…В крике, что раздался с противоположного берега, не было ничего человеческого. Да и звериного мало было. Словно нечисть какая взвыла, солнечный свет на шкуре своей поганой почувствовав.
Дмитро вздрогнул, приходя в себя. Помотал головой, прогоняя остатки несвоевременных воспоминаний. Потом думать и вспоминать станешь! Надо дело делать, а не цуциком скулить. Лодки нет, да и то не беда! Вон, какой годящий топляк на берегу валяется! Кора слезла, белый от солнца - давно лежит, сухой.
Сапоги долой, жупан долой! Намокнут – на дно утянут. На жупан сверху — портупею с пистолями да саблей. Пусть лежат, хозяина ждут. А кинжал пригодится! Добрый кинжал, с бегущим волчонком на клинке... Эх-ма, чуть не забыл! Негоже вещи на земле кидать, нехай краще у Черныша на спине во вьюке будут. И не намокнут, и не скрадет никто! Медведей тут нету, а конь толковый, от волков летних отобьется, не говоря уже про сиромах оголодавших.
Казак перекрестился, коснулся золотого креста, и, ухватившись за сук, плавником торчащий из деревянной “спины”, толкнул бревно. Топляк сполз в воду по мокрому песку легко, будто сам норовил вернуться в реку. Холод обнял казака со всех сторон, аж дыхалку перехватило...
Заплескала вокруг темная вода, вдруг ноги обвило петлей. Дмитро дернулся, сообразив, что сдуру и от невезения попал в водоросли, что любят по-над берегом расти. Казак заполошно дернулся, вырвавшись. В три гребка миновал опасное место. Тихо помолившись, стиснул зубы и поплыл дальше.
Днепр ярился, вздувался волнами, захлестывающими с головой. Дмитро тут же забыл о том, что его кто-то за ноги дергал, пятки поскрести норовил. Тут бы не утонуть, не нахлебаться пены. Или судорога хватанет, и все, пойдешь на дно.
Сперва подумалось, что мнится, будто кто-то внимательно глядит: то сзади, то сбоку. От холода ль, от волнения ли, смешанного с усталостью, что ни примерещится. Причудилось, должно быть. А потом всплыла сквозь волну богомерзкая харя: безусая, округлая, словно обкатанный водой валун, лупоглазые, жабьи глаза, провал на месте носа. Божешь ты мой! В бестиарии Брэмсона, который новобранцам положено зубрить наизусть, подобной твари и близко не значилось. Там вообще больше толковалось про немецкую нечисть да нежить. Разве что упыряка малость похож, но их в Днепре вроде бы и не водилось....
…Харя оскалилась. Мелькнули острые даже на вид клыки. Дмитро замер, перестав грести. Неведомая тварь скрылась под водой, издевательски булькнув. В тот же миг, казака, обхватив за босую ступню сильной чешуйчатой лапой, дернули ко дну. Дмитро отмахнулся свободной ногою, почувствовав, как пятка врезалась во что-то острое, но хрупкое. “Точно, клык вышиб!”. Лапа упырячья разжалась...
Страха не было. Новиков в школе орденской отучали бояться встречи с нежитью. Ночные чуют страх как собака мясо, и оттого только злее становятся. Ну и болтают, что у перепуганного человека вкус слаще – говна меньше. Дмитро тихонько фыркнул над незванной дурацкой шуткой, сделал гребок навстречу волне…
…И тут его схватили за обе ноги. Потянули на дно, как старый сом-великан тягает утят к себе в омут. Руки пловца соскользнули с мокрого бревна, вода накрыла с головой. Неразборчиво забулькав, помянув нехорошими словами Богородицу, в два отчаянных мощных гребка, Дмитро изловчился вынырнуть. Левой рукой уцепился за топляк, который словно апостолы на месте придержали. Или Богородица, хулу услышав, решила подмогнуть напоследок. Правой рукой казак схватился за верный кинжал, выхватил... Не глядя, отмахнулся длинным клинком за спину, наискось полоснул по черной воде. Захрустело мясо, рассеченное сталью, что чеканкой волчьей сдобрена...
Отчаянный полувой, полухрип вонзился в уши засапожным воровским шилом. Дмитро ударил снова. А потом еще и еще. Каждый раз удачно разя врага. Хватка на ногах ослабла.
То ли тот самый, то ли брат-близнец неведомой днепровской твари, взнырнул справа, попытался, было, ухватиться за руку с кинжалом – Дмитро не дался. Тварь лапами от волны оттолкнулась, будто взлетающая утка, чуть было сверху не грохнулась, норовя припечатать своим скользким пузом. Клыки клацнули перед лицом пловца, перепончатая лапа скребанула по шее, чуть не распоров жилу. Под острым когтем лопнул гайтан, на котором висел подарок Оленки. Тяжелый крест, канув в реку, только блеснул на прощание…
Дмитро, отшатнувшись за спасительное бревно, с яростью ударил – тварюка, получив рукоятью в хрустнувшую челюсть, шлепнулась в воду. Хитро крутанувшись, жирным ужом ушла в глубину. Казак проводил врага матерком. В рот тут же вдоволь набило грязной пены…
Отхаркавшись, Дмитро из-за всей силы вбил кинжал в топляк - прятать в ножны не рискнул, утонет еще... Сил не осталось. И пловец несколько минут просто висел на бревне, что подгоняемое течением и ветром прыгало по водяным валам.
Но, старый Днепр, точно уяснив, что казак один хрен не утонет, хоть ты его десятком упыряк пугай, успокоился. Перестал волнами бить да ветром свистеть...
…Топляк ткнулся в берег. Дмитро нащупал бессильными ногами песок дна.
— Слава тебе, Богородице! – прошептал казак чуть слышно и растянулся на берегу, пытаясь отдышаться.
…Золотой крест, дарованный обчеством хорунжему Литовченко за спасение многих христианских душ, тихо лег на дно, целиком погрузившись в муляку. Блеснула напоследок желтая искра, отразилась в открытом глазу дохлого упыря, сраженного немецким клинком.