаг по сути родные братья. Можно себе представить этакий начальственный баритон, который пожурил А. Германа за то, что он отступил от изображения Мира Полудня. «Вот вы подумайте, как бы ваш сталкер восхитился при виде будущего мира…» И можно представить Алексея Юрьевича, который в бешенстве выкинул в окно рукопись повести «За миллиард лет до конца», принесенную на суд тому же начальственному баритону. И немолодую секретаршу, которая совала Алексею Юрьевичу валидол и стакан воды, а потом бежала во двор за разлетевшейся рукописью и собирала странички, перемешавшиеся с осенней листвой. Что там было на машинописных листках, которые унес ветер?..
И можно представить раздражение Алексея Юрьевича, с каким он садился за «Парня из преисподней»: «Ну и деревня! Сроду я таких деревень не видел и не знал даже, что такие деревни бывают. Дома круглые, бурые, без окон, торчат на сваях, как сторожевые вышки, а под ними чего только не навалено – горшки какие-то здоровенные, корыта, ржавые котлы, деревянные грабли, лопаты...» Тут не надо быть психологом, раздражение невооруженным взглядом видно.
После 1967 года возрастал не только интервал между повестями ― возрастал ещё и интервал между окончанием вещи и её изданием. Если раньше повести «Стругацких» буквально сразу шли в набор, то теперь, лишившись поддержки друзей покойного Ю. Германа, а так же из-за заметного изменения стиля повести стали, что называется, писаться в стол. Естественно, Алексея Юрьевича подобное положение дел не устраивало, он снова и снова предпринимал попытки вернуться к своей основной профессии кинорежиссера. Однако писательство – сладчайший яд, и очень часто А. Герман бросал работу над своим очередным фильмом ради написания ещё одного произведения. Совершенно не случайно он имел репутацию одного из самых медленно работающих российских кинорежиссеров.
В конце концов он пришел в выводу, что надо выбирать что-то одно – и в октябре 1991 года мир узнал о «смерти» старшего из братьев Стругацких. Некоторое время спустя младший брат выступил с заявлением о том, что публиковаться под именем Стругацких не будет.
Так Алексей Павлович Герман покончил с литературной мистификацией, длившейся более тридцати лет. Жажда писательства не оставила его – но написанные позднее произведения опубликованы под другим псевдонимам.
Группа почитателей творчества «братьев Стругацких», присвоивших себе имя «людены» и узнавших тайну этого псевдонима, поддерживала по мере своих далеко не таких уж и скромных сил ставшую им весьма дорогой мистификацию: фабриковались фотографии, аудио- и видеозаписи, в газетах и журналах печатались так называемые интервью. Сохранились свидетельства «очевидцев», часть из которых, вероятно, добросовестно заблуждалась, о семинарах, которые вёл Б. Стругацкий и о его присутствии на съездах любителей фантастики. Сохранились даже свидетельства о родственных узах, которые якобы связывали «братьев Стругацких» с видными фигурами российской культурной и политической жизни. Короче, миф о «Стругацких» развивался уже без участия в нём А.Ю. Германа.
Из псевдонима, взятого, как казалось поначалу, для одной повести, возникли и зажили своей жизнью два могучих мифологических персонажа. Для нас, живущих в Мире Полудня, эти две фигуры более осязаемы, чем фигуры, которые дали им жизнь – Юрий и Алексей Германы.
