Тропой мужества

[Fire74]

Адреналин так и бурлит, вот-вот в обморок свалиться».

Тся

Мужичек от неожиданности вздрогнул, круглыми от страха глазами смотря на Петрова.

Мужичек быстро закивал.

мужичок

[Валентинович]

Переходя мост, он заметил, что в руках до сих пор держит наготове ТТ. На ходу попытался сунуть его в кобуру, однако там уже имелся свой, штатный. Тогда собрался сунуть его в карман, но голос с ехидцей спросил: «Сам себе прострелить ногу хочешь?». Виктор отсоединил магазин, затем оттянув затвор и вытряхнув патрон, вернул боеприпас в магазин и вставил его в рукоятку. Только после этого ТТ оказался в кармане. Тем временем лейтенант спрыгнул с остановившегося мотоцикла, сделал знак бойцу оставаться на месте, поправил фуражку и, придерживая командирскую планшетку, направился к Петрову. Взгляд его скользил по суетящимся вокруг красноармейцам. Заметив сложенные в стороне трупы диверсантов, лейтенант словно на преграду налетел. Он подошел ближе, присел, взял в руку фуражку ряженного, задумчиво повертел её, рассматривая. Затем поднялся и посмотрел на подошедшего Петрова. Взгляд не предвещал ничего хорошего.
- Почему ты нарушил приказ? – сходу спросил он Виктора. – Почему изменил маршрут? Что тут произошло? Кто эти убитые? Почему тут сотрудник НКВД?
Каждый вопрос произносился на тон выше, при этом лицо друга багровело, глаза становились злее.
- Это немецкие диверсанты! – рявкнул в ответ Петров. - И нечего так орать!
И не давая другу опомниться, протянул заранее приготовленные документы с жетоном.
- Вот, посмотри.
Лейтенант схватил удостоверение с зольдбухом и принялся их изучать.
- Обрати внимание на дату выдачи, и внешнее состояние документа, - сказал Виктор. - Затем сравни фото в удостоверении и в зольдбухе.
Дождавшись, когда лейтенант сравнит фотографии в обоих документах, Петров решил добавить фактов в копилку:
- А вот оружие. Кто причитал, что автоматов в отделе мало? А тут сразу в одном подразделении у всех! Причем… - тут в глаза Петрова бросились некоторые несуразицы, на которые прежде он внимания не обратил, - мля! Это же Суоми! А издалека на ППШ похож…
Лейтенант удивленно посмотрел на автоматы и тут же схватил один из них.
- Это тоже как факт, - добавил Виктор, - и если этого мало, тогда глянь сюда…
Наклонившись, Виктор оттянул ворот гимнастерки убитого, второй рукой потянул майку и перед взорами предстал нацистский орел со свастикой.
- Видишь? Они в наглости своей даже белье на наше не сменили! – торжествующе произнес Петров. – Что скажешь, Юра? Думай пока…
Пришлось отойти от друга к подбежавшему старшему пастуху.
- Товарищ командир, можно ли перегонять стадо? – выпалил тот.
- А народ? – кивнул Петров в сторону вновь столпившихся у сараюшки людей.
- А они следом. Это же коровы, добро колхозное!
- Люди важней, коровы могут и вплавь. Короче! – прерывая возражения пастуха. – Гони, как сможешь, но и люди пусть переходят одновременно. Ясно? Выполняй!
И повернулся спиной, мол – разговор окончен, и возражения не принимаются. Вернулся к задумчивому другу. На лице Чичерина отражалась сложная гамма чувств. Явно сбитый с панталыку лейтенант не знал, что и сказать.
- Но как ты узнал? – с недоумением спросил он. – Как? Когда? На какой странице это записал?
Петров явно не ожидал последнего вопроса и тоже удивился.
- Ты читал тетрадь? – сузил глаза Виктор, - Вместо того, чтобы передать куда следует?
- Я должен был знать, что я передаю, - ответил Чичерин. - И прочитав часть, я понял, что ты являешься более ценным, чем сама тетрадь. Поэтому выяснив - куда ты направился, двинул следом. Понимаешь?
Мотивы друга Петрову были ясны. Во взгляде его читался не только профессиональный интерес, но и простое любопытство, основанное на том, что они хорошо знали друг друга. Что Виктор, что Юрка вместе с детства – игры, школа… всегда неразлучно. Только в училище их дороги разошлись после того как Чичерин отличился! Его заметили и направили проходить службу в Наркомат Внутренних дел. И теперь друг хочет знать…
- Откуда ты это все взял? Что за позывной такой - «Феникс»?
- Юра, - проникновенно произнес Петров, - как военнослужащий и особенно сотрудник НКВД, ты должен знать, что означает ОГВ! И слышать от тебя подобные вопросы мне дико.
- Я знаю - что такое ОГВ! – раздраженно отмахнулся друг. - Однако я знаю тебя.
Ответить Виктор не успел. Подбежал Степаненко.
- Товарищ лейтенант НКВД, - вытянувшись во фрунт и козырнув, обратился замкомвзвода, - разрешите обратиться к командиру?
- Разрешаю.
- Товарищ лейтенант, заряды установлены,- доложил Степаненко, - куда тянуть провод?
Виктор перешел ближе к краю съезда и посмотрел на центр моста. Бойцы, что устанавливали заряд, уже перебирались по внешнему краю вдоль перил, так как по мосту уже шли коровы. На центре у быка остался только красноармеец с катушкой.
- Куда ящики установили?
- В опору меж венцов просунули, - пояснил замкомвзвода, - иначе никак.
Петров кивнул - мощности взрывчатки двух ящиков хватит не то что разрушить до основания мост, но и углубить фарватер на пару метров. Хотя, «гость» не согласился с углублением фарватера, мотивируя какими-то незнакомыми физическими терминами.
- Провод протащите вдоль перил понизу, - указал Виктор, «слушая» подсказки «гостя», - потом по канаве вон к тем кустам. Концы зачистить и воткнуть в землю пока. Окопы готовы?
- Так точно, готовы.
Раз Степаненко говорит, что готовы, значит так и есть. Маскировка на высоте, раз от моста рубежи не видно.
- Да, - вспомнил свои недавние намерения Петров, - вооружи самых подготовленных бойцов трофеями и распредели весь боезапас к автоматам. И машины отсюда отгони. Действуй.
И вновь посмотрел на мост. По мосту частью двигались коровы, и частично люди, прижимаясь к перилам. С вещами в чемоданах, сумках, и просто тюках. Не у всех были вещи с собой. Кто-то направлялся по делам, а кто-то на всякий случай решил уйти в более спокойный район, подальше от войны. Например, солидный мужик выделяющийся одеянием священника, что пропускает вперед спешащих перейти на другой берег обывателей. Куда идет этот поп? Явно по своим религиозным делам. Даже сейчас не прекращающий делать свое дело – иногда он мелко крестил проходящих мимо граждан. А остальной народ… возможно что-то почувствовав, или на основании гуляющих слухов о приближении врага, мало ли как узнали. Виктору самому пришлось убеждаться в приведенных «гостем» сведениях, позвонив после длительных уговоров связиста по двум направлениям. По одному номеру ответ сопровождался паническим матом на фоне стрельбы, по другому вообще ответили по-немецки. И насколько Виктор помнил школьный курс немецкого, стало понятно, что его сходу назвали «Иваном» и посоветовали заранее сдаваться. Ничего не сказа связисту, он ушел, слушая наставление «гостя»…
Вздрогнув от воспоминания, Виктор решительно шагнул к Чичерину.
- Слушай меня внимательно, Юра. И прими к сведению, что на все ответить я тебе никак не смогу. Сам должен понимать, - на это Чичерин кивнул, и Петров продолжил. - Сюда движется танковый клин немцев. А в полку ни сном не духом. Там готовы только к выдвижению в сторону фронта, но никак к обороне. Представь, что случится, если на марше внезапно для полка произойдет встречный бой? Так что бери ноги в руки, и выдвигайся в расположение полка, доложи про все, пусть готовятся к обороне, а сам, как носитель ОГВ, к своему начальству с тетрадью. Я даже одну машину с охраной тебе дам. И не вздумай попасть в плен. Если информация попадет к немцам…

[Валентинович]

Тарахтение послышалось внезапно и звучало оно уже со стороны возможного появления врага. Петров понял, что они не успели - на поляну выскочил мотоцикл, и сидящий в коляске пулеметчик сходу открыл огонь.
- К бою! – заорал Виктор истошно, толкая друга в канаву и скатываясь туда следом.
Пулеметные очереди вспороли водную гладь реки, и уткнулись в мост. Появилась еще пара мотоциклов, сразу включаясь в обстрел. Часть коров в испуге бросилась в стороны, часть в реку. А на мосту гуляла смерть - пули впивались в коров, рвали тела кинувшихся в панике через мост людей. Ответный огонь красноармейцев заставил заткнутся вражеских пулеметчиков, но ненадолго. Немцы, быстро сориентировавшись, отступили и начали обстреливать уже противоположный берег. Видимо к ним присоединились еще мотоциклисты, так как огонь стал плотнее. Петров приподнялся, чтобы осмотреться, и тут же пришлось вновь вжаться в землю. Увиденное вызвало злость – никто не успел перебежать на этот берег. Окровавленные туши коров и убитые люди устилали весь мост. Боец у мотоцикла укрыться не успел, и теперь лежал, распластавшись…
У моста из уцелевших остались только Петров и Чичерин. Немцы долго тянуть не будут. Этот мост им нужен, не зря сюда бранденбургов посылали. Подтянут броню и раскатают оборонявшихся орудийным огнем. Жаль, что «граников» до сих пор не придумали – посетовал «гость», заканчивая свою мысль. И Петров согласился- тянуть нельзя, надо действовать.
- Юра, давай по канаве, ползком, мои бойцы прикроют.
- Без тебя я не уйду…
- Я приказываю тебе! – взбесился Петров, заорав так, что Чичерин отшатнулся. – Как более опытный, понимаешь?! Ты должен уцелеть и доставить тетрадь куда надо. Понял?! Я следом, как только ты пройдешь!
По глазам друга стало ясно – понял, что спорить бесполезно. Посмотрев в сторону рубежа, Петров нашел лицо своего зама – тот укрылся в крайних кустах, куда тянулся подрывной провод. Оттуда огонь по врагу не велся, и правильно, не надо выдавать позицию. Поняв, что сержант видит его, начал подавать знаки – прикройте мол. Степаненко его понял сразу и показал это знаком.
- Двигай! – хлопнул по спине друга Виктор.
Чичерин ползком двинулся по канаве, прополз до места, где канава заканчивалась, и по сигналу сержанта кинулся к рубежу, а бойцы открыли плотный огонь по врагу со всех стволов. Друг успел нырнуть за рубеж и Петров облегченно выдохнул. Теперь его очередь. Он уловил внимательный взгляд сержанта, приготовился двигаться и вдруг вражеский огонь стал еще плотнее. Глянув на тот берег, Виктор понял – подъехали броневики и пулеметов прибавилось. Слышался еще гул, это означало только одно - танки.
- Хреново дело, - пробормотал Виктор, вжимаясь в землю. Шанс был только у одного, и он правильно сделал, что отправил друга первым. Это было важно!
Пули взрывали грунтовку, свистели поверху и Петров понял, ему уже точно не уйти. Тогда он повернулся и начал подавать знаки заму – взрывай! Степаненко показал знаками – не могу, уходи, командир. Сделав злое лицо, вновь знак – ВЗРЫВАЙ!
- Взрывай, сукин сын! – крикнул он как мог. Лицо сержанта посерело и стало каменным. Он кивнул.
- Ну, сделал что мог, - сказал Виктор, откинувшись на спину. - Спасибо тебе, «гость» из будущего.
«Меня Васей зовут. Прости, что сразу не представился».
- Ничего, не в обиде, - улыбнулся Виктор, и недовольно буркнул, - почему он тянет?
Посмотрев на сержанта, Виктор не сразу понял, что именно тот пытается знаками сказать. Наконец дошло – машинка подсоединена, но где-то поврежден саперный провод. Сам провод он видел – от кустов, по канаве и до моста был целым, а там линия проходила вдоль перил и была не видна для Петрова. Немцы плотно стреляли по мосту, возможно повреждение там.
- Вот и дело нашлось, - пробормотал лейтенант, поворачиваясь и осторожно выглядывая.
Враг обстрел не прекращал, но пули теперь летели к опушке. Однако это ничего не значит, долго ли перенести огонь? Надо добраться до места разрыва провода. Смогу ли я? – пришло в голову Виктору, и тут же подавив в глубине липкий страх, ответил – смогу! Те ребята под Москвой были готовы грызть врага, лишь бы не пропустить…
Виктор вскочил, и быстро перебежав по настилу, нырнул за тело убитого мужика. Несколько пуль пропели поверху, часть впилась в мертвое тело бедняги. Стрельба усилилась. Красноармейцы, поняв, что задумал командир, вновь открыли огонь по врагу, пытаясь помочь лейтенанту. Воспользовавшись секундным замешательством немцев, Петров бросился к лежащей поперек моста коровьей туше. Уже почти добравшись до этого укрытия, Виктор запнулся об тело женщины и уже падая почувствовал тупые удары в ногу и два вбок. Рухнул за тушу, упав в лужу крови. Успел увидеть священника, привалившегося к перилам с перебитыми ногами, и саперный кабель совсем рядом, и само повреждение – одна линия разорвана. Из последних сил протянул руку, но сознание погасло…
- Господи Иисусе Христе, помоги грешному рабу… - тихое, с надрывом, бубнение вплыло в сознание сквозь затихающую боль, - … спаси мя грешного, в мире насилия и войны.
Грузное тело рядом не шевелилось, но именно оно стонало и шептало молитвы:
- … Отец мой Небесный… не отвергни молитв… помилуй мя, Отец мой Небесный…
С трудом приподняв голову, Виктор увидел священника. Из глаз его текли слезы, смешиваясь с кровью из разодранной щеки. Кровь пузырилась, когда священник шептал слова молитвы.
- … помоги, душу спаси мою грешную.
Петров попытался дотянуться до перебитого провода, но не смог. Чуть переждав, вновь попытался но смог только чуть сдвинуться. Силы пропали. «Вася, Вася, ты тут?» Ответная мысль задержалась на пару секунд: «Тут… я». И Виктор внезапно понял – гость пытается взять на себя часть боли. «Погоди…». Петров попытался приподняться и взглянуть в сторону кустов, где укрылась группа подрыва. Далековато, но взор прояснился, и внезапно вместо сержанта, увидел лицо друга. «Дурак! – выругался лейтенант. – Какой же он дурак. Ведь все понимает, а что творит?!» «Брось… не ругай… - пришла натужная мысль, - он друга бросить не может… действуй…».
Вновь попытка дотянуться до провода. Не хватало достать его совсем чуть-чуть, а сил сдвинуться вперед и вовсе не было. А священнику только рукой шевельнуть.
- Отче, - прохрипел Виктор, - батюшка, ты слышишь меня? Эй, очнись! Провод подай! Слышышь?
Но священник на призывы не реагировал, лишь молился, и постепенно молитвы становились тише и медленнее. Новая попытка удалась – до провода дотянулся, но силы иссакли и сознание померкло.
- Господи-и-и! – взвыли рядом. – Они не ведают что творят!
Виктор очнулся. В руке зажат провод, а священник куда-то смотрит и в глазах его ужас.
- … не ведают что… творят… не ведают… творят… - кровяной пузырь на щеке лопнул, и священник затих. А Виктор попробовал посмотреть, что так напугало попа перед смертью. Он не смог даже приподняться, но и не стоило. По приближающемуся лязгу и стало ясно - на мост наползал Т-III. Послышался неприятный звук и Петров понял, гусеницы наползли на тело убитого. Ужас прострелил все тело. Немцы едут по телам. По телам!
Но именно ужас придал сил. Надо соединить провод! Надо!
«Давай! – взвыл голос внутри». Пуля перешибла провод, но при этом сняла часть изоляции. Не надо тратить силы и время для зачистки жил, осталось только скрутить. Виктору удалось сложить концы и пару раз повернуть. Сознание вновь поплыло, тогда он просто зажал контакты в кулаке. Этого хватит. Теперь приподняться. Дать сигнал. Вон лицо друга. Он смотрит сюда. Он поймет!
- Взрывай! – но сил крикнуть нет. Звуки пропали, лишь тонкий писк в голове. Губы шепчут – взрывай! Читай по губам, Юра, читай! Как в детстве могли читать по губам – взрывай Юрка! Взрывай! Взрыва-ай!
Брызнуло чем-то мерзко-тошнотворным, навалилось и стало вдавливать…
- А-а-а…

[Валентинович]

Продолжение эпизода - комиссар Иванцов

Антон слушал Бесхребетного прикрыв глаза. Рассказ надо сказать не впечатлял - рядовая история, если судить по опыту прошлых лет. Крепкая крестьянская семья, большое хозяйство, земля, сколько смогли осилить. Помогали соседям, принимали помощь сами, жили с ними в согласии, как испокон принято. Старший брат успел повоевать в гражданскую, под началом самого Буденого, а отец с дедом в отряде самообороны. Как советская власть укрепилась, стали жить, да добра наживать. Богатства не нажили, но и не бедствовали. На работы никого не нанимали, все своим трудом, спозаранку и до темна. А как иначе управиться с большим хозяйством?
В неурожайные года помогла мудрость деда. По только ему известным приметам дед Панкрат советовал сажать рожь вместо пшеницы, да репу с картофелем. И соседей этим привечал. Кто послушал, кто нет, но по осени стало ясно, что дед был прав. Рожь в отличие от пшеницы дала добрый урожай, а последняя поднялась, да сгнила на корню.
Грянули голодные года. Вот тут и начались трудности и беды у большой семьи Бесхребетных.
- Это в каком случилось году? – спросил Антон.
- В тридцатом, - ответил Бесхребетный. – Тогда в села и веси зачастили караваны продразверсток, изымая излишки урожая в пользу голодающих районов. На большом сходе колхозников единоличников большинством голосов решили выделить часть урожая. Но когда прибыла комиссия из района, то они стали забирать практически все. Особенно старался некий Проплешко. Сволочь и мразь изрядная. В двадцатом приписать нам кулачество у него не вышло, помогло заступничество брата и общее собрание. Так он гад злопамятный в этот раз своего добился. Нагнал активистов, связал всех, даже меня с младшей сестрой, долго допрашивал, потом вывез всю семью в степь за три версты и одежду отобрал. Чтоб не замерзнуть, пришлось до хутора по снегу бежать. А как добрались, в хату не пустил, а вдоль стенки нас приставил, напротив выстроил своих активистов, зачитал будто бы приговор и активисты залп дали. Поверх голов сволочи такие. Тут дед и отец сломались. Отдали все что было. Подчистую.
- Значит, были излишки-то?
- Не излишки. Они забрали все, до зернышка! А нам осталось только с голодухи сдохнуть.
- Как так? – удивился Антон.
- А вот так, товарищ батальонный комиссар, - горько усмехнулся Бесхребетный. - Главное план выполнили, а на людей Проплешко и его активистам плевать. Мало того, через день, из райотдела ЧК приехали, и всех нас забрали. Впаяли на суде пятьдесят девятую и семьдесят третью статью и отправили за Урал.*
Легко отделались – подумалось Иванцову, и сразу от этой мысли сделалось стыдно. Если боец не наговаривает, то этот Проплешко истинный враг и вредитель.
- Я думал, что издевался Проплешко только из-за ненависти к нам, - продолжал боец, - но потом узнал, как только он изгалялся над другими колхозниками и единоличниками, чтобы выполнить план по сбору хлеба! Что только не творил с активистами своими. Разденут мужика или бабу насильно до исподнего, да босыми в амбар запрут, или сарай, а на дворе январь. Пока не признаются – где хлеб спрятали, не выпускают. Или ноги и подолы юбок керосином обольют, зажгут, потушат, а потом спрашивают - Говори, где хлеб спрятали, не-то подожгу! Или под угрозой насилия колхозниц заставляли отдавать зерно. А то дадут наган с приказом – Стреляйся сам, иначе застрелю! Бедолага курок спустит, не зная, что наган разряженный, и, когда боёк щёлкнет, чаще обморок подал. В соседнем колхозе один из активистов шашкой плашмя колотил и доколотился – зарубил мужика.
- И что, никто не жаловался?
- А кому, если Проплешко лучший друг предисполкома и начальника местного ЧК? Сами-то они все отрицали, а нам кто поверит?
- М-да-а-а… - протянул Антон, не зная, что сказать. – А дальше что было?
- Дальше нас ждал Тагил, - продолжил рассказ Бесхребетный. - Ехали в простом товарном вагоне. Конец марта. Холодно, голодно. Младшая сестренка захворала сильно. Следом отец с мамой. Машутка-то вынесла, смогла недуг осилить, вот мать с отцом не смогли - померли. Хоронили на полустанке. Эшелон в тот день долго стоял. Много народу померло, не одни похороны были. Как тела в могилу опустили дед не выдержал, разрыдался, а на следующий день просыпаемся, а он мертв. Сердце у деда не выдержало.
В Тагиле чекисты эшелон встретили, всех прочих кого куда отправили, а с нами что делать не знают. Старший их, дай бог хорошему человеку здоровья, Горянников нас пока к себе отправил, а сам дело читать. Потом со мной да сестрой побеседовал. А потом говорит – не знаю что с вами делать. Предложил обоим в артель устроиться, что охотой промышляет. Зарабатывают на сдаче мяса и шкур хорошо, поэтому голодать не придется. И тунеядства не припишешь. Что делать? Согласился, конечно, хоть мне и было тогда пятнадцать, а Маше двенадцать.
В артели я всему и научился. Стрелять и по тайге ходить. Все хитрости выживания узнал. Работал хорошо, мясо и пушнину сдавал. Не ленился. Машка выделкой шкур занималась. Жили в общаге. Хоть и простенько, но нам было достаточно.
Как-то часть мяса в колонию отвезли. Пока его на кухне принимали, я неожиданно Проплешко увидел. Среди зеков. Я просто остолбенел. Стоял и смотрел на него. А он меня увидал, и прятаться. В себя прихожу и бегом к Горянникову, узнать про сволочь эту. Оказалось, тот получил целый букет статей – начиная с пятьдесят девятой по сто двадцатую, и это не считая статей уголовных!
- Каких уголовных? – встрепенулся Иванцов.
- А там статей еще больше, - ощерился Бесхребетный. – Начиная со сто тридцать шестой, почти через одну, вплоть до сто шестьдесят первой. Как эту падаль только не расстреляли? Видно были какие-то заслуги, или походатайствовал кто…
- А Горянников?
- А что Горянников? – усмехнулся боец. – Ничего Горянников. Посоветовал не надеяться на пересмотр дела родителей. Ничего хорошего не выйдет. Да и я сам понял – смысла нет. Сволочь эта свое получила, а отца мать и деда уже не вернуть. И возвращаться тоже не стали – куда? Подумали мы с сестрой, подумали, да решили остаться. Что с вами, товарищ батальонный комиссар?
- Болит… - поморщился Антон. – И голова кругом.
Бесхребетный снял еще ивовой коры и, начистив в ложку лубяных волокон, протянул Иванцову.
- Проглотите. Жаль воду отдал, запить нечем.
Морщась от горечи, Антон проглотил кашицу, особо не надеясь на облегчение. Он понимал - состояние ухудшается, и все хитрости бесполезны без квалифицированной медпомощи. Иванцов прикрыл глаза.
- Рассказывай дальше, Иван Михайлович, - сказал он. - И не беспокойся обо мне. Расскажи как в армию попал…
- Призвался как все. Мое умение ходить по лесу заметили и направили служить в разведку. Повоевал на финской, войну закончил сержантом. А разжаловали недавно. В апреле сорок первого. Наш политрук постарался – мол, сын кулака не может в разведке служить - неблагонадежен. Командиры были против, но политотдел настоял – нашли к чему придраться, даже обстоятельства дела не изучили. Прав был Горянников, прав. Разжаловали с переводом из разведки. А тут и война началась…

[Валентинович]

Верить или не верить рассказу бойца? О чем умолчал Бесхребетный? Если причина перевода ясна как божий день, то – за что именно разжаловали бойца? Скорей всего поцапался с политруком, причем с рукоприкладством. С этим ясно. Многое из рассказанного случалось повсеместно. И еще недавно Иванцов считал, что все было правильно. С врагами и вредителями так и надо поступать. Но случались перегибы. Например, случай с главным инженером завода, где работал Иванцов до перевода в армию, похожий на то, что Бесхребетный рассказал про Проплешко. В начале Стахановского движения, все старались отличиться. Не минула сие поветрие и их завода. Парторг, мало знакомый с возможностями предприятия, выступил с инициативой - взять повышенные обязательства - дать двести процентов нормы. О чем и объявил на общем собрании. Инициативу естественно поддержали. Всем хотелось быть как Стаханов и работать по-стахановски. Вот инженер Овсов был категорически против резкого увеличения производительности труда. Он утверждал – нельзя так резко повышать нагрузку на рабочих. В первое время это даст результат, и какое-то время завод будет давать двести процентов нормы, но потом начнет гнать брак, и не из-за разгильдяйства, и не из вредительства, а из-за банальной усталости рабочих. Нельзя сразу повышать норму, можно повысить постепенно на двадцать, или сорок процентов, потом еще, если хорошо просчитать техпроцесс. А повысив сразу на двести, долгосрочно обязательства не выполнишь. Это в конце приведет только к вредительству. Такая точка зрения не устраивала парторга завода Гришина. Он обвинил инженера в пораженческих взглядах, противоположных линии стахановского движения, партии Ленина-Сталина и во вредительстве. Ссору меж инженером и парторгом удалось погасить, хотя Овсов в споре был спокоен, в отличие от Гришина. Вопрос поставили на голосование и большинством голосов, при пяти воздержавшихся, приняли – дать норму в двести процентов. Против голосовал только один – инженер Овсов. А через три дня стало известно, что Овсов арестован.
Новость наделала много шума. Мнения о причинах ареста разделились. Но все сходились в одном – раз арестовали, то есть за что. И Иванцов так считал. А сейчас, вспоминая тот случай, Антон отметил – как злорадствовал Гришин. Он тогда развел бурную деятельность. Выступил с обличительной речью о вредительской деятельности бывшего инженера Овсова, поставил вопрос об исключении его из партии, что единогласно поддержали все. Он много успел внести предложений по работе завода. Некоторые вопросы были откровенной галиматьей, но никто перечить не стал. А через неделю произошло невероятное - на завод неожиданно вернулся Овсов. А Гришина вызвали в городской отдел НКВД. Потом сообщили – Гришина осудили по пятьдесят восьмой и девяносто пятой статье. Общее собрание постановило – восстановить Овсова в партии, и принять обязательства - повысить норму на восемьдесят процентов…
Воспоминания о заводе согрели душу. Как же было хорошо выйти вечером с проходной, поужинать в заводской столовой, а потом не спеша прогуляться. Обычно путь проходил вдоль заводской ограды, потом по тропинке через скверик к старому пруду. На берегу стояли лавочки в тени ветвистых вязов. Вода у берегов подернута ряской, в центре обычно кувыркалась стая уток, гомоном встречая отдыхающих. Хлебная горбушка, специально оставленная на этот случай, по маленьким крошкам летела в воду. Как же приятно было наблюдать утиную возню в стремлении первым успеть ухватить угощение. И нежно обнимающие руки супруги. Леночка, любимая…
Хороший сон. Прекрасный сон. Нет никакой войны. Нет глухого леса. Нет напряжения и усталости. Нет тяжелого ранения. Тело легкое и сильное. Обнять и крепко прижать любимую к себе.
- Я боюсь за тебя, Тоша, - шепчет она. На её лице тревога, крупные слезы выкатываются из уголков голубых глаз и стекают вниз. - Мне сны плохие снятся.
- Не бойся, прекраса, - улыбаясь, отвечает Антон, - со мной будет все хорошо. Не верь снам.
И платком нежно подхватывает выкатившуюся слезу.
- Товарищ батальонный комиссар! Нам пора.
На берегу стоит машина, и выглядывающий из кабины водитель смотрит ожидающе.
- Не уходи… - молит Лена, прижимаясь сильнее. – Не уходи, прошу…
- Надо, прекраса, надо.
Крепко прижав супругу к себе, он её поцеловал, затем трудом разомкнув объятия, Антон идет к машине. Садясь оборачивается. Вздрагивает. Лена стоит, прижимая к себе плачущего сына – она в черном платке, из-под него видны поседевшие пряди, на постаревшем лице скорбь и горе. Антон равнулся к супруге, но машина быстро уносит его к городу. И Иванцов не сразу понимает, что с машиной что-то не так. Это не кабина эмки, выделенная ему для того, чтобы довезти до аэродрома, это другая машина. Невероятная и странная панель, со светящимися огнями и стрелками. А мимо пролетают яркие витрины магазинов. Мелькают вывески, разноцветные огни. И множество невероятных и незнакомых машин впереди, сзади светятся красными и желтыми огнями. Несутся рядом, впереди, сзади, летят навстречу.
Это не сон, это уже бред.
- Это не бред, - услышал Иванцов. - Это будущее!
Антон с удивлением смотрит на водителя. Он мог поклясться - этого парня никогда не видел, но лицо кажется знакомым и откуда-то знает его имя - Сергей. Он плавно крутит руль, больше похожий на маленький штурвал. Машина разгоняется. Слышится звук мощного мотора, в который вплетается музыка, казалось звучащая отовсюду. И слова песни, задевающие за живое:
- От героев былых времен, не осталось порой имен…
Слова правильные, грозные, они пронзают насквозь, продирая морозом по спине. Голос, интонация… все говорит о том, что песню писали пережившие страшную войну.
- … И мальчишкам нельзя, ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.
Сильная песня! А это значит…
Антон смотрит на Сергея.
- Сейчас ты все увидишь и поймешь. - Парень не говорит. Его слова сами возникают в голове.
Машина с широкого проспекта сворачивает на площадь и останавливается среди таких же машин. Ночь вдруг меняется на солнечный день, и Антон видит широкую аллею с фонтанами, а в конце монументальное сооружение со стелой.
- Это Поклонная гора, - говорит Сергей. – Пойдем.
Они идут по аллее, а вокруг люди. С флагами и бантами из черно-оранжевых полос на груди. Многие флаги странные, но и ленты…
- Это символ воинской славы, - поясняет парень, заметив внимательный взгляд Иванникова.
Антон оглядывается, видит пожилого человека и как на стену налетает. Старик держит в руках гвоздики, здоровается, принимает поздравления, сам поздравляет. На его пиджаке медали и ордена. Иванцов никогда не видел столько наград. Он уважительно смотрит на старика, а глаза так и косятся на ордена. Большинство наград незнакомы, например, самый первый ряд начинается с незнакомой медали, или скорее ордена в виде звезды со Спасской башней и надписью «Слава» в центре, которая висит на колодке с георгиевской лентой. И острый взгляд выхватывает еще одну.
- За взятие Берлина, - читает он на аверсе.
- Есть за взятие Будапешта, Вены Кенигсберга, - слышит он голос Сергея, - но эта самая памятная медаль. Пойдем.
Они идут к Вечному огню. Вокруг цветы, венки с лентами. И все вопросы отпадают. Трехцветные флаги, двуглавый орел на них… все это становится лишним, не важным, потому что на ленте венка Антон читает - «С днем Победы!», «9 мая», «Я помню 1941-1945! Я горжусь!» …
Хочется заплакать, но как? Тело как не своё. Вдруг он узнаёт такие подробности, что…
- Мы победили! – говорит Иванцов, справившись с волнением. – И цена нашей Победы велика. Почти три десятка миллионов человек! Сколько же людей погибло! Хороший парней и девчат! Они могли быть как ты, или твои друзья. Стать учеными, врачами, учителями, строителями. Что-то придумать, изобрести, усовершенствовать. Выйти в космос, к звездам лететь…
Он смотрит на пламя, рвущееся из центра звезды.
- Огонь - это правильно. Это верно. Символ чистоты и горящего сердца. Символ памяти… - И Антон вспоминает слова из песни, - вечный огонь, нам завещанный одним, мы в груди храним…
- Что можно сделать? – после минутного молчания спросил Антон. - Как мне поступить?
- Мой дед всегда говорил – по совести, - говорит парень. - По своей совести.
- Он воевал?
- Нет, деду в сорок пятом только семнадцать исполнилось. Мой прадед погиб на войне. Пропал без вести.
- Делай что должен и будь что будет?
Сергей не отвечает. Его образ размывается, мемориал сменяется на лесной пейзаж, а вместо парня над ним нависает немецкий солдат. И он что-то требует. Встать и сдаться? Где наган? Рука чуть сдвинулась, но больше ничего сделать не вышло, пришла боль. На миг взор затуманился, но когда полегчало, немец не исчез. Внезапно Антон понял – это уже не сон и не бред. Нависший над ним враг реален.

[Валентинович]

Внезапно Антон понял – это уже не сон и не бред. Нависший над ним враг реален. И он не один – вокруг расположились другие солдаты. Они держали на прицеле всех бойцов, уже разоруженных, без ремней, стоящих угрюмо в паре метров.
- Aufstehst.
Встать требует. Немецкий Антон знал неплохо. В школе по языку стояла пятерка. Попытка приподняться оказалась неудачной. Боль из раны прострелила все тело и лишила сил.
Ствол карабина направился точно в грудь. На лице солдата была написана готовность пристрелить раненого русского, чтобы снять все проблемы.
- Я помогу.
Карабин дернулся в сторону говорившего, но немец понял, и поощрил движением ствола. Иванцова подхватили под здоровую руку и помогли встать. Антон вдруг увидел, что у него тоже отсутствует фуражка, портупея и командирский планшет. Удивленно осматриваясь, он еще обнаружил, что с рукавов волшебным образом исчезли все нашивки. Причем места их были замазаны грязью. Он провел рукой по вороту – знаки на петлицах тоже отсутствовали. Теперь он от других бойцов не отличался.
- Stehen! – громко скомандовал немец, - Hände hoch!
Антон поднял руки и один из солдат принялся его обхлопывать, явно ища спрятанное оружие. Он проверил и карманы, но они тоже оказались пусты. Куда исчезла командирская книжка и партбилет? Кто срезал нашивки и убрал с петлиц знаки. Куда делась планшетка с портупеей? Иванцов посмотрел на понуро стоящих бойцов, глянул Бесхребетного, поддерживающего его. Ответ был очевиден. Только Бесхребетный был рядом с ним, и только он мог убрать с формы все знаки принадлежности к командиру.
Но есть и другие важные вопросы. Откуда появились немцы? Как они могли так тихо подойти к выставленному охранению, причем с разных сторон. Почему никто из бойцов не заметил врага? Почему не смогли предупредить остальных? Это предательство! И в подозрении опять только один – Бесхребетный. Стало до того досадно, что боль и головокружение отступило, а в голове прояснилось. И появилась другая мысль - если Бесхребетный предатель, то зачем скрыл, что Иванцов командир?
Для прояснения недостаточно фактов и Антон решил подождать.
Тем временем немцы образовали что-то вроде конвоя и один из них, с знаками фельдфебеля, скомандовал:
- Vorwärts!
Бойцы понуро двинулись. Впереди из чащи появился мужичок, нагруженный винтовками, портупеями и вещмешками. Немцы явно не хотели оставлять трофеи в лесу, и использовали местного. Вслед мужичку шел солдат, явно не доверяя носильщику. А местный-то непростой - на правом рукаве Иванцов заметил белую повязку. В голове всплыло – полицаи, добровольные помощники, предатели. Выругавшись про себя, Антон сосредоточился на том, чтобы не упасть ненароком, несмотря на поддержку бойца.
Тропа, даже не тропа, а просто путь, проходил через заросший подлеском сосновый бор. Кусты орешника сменились ивняком и потянуло прохладой. Где-то рядом послышалось журчание воды. Родник. Антон невольно сглотнул. И не только он. Через какое-то время Иванцов обнаружил, что они двигаются по тропе, явно натоптанной жителями от родника. Тропинка вывела на грунтовку, а вдалеке стали заметны дома.
Это не хутор, это деревня. Домов было много, на первый взгляд около двух десятков, возможно больше. У околицы стоял бронетранспортер, а рядом часовой, внимательно смотревший на приближающуюся процессию. Он что-то сказал и на бронетранспортере появился солдат. Он довернул ствол пулемета и направил на колонну.
- Lass Willie, sie sind nicht mehr gefährlich! – Крикнул фельдфебель. – Es ist besser, jemanden nach gauptman zu schicken. Sag mir, die anderen russen haben geführt.*
Антон прекрасно понял немца и насторожился. Это значит посланные на разведку бойцы тоже в плену. Как их угораздило? Стало еще досадней. Это он виноват, плохо инструктировал. Плохо выбрал добровольцев, умеющих вести разведку. Надо было подготовленного посылать. Но имелся только один, и он доверия как раз не имеет.
- Antreten! – скомандовал фельдфебель, и махнул рукой, из чего пленные поняли, что надо построиться.
Немец прошелся вдоль строя, пристально вглядываясь в лица, будто только что увидел. Вернулся на центр.
- Kommissare, Juden Schritt nach vorn! – Скомандовал он. - Verstehen sie?*
Никто не двинулся. Бойцы угрюмо молчали, смотря перед собой. Лишь один Антон смотрел на врага, но выходить он не собирался. И виду не подал, что он прекрасно понимает.
- Грязные свиньи! – выругался немец, и повернулся к солдатам. - Они человеческого языка не понимают.
- Конечно не понимают, Карл, - ответили, смеясь ему солдаты, - они же свиньи.
- На свинном их спроси. – и все вокруг захрюкали.
В этот момент появился офицер и фельдфебель оборвал поросячий концерт и направился к нему. Вытянулся, собираясь доложить, но капитан отмахнулся, сразу направляясь к строю. Тоже прошелся, осматривая пленных. Посмотрел на сваленные недалеко трофеи, затем обратился к фельдфебелю:
- Это все?
- Да, герр гауптман. Все. Что с ними будем делать? Вдруг среди них имеются евреи и комиссары? Расстреляем, чтобы не возиться?
- Не будем заниматься не своим делом, Карл, - поморщился гауптман. - Отправь посыльного в штаб. Пусть обершарфюрера Клауса известит. Это его работа. А пока запри их туда же, где остальные, и пост организуй.

*Оставь, Вилли, они уже не опасны. Лучше пошли кого-нибудь до гауптмана. Скажи – остальных русских привели.
*Комиссары, евреи шаг вперед. Понимаете?

[Валентинович]

- Jawohl! - вытянулся фельдфебель и, повернувшись, скомандовал, махнув рукой вдоль улицы: - Vorwärts!
Пленные повернулись и побрели в указанном направлении.
Дома в деревне располагались вдоль и были однотипными – бревенчатыми пятистенками. Различались высотой и формой крыши. Преобладали двускатные, но имелись и шатровые. С шатровыми крышами дома выглядели богаче - с резными ставнями, балясинами на крашеных крыльцах. Деревня явно была зажиточной. У каждого дома имелся обширный двор, с сараями и скотниками, свой участок огорода, расходящиеся в обе стороны от домов. А по правую сторону в низине виднелась часть какого-то водоема, скорей всего запруды. Имелся и колодец, находящийся в центре деревни рядом с дорогой.
Внезапно раздался птичий гвалт сопровождающийся причитаниями и руганью. Из распахнутой калитки степенно вышел солдат. В одной руке билась курица, в другой руке на лямке висела каска, внутри которой лежали сложенные горкой яйца. Следом появился еще один немец. Он тоже держал курицу, но при этом отталкивал полненькую женщину, очевидно хозяйку, которая перемешивая причитания с руганью, пыталась вернуть своих птиц. Немец сильно толкнул хозяйку, та упала и заплакала. Солдаты засмеялись, что-то говоря хозяйке, потом, сноровисто свернув головы курицам, бросили тушки на землю, взяли по яйцу из каски, отбили сверху скорлупу и, жмурясь от удовольствия, выпили содержимое. После чего стали с интересом смотреть на приближающуюся колонну пленных.
Пленные же, невольно сглотнули. Вообще, по всей деревне разносились дурманящие запахи готовящейся еды, особенно жареного мяса. Немцы вовсю хозяйничали. И их было много – пехотный батальон, не меньше. Из распахнутых настежь окон слышалась немецкая речь. Очевидно, хозяев насильно выселили в сараи, и те захватчикам лишний раз показываться боялись. А солдаты прямо в садах и огородах развели костры, на которых готовили добытые у хозяев продукты. На глаза попался даже поросенок, зажариваемый целиком. Эти запахи сводили пленных с ума и отзываясь бурчанием в пустых желудках. Глаза буквально прилипали к увиденной снеди. Но натыкаясь на взгляды немецких солдат, бойцы опускали головы. Ненадолго. До следующего костра или полянки с обедающими солдатами. Колодец тоже привлек внимание. Жажда терзала не меньше чем голод. Но конвоирующие немцы окрикнули повернувших к колодцу пленных и направили дальше.
Пить хотелось зверски. Хоть глоток воды, хоть один. Иванцова мутило от боли и жажды. Он смотрел по сторонам и в голове крутились одни и те же вопросы. Но ответов пока не находилось. Как же все так произошло? Спрашивать у Бесхребетного он не стал. Впереди брел Самаркин.
- Самаркин… - тихо позвал Антон. – Егор…
Тот обернулся.
- Что, това…
- Тсс! – шикнул Бесхребетный.
Боец все понял, но ответил откровенно враждебным взглядом.
- Как вас смогли тихо взять? – тихо спросил Антон.
- А вот так. Никого и вдруг мы на прицеле.
- Schweigen! – прикрикнул конвоирующий немец. – Vorwärts gehen!
Из одной из калиток вышел высокий мужик в пиджаке. На рукаве белела повязка. Еще один полицай. Тот, что присутствовал при обыске в лесу, плелся нагруженный трофеями позади.
Полицай сходу поклонился фельдфебелю и сбивчиво залепетал:
- Здравствуйте господин офицер. Помощь не требуется?
Фельдфебель был наголову меньше мужика. Но посмотрел так, что тот стушевался и поник.
- Weg, dreckiges schwein! - сказал немец. - Halt. Komm mit.
И для понимания добавил жестом.
- Да-да, господин офицер… - залебезил полицай, мелко кланяясь.
Пресмыкающийся вид полицая был противен и Антон невольно сплюнул. Рану тут же дернуло и боль вспыхнула вновь, сознание поплыло, но удалось удержаться на ногах, тем более что боец почувствовал состояние Иванцова, успел среагировать.
Колонна свернула к большому двору. Дом не выглядел зажиточнее остальных, но размером двора наверно превосходил всех. Кроме калитки имелись ворота, в данный момент распахнутые. Справа вдоль забора была сложена поленница. Слева г-образно расположились хозяйственные пристрои к дому – простенький сарай и сруб с сеновалом сверху, очевидно скотник. Дверь у сруба была закрыта, а рядом на маленькой скамейке восседал вооруженный солдат, который при виде фельдфебеля вскочил.
- Öffnen! – распорядился фельдфебель. - Mehr russische geführt.
Солдат махнул рукой и высокий полицай, подбежав, почтительно взял протянутый ключ, и отпер дверь. В темноте проема виднелись сидящие люди. Они тревожно смотрели наружу.
- Aufziehst, - сказал солдат.
- Заходите, - повторил полицай.
Бойцы стали заходить внутрь. Иванцов с Бесхребетным задержались на входе и полицай прикрикнул:
- Что встали?
- Тут места нет, - ответил Бесхребетный.
Мужик посмотрел внутрь, увидел скученность пленных, почесал затылок и обратился к фельдфебелю, сопровождая слова жестами:
- Господин офицер. Тут места нет. Куда этих девать?
Немец подошел ближе и заглянул в проем. Затем поманил полицая и указал на сарай.
- Dorthin.
- Это дровяник, господин офицер. Запора нет.
- Dorthin! – повторил немец зло.
- Конечно-конечно, господин офицер! – не стал спорить мужик.
Он распахнул дверь сарая, что закрывалась на простой незамысловатый запор, изготовленный из деревяшки, и махнул рукой:
- Заходи!
Иванцов с Бесхребетным зашли в дровяник. Дверь за ними закрыли. Места в сарае оказалось мало – узкий проход в один шаг и длиной в четыре. По обе стороны стен сложены дрова до самой крыши. В конце прохода была стена из теса без нащельников, а дров было наложено всего по пояс.
Осторожно опустив комиссара, Бесхребетный помог ему сесть удобнее, после чего сунулся к стене. Ничего особенного рассмотреть не удалось – была видна только часть крыши другого дома, остальное закрывали заросли крапивы. Он сел на дрова и тяжело вздохнул.

[Валентинович]

- Вздыхаешь?
Бесхребетный поднял взгляд и посмотрел на комиссара.
- Ничего не хочешь мне сказать? – добавил Иванцов.
- Думаете, я предатель?
- А разве нет?
- Я не предатель! – твердо ответил Бесхребетный.
Иванцов посмотрел Бесхребетному в глаза и неожиданно понял – боец не врет. Но как такое может быть, факты-то другое говорят? Но для чего он спрятал документы? ...
- Когда нас еще по лесу вели, - начал говорить Бесхребетный, - я заметил - как немцы идут. Стопой листву раздвигают, по сторонам смотрят, руками и оружием не машут. Явно лес знают. Они и могли тихо охранение взять.
Иванцов уже знал, что в основном немцы углубляться в лес не любили. Чащи побаивались. Особенно сейчас, когда у них в тылу много окруженцев бродит.
- Откуда ты узнал, что немцы идут?
- Я их почуял, - ответил боец. - Не надо так смотреть. Куревом запахло, а у наших откуда курево? В лесу запахи далеко чуются. И ветер в нашу сторону дул.
- Не сходится. Говоришь – лес знают, значит про запахи тоже.
- Может да, может нет, - пожал плечами Бесхребетный, - но они покурили, а потом приказ - в лес идти.
- Возможно, - согласился Антон. - Тогда откуда они узнали, где мы?
- Не знаю, - ответил боец и в отчаянии стукнул кулаком о колено. – Не знаю!
Немного посидели в молчании. Иванцов перебирал варианты и вдруг все факты выстроились по порядку. Каждый встал на своё место. И название всплыло в голове – пазл. Не хватало лишь одного – кто их предал? Ушаков, Яхнин, Хабаров, Тёсов, Куприн? Кто-то из них? Антон хорошо знал Хабарова Тесова и Куприна. Эти трое бойцов из его батальона. Ушаков и Яхнин прибились недавно. Ушаков? Нет, он настоящий комсомолец! Яхнин? Нет, так нельзя…
А может нас выследили? Случайно заметили и дождались момента? Антон вздохнул.
- Нашивки и петлицы ты срезал? – спросил он.
- Я.
- Куда партбилет и командирскую книжку дел?
- Все в планшетку сунул, а её под пень спрятал.
- Зачем?
- Помните Визина и Шлепко? – спросил Бесхребетный.
- Это те бойцы, что при нападении на немцев погибли?
- Да, - кивнул боец. – Так они рассказывали, как после налета двадцать второго в плен попали. Их согнали всех, выстроили и сразу потребовали выйти евреев и комиссаров. Понятно, что никто не вышел. Так один немец прошелся вдоль строя, выхватывая почти через одного кто не понравился. Отделенных отвели к стене и сразу расстреляли. А остальным объявили – что все евреи и комиссары подлежат немедленному расстрелу. Вот так, товарищ комиссар.
То, что те погибшие бойцы успели побывать в плену, Иванцов знал, и что бойцы удачно сбежали, воспользовавшись суматохой во время налета тоже, но про расстрел они ничего не рассказывали.

[Валентинович]

Из памяти возникли аналогичные образы. Расстрельная команда. Немец в черной форме. И избитые при допросах несломленные бойцы. Несломленные…
- Почему ты не ушел? – задал очень важный вопрос Антон. – Почему не бросил меня… нас?
- Как можно? – оторопел боец. – А потом как жить?
- Как-как? Как все живут.
- С гнилью в душе? – горько спросил Бесхребетный. – Чтоб ежедневно она жгла изнутри? И боятся, что кто-то узнает? Нет, я так не могу. Меня не так учили.
Слова вызвали удивление. Антон внимательно смотрит на бойца, и неожиданно задаёт провокационный вопрос:
- Даже после того, что Советская власть с тобой сделала?
Теперь боец удивленно смотрит на Иванцова.
- Странно слышать такое от вас, товарищ батальонный комиссар. Власть это люди, а они разные. Да, Проплешко с остальными был последней сволочью. И после суда, особенно после смерти мамы и бати, я ненавидел власть. Но встретил других людей. Горянникова, Климина, Фурмана, бригадира нашего, они хорошие люди. Настоящие советские люди. Они тоже власть. Другая власть. Настоящая. Советская. Вы тоже настоящий советский человек. Поэтому я никак не мог бросить ни вас, ни своих товарищей.
И Антону стало немного стыдно, за плохие мысли и за сомнения.
- Как тебя по батюшке?
- Семен Агеич, - улыбнулся Бесхребетный.
- А я Антон Викторович, - и Иванцов протянул руку.
От крепкого рукопожатия в ране стрельнуло, и все тело наполнилось болью. Если так пойдет, - подумал Антон, то даже до рассвета недожить.
- Болит? – насторожился Семен. - Отдохните немного, товарищ… Антон Викторович.
«Антон, это Сергей, - раздалось в голове. - Не удивляйся, это не сон и не бред. Все то, что ты видел - это будущее, я его тебе показывал. Извини, что не объявился сразу. Так было надо. Я не мог рисковать, но теперь рискнуть надо. Других возможностей нет. Ты уже знаешь цену нашей Победы. И есть возможность спасти миллионы жизней. Расскажи все бойцу. Пусть уходит. У него получится добраться до наших. Только уговори его». «Как?» «Я тебе покажу, а ты решишь сам как ты это сделаешь».
И перед глазами цифры – 125. Но это не просто цифры. Это хлеб. Норма в день В день! И в нем очень мало муки, в основном жмых и целлюлоза. Этот хлеб не имеет вкуса, от этого хлеба боли в животе, но это жизнь, потому что хлеб. Он съедается весь, до мелкой крошки. А также студень из столярного клея… двадцать два блюда из прессованной свиной кожи… и многое другое… все, что удается добыть из еды.
Страшный голод сковал Ленинградцев. Люди по улицам бредут как привидения. Они ослабли настолько, что умирают на ходу, как будто засыпают. Полуживые, обессиленные, они не обращают на умерших никакого внимания, потому что куда бы они не шли, постоянно смотрят в глаза смерти. К смерти привыкли, и это самое страшное. Полное равнодушие и трупы, трупы, трупы… в квартирах, подворотнях, на улице. Трупы некому убирать. Вот еле плетется женщина, тянущая санки. А на санках окоченевшее тело. Женщина везет на кладбище своего умершего сына. Но даже на кладбище негде хоронить покойников. Их просто складывают. Могилы копать некому. Женщина присаживается у тела. И все. Она больше не встает…
«Осталась одна Таня» это дневник блокадного Ленинграда. Дневник сотен тысяч погибших от голода. Но город жил, назло врагам! И сражался. Работали школы и больницы. В театрах шли спектакли. Заводы ремонтировали танки, выпускали оружие, боеприпасы…
Все для фронта. Все для Победы. Страна отдавала последнее. Но враг силен. Белостокский котел, Минский котлы и триста двадцать тысяч солдат и офицеров Красной Армии в плену. Витебское сражение и оборона Киева семьсот тысяч человек потеряно. Под Вязьмой РККА потеряла убитыми и ранеными триста восемьдесят тысяч человек, и свыше шестисот тысяч попали в плен. Крым, Харьков… потом было сражение под Москвой. Сталинград, Курск… Рабоче-Крестьянская Красная Армия начала свои шаги к Победе и утром тридцатого апреля над поверженным рейхстагом взовьётся обычный штурмовой флаг, флаг Победы! И пусть еще много врагов не сдалось, еще предстоит штурм имперской канцелярии, но это агония. И уже второго мая к трем часам дня остатки немецких войск сдадутся в плен. А 9 мая в час ночи по московскому времени придет самая радостная весть – Победа!
Антон моргнул, глядя вверх. Было темно, но он различил стопы поленьев. Это значит он пришел в сознание. Голова комиссара покоилась на коленях бойца, сам Бесхребетный похоже не спал.
- Не спится?
- Как тут уснуть? – горько ответил Семен.
- Сколько времени?
- Не знаю. За полночь, наверное. Это правда? - неожиданно спросил Бесхребетный.
- Что?
- Вы бредили, и слышал такое…
Что ж, - подумал Антон, - так будет проще.
- Все что ты слышал - правда, Семен, - подтвердил Иванцов. - Ты должен мне верить.
- Но тогда…
- Да, надо эти сведения передать командованию. И сделаешь это ты.
- А вы, - встрепенулся боец, - а ребята?
- Мне и ребятам не помочь. Ты должен идти один! Понимаешь? Должен! На кону миллионы жизней советских граждан.
- Я понимаю…
- Сможешь выбраться?
- Смогу, я тут стену ощупал, - тихо прошептал боец. - Доски трухлявые внизу. Можно тихо подломить, и вылезти. Я и вас смогу вытащить.
- Мне не помочь, - возразил Антон. - И ты это знаешь. Я останусь. Это не обсуждается. Это приказ! Слушай меня внимательно, Семен…

[Валентинович]

Глава – 6

Обершарфюрер Клаус Вольф был раздражен. В какой-то мере благодаря утренним новостям. Вчера вечером посыльный сообщил о дюжине пойманных в лесу русских. Это была хорошая новость. Одна из многих и обершарфюрер решил не торопиться – пленные никуда не денутся, а он хоть один вечер отдохнет от множества дел, тем более, как говорят сами русские – утро вечера мудренее. Но с утра пришли плохие вести - один из пленных бежал, убив одного из добровольных помощников.
Поэтому обершарфюрер после неприятных утренних вестей быстро собрался к выезду. Однако у штаба его остановил незнакомый обер-лейтенант.
- Обершарфюрер Вольф? Обер-лейтенант Хофман, - представился он. - Абвер. Я поеду с вами.
Неприятности имеют свойство размножаться в прогрессии. Это Клаус знал и уже жалел, что не отправился за пленными еще вечером.
- Какой ваш интерес? – нейтрально спросил Вольф.
- Интерес простой, - пояснил обер-лейтенант, - необычный побег.
- В чем необычность?
- В том, что бежавший убил добровольного помощника каким-то непонятным и варварским способом. Кроме того - не вернулись гефрайтер Хубер и шютце Майер, которых гауптман отправил по следам бежавшего. И это был не простой солдат.
- Возможно… - задумчиво кивнул Вольф.
Откуда Абвер узнал такие подробности, - подумал обершарфюрер, - если донесение пришло только час назад?
- У меня отделение на бронетранспортере и два мотоцикла в сопровождении. И имеется инструктор с собакой из батальона Feldhundstaffel*. Думаю, такая охрана вам не помешает?
- Что ж, я не против.
- Тогда не будем терять время, - сказал лейтенант и, повернувшись, направился к бронетранспортеру, а Вольф посмотрел ему вслед. Настроение его упало, потому что последние слова прозвучали как упрек.
Четыре мотоцикла, в сопровождении бронетранспортера, ехали к деревне, где остановился на отдых пехотный батальон.
Странно, что он так поступил – думал обершарфюрер. Он знал Лемана как грамотного командира и в его батальоне всегда царил идеальный порядок. Особенно у «Старой лисы» фельдфебеля Фокса. Этот лейтенант наверняка преследует иную цель, чем поимка бежавшего русского. Если тот действительно не просто солдат, а например диверсант, то шансов его перехватить мало. Наверняка этот Хофман имеет виды на этих парней «Старой лисы», все они родом из лесистой Вестфалии. И наверняка именно они отличились в поимке русских.
За неделю доблестный вермахт разгромил красные орды у границы и углубился на пятьсот километров. При этом в тылу остались недобитые подразделения противника, которые даже в малом количестве нападают на войсковые колонны. Может захваченные пленные именно те, что обстреляли пехотный батальон Лемана на марше, и ребята Фокса сумели их выследить? Но как получилось, что один из русских смог сбежать, попутно убив местного из добровольцев? Но черт бы с ним, с этим добровольным помощником, их можно много набрать, но то, что пропали опытные следопыты Хубер и Майер…
Это сулило неприятности не только гауптману, но и ему, Клаусу. И он задумался. И по мере того, как колонна приближалась к цели, раздражение Клауса отпускало, мысли выстраивали цепочку действий, необходимых к исполнению в первую очередь. Необходимо опросить свидетелей, поговорить с командиром и солдатами. Возможно обстоятельства побега не такие уж важные. Можно написать иной рапорт, но это посмотрим на месте. Уже проезжая через деревню, обершарфюрер был абсолютно спокоен и готов к действиям. Колонна остановилась у бревенчатого сооружения рядом с дорогой. Гауптман Леман стоял тут с парой офицеров и фельдфебелем.
- Heil Hitler! - вскинул руку Клаус, ловко выпорхнув из коляски цундапа. – Здравствуйте, камрады. Не очень хорошее начало дня, не так ли Дитрих?
- Брось, Пауль, временные трудности, нам не привыкать. Кто это с тобой?
- Из Абвера. По твоему случаю.
- Обер-лейтенант Хофман, - представился подошедший абверовец после приветствия, и сразу спросил:
- Хубер и Майер вернулись?
- Они преследуют русского, - ответил гауптман, многозначительно переглянувшись с фельдфебелем.
- Три часа?
- Они могут преследовать его хоть сутки!
- Не сомневаюсь! – кивнул абверовец. – Однако время не терпит.
Обер-лейтенант повернулся и махнул инструктору: – Приступай!
- Покажите мне убитого, - попросил Хофман после короткого инструктажа розыскной группы.
Они прошли немного по улице и свернули в просторный дом. Убитый лежал у крыльца, рядом голосила растрепанная баба.
- Уберите её! – поморщился гауптман.
Женщину с трудом оттащили и увели за дом двое с белыми повязками, а офицеры склонились над трупом.
- Нож? – спросил обершарфюрер, осмотрев рану на шее.
- Нет, это не нож, - ответил фельдфебель. - Пленных хорошо досмотрели и все оружие изъяли.
- Тогда чем он нанес такую рану? – удивленно спросил Вольф.
- Вы не поверите! – сказал гауптман. - Этого русского убили щепой. Карл, где она?
Фельдфебель шагнул к крыльцу и что-то взял, а затем продемонстрировал орудие убийства. Окровавленная острая щепа выглядела жутко.
- Что говорить? Варвары! – произнес Вольф.
- Это говорит об одном, - сказал абверовец, - сбежал хорошо подготовленный диверсант.
- Хорошо подготовленный диверсант не попал бы в плен, - возразил гауптман.
- Если только не было на то причин, - сказал фельдфебель, – например, бросить раненого камрада, или командира.
Хофман посмотрел на «Старого лиса».
- А такие были?
- Были, - кивнул фельдфебель. – Двоих посадили отдельно, потому что раненый является комиссаром. Он ранен и передвигался с трудом. Тот русский, что ему помогал и совершил побег.
- Получается - бросил камрада? – усмехнулся обершарфюрер.
- Я считаю - выполнил приказ.
Хофман одобрительно кивнул, заинтересованно посмотрел на фельдфебеля и спросил:
- Как вы поняли, что раненый русский комиссар?
- Просто, господин лейтенант! Возраст, уверенное поведение, несмотря на боль в ране, а так же иной цвет формы, затертые грязью следы от нашивок и петлиц. Когда я потребовал выйти евреям и комиссарам, взгляд его стал тверже.
- Экскленц! Вы хороший служака!- похвалил фельдфебеля обер-лейтенант. - Как русский сбежал?
- Прошу, - фельдфебель показал на дверь сарая. – Это лучше видеть.