Первый Страж Дракона

[Цинни]

Римма, громаднейшее спасибо, продолжаю.

[Цинни]

Идти совсем недалеко – девчонка отворяет соседнюю дверь.
В комнате сумеречно – на окнах плотные гардины. Едкий лекарственный запах. Бородатый доктор покачивается в кресле-качалке, но не умиротворенно, а будто бы в тяжелых раздумьях. Встает им навстречу, что-то шепчет Хлое.
– Он плохо перенес дорогу, – тоже шепотом переводит она – Но сейчас в сознании. Подойди к нему, Лео.
Он впервые видит того, с кем говорил, прежде чем надолго замолчать. Мальчишка – его ровесник – темноволос, как и полагается Сыну Дракона. А глаза светлые и кожа не такая смуглая, как у него самого. И дело не только в болезненной бледности: наверняка полукровка, сын знатного человека от наложницы. Не каждый, далеко не каждый может позволить себе белую рабыню, это роскошь.
– Я знаю, кто ты, – говорит мальчишка. Видно, что каждое слово дается ему с немалым усилием, дышит тяжело, на лбу испарина, губы пересохли до кровавых трещин. – Слушай меня. Слушай внимательно и запоминай. Тогда я боялся, что мы одни, что поражение окончательное. – Взгляд лихорадочный, чуть ли не безумный. – Нет! Дети Дракона будут сражаться. Уже сражаются. Зря я сомневался… Ты не должен был умереть, не узнав… – Замолкает, жадно глотает воздух. Надо бы дать ему воды… но он ведь не поймет… точнее, поймет, что его предали. – Я был на палубе, когда они уходили. Они долго решали, где меня разместить… заботу выказывали, – он криво усмехается. – Я достаточно знаю их язык.
Ага! Нетрудно догадаться, в кого ты такой светлоглазый.
– На выходе из бухты их атаковал наш корабль. Один! Один против целой эскадры!
Теперь дыхание перехватывает не у одного – у обоих.
– Дальше! Что дальше?!
– Он и сделать-то успел пару залпов. Его тут же потопили. Но кто-то ведь не сдался, не признал позорного мира! Вот это настоящая воля Дракона. Мы тоже должны…
Мальчишка приподнимается, хватает его за руку – ладонь такая, что обжечься можно.
Между ними вклинивается бородач, склоняется над больным.
– Лео, постарайся его успокоить, – Хлоя тоже пытается дотронуться до его руки, но он брезгливо отшатывается.
– Да подавись ты этой кличкой, тупая тварь!
Выходит, не оборачиваясь. И успевает захлопнуть дверь отведенной ему комнаты перед ее носом. Он больше не позволит им играть в милосердие и сопереживание. Его приговорили люди одной с ним крови – и если у этих какие-то свои резоны или попросту отваги не хватает – он сам. Сам исполнит волю Дракона.
Под руку попадается медный письменный прибор. Оконное стекло вдребезги, он инстинктивно отстраняется, защищаясь от осколков, – и едва не спотыкается: за его спиной стоит Хлоя.
– Там, за шкафом, – дверь в комнату Тима, – поясняет она – наверное, вид у него ошарашенный.
Переводит взгляд на окно, выдыхает:
– Если бы я думала, что ты собираешься сбежать, я была бы счастлива. Это была бы твоя воля. Не убился бы, здесь не так уж высоко. Но ты ведь пытаешься исполнить волю этого вашего Дракона? – как ни тих голос, злость слышится отчетливо. – Руки себе отрубить не можешь, значит вены вскроешь? Во имя Дракона? Слышала я эти ваши сказки, что мы людям руки рубим…
Он изо всех сил стискивает пальцами подставку прибора.
– Что, хочешь ударить? – с удивительным – непритворным! – хладнокровием спрашивает девчонка. – Молодец. А я уж испугалась, что слабоумие передается, как корь, только намного быстрее.
Оттирает его от окна. Смотрит снизу вверх, а кажется, что – наоборот.
– Вы что, действительно не понимаете, что они погибли в бою? Как по мне, тоже дурость учинили, пошли на верную смерть без шанса прихватить с собой хотя бы одного врага. Я думала, Тим напуган тем, что видел… этой бессмысленностью. Так нет же ж – они для него пример! – шумно выдыхает сквозь зубы. И до него вдруг доходит: она не боится потому, что в ярости. – Ладно, пускай они герои. А вы кто? Вас отдали в наши руки, вот и все, – и не как часть контрибуции, а как что-то не имеющее ни малейшей ценности. Чтобы мы не гневались, не думали, что это была осознанная провокация, дабы сорвать подписание мирного договора. Ну что ты на меня таращишься? Я еще и не такое знаю. Я племянница министра иностранных дел. А он – младший брат царствующего монарха. Соображаешь, кто я? Что, принцессы такими не бывают? И тем не менее мой отец был принцем крови и престолонаследником. Даю тебе пару минут, чтобы осознал и проникся.
Она смотрит на него долгим-долгим испытующим взглядом – и ему почему-то трудно вынести этот взгляд. Но удается.
– Не можешь ударить? – Он и представить себе не мог, что она может так улыбаться… лучше бы он не видел этой улыбки. – Не готов убивать? Ну так и оставайся жертвой, а не героем.
Поворачивается к окну, дотрагивается пальцами до едва держащегося в раме осколка – он летит вниз и со звоном разбивается о землю. Странно, что до сих пор никто не примчался, не устроил переполох. Даже доктор, а ведь он вряд ли ушел, сидит себе посиживает за стенкой и не торопится никого спасать. Может, они ему осточертели – и упрямый пленник, и чокнутая девчонка, и он спит и видит, как бы избавиться от обоих? – он ухмыляется.
Чокнутая глядит на него, как на помешанного.
– Мне вас жалко. Но Тима я все-таки немножечко уважаю – у него уже нет сил сопротивляться, совсем нет, но он не унижает себя истерическими выходками. А тебя – просто жалко. Тебе, конечно, плевать, что о тебе думает тупая тварь, но она обещала быть полезной. А потому у тебя есть шанс умереть героем. Пойдем… если не трусишь.
Он шагает за ней по длиннющему коридору, спускается по лестнице – не той, парадной, а узкой, едва освещенной – оконце под потолком, как в тюремной камере. И ему кажется, что он готов ко всему, теперь уж точно готов.
Еще одна лестница, не иначе как в подвал. Решетчатые воротца с навесным замком (разумеется, у девчонки есть ключ). Металлическая дверца – девчонка наощупь находит замочную скважину, ругаясь вполголоса. Входит первой, зажигает один за другим газовые рожки – не меньше дюжины.
Мрачное подземелье? Ничуть не бывало! Ни дать ни взять – зал для торжественных приемов: с нарядной – именно нарядной! – каменной кладкой, камень – не серый, а тоже розоватый. С большим камином, понизу забранным решеткой – вроде как игрушечные копья на стойке, с часами – циферблат поддерживают, ну надо же, два дракона. С гобеленами, мягкими креслами… и оружием, оружием, оружием. Арбалеты, ружья, револьверы – сказочное богатство в глазах мальчишки. В этот момент он чувствует себя мальчишкой, которого привели в сокровищницу. Вдоль другой стены – подставки с кинжалами, короткими мечами, рапирами. Его взгляд невольно останавливается на топоре.
– Извини, топор есть, но ни плахи, ни палача. – Девчонка как всегда наблюдательна. – Могу предложить кое-что получше. – Непринужденным, почти изящным движением вытаскивает из подставки две шпаги. – Забрать с собой врага. В бою. – Сбрасывает туфли и делает шаг к нему. – Может быть, и до твоих весть дойдет. Об этом же в газетах напишут, наверняка напишут, тут есть и кому поплакать, и кому порадоваться, да и вообще событие такое, которое скрывать смысла нет, его ого-го как использовать можно. А наши газеты, будь уверен, читают не только у нас. Станешь символом сопротивления злобным пришельцам с запада.
– Побив тебя? Не смеши.
Готов ко всему? Как бы не так!
– Не побив. Убив особу королевской крови, – невозмутимо уточняет она, – которая к тому же неплохо управляется с этой штукой, – она салютует ему шпагой, на мгновение – только на короткое мгновение – становясь прежней дурашливой Хлоей.
Он демонстративно поворачивается к ней спиной.
– Тим не стал бы колебаться, выпади ему такой шанс. И да, разве справедливо, что все шансы до единого достаются тебе? Он ведь не виноват, что ему повезло меньше. Не пора засунуть куда подальше свою гордыню и побороться за вас обоих? Тебе – почти гарантированная слава, ему – легкая смерть. Ты ведь сегодня сам увидел – он обречен, а мучиться может еще долго.
Она обегает его и снова встает лицом к лицу.
– И не зыркай по сторонам, ничего ты с собой сделать не успеешь. Самоубийца из тебя не очень – практики маловато, наверное, и за порогом с полдюжины крепких слуг, а люди у моего дядюшки отменной выучки. Я крикну – они ворвутся и тебя скрутят. И все начнется сначала. Не знаю, как ты, а я устала.
– Зачем ты это делаешь? – вопреки его воле, вопрос звучит жалобно.
– Я и так сказала больше, чем надо. – Она кладет шпагу к его ногам.
Лет пять назад он лихо рубился с приятелями на палках – до шишек и царапин. Потом почувствовал себя взрослым и забросил детское развлечение. Но настоящего оружия сроду в руках не держал. К тому же сейчас его больше заботит не как половчее атаковать, а как не ранить. И это выматывает. А она… ловкая обезьянка, хоть силенок у нее и маловато. Откровенно потешается над его неуклюжестью, парирует по-шутовски, но – он видит – готова продолжать, пока они оба не упадут замертво… и вдруг его неумелый выпад достигает нежеланной цели. У нее на запястье проступает кровь.
– Делаешь успехи, – смеется она. – Год-другой тренировок – и, пожалуй, действительно сможешь меня укокошить. А пока – следи за рукой! – И проводит острием шпаги по кисти его руки, оставляя неглубокий, но ощутимый порез. – Попробуешь проделать то же самое? Только, предупреждаю, я буду защищаться.
– К демонам! – он швыряет дурацкую железяку в угол. Девчонка неожиданно следует его примеру и идет к ближайшему креслу. И опускается на пол, привалившись спиной к подлокотнику. Он садится рядом.
Тихо, как в каменном мешке, но светло и тепло.
– Не уходи… никуда… – несмело просит Хлоя.
– Да куда мне идти, – он вздыхает. Он понимает, чего она боится. Он больше не попытается сбежать – никаким способом.
– Я хочу, чтобы больше ни с кем никогда не случилось такой беды. Понятия не имею, что мы можем сделать, но ведь вместе что-нибудь придумаем, правда?
– Постараемся.
– И давай пообещаем, что больше никогда не выйдем друг против друга с оружием. Я обещаю – никогда.
– Да разве ж я…
– Лео… – тихо, просительно.
Сейчас не время спорить. Он не хочет спорить.
– Обещаю.
– Вот так сразу? А если кто-то из нас – я, или Рик, или мой дядя – захочет воспользоваться тобой, чтобы ославить твоих сородичей детоубийцами?
– Ты не захочешь. И им не позволишь. Или хотя бы вовремя меня предупредишь. А если и нет – я что, дурак – на девчонке зло срывать? – Он легонько щелкает ее по носу. – Прекрати прикидываться. И да – больше никогда мне не ври. За дверью никого не было и нет.
– Чуток не додумал. – Она улыбается. – Да, дюжины слуг нет. Но здесь ты всегда на виду, даже если сам никого не видишь. Скоро поймешь. Ты же умный. Когда не придуриваешься.
– Еще полслова – и я потребую реванша, – подначивает он. – На тренировочном.
– Подожди. – Она подается вперед и дотрагивается до его руки запястьем. Кровь еще не запеклась, рана у девчонки глубже, чем ему сперва показалось. Рана к ране… что она делает? – Кровью клянусь быть тебе сестрой, пока жива.
– Кровью клянусь быть тебе братом, пока жив, – без колебаний отвечает он. Неожиданно для себя. Но он хочет это сказать… а кто ему запретит?
– Тебе совсем не обязательно… – смутившись, начинает она.
– Испугалась? – Он перехватывает ее руку. – У нас не принято отказываться от клятвы на крови. Короче, раньше надо было думать, а теперь не выйдет так просто от меня отделаться…
– Э-эй! – Она упирается лбом в его плечо, будто бодает. – Я всегда мечтала о таком брате, как ты. В конце концов, в этом доме слишком скучно. Пора перевернуть все вверх дном, поставить на уши, а заодно и привидений здешних повеселить! А мне одной не под силу – дом такой большой, а я такая маленькая. – И добавляет очень серьезно: – Только сначала нужно вытащить Тима. Ты притворялся, что меня ненавидишь, а он – не притворяется. – Всхлипывает.
– И вправду маленькая, – смеется Лео, встает и подает ей руку. – Пойдем вытаскивать.

[Цинни]

Идти совсем недалеко – девчонка отворяет соседнюю дверь.
В комнате сумеречно – на окнах плотные гардины. Едкий лекарственный запах. Бородатый доктор покачивается в кресле-качалке, но не умиротворенно, а будто бы в тяжелых раздумьях. Встает им навстречу, что-то шепчет Хлое.
– Он плохо перенес дорогу, – тоже шепотом переводит она – Но сейчас в сознании. Подойди к нему, Лео.
Он впервые видит того, с кем говорил, прежде чем надолго замолчать. Мальчишка – его ровесник – темноволос, как и полагается Сыну Дракона. А глаза светлые и кожа не такая смуглая, как у него самого. И дело не только в болезненной бледности: наверняка полукровка, сын знатного человека от наложницы. Не каждый, далеко не каждый может позволить себе белую рабыню, это роскошь.
– Я знаю, кто ты, – говорит мальчишка. Видно, что каждое слово дается ему с немалым усилием, дышит тяжело, на лбу испарина, губы пересохли до кровавых трещин. – Слушай меня. Слушай внимательно и запоминай. Тогда я боялся, что мы одни, что поражение окончательное. – Взгляд лихорадочный, чуть ли не безумный. – Нет! Дети Дракона будут сражаться. Уже сражаются. Зря я сомневался… Ты не должен был умереть, не узнав… – Замолкает, жадно глотает воздух. Надо бы дать ему воды… но он ведь не поймет… точнее, поймет, что его предали. – Я был на палубе, когда они уходили. Они долго решали, где меня разместить… заботу выказывали, – он криво усмехается. – Я достаточно знаю их язык.
Ага! Нетрудно догадаться, в кого ты такой светлоглазый.
– На выходе из бухты их атаковал наш корабль. Один! Один против целой эскадры!
Теперь дыхание перехватывает не у одного – у обоих.
– Дальше! Что дальше?!
– Он и сделать-то успел пару залпов. Его тут же потопили. Но кто-то ведь не сдался, не признал позорного мира! Вот это настоящая воля Дракона. Мы тоже должны…
Мальчишка приподнимается, хватает его за руку – ладонь такая, что обжечься можно.
Между ними вклинивается бородач, склоняется над больным.
– Лео, постарайся его успокоить, – Хлоя тоже пытается дотронуться до его руки, но он брезгливо отшатывается.
– Да подавись ты этой кличкой, тупая тварь!
Выходит, не оборачиваясь. И успевает захлопнуть дверь отведенной ему комнаты перед ее носом. Он больше не позволит им играть в милосердие и сопереживание. Его приговорили люди одной с ним крови – и если у этих какие-то свои резоны или попросту отваги не хватает – он сам. Сам исполнит волю Дракона.
Под руку попадается медный письменный прибор. Оконное стекло вдребезги, он инстинктивно отстраняется, защищаясь от осколков, – и едва не спотыкается: за его спиной стоит Хлоя.
– Там, за шкафом, – дверь в комнату Тима, – поясняет она – наверное, вид у него ошарашенный.
Переводит взгляд на окно, выдыхает:
– Если бы я думала, что ты собираешься сбежать, я была бы счастлива. Это была бы твоя воля. Не убился бы, здесь не так уж высоко. Но ты ведь пытаешься исполнить волю этого вашего Дракона? – как ни тих голос, злость слышится отчетливо. – Руки себе отрубить не можешь, значит вены вскроешь? Во имя Дракона? Слышала я эти ваши сказки, что мы людям руки рубим…
Он изо всех сил стискивает пальцами подставку прибора.
– Что, хочешь ударить? – с удивительным – непритворным! – хладнокровием спрашивает девчонка. – Молодец. А я уж испугалась, что слабоумие передается, как корь, только намного быстрее.
Оттирает его от окна. Смотрит снизу вверх, а кажется, что – наоборот.
– Вы что, действительно не понимаете, что они погибли в бою? Как по мне, тоже дурость учинили, пошли на верную смерть без шанса прихватить с собой хотя бы одного врага. Я думала, Тим напуган тем, что видел… этой бессмысленностью. Так нет же ж – они для него пример! – шумно выдыхает сквозь зубы. И до него вдруг доходит: она не боится потому, что в ярости. – Ладно, пускай они герои. А вы кто? Вас отдали в наши руки, вот и все, – и не как часть контрибуции, а как что-то не имеющее ни малейшей ценности. Чтобы мы не гневались, не думали, что это была осознанная провокация, дабы сорвать подписание мирного договора. Ну что ты на меня таращишься? Я еще и не такое знаю. Я племянница министра иностранных дел. А он – младший брат царствующего монарха. Соображаешь, кто я? Что, принцессы такими не бывают? И тем не менее мой отец был принцем крови и престолонаследником. Даю тебе пару минут, чтобы осознал и проникся.
Она смотрит на него долгим-долгим испытующим взглядом – и ему почему-то трудно вынести этот взгляд. Но удается.
– Не можешь ударить? – Он и представить себе не мог, что она может так улыбаться… лучше бы он не видел этой улыбки. – Не готов убивать? Ну так и оставайся жертвой, а не героем.
Поворачивается к окну, дотрагивается пальцами до едва держащегося в раме осколка – он летит вниз и со звоном разбивается о землю. Странно, что до сих пор никто не примчался, не устроил переполох. Даже доктор, а ведь он вряд ли ушел, сидит себе посиживает за стенкой и не торопится никого спасать. Может, они ему осточертели – и упрямый пленник, и чокнутая девчонка, и он спит и видит, как бы избавиться от обоих? – он ухмыляется.
Чокнутая глядит на него, как на помешанного.
– Мне вас жалко. Но Тима я все-таки немножечко уважаю – у него уже нет сил сопротивляться, совсем нет, но он не унижает себя истерическими выходками. А тебя – просто жалко. Тебе, конечно, плевать, что о тебе думает тупая тварь, но она обещала быть полезной. А потому у тебя есть шанс умереть героем. Пойдем… если не трусишь.
Он шагает за ней по длиннющему коридору, спускается по лестнице – не той, парадной, а узкой, едва освещенной – оконце под потолком, как в тюремной камере. И ему кажется, что он готов ко всему, теперь уж точно готов.
Еще одна лестница, не иначе как в подвал. Решетчатые воротца с навесным замком (разумеется, у девчонки есть ключ). Металлическая дверца – девчонка наощупь находит замочную скважину, ругаясь вполголоса. Входит первой, зажигает один за другим газовые рожки – не меньше дюжины.
Мрачное подземелье? Ничуть не бывало! Ни дать ни взять – зал для торжественных приемов: с нарядной – именно нарядной! – каменной кладкой, камень – не серый, а тоже розоватый. С большим камином, понизу забранным решеткой – вроде как игрушечные копья на стойке, с часами – циферблат поддерживают, ну надо же, два дракона. С гобеленами, мягкими креслами… и оружием, оружием, оружием. Арбалеты, ружья, револьверы – сказочное богатство в глазах мальчишки. В этот момент он чувствует себя мальчишкой, которого привели в сокровищницу. Вдоль другой стены – подставки с кинжалами, короткими мечами, рапирами. Его взгляд невольно останавливается на топоре.
– Извини, топор есть, но ни плахи, ни палача. – Девчонка как всегда наблюдательна. – Могу предложить кое-что получше. – Непринужденным, почти изящным движением вытаскивает из подставки две шпаги. – Забрать с собой врага. В бою. – Сбрасывает туфли и делает шаг к нему. – Может быть, и до твоих весть дойдет. Об этом же в газетах напишут, наверняка напишут, тут есть и кому поплакать, и кому порадоваться, да и вообще событие такое, которое скрывать смысла нет, его ого-го как использовать можно. А наши газеты, будь уверен, читают не только у нас. Станешь символом сопротивления злобным пришельцам с запада.
– Побив тебя? Не смеши.
Готов ко всему? Как бы не так!
– Не побив. Убив особу королевской крови, – невозмутимо уточняет она, – которая к тому же неплохо управляется с этой штукой, – она салютует ему шпагой, на мгновение – только на короткое мгновение – становясь прежней дурашливой Хлоей.
Он демонстративно поворачивается к ней спиной.
– Тим не стал бы колебаться, выпади ему такой шанс. И да, разве справедливо, что все шансы до единого достаются тебе? Он ведь не виноват, что ему повезло меньше. Не пора засунуть куда подальше свою гордыню и побороться за вас обоих? Тебе – почти гарантированная слава, ему – легкая смерть. Ты ведь сегодня сам увидел – он обречен, а мучиться может еще долго.
Она обегает его и снова встает лицом к лицу.
– И не зыркай по сторонам, ничего ты с собой сделать не успеешь. Самоубийца из тебя не очень – практики маловато, наверное, и за порогом с полдюжины крепких слуг, а люди у моего дядюшки отменной выучки. Я крикну – они ворвутся и тебя скрутят. И все начнется сначала. Не знаю, как ты, а я устала.
– Зачем ты это делаешь? – вопреки его воле, вопрос звучит жалобно.
– Я и так сказала больше, чем надо. – Она кладет шпагу к его ногам.

[Цинни]

Лет пять назад он лихо рубился с приятелями на палках – до шишек и царапин. Потом почувствовал себя взрослым и забросил детское развлечение. Но настоящего оружия сроду в руках не держал. К тому же сейчас его больше заботит не как половчее атаковать, а как не ранить. И это выматывает. А она… ловкая обезьянка, хоть силенок у нее и маловато. Откровенно потешается над его неуклюжестью, парирует по-шутовски, но – он видит – готова продолжать, пока они оба не упадут замертво… и вдруг его неумелый выпад достигает нежеланной цели. У нее на запястье проступает кровь.
– Делаешь успехи, – смеется она. – Год-другой тренировок – и, пожалуй, действительно сможешь меня укокошить. А пока – следи за рукой! – И проводит острием шпаги по кисти его руки, оставляя неглубокий, но ощутимый порез. – Попробуешь проделать то же самое? Только, предупреждаю, я буду защищаться.
– К демонам! – он швыряет дурацкую железяку в угол. Девчонка неожиданно следует его примеру и идет к ближайшему креслу. И опускается на пол, привалившись спиной к подлокотнику. Он садится рядом.
Тихо, как в каменном мешке, но светло и тепло.
– Не уходи… никуда… – несмело просит Хлоя.
– Да куда мне идти, – он вздыхает. Он понимает, чего она боится. Он больше не попытается сбежать – никаким способом.
– Я хочу, чтобы больше ни с кем никогда не случилось такой беды. Понятия не имею, что мы можем сделать, но ведь вместе что-нибудь придумаем, правда?
– Постараемся.
– И давай пообещаем, что больше никогда не выйдем друг против друга с оружием. Я обещаю – никогда.
– Да разве ж я…
– Лео… – тихо, просительно.
Сейчас не время спорить. Он не хочет спорить.
– Обещаю.
– Вот так сразу? А если кто-то из нас – я, или Рик, или мой дядя – захочет воспользоваться тобой, чтобы ославить твоих сородичей детоубийцами?
– Ты не захочешь. И им не позволишь. Или хотя бы вовремя меня предупредишь. А если и нет – я что, дурак – на девчонке зло срывать? – Он легонько щелкает ее по носу. – Прекрати прикидываться. И да – больше никогда мне не ври. За дверью никого не было и нет.
– Чуток не додумал. – Она улыбается. – Да, дюжины слуг нет. Но здесь ты всегда на виду, даже если сам никого не видишь. Скоро поймешь. Ты же умный. Когда не придуриваешься.
– Еще полслова – и я потребую реванша, – подначивает он. – На тренировочном.
– Подожди. – Она подается вперед и дотрагивается до его руки запястьем. Кровь еще не запеклась, рана у девчонки глубже, чем ему сперва показалось. Рана к ране… что она делает? – Кровью клянусь быть тебе сестрой, пока жива.
– Кровью клянусь быть тебе братом, пока жив, – без колебаний отвечает он. Неожиданно для себя. Но он хочет это сказать… а кто ему запретит?
– Тебе совсем не обязательно… – смутившись, начинает она.
– Испугалась? – Он перехватывает ее руку. – У нас не принято отказываться от клятвы на крови. Короче, раньше надо было думать, а теперь не выйдет так просто от меня отделаться…
– Э-эй! – Она упирается лбом в его плечо, будто бодает. – Я всегда мечтала о таком брате, как ты. В конце концов, в этом доме слишком скучно. Пора перевернуть все вверх дном, поставить на уши, а заодно и привидений здешних повеселить! А мне одной не под силу – дом такой большой, а я такая маленькая. – И добавляет очень серьезно: – Только сначала нужно вытащить Тима. Ты притворялся, что меня ненавидишь, а он – не притворяется. – Всхлипывает.
– И вправду маленькая, – смеется Лео, встает и подает ей руку. – Пойдем вытаскивать.

[Цинни]

Глава 4
Эта комната – новая камера смертника. Да, совсем не похожая на прежнюю. Есть свет – тусклый, холодный, едва-едва пробивающийся сквозь шторы болотного цвета. Есть звуки – чужие, невнятные, издалека. Есть кровать с чистым бельем. Подобие жизни. Но отсюда не выйти. Никогда. Так не все ли равно, что тут есть и чего нет?
Сколько ни повторяет он себе это «никогда», желание жить не уходит даже в моменты удушья. Он боится, что однажды совсем не сможет дышать. И не знает, как запретить себе бояться. А ведь не должен цепляться за жизнь – это недостойно и просто глупо. Ясно же, что ему не выжить.
Доктор и сменяющая его женщина терпеливы и добры. Кажется, искренне. Он не уверен, потому что никто прежде так с ним не обращался. Они ни на минуту не оставляют его в одиночестве. Думают, что он не понимает их языка, и день изо дня изобретают способы сообщить: тебе ничего не угрожает. Еще на корабле ему дважды об этом прямо сказали: в первый раз какой-то мужчина, которого он видел как сквозь туман, во второй – вертлявая девчонка, смотреть на которую ужасно не хотелось, все и так кружилось перед глазами, не хватало только ее беготни и суетливости. Дважды сказали – ну и угомонились бы. Но им этого мало. Чего они хотят? Рассчитывают приручить? Опять же – зачем? Если это для них развлечение, игра, то они заигрались. Доктор день за днем пытается «пробиться к его сознанию», гримасничая и жестикулируя, а женщина называет «бедным мальчиком», норовит погладить по волосам (у него нет сил дать отпор, но она что-то чувствует, так и замирает с поднятой рукой) и повторяет: «Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо». Они постоянно хлопочут над ним, доктор приносит все новые и новые порошки и микстуры – и не успокаивается, пока не впихнет их, женщина – все новые и новые кушанья, всякие бульоны, но ей провернуть трюк доктора не удается.
А еще она поет. Мелодии незнакомые, простые и тягучие, но красивые. И голос у нее – будто сам по себе инструмент. Поет для него. И порой он невольно откликается (только мысленно, но откликается!) и поддается соблазну поверить… Значит, им удалось и его втянуть в игру? Приходится напоминать себе: этот заботливый бородач – корабельный врач на вражеском флагмане, а ласковая женщина – жена одного из министров, принимавших капитуляцию. Приходится напоминать: не время и не место проявлять то, что отец называл «бабьей впечатлительностью» и «проклятым мягкосердечием». Напоминать о героях, погибших на его глазах. Напоминать слова товарища по несчастью: «Чтоб молчал, будто тебе язык вырвали» и единственную прощальную фразу отца: «Ты никогда не умел вести себя достойно, так хоть умри, не опозорив мой род». Если бы не все это, ему не удалось бы вытерпеть жажду – она мучительнее страха смерти. Они ухитряются вливать в него воду и лекарства, когда он на грани сознания, а может, и тогда, когда в беспамятстве. Но этого недостаточно, горло будто огнем опалено, и слез тоже давно нет… отец гордился бы им? Вот бы знать, что – да. Может быть, тогда он смог бы не бояться. И умереть как подобает. Забрав с собой хотя бы одного из них.
Пару дней как дышать стало легче, лихорадит меньше, и он почти не кашляет – их снадобья все-таки действуют? «Если они спасут меня помимо моей воли – мне можно будет жить?» В детской сказке, которую много лет назад рассказывала ему мать, мальчик переложил свою ношу на других – и за это его наказала сама судьба. Как наказала? Кто были эти другие – друзья или враги? И чем все закончилось? Он силится вспомнить – но вспоминается только: «Если ты заставил кого-то взять твою ношу, у судьбы найдется для тебя ноша втрое тяжелее».
Он не любил ее сказки. А ее-то саму – любил?
… – Если он продолжит в том же духе, мы не сможем его спасти. Вы же видите, госпожа…
– Доктор, он ведь ребенок, обычный ребенок! Ребенок, которого предали самым чудовищным образом. Неужели мы, все мы, не сумеем помочь ему?
– Скажите мне, госпожа, а вы когда-нибудь сталкивались с таким упрямством и такой силой? И не у детей, а у взрослых? Только в бреду и признается, как ему больно и жутко – когда Хлоя перевела, что он говорит, я был шокирован. Я уж, грешным делом, думал, что у него страх напрочь отбит… что он вообще не в себе. Кхе-кхе… извините, госпожа.
Хлоя. И здесь – она. Девчонка, одно упоминание которой уже доводит его до бешенства. Наглая, громкоголосая маленькая дрянь, позволяющая себе свысока говорить со старшими и лезть в их дела. Похоже, привыкла, что всех это умиляет… что все ей прощается! Верно о них говорят – цивилизованные дикари. И худшая из дикарей – она. Постоянно в сером, кожа бледная до синевы, и глаза… глаза такие же, как у него… уродство! Еще и смотрит, смотрит в упор, так не то что люди – животные не делают. По ее вине эти доброхоты узнали, что ему страшно. Она отняла у него последнее – возможность выполнить приказ отца. Отец… Только отец может давать и отбирать имя, только отец и государь могут распоряжаться жизнью и смертью. Так его учили. А она и это право пытается присвоить… Эти люди привыкли присваивать себе то, что им не принадлежит.
– Гляжу на наших мальчишек и не понимаю, как мы добились заключения мирного договора всего лишь на второй год войны. Храбрость и фанатичная преданность в чести у их народа, я это знал, но мне и в голову не приходило, что они способны на подобное. И если бы их император и его окружение тоже были готовы идти до конца, мы получили бы не договор на выгодных нам условиях, а обезлюдевшую пустыню, потеряв при этом тысячи и тысячи своих людей. Вероятно, кого-нибудь такое развитие событий устроило. Но, льщу себя надеждой, я здравомыслящий человек. И, по моему рассуждению, мальчишки, похожие на этих, гибнуть не должны, в какой бы стране они ни родились. Иначе все мы рискуем однажды проснуться в мире, который будет куда хуже нынешнего. Низко кланяюсь вашему супругу – его таланты поразительны, он в который раз спасает нас от бессмысленного кровопролития… Я не утомил вас своими разглагольствованиями, госпожа?
– Что вы, доктор. Я внимательно слушаю, а вовсе не витаю в облаках, как вам, должно быть, показалось. Слушаю – и думаю, чем помочь нашим мальчикам…
Отец, слышали бы вы! Враг оценил, а вы – оценили бы?
Нет! Думать так – непозволительно, иначе станешь предателем… уже стал, хотя ничего еще не сделал и ни слова ни сказал. Нельзя сомневаться в отце. Нельзя сомневаться в государе – как смеет этот человек рассуждать о нем в таком тоне? Разве право победителя – это право на низость?
И взволнованное «наши мальчики», от которого у него дрогнуло сердце – сердце сына рабыни, а не сына воина, – на самом-то деле ничуть не лучше, чем кличка «Тим», придуманная девчонкой.
Помогать собрались?! Ничего у вас не выйдет! Одного вы уже потеряли, он отважный, он не будет медлить. И если второй слабее, это не значит, что вы его получите.
Он собирается с силами и садится в кровати. И, не дав опомниться этим двоим – вон как вытаращились, – отталкивается и встает. На то, чтобы сделать хотя бы шаг, сил уже не хватает. Последнее, что он слышит, – звон бьющегося стекла. Последнее, о чем успевает подумать: жаль, что они не посмели назвать друг другу своих имен.
… – Хватит прикидываться, я ж вижу – ты опамятовался. А мне с тобой поговорить надо, ну просто до зарезу.
Открывать глаза трудно, как никогда. Но нужно убедиться.
– Ты чего? Да не призрак я, не призрак. – Тот, в чьей смерти он был уверен, скалится с видом превосходства. – И да, они убрались. Хотя все равно по-нашему не разумеют, но без них как-то дышится легче, а?
Он пытается заговорить, но не может. Глаза закрываются сами собой. Он ничтожен? – ну и пусть.
– А ну-ка пей, – властная рука рывком заставляет его приподняться. – Знахарь тутошний какое-то пойло оставил и втолковал на пальцах – дескать, надо тебя этой бурдой накачать, а то конец тебе, никакой шаман не воскресит.
Он закусывает губы.
– Ты что, не уразумел: мне надо с тобой поговорить! А как, если ты языком не ворочаешь? Пей, пока они не приперлись, и ладно если они, а вдруг кто похуже, в смысле, по-человечески понимающий?
Он уже колеблется, а следующая фраза окончательно ломает его сопротивление:
– Ты ведь хочешь знать, почему я жив? Или уже записал меня в предатели?
Он пьет, и захлебывается, и кашляет. Но голос действительно возвращается.
– Там… – показывает глазами на дверь, в которую – он видел – юркнула девчонка.
– Никого там нет. Это моя комната. Ну, то есть гостиная, в которую попасть можно только из комнаты, или из твоей, или из моей. И перед тем, как сюда идти, я все проверил и свою дверь запер изнутри, – самодовольная улыбка. – Хотя шуметь нам все равно не резон, так что навостри уши. – И продолжает, понизив голос: – Ты вот крепко запомнил, чего я тебе в тюряге наговорил, так? А мозгов, чтоб оглядеться и подумать, нету, что ли? Тогда мы были смертниками, и кто ж знал, что эти – рохли мягкотелые. Как они, такие вот, наших побили – другой вопрос.
– Предательство?
– Ага, все ж работают мозги-то! Бери, – движением фокусника извлекает откуда-то пирожок. – Ешь, а то опять откажут мозги-то.
– Нет. – Его снова начинает бить озноб. – Ты что, не помнишь: «Тот, кто ест хлеб врага, – враг и раб». Так заповедовал Дракон.
– Тебе сколько лет?
К чему это он?
– Ты говоришь о Драконе как о божестве. А он всего лишь символ.
Возомнил себя знатоком? Смешно.
– Все мы вместе – от государя до самого слабого из тех, кто способен держать оружие, – и есть Дракон. Этому тебя не учили? Да не зыркай ты на меня так, дырку прожжешь… А ладно, зыркай, хоть видно, что ожил чуть. Все я понимаю… а ты, как погляжу, не очень. Тот, кто продается за подачки, – враг и раб. А брать у врага – почему бы и нет? И на войне добычу берут – и не всегда отнимают, много кто сам отдает, чтобы только откупиться. Если бы ты ворвался в чужой город, тоже ко всему прикоснуться боялся бы? А мы с тобой, считай, во вражьем логове. И не абы в каком, а в доме министра иностранных дел, который еще и принц крови. Это мне девчонка ихняя выболтала. И еще много такого, что я уразумел: из этих окошек предателей высмотреть проще, чем с крыши нашей тайной полиции. И услышать можно столько, что у-у-у! Сообразил, как нам повезло?
Повезло? Кто-то из них двоих точно тронулся умом. Ни дома, ни имени – какое «повезло»?
– Думаешь, нет? – догадливо интересуется тот, кого приучают – неужто приучат? – к кличке Лео. – Мы могли сдохнуть да так и не узнать о предательстве. Догадываться и знать – не одно и то же, а? Теперь и вовсе удача в руки лезет, а мы, этакие фанатики-расфанатики, будем довершать расправу над собой? Не валяй дурака, и мы с тобой на пару разнюхаем, что сумеем, ну а там сообразим, как нашим передать.
От такого воодушевления ему становится тошно.
– Ты ведь знаешь, что мы никогда не сможем вернуться, – шепчет он – и равнодушно – другого и не ожидал – встречает брезгливый взгляд.
– Я сразу понял – ты только за свою шкуру и трясешься. А мне, в конце концов, плевать, вернусь я или нет. И на все плевать! Чего я еще не видел? – Переводит дух и шипит: – Ты со мной? Или решил сдохнуть ни за грош в сраном гордом одиночестве? Оно, конечно, проще. Если со мной – уговор: слушаешься меня и делаешь так, как я скажу. – И вдруг с азартом: – А давай на спор? Хочешь, я все о тебе расскажу? Если на полсловечка ошибусь – продолжай дурить, как тебе угодно, пока не сдохнешь. А если все правильно угадаю – признаешь меня командиром. Что, слабо?
– Нет, – отвечает он – и тотчас же спохватывается: зачем? Он ведь давно научился не попадаться на такие уловки – и вот… Но отступать поздно.
– Твой отец – Страж Дракона, – без промедления, уверенно. – И не из простых.
И повелительно:
– Ну?
Или все-таки не отвечать? Пусть презирает, невелика печаль.
– Тебе велели никому и никогда не рассказывать, кем ты был. Так ты ведь и не рассказываешь. Рассказываю я – и все грехи на мне, так ты-то чего дергаешься? От тебя – только «да» или «нет». Что, и этого боишься? Зуб даю – твой отец стыдился сына-слабака.
Он отводит взгляд. И это само по себе ответ, он знает.
– А мать – из тутошних. Об этом, небось, и не думал никто, знали и знали, ты ж все равно законный, раз отец тебя в семью принял, но ты волей-неволей сам всем напоминал. – Каждое слово – удар, точный и безжалостный. – Небось, думаешь, родись ты не от наложницы, все иначе было бы? Как бы не так. Сам себя так поставил. Дома тоже глазки прятал и только изредка взбрыкивал – типа всем докажу, какой я герой, так?
«А ты-то сам – никому и ничего не доказывал?» – мысленно огрызается он. Но гнев не настолько силен, чтобы давать ему волю. Может, и это примета слабака?
– Вляпался ты из-за песенки. И вроде проговорился тогда, в тюряге, что сам написал ее. Если б только спел, где не надо, так и сказал бы. Нотной грамоте обучен? Я не ахти как много знаю про Стражей Дракона, я ж не из Верхнего города, и мой отец, хоть и при каких-никаких чинах, в сравнении с твоим мелкая сошка. Но что это за Страж, который нанимает сыну учителя музыки? По всему выходит, учитель ходил к твоей сестре или еще какой родственнице, а ты поднахватался… посмешище! Ну чего, хватит с тебя?
«Хватит!» – снова накатывает дурнота, и он закрывает глаза.
– Все верно рассказал?
– Да.
Пусть подавится!
– Ага! – Мучитель не скрывает торжества. – Значит, слушай меня. Перво-наперво ты должен на ноги подняться, а то толку с тебя нуль. Усаживайся давай. И жри. Не прикидывайся, что совсем обессилел.
Он не шевелится, дышит в полвздоха. Озноб сменяется жаром. Отец называл его ущербным – так и есть. Он готов был довериться врагам, а сейчас готов возненавидеть единственного союзника.
– Жри, я сказал! – В его лицо впечатывается тот самый пирожок – и в ту же секунду шмякается о стену над головой самозваного командира.
Никогда бы раньше не подумал, что вцепиться в глотку врага – такая сумасшедшая радость. Как будто все черное, что копилось и копилось, выплеснулось разом – и он увидел: утверждать свою власть куда проще, чем сдерживаться. Ни в одной из прежних многочисленных драк он не стремился уничтожить противника. Никого не покалечить и не дать покалечить себя – так было раньше… в конце концов, братья – ну какие они враги? Так положено, для старшего младший – живая игрушка, пока не научится давать отпор, да и отец говорил – без этого никак характер не закалить. Ему очень хотелось стать сильным. Но он никогда не хотел свернуть шею… врагу. Врагу! Если бы для этого достаточно было одной ненависти!
– Ну довольно, прекрати, – беззлобно говорит победитель.
Как будто бы у него есть выбор! Силы ушли так же внезапно, как появились. Он распластан на полу, он чувствует себя раздавленным насекомым… и униженным, как никогда. Протянутая рука – очередная издевка. Он поднимается сам – и с ожесточением двигает недруга локтем в живот. Нефиг маячить за плечом!
Тот смеется.
– А ты молодчага. Я знал, что ты твердолобый, и все ж тебя недооценил.
Он едва разбирает слова: главная цель – добраться до кровати. Садится. И жадно пьет сладковатую, похожую на микстуру воду. Ему действительно нужны силы. Чтобы в следующий раз справиться.
– И теперь я знаю, что на тебя можно положиться, не сдрейфишь. – Презрение? Снисходительность? Их нет как нет. Как будто бы теперь вообще другой человек говорит. – Звать-то тебя как?
– Слабаком. – А вот в нем ненависть ничуть не угасла.
– Нужно ж было как-то в чувство тебя привести.
– Да пошел ты!..
Тирада в полдюжины слов, произнесенных на едином дыхании, – предел его нынешних возможностей… теперь уже точно – предел. Приступ кашля скручивает надолго, на глаза наворачиваются слезы.
– А я думал, дети из благородных семейств так не выражаются. Не умеют. Боятся, что от папочек влетит. Продолжаешь удивлять. – Похоже, провокатор развлекается вовсю. – Только опять не кидайся, выздоровей сначала. Драка не на равных – не по мне. И, хоть воспитание у меня так себе, я ж не из ваших, не из бла-агородных, но обращаться к человеку «эй ты» все ж таки не приучен. Меня можешь звать Лео.
– Жрать у них из рук, да еще и отзываться на придуманные ими клички – это не слишком?
– Нет, не слишком. Если мы хотим чего-то добиться, нам придется привыкнуть, – впервые простецкая болтовня сменяется четкими, рублеными фразами. – Я скорей умру, чем буду стелиться перед ними. Но этого и не требуется – заподозрят еще что-нибудь. Наше дело – обживаться, присматриваться… и не делать глупостей. Как думаешь, у тебя получится? Ладно, не отвечай. И хотя бы не морщись, когда тебя называют Тимом… и жрать не забывай, – Лео сбивается на свою обычную речь, – а то дождешься, что они и вправду с ложечки тебя кормить начнут. Представь – эта маленькая обезьянка с ложкой! Бр-р-р!.. И еще…
Договорить он не успевает: в комнату величаво вплывает хозяйка с неизменным кошаком, следом за ней с притворно смиренным видом семенит та самая «маленькая обезьянка».
– Что такое, мальчики? – беспокоится женщина. – Слуги сказали, что слышали шум. Им запрещено сюда входить, чтобы вас не беспокоить, но они позвали меня…
– Что у вас стряслось? – вольно переводит девчонка, переводя взгляд с одного на другого – и они тоже невольно переглядываются. Лео едва заметно качает головой.
– Вы что, сцепились? – добавляет она уже от себя. – Ну, так и есть. Я многое пропустила, в следующий раз потрудитесь предупреждать заранее. – Заговорщически подмигивает и водворяет на место опрокинутый стул. – Ничего страшного, тетенька, стул упал.
Один понимает слова, но недоумевает: зачем она врет? Другой слов не понимает, но ему и не требуется никаких объяснений.
– Главное, что все в порядке, – говорит хозяйка. Но на ее лице тень сомнения.
А горе-переводчица оборачивается к виновникам происшествия и недовольно хмурит бровки:
– Я сказала тетеньке, что мальчишки всегда дерутся. А она ответила, что придумает вам наказание. Будете знать, как лишать маленькую бедную девочку развлечений…
…Он сидит у окна – рама без стекол, – подставив лицо прохладному ветерку с цветочным ароматом. Хоть что-то радует в этой проклятой стране. Можно всю ночь так вот медитировать на расплывчатые очертания сада – и чувствовать, что живешь. Не счастливый, не несчастный, просто – живой, разве этого мало?
Мало!
Вымотался до потери соображения, а сна ни в одном глазу.
В дверь скребутся.
– Ну и сколько можно тебя ждать? – ворчливо спрашивает он, не сомневаясь, что за дверью Хлоя.
– Извини, у дяди были важные гости, – она опечалена и не хочет этого скрывать. Укладывает на кровать мягкий плед. И голос мягкий, вкрадчивый. – Вот, если замерзнешь. Все-таки у нас холоднее.
– Неприятности?
– Нет. Сейчас никакие гости не ко времени. – Неторопливо зажигает свечи в паре старомодных канделябров, пальцы заметно подрагивают. Почему свечи? По стенам аж три газовых рожка. А ведь и вправду – так уютней. – Как рука?
– Да вроде ничего.
– Дай посмотрю.
Разматывает повязку, заново перебинтовывает.
– Все хорошо. Подразболталось немножко, я поправила. – Вздыхает, будто всхлипывает, но не тяжело, а как успокаивающийся после долгих рыданий ребенок. – Я не верила, что у тебя получится.
– А я до сих пор не верю, что получилось, – с неохотой признается он. – Он боится предать. И боится, что его предадут. И не знает, что я уже предал. И его в том числе.
– Ты его спас… И ты не…
– Замолчи! – приказывает он. – Что ты можешь знать?
– Ничего, – Хлоя опускает голову, она снова не похожа на себя. – Но я очень хотела бы знать. Если захочешь объяснить… а и не захочешь – я все равно в нас верю. Ничего не знаю, а верю. А ты – нет. Ты мне – ну ни капельки.
– Дура мелкая! – вскипает он. – Не верил бы – фиг бы ты из меня хоть слово вытянула. Прекращай реветь, я сопли утирать не умею. Я сказал – ты услышала, и этого достаточно. Все, уматывай… Стоп! Кто с ним остался?
– С Тимом? Доктор. И если все будет так, как сейчас, то завтра и сиделка может подменять, он так сказал, – быстро-быстро просительно лопочет девчонка, – у нас тетя Фло, тетушкина камеристка, все на свете умеет…
– Да не давись ты словами, я особо-то и не злюсь, – ворчливо признается он. – Кстати, это не я его вытянул, а ты. Я повторил с ним тот же трюк, что ты проделала со мной. Разве что, – ухмыляется, – у меня лучше получилось. А ты маленькая еще.

[Цинни]

Глава 5
Ночью он – из любопытства и желания сотворить что-нибудь дерзкое – предпринял вылазку из своей… нет, не своей, кое в чем к этому зануде стоит прислушаться: надо думать и говорить – отведенной ему комнаты. Вытащил свечу из канделябра, сбросил башмаки – вдруг нужно будет куда-нибудь прокрасться тихонько – и пошел бродить по дому.
Он любил темноту – темнота щедро сулила неожиданности и обманывала далеко не всегда. Но в многочисленных коридорах не было темно: через каждые десять шагов – бутоны газовых рожков на золоченых стебельках. Свечу он не погасил: наверняка в таком большом доме, то есть во дворце, найдутся неосвещенные уголки.
После пережитого жажда острых ощущений должна была бы если не исчезнуть раз и навсегда, то хотя бы поутихнуть на время (по крайней мере, так говорила девчонка… видать, подслушала и разговор с Тимом!) – так нет. До зуда в кончиках пальцев хотелось показать им – он никого и ничего не боится. Но показывать оказалось некому. Ни на втором этаже, где жили хозяева и где почему-то поселили их с Тимом, ни на третьем, отведенном, как он догадался, наиболее доверенным слугам, которых здесь, понятно, не двое и не трое, не оказалось ни души, разве что из-под двери покоев хозяйки сочился едва заметный… ну, то есть чуть более яркий, чем в коридоре, свет а в одной из комнат челяди вполголоса, но увлеченно беседовали (спорили?) мужчины, трое не то четверо.
Еще днем, когда шел вместе с Хлоей через сад, он успел рассмотреть, что во дворце четыре этажа, но лестницы на четвертый так и не обнаружил. Равно как и той, что вела в подвал, хоть и спускался по ней… трудно поверить, что только сегодня. Нет, уже вчера, время-то к рассвету. Чей-то взгляд холодил спину – но сколько он ни всматривался в сумрак, ничего не разглядел, сколько ни прислушивался – ничего не услышал. Он и верил себе, и не верил – опять почти двое суток без сна, всякое померещиться может. Даже встреча с обещанными Хлоей привидениями была бы вполне объяснима. И вообще, проще поверить в привидения, чем в то, что жилище столь высокопоставленных особ не охраняется снаружи и внутри. Да и его, неведомо на что способного чужака, неужто без присмотра оставили?
Дольше всего блуждал по первому этажу – из парадных покоев по длиннющему переходу проник на кухню, тоже весьма внушительных размеров, стены во мраке теряются, – и перепугал пухлощекую сонную тетку, вяло жующую ломоть хлеба с салом, и пару обалдевших от вынужденного бодрствования у плиты поварят. Поглядел на них, вздохнул – этим-то чего показывать-доказывать? – и не спеша подался восвояси.
На обратном пути его все ж таки ожидала встреча. Не такая, на какую он рассчитывал, – он впечатлился куда больше, чем тот, кто преградил ему дорогу. Хотя преградил – громко сказано: на лестничной площадке второго этажа разлеглась здоровенная темно-серая псина, не то чтобы страхолюдина, но и назвать ее милягой у него язык не повернулся бы.
– Откуда ж тебя демоны принесли?
Псина отдыхала и, похоже, не собиралась прерывать столь приятное занятие ради какого-то там человечка, пускай и чужака. Интересно, за что ее кормят? Думают, она одним своим видом кого угодно напугает и обратит в бегство? Нет, родственничек Хлои явно не слабоумный. Однако преграда нешуточная: проход основательно перегородила, от перил до стены, и приходится выбирать, как лучше ее обойти: остерегаясь задеть передние лапы или рискуя наступить на хвост, какому позавидовала бы иная лисица. Или перешагнуть? Угу, а того лучше – перепрыгнуть. А может, удастся заставить ее посторониться?..
Собаченция приоткрыла глаз – кажется, что-то заподозрила.
Ну ладно, хвост так хвост!
Не успел он занести ногу, как зверюга стремительно вскочила… и улеглась башкой в его сторону. Он ругнулся в полный голос – в этом заколдованном доме собаки – и те чудаканутые! – и шагнул. Скорее всего, обошлось бы, но собака подалась вперед и ткнулась мордой в его коленку. От неожиданности он потерял равновесие и оступился, придавив пяткой лапу псине. Странное собакообразное существо коротко заскулило, поглядело на него с осуждением, пару раз лизнуло пострадавшую конечность и вдохнуло этак со значением – дескать, что ж ты, двуногий, такой неуклюжий.
И он, неожиданно для себя, наклонился и потрепал собаку по загривку.
– Ну прости, чего уж там. Хорошо, что я не в башмаках, а?
«М-да, еще и суток не прошло, а я уже зверью кланяюсь и прощения прошу… Эй, мохнорылая, а ты часом не оборотень? Забавно было бы».
Псина соизволила подняться и потрусить рядом с ним. Так и проводила до дверей комнаты. И – удивительное дело – как улегся, не раздеваясь, на кровать прямо поверх покрывала, думая, что просто поваляется да и пойдет с утра к Тиму, – так и вырубился в минуту, и дрых, покуда служанка, полнотелая рыжеватая тетка, не разбудила. Что она плела, он конечно, не понял, но щеткой на длинной ручке принялась орудовать с таким остервенением, что он решил – надо и ему выметаться.
А утро, похоже, расщедрилось на добрые чудеса – не иначе как для разнообразия. Выспаться за пару часов – ну чем не чудо? И девчонка прибежала очень кстати – рябая мигом ретировалась. Все не так уж плохо, а? И почему бы не выйти к завтраку, если жрать хочется, да еще и зовут так настойчиво… или тут не зовут, а приглашают?
Хлоя трижды обошла его по кругу, оглядела со всех сторон и после этого заключила:
– Годится! – И, состроив подозрительную гримаску, поинтересовалась: – За столом-то вести себя умеешь?
– Не-а, – беззаботно отозвался он, подделываясь под простонародный говорок. – Вся эта ваша ерундистика заумная не про меня писана. Мы же ж руками сырое мясо хватаем и трескаем, и чавкаем.
– Ух ты, а меня так научишь? – восторженно захлопала глазами Хлоя. – У меня, как говорит Рик, ограниченный лексикон.
– А чего ж сам-то не научит?
Она хихикнула:
– У него тоже ограниченный. Мне иногда кажется, что это и нашего языка касается.
– Его учить не буду, – с показной брезгливостью предупредил он. – Мало ли, для чего ему это нужно. Вдруг шпионов возьмется вербовать.
– А я? – Девчонка уселась на край стола и, склонив голову набок, искоса посмотрела будто бы и не на него – но все равно ухитрилась встретиться с ним взглядом.
– Ай, ну какой из тебя вербовщик? – Он поморщился.
– Не внушаю? – Она встала, подошла к нему почти вплотную и встала на цыпочки.
– Не внушаешь. Как ни тянись, все равно ты мне по плечо.
Бесшабашный настрой – тоже подарок. Тут уж Хлоя постаралась… да и собственная дурость при нем.
– Ну-ну, большой и сильный. В шестом часу дядя и тетя уедут – пойдем тренироваться. И я буду не я, если тебя не побью!
– Думаешь, буду поддаваться, как вчера?
– Думаю, что уж в фехтовании тебе до меня расти и расти, так-то… дылда, – блеснула знанием неродного просторечья девчонка.
За столом он чувствовал себя на удивление свободно, пускай и понятия не имел о назначении доброй половины приборов. Ему не хотелось выглядеть дикарем в глазах тех, кого он сам привык считать дикарями, но, к счастью, никто здесь не падал в обморок и не впадал в ужас из-за отступлений от этикета. Он не перехватил ни одного осуждающего или, еще хуже, насмешливого взгляда… и ничего вопиющего вроде бы не совершил. Все оказалось проще, чем он думал, – если забыть о куче ненужных вилочек и ножичков, завтрак как завтрак, никакого превосходящего воображение изобилия. Разве что смущали лакеи в шитых серебром синих ливреях, приставленные к каждому – да, и к нему тоже! Ощущать у себя за спиной человека, пускай и деликатного до жути, противно, аж плечи сводит. И соседство не порадовало – ему досталось место рядом с кислой кислятиной Риком. Была бы его воля – пересел бы подальше, все равно из четырнадцати кресел занято всего пять. Во главе стола, как и полагается, восседал хозяин, по правую руку от него – хозяйка и Хлоя, по левую – этот самый хлыщ в темно-алом мундире с эполетами… ничего так одежонка для семейного завтрака! Как только он увидел драгоценного кузена Хлои, выряженного, будто на маскарад, у него онемели руки, как тогда, в тюрьме. Он надеялся, что девчонка не упустит случая подколоть родственничка, но она смолчала, лишь попросила шепотом:
– Потом, ладно?
Взгляд был еще красноречивей. Но он, задетый за живое, мысленно пообещал, что посчитается с ней за это «потом», едва они останутся с глазу на глаз, – потребует ответа на все вопросы, до которых к тому моменту додумается. А заодно решил: он не позволит, чтобы какой-то индюк в парадке испортил ему настроение. Нет, только не сегодня, когда в воздухе пахнет открытиями… и вкусностями. Все прочее пусть катится к демонам и подольше не возвращается.
Однако кое-что из прочего напомнило о себе уже в следующую секунду: хозяйка окинула взглядом домочадцев и заговорила напевным речитативом. Несложно было понять – молится перед едой.
В отцовском доме не молились. Никогда. Разве что отец изредка, мечтая вслух о повышении по службе, о прибавке к жалованию или о хорошем местечке для кого-нибудь из отпрысков, произносил, подняв глаза к потолку: «Да услышит меня небо!» А вот дед – помнилось виденное в раннем детстве – за столом шептал какие-то слова, и лицо его словно молодело. И точно так же складывал ладони, но… у них тут что, принято, чтобы семейные молитвы читала женщина, а не старший в семье мужчина? «Привыкай. Если будешь всему удивляться и постоянно сравнивать… и вспоминать, то…»
А как иначе? Он же не вещь, хоть его и лишили права называться человеком. И время не застыло, когда у него отняли имя, – меньше чем через два месяца ему, безродному, несмотря ни на что, исполнится шестнадцать. Он собирался поступить в военное училище… если осилит, конечно, туда не всякого берут. Так ведь и он – не всякий! Это ведь здорово – не подчиняться никому и ничему, кроме воинского долга и собственной воли.
Быть младшим в семье – тоже не сахар. Но лучше уж мотаться по поручениям отца и старших братьев и получать подзатыльники за настоящие или выдуманные провинности, чем полностью зависеть от чужих людей… даже от девчонки.
А ведь она нуждается в нем не меньше, чем он в ней.
Он бросил быстрый взгляд на Хлою – она украдкой слизывала соус с пальцев – и едва удержался, чтобы не рассмеяться. Просто потому, что на душе полегчало.
Вроде все чинно и церемонно, но девчонка нет-нет да и поставит локти на стол – за такое и ему, хоть ни с какого боку ни принц, дома прилетало – от отца, и мелким племянникам-племянницам – от их мамаш. «Статус видно по воспитанию», – любил наставлять отец. И ему, несмышленому, ой как нравились эти слова. Да вот в школе – очень хорошей школе, право учиться в которой отец для него «честной службой выслужил», другие счастливчики быстро втолковали ему: он – сын обыкновенного писаря пятого ранга, хоть и подвизавшегося при Кабинете Стража Провинций, а потому в люди ему не выбиться. «Это мы еще посмотрим», – ответил он – и через пару лет мог с полным основанием заявить всем и каждому: если не выбиться в люди, то хотя бы добиться уважения помогают не только солидное родство и собственное усердие, но и башка с неплохими мозгами, и кулаки, силу всякий уважает, даже тот, у кого мозги с орех…
…И собак в столовую у них не пускали, стоило тем сунуться – выпинывали без жалости, хоть и были в ней обычный крашеный пол и, прямо сказать, не самая шикарная мебелюшка. А здесь – дворец, обитые бархатом кресла с резными спинками и ножками, ковры, в которых ноги утопают. И вот – вбежала пара собаченций размером чуть поменьше давешней да с виду посимпатичней – и никто их не турнул, девчонка с ладони покормила мясом, хозяин почесал за ушами, и обе картинно развалились у камина. И хозяйка не сидела, словно кукла: вполголоса переговаривалась с мужем, улыбалась. Да и у него, то ли гостя, то ли пленника, что-то спросить соизволила. Хлоя, напустив на себя важный вид, деловито перевела:
– Тетушка изволит интересоваться твоим самочувствием.
«Сама, что ли, отбрехаться не можешь?» – чуть не ляпнул он, но девчонка указала глазами на красномундирного. Умница, не всем и не все нужно знать. А ты, шпион недоделанный, за языком получше следи.
– Благодарю, все хорошо, – тоном, перенятым у отца, ответил он – и получил очередной чудо-подарок: возможность пронаблюдать, как вытягивается лицо Хлои.
А ее кузен будто спиной к спинке кресла прирос, и шея у него как деревянная, только руки с ножом и вилкой механически движутся да челюсти. Но он не опасен – чутье молчит. Или все ж таки отбили его, чутье? Вот и еще один вопрос подоспел: почему девчонка, обычно такая бесстрашная, осторожничает? Или это не еще один, а тот же самый? Речь-то, как ни крути, об индюке.
В нем проснулся азарт – вот уж точно неубиваемый. И он не сразу сообразил, что появление в столовой еще одного омундиренного – рыжебородого доктора, впервые не в штатском, а при полном параде, в черном флотском кителе, слегка расцвеченном какими-то наградными побрякушками, – может быть и не к добру… вон как все напряглись!
Он вперил взгляд в доктора и долго, вызывающе долго не отводил глаз. Но тот едва удостоил его ответным взглядом. Да и Хлою тоже, хоть она и подпрыгивала на стуле, пытаясь привлечь к себе внимание, а когда попыталась вставить словечко, лекарь остановил ее небрежным взмахом руки – и обратился к старшим. По его лицу нельзя было понять, какие вести он принес… Эх, все-таки надо было с утра зайти к Тиму. Или вовсе вчера не уходить. Вот же ж дурак, позволил девчонке себя успокоить! Нашел, кого слушать – балаболку с ветром в башке! Вдвойне дурак!
– Лео, – шепотом окликнула Хлоя. – Все хорошо. Дядя Мик говорит, случилось самое главное – у Тима появилась воля к жизни. Вместо воли к смерти, так он говорит. И Тим теперь слушается. Дядя Мик удивляется, как это ты сумел…
А вот и главное чудо. Ради которого они – пускай даже, демоны его побери, лепила в черном мундире – неплохо потрудились.
– Через месяц будет здоров… а я думаю – раньше! – девчонка схватила его за руку.
– Хлоя! – будто коршун, накинулся на нее индюк. – Изволь вспомнить – ты за столом. И вообще, взрослой барышне не к лицу подобная непосредственность.
А говорит-то он не только для девчонки, иначе вряд ли озаботился бы тем, чтобы сосед слева все понял слово в слово.
– Да, братец, – мелкая покаянно опустила хитрющие глазки, – как скажете, братец. Ради моих безмерных любви и уважения к вам я готова стать образцовой ханжой и занудой… ой, простите, смиренной и благовоспитанной… или все-таки правильно говорить – ханжой и занудой? Я постоянно путаю эти слова, ведь они так похожи. Не могли бы вы дать мне несколько уроков, если, конечно, не слишком заняты?
«Намучаюсь я с ней!» – весело подумал он.
Досидеть до конца завтрака оказалось немалым испытанием: рыжебородому предложили чаю, он занял место рядом и что-то дружелюбно пророкотал.
– Доктор спрашивает, как ты себя чувствуешь, – с преувеличенно несчастным видом перевела Хлоя.
– Да что они все, помешались на моем самочувствии, что ли? – он, зажатый между красным и черным мундирами, больше ни минуты не хотел прикидываться помешанным на этикете мальчиком. – Видят же, что не сдох, так чего ума покупают?
Индюк всем корпусом повернулся к нему, физиономия каменная, глаза – две узенькие щелки, и принялся цедить через губу:
– Полагаешь, подобное поведение в присутствии старших и девочки делает тебя взрослее? Заблуждаешься. Оно выдает твою моральную и психологическую незрелость. Ты весьма неглуп, и понимаешь, что наказания не воспоследует – пережитое тобой и наше сопереживание наделили тебя неприкосновенностью. Но не кажется ли тебе, что пользоваться ею таким образом, как бы помягче выразиться, – трусость.
– А не здесь и один на один рискнешь повторить? – в тон индюку, упиваясь собственной дерзостью, отозвался он. Кулаки сжались сами собою. Это не ускользнуло от внимательного взора хозяйки. Она осуждающе покачала головой и что-то проговорила, не повышая голоса, но очень значительно.
На этот раз роль толмача взял на себя ее супруг, видать, ему наскучило изображать дополнение к мебели.
– Мальчики, замолчите немедленно. Оба. И впредь не забывайтесь. – В точности перевода на этот раз сомневаться не приходилось.
Индюк ответил и покаянно склонил голову. И сам же перевел:
– Прошу прощения, тетушка.
Дает понять, что от него тоже ждут извинений? Ну-ну…
– Лео, – непривычно было слышать свое новое имя от кого бы то ни было, кроме Хлои. Интересно, о чем там тетка толкует?
– Не сердись, если мы задеваем твои чувства. Это ненамеренно. Мы пока мало тебя знаем, – на этот раз девчонка была предельно серьезна, понятно – и она ни словечка не переврала.
Хотят, чтобы он почувствовал себя виноватым? И мелкая с ними заодно?
– Ну что, завтрак прошел великолепно, – все ж есть что-то хорошее в незнании здешнего языка – сразу ясно, кому адресована реплика хозяина, – никто никого не поколотил, никто за собой последнего слова не оставил… разве что ее высочество… э-э-э… резюмировала, – легкий полупоклон в сторону жены, – но ей по рангу положено. Кто осмелится спорить с мудрой женщиной, тем паче с принцессой?
– Со мной же спорят! – воскликнула Хлоя, разве что ножкой не притопнула.
– Дорогая, то, что ты принцесса, бесспорно, но данный факт, согласись, заслуга твоих предков и воля случая, – дядюшка лукаво усмехнулся. – А вот мудрость ты проявляешь нечасто, и, основываясь лишь на этих проблесках, я не могу с полным основанием утверждать, что ты ее уже обрела. Зато у тебя есть перспективы. Они, конечно, несколько скромнее, нежели у Лео, – он значительно меньше связан условностями, королевское происхождение в данном случае не плюс, а минус, – но все-таки весьма внушительные.
Во плетет! Такой, глазом моргнуть не успеешь, заморочит. Пер-спекти-ивы! Знать бы, какие у него теперь перспективы!
«Хватит ныть! Ты неделю как должен объяснять предкам своим, если загробная жизнь и вправду существует, с чего тебя к ним силком отправили, да еще по частям… а ты чем-то недоволен!» – оборвал он ненужные мысли.

[Цинни]

Первыми, раскланявшись с хозяевами, столовую степенно покинули оба индюка в мундирах. Тетка ухватила Хлою под локоток и увлекла с собой.
– Иди к себе, я скоро приду, – через плечо бросила девчонка.
К себе так к себе. Через комнату Тима.
Лакеи, тихонько брякая посудой, молчком убирали со стола. Хозяин, как будто бы не обращая на приживальщика ни малейшего внимания, двинулся к двери – и вдруг остановился, обернулся.
– Лео… ты ведь позволишь называть тебя Лео?
Можно подумать, у него есть выбор! Откажется от одной клички, придумают какую-нибудь другую, а к этой уже мало-мальски привык.
– Мне нужно с тобой поговорить.
Ну вот, снова какая-то ерундистика начинается. И опять – неизвестно какая. Будет отчитывать за стычку с индюком? Или в душу полезет?
– Полагаю, тебе не слишком приятно со мной общаться. Но уверен, что ты достаточно разумен, чтобы суметь поставить осознанную необходимость выше эмоций.
Вот это да, он с хозяином одного роста! Сейчас, когда они стоят друг против друга, это ой как заметно. Забавно, ему казалось, что господин министр и ростом соответствует своему положению... Да когда в кровати валяешься не первый день, еще не то покажется. Разве что девчонка, сразу было видно, – малорослая, мелкая – она и есть мелкая. А старший-то племянничек в кого такой вымахал – до рожи не доплюнешь?
– Пойдем в мой кабинет. Заодно увидишь, где меня искать. Когда я не на службе, разумеется.
Эту скромную дверку в тупиковом ответвлении коридора он видел во время своих ночных странствий. Понятно, не заглядывал: открывать дверь, не зная, что за ней, – это ж напрочь башка должна быть отбита!
А за ней оказалось небольшое – меньше, чем любая из виденных им дворцовых комнат, – помещение с тяжелым столом, креслом, шкафами, подпирающими друг друга боками, диванчиком с темной обивкой да непременным камином. Одним словом, кабинет как кабинет, ничего особенного. У отца не намного хуже.
Единственное, что привлекает внимание, – портрет над столом. Немаленький такой, и рама широченная. Если веревочка – или на чем он там висит? – перетрется и картинка упадет хозяину на башку, придется королю оплакивать своего братца, а заодно и назначать нового министра. И пострадает несчастный как раз таки из-за поклонения монаршей особе: ясно же – портрет не абы чей. Хотя принцу крови, может, и закон не писан: кто ж ему запретит на стенку изображение своего папаши повесить или еще кого? Как бы то ни было, фамильное сходство налицо: такие же светлые, с пепельным оттенком, волосы, как у них у всех, такие же голубовато-серые глаза… только мутные или… пустые? Даже у индюка зенки человеческие и взгляд проницательный такой, хоть сам он истукан истуканом. А этому будто бы расплавленного олова в глазницы налили. Художник криворукий или натура подкачала?
– Присаживайся, – позволив гостю вдоволь налюбоваться уродливым произведением искусства, предложил министр, указывая на диванчик. И сам сел – не за стол, а рядом, вполоборота. Тоже повернуться? Этикет-шметикет, почтение к хозяину дома и старшему мужчине в семье… и прочий бред? Обойдемся без ответных любезностей! – он откинулся на спинку и закрыл глаза.
– Начну без долгих предисловий, не буду испытывать твое терпение, оно у тебя, – хозяин насмехался, но вроде бы беззлобно, – далеко не безгранично. Да, это заметно. Нет, это не беда, в твоем-то возрасте.
Ему и собеседник не нужен? Достаточно слушателя? Можно помалкивать… да хоть дремать! И диван мягкий… одни удобства!
– Я вижу, вы подружились – ты и Хлоя. И это меня радует. Нет, Хлоя мне ничего не говорила, да и я не спрашивал. Скорее всего, она будет отрицать. Обстоятельства сделали ее суеверной – она побоится признать, что у нее есть друг. Она боится тебя потерять. Да, я знаю это наверняка. Дважды рядом с ней были люди, которых она называла друзьями. Их больше нет.
Хозяин выдержал паузу. Дает время осознать и испугаться? «Их больше нет», – звучит не ахти как жизнерадостно. Сразу понятно – ничего хорошего с ними не случилось.
– У нее дар привлекать к себе людей – для них она этакая милая непоседа, простодушная и забавная. Она со всеми ладит, но никого не выделяет особо. Впервые за пять лет она к кому-то привязалась по-настоящему. И этот кто-то – ты. Ее привязанность дорогого стоит. И не потому, что она принадлежит к королевскому дому. Это, как я сегодня уже сказал, – не плюс, а минус. Просто каждому нужен кто-то, кто будет предан ему безоглядно. Понимаешь, что значит – безоглядно?
Мгновение назад ему казалось – старый лис приценивается, намереваясь купить его с потрохами. Дескать, развлекай принцессу – и всегда будешь сыт и весел.
Хорошо, что сдержался. Похоже, вместо легкой жизни ему предлагают сунуть голову в петлю. А, ну и ладно – вежливо же предлагают, со всяческими любезностями!
– Ты можешь похвастать, что у тебя есть такой человек? Кроме Хлои? Нет? Я так и думал. Иначе, извини, ты вряд ли оказался бы в тех обстоятельствах, в которых оказался. Тебя или остановили бы раньше, чем ты совершил бы фатальный проступок, или не бросили бы погибать в одиночестве. Хлоя – не бросила бы. Надеюсь, ты вполне меня понял. Еще раз извини. Я смягчил бы формулировки, если бы это не исказило суть.
Много слов, но все по делу. Не обманул, не ходит вокруг да около. И к вопросам, которые надо будет задать Хлое, прибавился еще один… или не один? Так чего все-таки хочет ее заботливый дядюшка?
– Ты, конечно же, хочешь знать, зачем я все это говорю, зачем вкладываю в твои руки оружие против нас. Ведь теперь ты знаешь – если ты обманешь доверие Хлои, для нее это будет тяжелым ударом. А значит, и для нас, мы ведь ее любим. Я отвечу. Но чуть позднее. Тебе нужно знать еще кое-что. Полагаю, излишне напоминать, что ты находишься в доме министра иностранных дел. И благо если бы только министра, пусть и имевшего сомнительное удовольствие обзавестись несколькими могущественными врагами и здесь, и за рубежом. Так нет же, еще и второго в очереди на престол. А может быть, первого. А может, третьего. Ты в недоумении? Ничего сложного… хотя все очень сложно. Отец Хлои был страшим сыном правящего монарха, но погиб еще при жизни короля. Нынешний, – кивок в сторону портрета, – наследовал ему. И все было бы очевидно, если бы у него родился наследник мужского пола. Но у него только дочь. И крайне сомнительно, что он обзаведется сыном. У меня, младшего из троих братьев, детей нет. А старый закон предусматривает передачу трона по женской линии лишь в случае воли правящего монарха, ясно выраженной в завещании. За Хлою старшинство ее отца, за Марису, дочь нынешнего короля, – ее собственное старшинство, невесть какое, считаные недели, но все же, и то, что ее отец – король, а отец Хлои королем стать не успел. За меня – самый убедительный аргумент: я единственный, кроме короля, потомок мужского пола. И никто из посвященных не сомневается: если решение будет за мной, я отдам предпочтение Хлое. Однако король колеблется, откладывает обсуждение нового закона о престолонаследии со дня на день… Точнее, с года на год. Вот такие хитросплетения, мой мальчик. Опасные игры раскачивают трон. Но поставить в них точку еще страшнее. Династия слаба, и ей приходится демонстрировать единство…
– А индюк?
Спросил – и спохватился. А потом подумал: все правильно, ему нечего таить и нечего стыдиться. И даже глаза открывать не стал.
Ответом ему был тихий смех.
– Ты о Рике? Он с твоих лет воспитывается в нашем доме, я называю его своим племянником и многие, на удивление многие, отмечают якобы имеющее место быть фамильное сходство, но общей крови у нас нет, он родственник моей супруги. Не ссорься с ним, Лео. Характер у него не самый приятный – так и у тебя, признай, тоже, но человек он надежный. Как только сможешь смотреть на него не как на вражеского офицера, сам поймешь. Хоть сейчас тебе в это и не верится.
Министр опять замолчал. Встал – диван чуть слышно скрипнул. Прошелся по кабинету размеренным шагом – ковер приглушал звук шагов до мышиного шороха, но не заглушал начисто. Остановился. И вдруг потребовал:
– Открой глаза, Лео. Мы подходим к самому важному, и мне нужно видеть твои глаза.
Он и сам не понял, почему повиновался. Из любопытства? Или ради того, чтобы этот разговор поскорее закончился, можно было пойти к себе и спокойно поразмыслить обо всем, что узнал? Так – да не так…
– Дружба с Хлоей и пребывание в этом доме сулят тебе немало выгод, но не гарантируют спокойную, безоблачную жизнь. Однако ты не трус. И, если я в тебе не ошибся, – ты не из тех, кто ставит личную выгоду превыше всего. Ты можешь возразить мне, – голос хозяина зазвучал суше и строже, – или прервать меня и уйти, если уверен, что не хочешь ни во что вмешиваться. В этом случае я все равно гарантирую тебе защиту сейчас и заботу о твоем достойном будущем в дальнейшем. И никогда ничего не потребую от тебя взамен. И никогда не напомню об этом разговоре, тем паче не упрекну. – Он остановился у дальней стены, рядом с портретом, будто нарочно привлекая внимание к внешнему сходству с королем. – Если же ты готов слушать дальше, я кое о чем тебя попрошу.
– Попросите или прикажете? – сощурился он.
– Попрошу, Лео, попрошу. И ты все еще вправе будешь отказаться. Но, опасаюсь, при этом почувствуешь себя неловко.
– Переживу как-нибудь, – он попытался принять самый что ни на есть независимый вид – и пожалел об этом: министр усмехнулся, дескать, ребенок ты, ребенок.
– Твое решение?
– Говорите уж, – никогда прежде он не позволил бы себе грубить старшему, но прошлая неделя многое изменила.
– Мне известно о твоей ночной прогулке по дому.
Он осклабился: все-таки удалось добиться своего, пусть и не так, как мечталось.
– Скажи пожалуйста, зачем ты до полусмерти напугал кухарку? – спросил хозяин таким тоном, как будто бы речь шла о невинной детской шалости, и снова посерьезнел: – Но узнал об этом я не от кухарки. Ты ведь уже сообразил, что у меня есть причины заботиться о нашей безопасности. Каждый лакей прошел неплохую подготовку. Нужно ли говорить о том, что дом охраняется снаружи и внутри… и отнюдь не лакеями? И за тобой присматривают. Прошу обратить внимание: не стерегут – присматривают. Как за любым из нас.
Ага! Значит, чутье его не обмануло. Что дальше? Он на крючке? От него что-то потребуют? Ха!
– Это не значит, что ты должен чувствовать себя стесненно. Да, покидать пределы дома тебе пока рановато. Но в доме твоей свободы никто не ограничивает, ходи где угодно и когда угодно, Хлоя поможет тебе освоиться. Я сообщил тебе о наблюдении лишь потому, что убежден: кое о чем лучше знать наверняка, нежели догадываться. – Министр снова подошел к диванчику, но не сел, поглядел сверху вниз. – Признайся, ты ведь догадался?
– Да. Толку-то с моих догадок, – буркнул он, не потрудившись поднять глаза: кем бы он там ни был, много чести ему, чтобы на него снизу вверх смотрели.
– Не удивлен, что Хлоя к тебе потянулась. Вы похожи. Храбрые, искренние… колючие.
Еще неделю назад он смертельно оскорбился бы, если бы кто-нибудь – кто бы то ни было! – сравнил его с сопливой девчонкой. А сейчас – не мог, ну хоть тресни!
– Правда, ты сильнее. Осмелюсь предположить, сыграли свою роль и традиции, и воспитание. Хлоя старается казаться сильной, и у нее получается, но ей трудно. Ей едва сравнялось три года, когда она потеряла родителей. Мой отец оставил ее при дворе, и это было, скажу прямо, неверное решение. Он сам это понял и передал опеку мне. К несчастью, оказалось поздно: к этому времени она пережила слишком многое. Слишком. Наверное, поэтому она так хорошо понимает чужие страдания. Похвальная способность для принцессы, она ведь должна служить образцом милосердия, хотя бы формально. Однако я предпочел бы, чтобы она была обычной девочкой. Хлое было восемь, когда она поселилась здесь. И все – да-да, и тот, кого ты именуешь индюком, – наперебой, безудержно ее баловали. Самовластная и одинокая – ужасное сочетание. Что-либо менять я опасаюсь – для нее это может стать ударом, от которого она не оправится. А ты… Думается, тебя она будет слушаться. По собственной воле. И рядом с тобой никогда не почувствует себя одинокой. Вот почему я рассказал тебе больше, чем, наверное, полагалось бы.
Снова уселся на диван, снова помолчал – совсем недолго, видать, сообразил, что после всего, что наговорил, нельзя затягивать.
– Лео, посмотри мне в глаза.
Вот заладил! Интересно, что он надеется вычитать, грамотей-толкователь?
– Та самая просьба, о которой я упоминал: оберегай Хлою. Оберегай от необдуманных поступков и от печалей.
Коротко выдохнул. Поднялся.
– Догадываюсь, что тебе претит быть иждивенцем у чужих людей. Сейчас перед тобой открываются две дороги: ты можешь быть ей другом, и тогда я буду считать тебя частью семьи, или ты можешь числиться в ее свите, и тогда будешь получать заслуженное вознаграждение. Выбор за тобой…
Вон оно куда вывезло! Все-таки надо было сразу послать его куда подальше.
– У вас, у дипломатов, что, так принято – торговаться где надо и где не надо? – Он встал и шагнул к двери.
– Ты отказываешься? – голос министра звучал растерянно, но Лео не почувствовал никакой радости – только гадливость.
– А вас когда-нибудь покупали? И что, продались? За какую цену?
– Ты меня недопонял. Присядь, я попробую объяснить…
– Нет, я вам сам объясню. И времени мне понадобится чуть. Я буду рядом с ней, потому что сам этого хочу. У меня тоже своя воля есть. Нечего ей одной отираться рядом с торгашами и недоумками.
Единственное, на что хватило выдержки, – закрыть за собой дверь, а не впечатать со всей силы, так, чтобы оконные стекла задребезжали и перепуганные прихвостни сбежались.
Видать, в этом доме чудеса не приживаются.
А где вообще они приживаются?

[Цинни]

Глава 6
По ту сторону двери сидела давешняя зверюга. Увидев его, неторопливо встала на все четыре, потянулась без какой бы то ни было грации, но с видимым наслаждением, вильнула хвостищем – дескать, привет тебе, брат-полуночник. Хотя бы это чудище радо ему без лукавства… или здесь и бессловесные скоты прикидываться обучены? – он потянулся было потрепать псину по загривку, но рука так и застыла в воздухе – а вдруг?
Зверюга насторожилась – полуопущенные треугольные уши расправились, встопорщились – и тяжелыми скачками ринулась вперед. Вынырнувшая из какого-то закоулка девчонка быстро прижалась спиной к стене. Собаченция по-медвежьи облапила мелкую; стоя на задних лапах, зверина не меньше чем на три головы возвышалась над ней, Хлои и видно-то не было, только кусок подола торчал.
– Привет, мой маленький! – приглушенно верещала девчонка. – Соскучился? Покушать не забыл?
– Ма-аленький, – протянул Лео, приближаясь. – На это пугало поглядеть – так оно только и делает, что жрет. Ну и дрыхнет. Где ни попадя. – И легонько ткнул монстра кулаком в бок. – Эй, посторонись, ты ее совсем придушишь!
Хлоя сдавленно ахнула.
– Ты что творишь?
Он никогда не видел ее такой испуганной; вчера, ожидая удара, она слегка побледнела – и все. А сейчас у нее даже губы дрожали.
– Волк, не волнуйся, он свой, свой, – заворковала девчонка, опускаясь на колени и обвивая руками мощную песью шею. Вскинула глаза: – Ему ничего не стоит тебе руку до кости прокусить, а пальцы начисто оторвать. И это если он в очень хорошем настроении. А так и церемониться не будет – горло перегрызет.
– Какая-то шавка-переросток? – Он понимал, что выставляет себя хвастливым идиотом, но слова девчонки задели его за живое. – По-нашему понимает?
– Д-да, – ошарашенно выдавила Хлоя. – Он на обоих языках…
– Во, псина умней вашего лекаря, – хотел припомнить еще и тетушку, но прикусил язык. – Гляди. Эй ты, как там тебя? Волк!
Пес, не освобождаясь из девчонкиных объятий, повернул лобастую башку и неодобрительно воззрился на Лео – мол, чего беспокоишь, человечишка, мне и без тебя неплохо.
– Поди сюда.
Зверь виновато ткнулся носом в колени Хлои, стряхнул ее руки и сделал шаг к Лео.
– Ты ведь самый мудрый из нас, а? – Лео запустил пальцы в густую темную шерсть, приятное такое тепло… и псиной совсем не воняет. – Небось, еще и по годам, если на людские пересчитать, намного нас старше? Точно знаешь, с кем дружить, кого грызть, а кому глотки рвать? И не суетишься почем зря, будто тебя блохи кусают? – Грубовато похлопал зверюгу по боку и язвительно поинтересовался у девчонки: – Ну и чего ты всполошилась?
– Т-ты всегда и всюду лезешь без разбору? – с запинкой спросила она.
– А что такого?
– Собак этой породы, – с нажимом начала втолковывать она, – у нас издревле называют королевскими. Их начали выводить при первом короле из нашей династии в дворцовых казармах, и с тех пор, уж поверь мне, они стали куда внушительнее. Я тебе книжку покажу. С картинками. Раз уж слов не понимаешь. – Потянула его за рукав. Пес побрел рядом ними, шаг в шаг. – Они – телохранители. У них есть только один хозяин. Всех остальных они просто терпят. Волка мне дедушка подарил.
– Король? – неведомо зачем уточнил Лео.
– Ага, король. Мне было года четыре, а Волку – что-то около месяца, вроде так говорили. Я только-только начала ваш язык учить, и мне жуть как понравилось, как это слово по-вашему звучит. – Ну вот, наконец-то снова улыбнулась, а то можно подумать, и вправду невесть какая беда стряслась. – Когда мы сюда переехали, Волк был уже матерый. Так тут все на цыпочках ходили, пока он не уяснил, что они – свои.
– И долго… уяснял? – ехидно осведомился Лео. – Много кого за это время сожрал? Вроде не дурак, вон какая головища громадная.
– Не смейся, – приостановившись, вымолвила Хлоя. – Он меня однажды спас. А к дверям моих покоев до сих пор никто без его разрешения не может подойти. Он знает тех, кто живет в доме постоянно, знает слугу, который его кормит, – ни от кого другого, кроме меня, Волк пищу не берет. А если кто попробует к нему притронуться, он покалечит. Один из лакеев ушел от нас. С солидным пожизненным пенсионом. Ну что, до тебя начинает доходить? – Судорожно вздохнула. – Я ж его, когда он щенком был, везде за собой таскала, в кровать рядом с собой укладывала, как любимую игрушку. Но он никогда не был игрушкой. Мы с ним… как объяснить-то? Ну, что-то вроде единого целого… Только я одна могу его гладить, понимаешь?
– Теперь – не только ты, – горделиво ухмыльнулся Лео. – Обидно небось, а?
– Дурья башка! – взвилась Хлоя. – У тебя что, чувства самосохранения меньше, чем у дождевого червя?
– Как недопустимо грубо для принцессы, – он довольно похоже изобразил Рика.
Хлоя прыснула.
– Думаешь, мне стоит бояться твоей образины мохнорылой?
– Очень своевременный вопрос! Теперь – нет.
– Вот здорово! – Лео присвистнул. – И раньше не боялся, и теперь снова могу не бояться.
– Я все равно не понимаю, как тебе удалось поладить с Волком.
– Откуда мне знать? Еще спроси, почему он меня ночью не умял без хлеба и соли.
– Ночью? – Хлоя машинально толкнула какую-то дверь, но не вошла – застыла на пороге.
– Ну да, он валялся поперек дороги, обходите его, люди добрые, как хотите. Я ему на лапу наступил… не нарочно, он сам виноват…
Хлоя заскулила.
– Во, точно – родственные души, – невозмутимо заметил Лео. – Если он так опасен, чего ж ты его без присмотра погулять выпустила? Ну, допустим, он всех ваших знает, в лицо и по запаху. А меня?
Спросил – и проклял свой длинный язык, увидев, как снова изменилась в лице девчонка.
– Я не подумала. Обычно ночами он при мне. И днем – почти всегда. Но вчера щенилась его Собака, ну, ее так зовут. Он всегда так переживает…
– Угу, и утешается человеческими жертвами? Думай в другой раз, – Лео положил руку на загривок Волка. Для этого даже наклоняться не пришлось. – Одного зовут Волком, другую – вообще Собакой – прорва воображения! Ну чего стоишь-то? Показывай, куда ты меня притащила.
Переступил порог – и обомлел. Обычная с виду дверка – один в один как прочие на этаже – оказалась с секретом. За ней обнаружилась узкая – двоим бок о бок пройти, третий не втиснется – галерейка. И стены, и сводчатый потолок обшиты деревом. Сумрачно, но не темно – в конце галерейки окно. Слева от него глухая стена, а справа – проход. Дальше – просторный холл, от пола до середины стены – все то же дерево, выше – темно-зеленый… кажется, шелк, не гладкий – с рельефным рисунком... вроде бы плюща. Плющ – только теперь уже вылепленный и выкрашенный в бирюзово-зелено-бронзовый – взбирается выше по стенам, увивает потолок. Светильники в виде листьев – будто из настоящего изумруда выточены. Он видел изумруд. Один раз – в шкатулке у старшей невестки…
Красиво, демоны его раздери!
Наверное, вид у него преглупый – девчонка, скользнув взглядом по его лицу, принимается хохотать. Даже морда псины кривится вроде как в усмешке. Но обижаться сил нет: он во все глаза рассматривает винтовую лесенку, уходящую как будто бы ввысь, застекленные шкафы с десятками… нет, наверное, даже сотнями книг. Так должна выглядеть дорога в легендарное Заоблачное Царство, куда еще при жизни попадают праведники. Какой из него праведник? А вот поди ж ты!
Стыдно вспоминать: в первый день аж задохнулся от изумления, обнаружив, что резная панелька в дальнем углу его комнаты скрывает за собой короткий переход и дверь, за которой самая настоящая ванная комната, а еще… в общем, во двор теперь бегать не придется. Даже в самых богатых домах на их улице не было ничего подобного, а вот некоторые одноклассники хвалились, что… Ай, да все равно никто из них не видел десятой доли тех чудес, которыми был наполнен этот дом!
Хлоя поднимается на пару ступеней – и скрывается из виду, только макушка и торчит поверх высоченных перил, украшенных тем же узором: плющ стелется, изгибается, тянется вверх.
– Лео, ну ты чего?
«А ты куда торопишься?» – хочет огрызнуться он. Но почему-то не хочется признаваться, что он остался бы здесь… да хоть бы и навсегда! И он откликается с притворной снисходительностью:
– Осматриваюсь.
– Нравится? – она тихонько смеется. – Это старый дворец. Тот, где мы живем, – новый, он и больше, и, как говорят, красивее. Но мне здесь больше нравится. Кстати, плющ – древний символ нашего рода. Правда, в нынешнем гербе его нет. А может, это и не плющ был вовсе, а намалеванная абы как виноградная лоза. Если верить скандальным легендам, наши предки были не то виноторговцами, не то лекарями-отравителями… Прямо скажем – веселенькие истории. Потом расскажу. А сейчас – идем!
Он неохотно последовал за девчонкой. Пес не отставал.
Дверь-арка, завешенная плотными зелеными гардинами, выше – еще одна. А за ней…
Когда он усомнился в здешних чудесах, он еще не подозревал, что тут есть такое!
То, что он видел внизу, в его понимании и было библиотекой. То, что он увидел на четвертом этаже (а вот и четвертый нашелся!), было неописуемо. О том, насколько велико помещение, можно было только догадываться. Опоясанное переходами, испещренное нишами, уставленное столиками и креслами, оно было воистину волшебным местом. И везде шкафы… Интересно, сколько тут книг? И вправду, ничего не стоит затеряться здесь на несколько десятков лет – и потом вернуться убеленным сединами мудрецом, которого все будут почитать, но никто не сможет понять. Страшная, завораживающая, лучшая в мире сказка!
– Вот! – Хлоя плюхнула на ближайший стол пухлый, обтрепанный по краям том, раскрыла рывком. – Как тебе?
Буквы незнакомые. Но на картинках определенно нарисованы сородичи Волка во всей красе.
– Волчара, а на тебя-то глядеть поприятнее. Объясни своей хозяйке, что я больше люблю книги, которые можно читать, и плевать, если в них нет картинок.
– На третьем этаже левый сектор, самые дальние полки, – небрежно бросила Хлоя, не отрываясь от маленькой книжечки с поблекшим тисненым изображением единорога на алой сафьяновой обложке. Она и Волк забрались вдвоем – с ногами и лапами – на широченный диван и, судя по всему, блаженствовали. – Можешь во-он там спуститься, между седьмым и восьмым шкафами, если от нас считать, а можешь вернуться на винтовую – и в дверь, видел же.
– И много ли их там? Ну, книг.
– Не помню. Рик вроде говорил – что-то около пяти тысяч томов, – небрежно отмахнулась девчонка. – Мало? Тогда спешно учи язык. Все равно пригодится. Потому что наших – больше пятисот тысяч.
Он без труда нашел выход на лестницу – простенькую, непарадную – там, где и обещала Хлоя, сразу за седьмым шкафом, спустился, твердо решив захватить пару книжек, вернуться – и наконец задать все накопившиеся вопросы. Но поднялся только через пару часов, чувствуя себя так, как будто бы побывал в обиталище добрых духов, где время течет намного быстрее… и его все время не хватает.
Хлоя сидела на полу среди книг. Поглядела на него не то с ехидством, не то с пониманием – и снова принялась перебирать свои бумажные сокровища. Ее охранничек, шумно сопя, дрых все на том же диване – сама безмятежность!
– Ну и как тебе? – помедлив, повторила девчонка, и он сообразил: она истомилась от любопытства, но виду подавать не хочет.
– А может, я тут поселюсь? – подпустив в голос равнодушия, протянул он. – Или хотя бы в оружейке?
Хлоя расплылась в довольной улыбке, захлопала в ладоши:
– Ну, как определишься, скажешь, отгородим тебе уголок. А пока – дорогу запомнил? Приходи, когда пожелаешь. Наслаждайся последними деньками свободы – дядюшка уже подыскивает вам учителей.
– Нам? Учителей? – переспросил он.
Хлоя снова рассмеялась – звонко, во весь голос.
– Ну да. А что вам, неучами оставаться, что ли? Ко мне ходят учителя, обычно каждый день, это после путешествия дядюшка дал послабление, разрешил отдохнуть до конца следующей недели. Правда, тетушка мучает меня разучиванием гамм, музыка – ее большая любовь, не сказать – навязчивая идея. Кто-то из учителей будет заниматься и с вами. И я этому рада – знаешь как скучно одной да одной? – Она встала, деловито прошлась вдоль полок, извлекла очередной том и увенчала им выстроенную на полу книжную башню. – Но вам обязательно понадобятся и свои – ты ведь вообще не знаешь языка, а насколько хороши дела у Тима, мы пока не получили возможности оценить. У дядюшки на вас серьезные виды…
Прервалась будто бы на полуслове, зыркнула озорно – ну, давай спрашивай, тебе ведь интересно! Он только рукой махнул:
– Знаю я его виды. Потолковали сегодня.
– О-о-о! – девчонка нетерпеливо заерзала. – Рассказывай!
– А нечего рассказывать. В доверие втирался, ума покупал. Ну, вроде как эти… другие, которые о моем здоровье пекутся. – Он вздернул подбородок. – Странно, что про разбитое стекло не спросил.
– И ни капельки не странно! Дядя Мик и тетушка, конечно, слышали, как стекло грохнуло, но им было не до таких пустяков – Тим валялся без сознания. А когда они обнаружили пустую раму, тут уж мне пришлось постараться, учат же меня риторике зачем-то? В общем, я их уговорила промолчать. Так сказать, проявить деликатность. Ничего страшного ведь не случилось? Я им даже правду сказала … ну, почти что правду – ты измучился, перенервничал. Начнутся расспросы – тебе будет неприятно, и все такое. Сегодня стекло вставят, и вообще никто не вспомнит… да и не звал бы тебя дядюшка из-за какого-то стекла, причин для подозрений у него уже нет. – Она горделиво улыбнулась: дескать, и тут без меня не обошлось, ты же понимаешь. – Что спрашивал-то?
– Что-то да спрашивал, – Лео начал сердиться: собирался задавать вопросы – а вынужден отвечать. – И сам кое-что интересное поведал. Например, о постоянной слежке.
– Я тебе намекала, причем прозрачно так намекала. Но ты не понял, – Хлоя вздохнула. – Ничего с этим не поделать, – подалась вперед, легонько погладила кончиками пальцев его руку – и раздражение улеглось, как по волшебству, – это же не просто дом, это официальная резиденция его королевского высочества… ну, и моего заодно, только до такой официальщины, чтобы свою резиденцию иметь, я еще не доросла. Привыкнешь и перестанешь обращать внимание.
– Да ладно, – как можно беззаботнее отозвался он. Понял, что перегнул палку. – А что случилось с твоими родителями?
Сначала думать, потом говорить! Это ведь так просто! Почему у него раз за разом получается наоборот?
– Что ж ты у дяди не спросил? – с непонятной интонацией – устало как-то – вымолвила Хлоя. – Вдруг что-нибудь да и ответил бы. Я мало что могу рассказать. Знаю, что тоже едва не погибла, долго болела, от меня скрывали чуть ли не год, потом сказали – их больше нет. Никого нет, кто был рядом с нами. Только я спаслась. Вот так просто.
– Если тебе тяжело, не надо, – остановил он.
Она упрямо качнула головой.
– Я не хочу, чтобы твои вопросы оставались без ответов. Спрашивай обо всем. О чем знаю – того не скрою. Считается, это было покушение. Мой дед урезал некоторые привилегии высшего дворянства, а метил – так я поняла позднее – в тех, кто мог претендовать на трон, если что… ну, ты понимаешь. Дядя до сих пор старательно избегает этой темы. – Говорила она отстраненно, как будто бы отвечала урок суровому учителю. И Лео поклялся себе, что научится взвешивать каждое слово. Он не хотел ее обижать, правда, не хотел. – Дядюшка старается меня оберегать. По-своему, конечно. Но ты ведь знаешь, я умею подслушивать, – она слабо улыбнулась, – и однажды услышала, что он сомневается… ну, насчет заговора и покушения. Дознаваться бесполезно. Я и газеты старые смотрела – тут, в библиотеке, есть подшивки… толку-то. Везде одно и то же – покушение… и возмездие. Так и написано – возмездие. Тогда показательно казнили нескольких больших чиновников… Этого мне никто не рассказывал, сама вычитала.
– Показательно? – невольно вырвалось у него.
– Может, мне не то слово пришло на ум… – Хлоя смутилась. – Рик говорит, в моем знании языка есть пробелы. Публичной казни не было, у нас их лет двести назад запретили.
– У нас про вас по-другому рассказывают.
– У вас вроде и казнят до сих пор на площади, принародно. А у нас – в крепости, чуть ли не тайком. А потом в газетах пишут, разъясняют, в чем казненные были виноваты. Так и тут. Ох, и начиталась я! – Хлоя сгорбилась, обхватила себя руками за плечи. – И все они – я покопалась родословных книгах – были связаны кровными узами с моей мамой и с бабкой по отцовской линии. Понятнее не стало. А дядюшка, когда я совсем замучила его расспросами, признался, что тоже не все понимает… Судя по голосу – да-алеко не все.
– Но ты-то что, совсем ничего не помнишь?
Он должен знать. Если хочет защитить.
– Только грохот. Жуткий грохот. Мы были в новом дворце, точнее, в летнем павильоне, и он рухнул. Я потом дозналась: его нарочно так строили, чтобы колонны ненадежные были. А в колонны закладывали взрывчатку. Не спрашивай, кто да что. Имена тебе ничего не скажут, да и я их уже не помню, прочитала и забыла. Все равно уже нет никого.
Хлоя замолчала, но он чувствовал – еще не все сказано. И теперь она не просто угождает ему, ей это тоже нужно.
– Наверное, мне должно быть совестно, но я ничего не чувствую, когда вспоминаю родителей. Я их видела от случая к случаю. Если бы не портреты, может, и лиц их уже не помнила. Нянюшку – да, любила. Ее тогда не было с нами. Это потом, через три года… А тогда погиб Эрик. Он был пажом моего отца. И моим единственным другом.
А вот теперь – все. Надо что-то сказать, но на ум ничего не идет. Те двое, о которых сегодня говорил хозяин. Даже спрашивать не пришлось. Но от этого не легче.
В дверь поскреблись. Волк приоткрыл глаза, но голову не поднял.
– Войдите!
Вкатился столик на колесах, следом показалась молоденькая служанка с кружевной наколкой во взбитых кудрях («Будто белый кораблик плывет по золотым волнам… – подумал Лео. – Уй, меньше надо стихов читать!») Поставила столик у дивана, вопросительно поглядела на Хлою.
– Спасибо, идите.
Девица легонько поклонилась и, по-прежнему не говоря ни слова, удалилась. Одно слово – дворец!
– Я заранее попросила, чтобы обед нам принесли сюда, – оживляясь, пояснила Хлоя. – Правда, я предусмотрительная? И сообразительная. Так и думала, что быстро мы не уйдем. Дядя возражать не будет… после завтрака-то! Он любит кушать в тишине и комфорте. Но к завтрашнему ужину ты должен набраться терпения. – Погрозила ему пальцем. – Тебе повезло – не к сегодняшнему. Сегодня все, кроме нас, ужинают вне дома. Запоминай: по дядиному мнению, не выйти к ужину – хуже, чем дурной тон. Это демонстрация нежелания лицезреть семейство в полном составе и в добром здравии. – Улыбка была блеклая, но все-таки Хлоя улыбалась. «Старается быть сильной», да. – Волк, твой обед, мой маленький, – переставила миску с нижней полочки на ковер. – А что у нас? О-о-о, супчик. И отбивные. Я жутко проголодалась. – Перекатив столик к окну, принялась переставлять тарелки на большой стол, болтая без умолку: – За завтраком больше на тебя глядела, чем ела. Толку-то! Ты все равно ухитрился поцапаться с Риком… у-у, скверный мальчишка! Чего расселся? Помогай!
У него еда воодушевления не вызвала. Мысли – далеко не самые приятные мысли – не шли из головы. Разговор с министром сейчас виделся совсем иначе. Опасность, на которую намекал дядюшка Хлои, теперь не выглядела пустым вымыслом. И слова о людях, которых она уже потеряла, больше не казались уловкой старого хитреца.
Ну да хватит об этом! Надо помогать девчонке, а не сидеть с кислой миной.
Индюк! Отличная тема… а ведь несколько часов назад хотелось придушить мелкую за то, что она так яростно оберегает покой своего красномундирного родственничка. Терпение… что там министр говорил о терпении? Действительно, стоит ли заводиться по всякой ерунде?
– Кто скверный мальчишка? Твой кузен? Полностью согласен, – проворчал он, изображая недовольство. – Но ты за него, как погляжу, горой. Он всегда к завтраку при этаком параде выходит?
– Нет, – Хлоя опустила ложку, так и не донеся до рта, – но сегодня он уехал на службу ни свет ни заря, заглянул на минутку – какое-то срочное дело к дяде – и после завтрака тоже торопился…
Чего она так разволновалась? Отодвинула тарелку, забралась с ногами в кресло, сжалась в комок, будто спасаясь от холода, принялась теребить подол платья.
– Меня очень хорошо учат. Даже слишком хорошо, – почему-то эти слова прозвучали, как признание, что ее бьют и мучают, хотя дураку понятно – это не так. – Я могу перечислить существующие сейчас государства, все до единого. И некоторые из тех, что существовали раньше. Назвать формы правления, растолковать, когда и почему они становились нашими союзниками или нашими противниками. Я наперечет знаю все войны между нашими странами, помню, когда вы нападали на нас, а когда – мы на вас. А ты?
Зачем держать в голове какие-то цифры? Главное – понимать, на чьей стороне справедливость… а на чьей? Ему постоянно твердили о врагах с бледной кожей и блеклыми глазами, готовых без раздумья убивать всех, чья кожа темнее. В первый же школьный день он разучил марш «Наша кожа смугла, наши души чисты» – это должен знать каждый, настаивал учитель. Ему говорили: долг потомка Дракона – противостоять дикарям с Запада до победы или до последнего вздоха. Они – рабы по природе – славятся хитростью и напором: переняли цивилизацию на Востоке, подло украли ее достижения, а теперь пытаются поработить потомков своих былых господ. Ему говорили: никогда такому не бывать. Ему говорили… много чего говорили. А потом отдали на расправу этим самым дикарям как раз таки потому, что он готов был бороться – его тоже хорошо учили. Да еще и понарассказали всякого о том, что его ждет.
Они сохранили ему жизнь. Оградили от унижений. И девчонка с белой кожей и светлыми глазами, не колеблясь ни секунды, назвала его братом. Беспокоится о нем, бросается на его защиту когда надо и когда не надо…
– Что – я?
– Ты – помнишь?
– Не помню, – он сердито нахмурился. – И помнить не хочу. Ешь, а не болтай.
Она послушно сползла на край кресла, взяла ложку, но снова уронила в тарелку, расплескав суп. Сказала жалобно:
– Лео, я не хочу, чтобы мы были врагами.
– Да чего ты надумываешь? – прикрикнул он. – Какие мы враги? Тебя, как маленькую, кормить, что ли?
И, не ограничившись угрозой, подошел, зачерпнул полную ложку, поднес к ее губам… Вот же ж птенец!
Пес, давно управившийся с обедом, смотрел на своих людей, как на неразумных щенят. Заметив его укоризненный взгляд, Хлоя отобрала у Лео ложку:
– Ты тоже ешь давай. Без сна и без еды скоро в живого мертвеца превратишься. – Задумчиво пожевала. – У вас рассказывают истории о живых мертвецах?
– Угу, у нас чего только не рассказывают. Интересуешься? Только сейчас не время. Вот вечером, после заката… – зловеще пообещал Лео, увлеченно четвертуя ножом отбивную.
– Рик тоже тебе не враг, – вдруг без всякого перехода проговорила Хлоя. – Он за тебя и за Тима. Ты не можешь спокойно смотреть на его мундир – наверное, я то же самое чувствовала бы на твоем месте. Он личный порученец военного министра, и корчит из себя невесть какого карьериста, и нотации читает похлеще старой гувернантки. Но он за тебя вступился. Должен был молчать, его слово вообще ничего не значило, – а вступился…
– Доедай, а уж тогда рассказывай. – Тренировка терпения ему не повредит.
Но Хлоя и сама почему-то заспешила – поскорее проглотила кусок-другой, заявила, что сыта, – и скормила остатки Волку.
– А знаешь что, пойдем-ка к Тиму, – вскочила, парой небрежных движений расправила складки юбки, сунула за ухо выбившуюся прядь. – Думаю, ему тоже стоит знать. А то ведь вы оба на предательстве повернуты. И если я тоже стану предательницей, мы будем на равных.
– Что ты опять нафантазировала? – Лео заступил ей путь.
– И ничегошеньки не нафантазировала! – Девчонка надула было губки, но разговаривать так было невозможно, а ее прямо-таки разбирало. – Я все-все буду вам рассказывать, без оглядки на то, что они называют государственными интересами, репутацией и прочее, и прочее, и прочее. И без оглядки на собственную выгоду, вот! И тогда мы всегда сможем друг другу доверять, правда ведь, сможем?
– Я тебе уже отвечал, больше повторять не буду, – он помрачнел.
– Да я не о тебе, я о Тиме! – досадливо передернула плечиками Хлоя. – Ну, пойдем!
– Я сказал ему, что ты та еще болтунья, – Лео заглянул ей в глаза, бесстрашно и требовательно, – и от тебя много чего можно узнать… что пойдет на пользу нашим.
– Все правильно сказал, – Хлоя улыбнулась самой обезоруживающей своей улыбкой. – Маленькое уточнение: на пользу вам. А вашим… Кто ваши, кто наши – ты еще сам-то не запутался?
Он не ответил, и ей – было заметно – это не понравилось. Но она храбро пообещала:
– Мы выпутаемся. И лучше, если Тим – вместе с нами. Ему тяжелее
Если она когда-нибудь станет королевой, многие будут рады ей служить. И тех, кто захочет ее убить, наберется изрядное количество. Он тряхнул головой – к чему сейчас эти мысли?

[Цинни]

На пороге комнаты Тима он придержал Хлою за плечо.
– Я первый.
Но у Волка на этот счет было свое мнение: оттеснив нахального человечка, он величественно проследовал вперед, толкнув грудью дверь.
– Эта собаченция что, так и будет с нами всюду таскаться? – Лео вздохнул.
У кровати больного сидела пожилая женщина, похожая на сороку, – черное платье, черные ленты на белом чепце, полупрозрачный платочек, накинутый на плечи, скреплен громадной брошью, видать, золотой, нос острый, взгляд – еще острее. Она здесь изрядно похозяйничала – шторы подняты, оба окна распахнуты настежь, пузырьки и склянки больше не громоздились на столе – куда-то попрятала. Зато к графину с водой прибавился еще один, с какой-то мутной зеленовато-желтой жидкостью.
Пока Хлоя, отозвав сороку в сторонку, о чем-то вдохновенно вещала в полный голос (все-таки молодец девчонка!), Лео и Тим перебросились фразой-другой – шепотом.
– Помнишь, что я тебе о ней говорил?
– Да.
– Слушай внимательно. И не выпендривайся. Понял?.. Чего дрожишь?
– Холодно.
– Холодно ему! А чего этой ведьме не сказал, чтобы она окна закрыла? Ты ж по-ихнему знаешь?
Увидев, что он закрывает окна, сорока живо подскочила к нему. А вот голос ее совсем не походил на стрекот – почти мужской бас… в таком-то тщедушном тельце!
– Чего ей надо? – повернулся он к Хлое.
– Она говорит, что больному нужен свежий воздух.
– А ты скажи – мы сами разберемся.
Пока девчонка, воркуя по-голубиному, выпроваживала возмущенно хлопающую глазами сороку, Лео успел опустить шторы, задвинуть в дальний угол жесткий стул – где ж сидеть вредной птице, как не на голой деревяшке, – и подтащить к кровати два кресла.
– Ну как ты? Скоро оклемаешься?
– Я уже здоров. – Угу, оно и видно: только голова из-под одеяла и торчит, физиономия серая, губы чуть не синие, глаза еще сильней ввалились, как будто бы даже потемнели и стали почти что человеческими. И вышептывает по словцу – дыхание бережет, как скупец мелкую монетку. – Они смотрят, а так я бы…
– Лежи уж. И с ними не заедайся, нечего сейчас!
Хлоя наполнила стакан из второго графина, подкралась на цыпочках – прикидывается или вправду робеет?
– Вот. Тетя Фло специально приготовила, тебе это полезно. Нужно пить каждые два часа.
Мальчишка не ответил – только посмотрел… зато как посмотрел! Сказано ему было – спрячь характер! Без толку! Лео отобрал стакан у Хлои.
– Делай, что говорят!
Дернулся, закашлялся, стек по подушке – вот же ж дохляк упертый!
Хлоя опустилась в кресло, откинулась на спинку, лицо спокойное-преспокойное, будто бы не ее только что ожгли полным ненависти взглядом, и сидит она посиживает в приятной компании, и не надо ей ни перед кем и ни за что держать ответ. Небось, учат их этому, королевских отпрысков… вот где обзавидуешься! У ее ног улегся Волк, опустил башку на лапы и вроде как задремал. На Тима – ноль внимания… интересно, почему? А тут сидишь, как на раскаленных углях, и ждешь, кто первый чудить начнет… а вдруг ты сам? – Лео едва удержался, чтобы не сделать охранный жест, отгоняющий мелких бесов.
– Наверное, каждый из вас думает: а что было бы, если бы я не попал в этот дом, – медленно, словно сказку, которую приходится вспоминать слово за словом, начала Хлоя. – Конечно, тебе, Лео, не пришлось бы терпеть за столом моего кузена в гвардейском мундире. И не пришлось бы строить догадки, куда это он собрался при полном параде. И мне не пришлось бы признаваться, что сегодня господин военный министр награждает всех офицеров, принимавших капитуляцию. – Она – Лео заметил – украдкой перевела дух. Но голос не дрогнул. – А некоторые особо отличившиеся приглашены на королевский бал, туда нынче вечером отправляются тетушка и дядюшка. И Рик там будет.
Теперь и Лео стало холодно. Окна закрыты, а толку-то? Может, и Тим мерзнет вот так – изнутри?
– А еще, если бы вы не оказались здесь, тебе, Тим, не пришлось бы слушать песни моей тети. Она говорит, колыбельные смягчают сердца. Чувствуешь что-нибудь подобное? Нет? Я так и думала. Мне, когда я была маленькой, после тетушкиных колыбельных всегда хотелось кому-нибудь напакостить… правда, тетушке – никогда, она милая и всем хочет добра. Таких не обижают. Жаль, мне нипочем не стать похожей на нее. Как-то раз, было дело… Ой, да о чем речь-то веду! Невыносимее всех в этом доме я. Так ведь, Лео?
– А сама как думаешь? – Вот как ей удается успокаивать несколькими словами и заставлять улыбаться, хоть разговор принимает не ахти какой оборот? И ее дядя говорил – она умеет… и о том, что самой-то ей легче не становится.
– Как думаю, так и говорю: вам тут плохо. А где было бы лучше? Судите сами – и решайте, верить мне или не верить. Дядя Ник… ну, господин военный министр, вы его оба видели, – он хороший, незлой.
– Все-то у тебя хорошие, – продолжая думать о словах ее кровного дяди, ввернул Лео, – что ж тогда дерьма везде и всюду столько?
– Хороший, – упрямо повторила Хлоя, комкая в кулачках многострадальный подол. – Но у него есть присловье: «для пользы дела». И когда зашла речь о том, как быть с вами, он – разумеется, для пользы дела – предложил поселить вас в дальних покоях королевского дворца под строжайшим надзором, растиражировать вашу трагическую историю – так и сказал – во всех газетах, показать вас иностранным послам, устроить несколько благотворительных вечеров, чтобы, опять-таки повторяю слово в слово, обеспечить ваше будущее. А потом, когда обвыкнетесь, – оценить, на что вы способны, и найти вам место в свите государя – в соответствии с вашими способностями, как-то так объяснил.
Девчонка снова помолчала, собираясь с силами. Она бледнела на глазах, но Лео ее не остановил – догадался, что самое главное впереди. Даже украдкой ободрить не отважился – вдруг Тим заметит, и кто знает, что взбредет ему в голову и что он выкинет? И так еле живой.
– Наш добрый государь, – в слове «добрый» Лео отчетливо услыхал насмешку… выходит, и у нее не все такие уж замечательные? – не сомневаюсь, тоже озаботился бы вашей судьбой. И тем, чтобы она была известна всем и каждому. – Ее взгляд стал жестким. – Дядя Ник предложил еще один план – на первый взгляд точно такой же, но с одним существенным изменением – поместить вас в кадетский корпус. Да не простой, а королевский, жутко престижный. Там сейчас оба сына дяди Ника учатся, и старший сын главного адмирала, и все племянники министра финансов… а уж сколько знаменитостей оттуда вышло – всех и не упомнишь. Неродовитые – и те, если смогли попасть в это благословенное место, наверняка обзаведутся нужными связями и сделают карьеру на зависть, это всем известно. А уж о том, чтобы бедные детишки, жертвы грязных политических игр, были довольны жизнью и добились, как сказал дядя Ник, показательных результатов, позаботились бы особо. – Хлоя прямо, не таясь посмотрела на Тима. Он должен был почувствовать ее взгляд, но не шелохнулся, не лицо – посмертная маска. – Ведь здорово, да, – с преувеличенным воодушевлением продолжила она, – страна, с которой мы то и дело воюем четвертый век, да и до того доводилось сцепиться не раз и не два, готова отдавать своих детей на расправу, а мы, такие все из себя гуманные и благородные, помогаем им обрести новую родину и все такое? Лео, не морщись, я подслушивала, подслушиваю и буду подслушивать, иначе все интересное пройдет мимо меня. И когда дошло до «новой родины» и до «мы докажем мировой общественности», хотела объявиться – и сказать, что думаю по этому поводу. И вдруг Рик, чьей единственной обязанностью было стоять в уголочке и придавать этому сборищу подобие официальной встречи высокопоставленных лиц с участием адъютантов и секретарей, спокойно так заявляет: «Ваша доброта их убьет». Много дала бы за то, чтобы видеть, какое лицо в эту секунду было у дяди Ника! Подглядеть не удалось. Но окрик «господин лейтенант!» прозвучал ну очень грозно. А Рик ему, как ни в чем не бывало: «Во дворце они, вероятно, сколько-то еще проживут, правда, не возьмусь прогнозировать, сколь долго, а вот решение отправить их в корпус равнозначно смертному приговору, отсроченному на считаные дни». Дядя Ник: «Господин лейтенант, вы забываетесь!» – никогда не слышала, чтобы он с кем-то говорил в таком тоне. А Рик: «Прошу прощения, господин военный министр, но мне казалось, для всех очевидно, что эти дети не обучены предавать. Вряд ли удастся их переучить. И даже если ваш план увенчается успехом – зачем вам предатели?» Готова поспорить – если бы один не был министром, а другой – его порученцем, кто-нибудь из них вызвал бы другого на дуэль. Скорее дядя Ник – Рика. Рик умеет обуздывать свои эмоции, так тетя говорит.
– Дети! – Лео стукнул кулаком по подлокотнику кресла и скривился от боли. – Сам прям такой взрослый!
– Сейчас ты и впрямь как ребенок, – без улыбки заключила Хлоя. – А я хочу спросить у взрослых: что выбрали бы вы сами – наш дом, дворец его величества или корпус? Пока еще есть выбор.
Она помолчала – наверняка не просто так. Дает время осознать. И не только Тиму.
– Да, пока еще есть. Для дядюшки ваш выбор – не пустой звук.
Выбор?! Корпус?! По крайней мере одному из них и в страшном сне не могло привидеться, что его мечту о военном училище так изуродуют… к демонам! А другой…
– Что скажешь, Тим? – он впервые назвал товарища по несчастью этим именем и увидел – на бескровное лицо мальчишки легла тень.
– Мне все равно, – тихо, еле слышно.
Ну какого еще ответа можно было от него ожидать?
– Тогда останемся здесь. Как по мне, известное зло лучше неведомого.
– Особенно если учесть, – с готовностью подхватила Хлоя, – что это меньшее зло. Вы же знаете, дядюшка Тео против того, чтобы вас вмешивали в политику. А если он против, то никто не посмеет…
Тим с безучастным видом что-то спросил у девчонки. Это что еще за номер?
– Что ты сказал?
– Хочу знать, какой интерес у ее дяди, – на этот раз прислушиваться не пришлось, ответ – четкий и быстрый. Почудилось даже, что перед самым носом острие клинка мелькнуло. Непрост ты, задохлик, ох непрост!
– Я не думаю, что у него есть какой-то интерес, – торопливо проговорила девчонка. Да когда она наконец перестанет издеваться над платьем!
– Так не бывает.
– Я уверена, он не сделает ничего плохого.
– И твой дядя Ник уверен, что не сделал ничего плохого.
Лео не узнавал Тима: никогда бы не подумал, что он полезет в спор!
– И о себе ты думаешь не то, что говоришь. И не то, что есть на самом деле. Упиваешься собственной добротой и как будто бы состраданием. – И добавил несколько фраз на чужом, рокочущем, режущем ухо языке. Ишь ты, разговорился!
Хлоя мгновение-другое глядела на него расширившимися глазами, потом коротко ответила. Ни по мимике, ни по интонации не понять, о чем они говорят, но наверняка не о временном перемирии, взглядами испепелить друг друга готовы. «Не друг друга, а враг врага», – то ли к месту, то ли не к месту подсказала память строчку из какого-то читанного давным-давно стихотворения.
– Эй, вроде ясно сказано: говорите так, чтобы я понимал! – озлился Лео. – Чего ты лопочешь, растолкуй по-человечески!
Молчание.
– Не был бы ты такой дохлый, я бы из тебя всю придурь вытряс!.. Хлоя!
Но и девчонка промолчала, да еще и губу закусила. Значит, и вправду дело дрянь. Он перевел взгляд с одной на другого – кто первым не выдержит? Тот еще вопрос!.. Все-таки Хлоя, она не настолько сумасшедшая, чтобы… чего она ревет-то опять?!
Спасла его судьба, издевки ради принявшая обличье тетки-сороки, – заскочила, зашумела, замахала крыльями – выметайтесь, мол. Хлоя не стала прекословить. Ну и он пошел следом за ней, на прощанье бросив взгляд через плечо: дождешься, гаденыш! Тим холодно усмехнулся.
– Ну? – с угрозой протянул Лео, едва за ними закрылась дверь.
Хлоя рукавом утерла слезы – вот принцесса так принцесса! – и грустно призналась:
– А ведь он, может быть, прав.
– В чем хоть? – Напрашивается, чтобы ее пожалели? Не допросится. – Хватит делать из меня идиота! Балакайте друг с другом, издевайтесь друг над другом… хоть убивайте – я пальцем не пошевелю, раз вы секреты от меня заводите.
– Он сказал, что я со скуки завела себе новые игрушки. Сейчас вы меня забавляете, а когда надоедите, – выброшу или сломаю.
– Вот это нагле-ец! – неподдельно восхитился Лео. – Вот это завернул! А ты-то чего скисла?
– Мне и вправду было одиноко, – прохлюпала Хлоя. – А как ты появился… Я постоянно радостная какая-то… несмотря ни на что, понимаешь?
– Угу, потому и ревешь то и дело. Сколько раз повторять: прекращай, – не потребовал – попросил. И, резко меняя тон, добавил язвительно: – Это я – игрушка? Тебе самой-то не смешно?
– Смешно, – согласилась Хлоя – и снова всхлипнула.
– Сломать меня у тебя силенок не хватит. А выкинуть – только посмей.
«Меня уже выкидывали, это очень больно».
– И этому… ф-философу я мозги вправлю, дай только срок.
– Хвастун, – сквозь слезы улыбнулась Хлоя.
– Вот уж ничуть не бывало! Увидишь. Спорим?
– А можно, я не буду спорить, а просто положусь на тебя?
– Можно. И нечего спрашивать.
Хлоя, вздернувшись на цыпочки, порывисто обняла его и прошептала на ухо:
– Как хорошо, что у меня есть старший брат!
Отскочила, пропела тоненьким голоском:
– Пойдем сразимся, мой хвастливый братец. Или скажешь, что устал?
– Не надейся! Только тебе придется показывать мне дорогу – ночью я так и не нашел лестницу в подвал. У вас тут что, заколдованный дворец? Ни вниз, ни наверх без воли хозяев?
– Заколдованный? – голос Хлои дрогнул.
Чего она на этот раз испугалась? И почему у него по спине пробежал холодок? Он все еще не в себе, нужно время, чтобы очухаться? Или этот дом сводит людей с ума?.. Кажется, была такая историйка… Из тех, что рассказывают в темноте.
Странные мысли… наверное, и вправду пора отоспаться.
– Ты чего? Я пошутил.
Хлоя посмотрела на него как-то странно… жалобно, что ли.
– Ты тоже чувствуешь, да?
– Ты о чем? – Частенько его в последнее время пробирает. Нервы, что ли, как у девки становятся?
– Я сама не знаю. И спросить ни у кого не могу. Ты в чары веришь? – спросила она шепотом.
– В какие такие чары? – он думал, что скажет в полный голос, собирался фыркнуть – дескать, что за бред. Не вышло: тоже зашептал. Даже если девчонка чуточку не в себе, что немудрено, слово «заколдованный» напугало ее по-настоящему.
– Есть у нас одна тайна. Как бы не государственная. – Да, ей страшно… но и любопытно, вон как глазенки загорелись. – В одну пристройку попасть можно только со стороны сада, но дверь закрыта наглухо и охрана. Причем охрана не маячит, а таится…
– Можно подумать, она в доме на глаза лезет! – буркнул Лео. По спине по-прежнему бегали мурашки, но теперь, кажется, от предвкушения.
– Но и не прячется. А там… Ну да я все равно вижу, привыкла.
Вот хвастунья!
– А чего там. В пристройке-то?
– Не знаю. Дядя не рассказывает
– Не знаешь, а объявляешь своего дядюшку чуть ли не святым… Э-эй, девчонка, только опять не начинай! С меня на сегодня твоих проповедей точно хватит, уже изжога от них!
Вместо того чтобы фыркнуть и выдать что-нибудь едкое, Хлоя обеими руками вцепилась в его запястье.
– Можешь дать мне слово, что никто и никогда не узнает?
– О чем? – как можно небрежнее спросил он.
– О том, что ты сегодня увидишь. Если, конечно, захочешь увидеть. Все тайны имеют свою цену, мне это с детства в голову накрепко вбили. Во что может обойтись эта, я не знаю.
– Еще раз обзовешь меня трусом, не посмотрю, что ты мелкая.
– Одно могу пообещать – что бы ни случилось, я возьму вину на себя, – не приняла его легкого тона Хлоя.
– Вот еще, буду я за девчонку пря…
– Замолчи! – она прервала его на полуслове. – Я не прощу себе, понимаешь? Мне страшно, Лео. Не из-за того, что нас застукают, как-нибудь отболтаюсь. А из-за того, что ждет нас там. Ну так обещаешь?
– Да, – он понял, что сейчас нужен краткий и четкий ответ… такой, какой дал бы Тим, окажись на его месте.
– По деревьям лазить умеешь? – почти спокойно уточнила она.
Слабосильный, но отчаянный боец. Смешно: нужно было лишиться всего и оказаться во вражеской стране, чтобы заполучить в товарищи хлюпика, в котором упорства и гордости хватит на пятерых, а в сестренки – зловредного ребенка, любящего его сильнее, чем все четверо кровных братьев вместе взятые. Вот это он чувствует – еще как!
– Не умею, высоты боюсь, – поддразнил он.
– Я вот и вправду боюсь… и что с того? – с укором спросила Хлоя. – Когда это мне мешало! Ну, точно решил?
– А то!
– Тогда так: ступай к себе, переоденься во что-нибудь потемнее, но не в черное, возвращаться, скорее всего, будем в сумерках, не ночью. Посмотришь в шкафу, тетенька самолично озадачилась – а значит, там всего полно. Сообразишь, в общем. Через полчасика зайду за тобой.
Заявилась только через час, взбудораженная, раскрасневшаяся, с улыбкой, как у фарфоровой куклы… б-р-р! Буровато-зеленые штанишки, такой же камзольчик, волосы убраны под коричневую бархатную шапочку… очень похоже в детских книжках рисуют злых лесных духов – этакими мальчиками с Запада, за невинной внешностью которых скрываются коварство и жестокость… Надо бы ей сказать – то-то разозлится! Но потом. Когда все будет позади.
– Тебе что полчаса, что час – все едино? – тоном старого брюзги вопросил он.
– А я подумала-подумала – и еще к дядюшке забежала, сказала, что мы хотим погулять по саду. Распорядитесь, говорю, чтоб нам не мешали.
– И что, он согласился? – Лео недоверчиво приподнял бровь. – Согласился избавить нас от соглядатаев? Да ну!
– Конечно, нет! – Хлоя постучала себя ладошкой по лбу, что, должно быть, означало сомнения в умственных способностях собеседника. Жест был чужой, незнакомый. – И я пока умом не тронулась, чтобы просить его о таком. Но сопеть нам в спину они точно не будут, а Волк, когда настанет время, поможет нам… э-э-э… потеряться.
– Твой дядя так уж расхваливал здешних сторожей… я аж поверил.
– Правильно расхваливал, – серьезно кивнула девчонка. – Но и я кое-что умею, и если все получится…
«А если не получится?»
Он смолчал. Такие вопросы лучше не задавать. Неуверенность в себе привлекает демонов, – так говорил дед, – а они приносят в пригоршнях неудачи. Выдумка, конечно. Однако сомнения Хлое ни к чему. И ему – тоже. На всякий случай он поставил защиту, как учил дед: соединил ладони пальцами к запястьям и мысленно пожелал нечисти не найти дороги, заплутать.
– …И если все получится, дальше будем бояться вместе, – бодро заключила девчонка и повесила ему на плечо расшитую бисером торбочку. – Пойдем, Волк заждался.
– Какое неуважение к старикану! – притворно опечалился он, разом отбросив все дурные мысли.

[Цинни]

Глава 7
Хлоя демонстративно вывела его через парадный вход. Мрамор, позолота, высоченные двери – сразу ясно, из благородных пород дерева… дверной проем такой ширины, что конный экипаж запросто пройдет. Это не старый дворец, тут показуха одна, – Лео украдкой зевнул.
Читая о роскоши дворцов Верхнего города, он мечтал хоть одним глазком взглянуть на все это великолепие. Резиденция здешнего принца вряд ли была скромнее городских усадеб Стражей Дракона, Хранителей Законности и советников Двора. Вряд ли. Но дух не захватывало. Наверное, ему и там, дома, было бы достаточно разок посмотреть – удовлетворить любопытство. Все его внимание приковали к себе солдаты в синих, шитых серебром мундирах. Они стояли на посту попарно, внутри и снаружи, – этакие статуи с деревянными физиономиями.
Девчонка ткнула его локтем в бок.
– Ну чего ты на них вытаращился, как деревенский дурень на паровоз? Тебе приятно было бы, если бы ты и моргнуть не смел, а на тебя вот так бы вылупился проходящий мимо невежа? Вот то-то же! – И, увлекая его с широкой подъездной аллеи в парк (наползающие друг на друга клумбы, кусты, статуи, фонтаны, скамейки – ну и вкусы у них тут!), продолжала: – Да, у принца тоже есть своя гвардия. И свита есть. Так положено.
– Нипочем бы не подумал, что в доме полно народу, – сконфуженно признался он.
– Полно. Да не свитских. А тех, кто, я ж тебе говорила, на глаза лишний раз не попадается. Потому что – тоже говорила – дядюшке по душе тишина и покой... не в ущерб безопасности. Так что свитские только по торжественным случаям к нам прибывают. Одна тетя Элла постоянно живет, но она уже не придворная дама, а, как говорится, на покое и лишний раз не покидает своих комнат. В левом крыле, которое для свиты предназначено, – она да пара горничных, вот и все… туда ход тоже не нашел? Уф-ф-ф, счастье-то какое, не напугал старушек! – Хлоя хихикнула. – И вообще, знать дорогу на кухню ку-уда важнее. Всегда сыт будешь. Не угостят – так стащишь, не стащишь.
– Я – стащу?!
– Не стащишь – так отберешь. Да и безопаснее на кухне, тамошние тебе сковородой по башке не дадут, ты для них господин воспитанник его высочества. А вот тетя Элла с тобой церемониться не станет, она при принцах, ну, при моем отце и дядюшках, в качестве наставницы состояла, пока им по пять лет не исполнилось. Не знаю, что думает о ней его величество, а вот дядюшка Тео до сих пор говорит о ее тяжелой руке в самых что ни на есть куртуазных выражениях. Ну что, впечатлился? – Хлоя крутанулась на каблуках, уставилась на него пристальнее, чем он несколько минут назад – на гвардейцев. – А вообще, чем скорее ты тут освоишься и со всеми познакомишься, тем лучше. Ты не должен чувствовать себя чужим, понимаешь?
Десяток шагов – и парк превратился в яблоневый сад. Яблони – старые и молодые, вперемежку, – уже отцвели и могли похвастаться лишь мелкими, едва завязавшимися плодами. Меж ними густо белели цветы, совсем не похожие на те, что растут на клумбах.
– Осторожно, – предупредила Хлоя. – Не наступай на ягоды.
– Где ягоды? – изобразил недоумение он, хоть, разумеется, и сообразил.
– Вот, – она выразительно ткнула пальцем прямо перед ним, – настоящие лесные ягоды, с третьего раза прижились, так что тот, кто их потопчет, – мой личный враг.
Пес, примеривавшийся, как бы поудобнее улечься на резные бархатистые листья, понятливо отступил и уселся на утоптанной тропинке.
– Волк, появятся чужие – предупреди.
И, не глядя на Лео, нырнула в лаз меж двумя яблонями со сплетенными ветвями, сухими и кривыми уродцами, почему-то – не по ее ли приказу? – помилованными садовником.
– Мое убежище. Считай резиденция. За неимением официальной.
Зелененькая беседка, сплошь увитая диким виноградом, и вправду была неплохо спрятана, но наименование «убежище» показалось ему слишком внушительным для хлипкой деревянной постройки. Опять же, как забудешь, что за тобой постоянно следят? – он поежился. Впрочем, внутри оказалось уютно – ветер не задувал, света проникало ровно столько, чтобы сумрак был приятным, а не тягостным. Конечно, через полчаса солнце зайдет. Однако на лакированном столике (не из тетушкиных ли покоев стащила?) – масляная лампа. Два низеньких стула – для гостя второй принесен или у «убежища» двое хозяев и девчонка не так изнывает от одиночества, как расписывал ее дядя?
Хлоя сняла с его плеча сумку и принялась выкладывать бумажные свертки, в которых обнаружились несколько ломтей хлеба, нарезанный как попало сыр (она что, топором его рубила?.. вспомнился топорик из оружейки – бр-р…), пучки зелени. Подкрошившееся печенье и подтаявшие конфеты смотрелись в этом простецком окружении не столько нелепо, сколько неаппетитно.
– Наш ужин, – бодро объявила Хлоя. – Мы ж до ночи домой не попадем. Да и лезть туда лучше не на голодный желудок.
Лео, уже успевший вгрызться в преизрядный кусок хлеба с сыром, недоуменно приподнял бровь.
– Голова кружится, когда близко подойдешь, а уж если на крышу взберешься… Сам убедишься. Ешь давай.
– А мяса не могла захватить?
– А никто сегодня дома не ужинает, и мясо было только сырое… у вас вроде и сырое едят, нет? Сбегать?
– А у вас мясо солить не умеют? Или соли не хватает?
Хлоя состроила недовольную мордашку, ухватила разом кусок сыра и печенье, упихала в рот и то и другое и, давясь до слез, принялась жевать. Зато потом отыгралась за его безмолвное злорадство. Несложно было представить, как тяжело ей приходится во время торжественных трапез – она ведь принцесса, должна же она в чем-то таком участвовать? – за время ужина она умолкла на пару минут, не больше. И он успел раз десять, не меньше, мысленно проклясть индюка – по одному разу на каждые пять упоминаний. Оказывается, убежище принадлежало ему – беседку соорудили по его просьбе, когда он только переехал к тетушке. Его мать, тетушкина сестра, рано овдовела, но еще раньше отец Рика, знатный какой-то, прокутил все свое невеликое состояние. Пришлось тетушке позаботиться о карьере племянника – его привезли в столицу, под крылышко влиятельных родственников. А чтобы ему легче привыкалось, оборудовали этот вот уголок сада – похожий был у Рика дома. Потом он – уже взрослый юноша, шутка ли, шестнадцать сравнялось! – показал убежище Хлое, восьмилетней плаксе и трусихе.
– Я для него и по деревьям лазать научилась – должна же я была стать пусть и не ровней ему, но хотя бы не «несчастной деточкой», так меня тетя называла. Как знать, не перестал бы он со мной играть?
– И что, не перестал? – насмешливо осведомился Лео.
– Перестал, – вздохнула Хлоя. – Как в военное ведомство на службу поступил, так и перестал. Но до этого много чему успел меня научить. И как пробраться на крышу пристройки, он придумал. Мы попробовали – получилось.
– На крышу? – вскинул голову Лео.
– Ну да, на крышу. Внутрь не попадешь, – Хлоя тоже выпрямилась. – Но и этого будет достаточно.
– Достаточно для чего? – он понимал, что сейчас похож на мальчишку, которому пообещали настоящее опасное приключение, чтобы вытащить на обычную скучную прогулку.
– Для того чтобы ты… как это сказать-то по-вашему? впечатлился.
Ему подумалось: она чуть было не сказала – «испугался». Но ворчать он не стал – не стоит превращаться совсем уж в зануду. Тем более что настоящий зануда оказался не таким уж индюком.
– Гляди! – Хлоя схватила его за руку и заставила обернуться.
Наблюдать из «убежища» и вправду было одно удовольствие: ты все видишь, а заметить тебя в густом переплетении безлиственных ветвей и зеленых плетей дикого винограда – та еще задачка. По тропинке прорысил Волк. А вскоре в отдалении появился человек в сером.
– Ну вот, они убедились, что с нами все в порядке. – Глаза у девчонки лихорадочно заблестели.
– Ты думаешь, этот серый нас увидел? Как хоть?
– Не нас. Волка, – сердито фыркнула Хлоя. – Они привыкли ему доверять. Тоже, между прочим, заслуга Рика… Побежали, у нас десять минут.
Пес поджидал их, прикинувшись одной из парковых статуй, – пока не приблизились, и не шелохнулся. Лишь когда они подошли на расстояние одного броска, соизволил повернуть голову.
– Жди, – коротко велела девчонка. – Не отставай! – это уже ему, Лео.
И молниеносно кинулась в сторону, скрывшись за деревьями. Вот ведь… девчонка! Отстать от мелкой – стыд, потерять из виду – вообще позорище… благо за зарослями обнаружилась открытая площадка, мощенная камнем… благо?! да они здесь как на ладони! Два вдоха-выдоха – и их ненадежно прикрывает реденький декоративный кустарник, еще два – и они в тени здания.
– Почти пришли, теперь самое сложное, – поспешила обрадовать Хлоя, вцепившись горячими пальцами в его запястье.
«Не бойся», – хотел сказать он. Но смолчал, ведь знать не знает, чего это она так робеет. Может, остановить, пока не поздно?
– На галерею. Подожди, пока я взберусь, – она ткнула пальцем в хлипкое, видать, тоже декоративное деревцо, ветки которого едва дотягивались до третьего этажа. Галерея опоясывала второй. Все правильно, двоих, даже таких легких, как они, это чахлое парковое украшение не выдержит.