Сказ о детях, мымриках и судьбах государства российского
Пролог
Пролог
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь...
Ой, не о том я хотел речь повести.
Нет, царь-то, конечно, был. Но поскольку государство это Российской империей именовалось, то и царя императором кликали. А точнее, императрицей, ибо страной в ту пору женщина правила. Бывает так, муж помрет, а жена бразды правления из рук выпускать не хочет. И возможности для этого имеет. Гвардию, например. А уж обращаться с гвардейцами императрица умела, начинала свою карьеру при полковом обозе гусарском, не то прачкой, не то… Впрочем, к сказке нашей это отношения не имеет!
Ехала как-то императрица по делам государственным, да застигла царский поезд в пути не то вьюга, не то пурга, а может и вовсе буран. И застряли они в городке малом, каких много по стране российской разбросано. День живут, неделю живут, скучно владычице. Начальство городское, да люди лучшие в лепешку разбиваются, стараясь государыне угодить, да куда им сиволапым, в лесах глухих выросшим. Императрица-то привыкла к обхождению культурному, вежественному, как при дворах европейских. Мало ли, кем в молодости была! То дело давнее, да и не правда совсем, а полная лжа!
Скучала она, скучала, а потом ни с того, ни с сего и брякни: «И долго мы в этом Мухосранске сидеть будем?!». Вот прямо такими словами. Хоть и культурная дама, и государыня, и к обхождению привычная, а начинала-то… А холуй, что приставлен был слова высочайшие записывать, обязанности свои выполнять привык с усердием. А то запишешь что не так, и голова с плеч. Крута матушка Ее Величество на расправу! Пурга, словно этих слов и ждала, в одночасье стихла, царский поезд своей дорогой двинулся, а городок так и остался с именем, высочайшими устами изреченным.
Не сказать, чтобы городское начальство да люди лучшие сильно новым наименованием довольны были, но ведь не попрешь против слова государева. Пока жива была Ее Величество, никто даже пикнуть не смел на тему переименования, а как отпели болезную, попробовал глава мухосранский ситуацию исправить, даже к императору новому на аудиенцию пробился, да только всё напрасно. Изволил государь не в духе быть. Так и сказал:
- Катись в свой Мухосранск, пока батогами не отходили! Лезут тут со всякой…
И еще слово добавил из лексикона матушки своей, что она по молодости у гусар подхватила.
Пришлось главе возвращаться несолоно хлебавши. Еще хорошо, что спина не порота осталась, да то, что пониже, не пострадало.
Еще сто лет прошло, прежде чем осмелились мухосранцы вновь вопрос свой поднять. Целую делегацию в столицу отрядили. Бродили ходоки по управам и указам, били челом начальникам большим и малым, сами голодали и холодали, а взятки платили немалые, но добились-таки переименования. От мух, правда, избавиться не удалось, но хоть самая срамная часть из названия исчезла, стал городок с этих пор Мухоздравском прозываться.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Годы шли, в столетия складывались, императоры приходили и уходили, Мухоздравск рос и расширялся, становился уездным центром, но по-прежнему оставался Мухоздравском. Пока не грянула на просторах России революция, а за ней и Гражданская война. Прокатывались через Мухоздравский уезд то казаки в лохматых папахах, то красные конники на тачанках, то добровольцы в английского сукна мундирах, то крестьянское ополчение в лаптях, но с винтовками… Кого-то расстреливали, кого-то вешали, кого-то укладывали под поезд, а кого-то до смерти пороли нагайками. А после всё закончилось. Стало голодно, холодно, но сравнительно мирно. И если до какого-то момента были жители Мухоздравска (как и всей страны) разделены на классы, партии и прочие ватаги, то после оного, все как один новую власть славили, ибо постановила та присвоить уездному городу имя славного пролетарского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Потом, правда, выяснилось, что Лермонтов к пролетариату отношение имел очень далекое, и даже вовсе из дворян происходил, но сам товарищ Луначарский за поэта заступился. Сказал, мол, человек прогрессивный был, самодержавие критиковал, а что не пролетарий, так не было еще пролетариата в те темные времена. И стал город Лермонтовым.
Еще семьдесят лет прошло. Страна с честью прошла через несколько маленьких войн, одну большую и семимильными шагами двигалась к коммунизму. Строились фабрики и заводы, плотины и электростанции, бегали по бескрайним просторам поезда, летали самолеты... Не отставал и Лермонтов, рос и расширялся, становясь центром чего-то добывающей промышленности, какого-то машиностроения и передового сельского хозяйства. Число жителей измерялось уже сотнями тысяч, и пошли слухи о создании в ближайшем будущем Лермонтовской области. Да пришла беда, откуда не ждали.
Сломалось что-то в государственном устройстве. А может, враги лютые на страну напали. Не оружием, хитростью одолели, подкупив людей, что власть держали. Или те сами не слишком умными оказались. А скорее, и то, и другое, и третье, всего понемножку. И пришла на Русь перестройка, а с ней вечные спутники – демократия, гласность, нищета, голод и торжество исторической справедливости. Сперва в столице начали улицы и проспекты переименовывать, вывески менять да в паспорта новые адреса вписывать. А следом и провинция потянулась, ибо гласность гласностью, а ежели руководящие указания не выполнять, то еще больший бардак будет. Сделаешь что не так, и голова с плеч! Не в прямом смысле, так в переносном, еще неизвестно, что хуже. Тем паче, Лермонтов, хоть и не коммунист совсем, а в немилость впал, не зря же станцию метро его имени в какие-то ворота переиначили. Так что первый секретарь лермонтовского горкома с лучшими людьми недолго размышляли. Сходили за благословением в храм господень, что из бывших складов минеральных удобрений восстановили, торжественно сожгли свои партбилеты на площади, прихватизировали заводы и вернули городу историческое имя. А запротестовавших было горожан милиция дубинками резиновыми демократизировала. Не пулями, и то ладно.
И стал Лермонтов снова Мухосранском.
Но это только присказка, сказка впереди…