Для тех читателей, которые ленивы и не любопытны настолько, что не могут задаться вопросом, почему грядка вдруг оказалась на повозке и немножечко погуглить, в бумажной версии книги предусмотрены сноски.
Здесь же собрались люди грамотные и эрудированные, которым, как мне кажется, разжёвывать такие мелочи не нужно.
За отыскание опечаток - большое спасибо. Клавиатура уже "подубитая", не всегда пробивает буквы, а новую купить пока что не на что. Недоглядел.
Непарад
Модераторы: ХРуст, Александр Ершов, ВинипегНави, HoKoNi
Re: Непарад
Римма » 18 авг 2015, 13:16
Краском писал(а):Дядька хлопнул поводьями, как-то по-особому причмокнул и немолодая пегая кобылка покорно повлекла потяжелевшую телегу.
Уважаемый Александр я знаю, что такое грядка - это такая дощечка, на которой возница и сидел в транспортном средстве. Иногда откидная, иногда - нет, все от конкретной модели зависело. Но вот вместо "поводья" следует употребить "вожжи". поскольку поводья, идущие от узды, в традиционной русской упряжжи, цеплялись под дугу.
Нет повести печальнее на свете,
Чем... нет, не про Ромео и Джульетту,
И даже не про спирт без закуси,
А сага про мышей и кактусы.
(В. Тимофеев)
Чем... нет, не про Ромео и Джульетту,
И даже не про спирт без закуси,
А сага про мышей и кактусы.
(В. Тимофеев)
-
Римма - Сообщения: 1464
- Зарегистрирован: 08 окт 2014, 20:25
- Откуда: Тамбов
- Карма: 2197
Re: Непарад
Краском » 23 авг 2015, 19:15
Очередное продолжение
Выволокши меня наружу, полицейский чин остановился:
— Умеешь, говоришь читать? И чего нарушил — не ведаешь? А вот так вот — понятно, чего нарушил?
Палец его свободной руки указующе тыкал к аккуратной табличке на воротах:
«Солдатамъ и собакам входъ воспрещёнъ!»
Кабинет, где трудился на благо империи помощник пристава, мы нашли без труда: высокая филенчатая дверь, покрытая тёмно-коричневым потрескавшимся за долгие годы лаком была даже слегка приоткрыта: не то кабинетосиделец пытался так проветривать помещение, не то просто предпочитал на слух воспринимать происходящее в длинном полутёмном коридоре казённого здания.
Стас решительно постучал и тут же вошёл, одновременно с раздавшимся «Да!». Через секунду я также оказался в кабинете, плотно прикрывая дверь за собой. Помещение оказалось небольшим, скорее, я назвал бы его маленьким, если бы не высоченный — метров под шесть — потолок и создающее некую иллюзию простора большое окно прямо напротив входа. После полумрака коридора мне показалось, что в комнате даже слишком светло, так что пришлось прищуриться. Спиной к окну за тяжёлым даже с виду канцелярским столом, уставленном стопками папок, недорогим письменным прибором, керосиновой лампой и странной трёхгранной призмой, украшенной поверху имперским орлом, сидел начинающий лысеть гладко выбритый сухощавый мужчина лет тридцати пяти в тёмно-зелёном мундире с узкими серебряными погонами на плечах. Видимо, до нашего вторжения он что-то искал в стоящем перед ним картотечном ящике, подобном тем, которые ещё можно встретить в городских библиотеках, но заметно более широком.
Шкафчик с подобными же ящиками стоял у стены напротив аккуратно побелённой высокой печи, как я понимаю, одной на два соседних кабинета. Похвальная экономия, почти по-европейски. Путь посетителям вглубь кабинета преграждала погрудная стойка, покрытая тем же потрескавшимся лаком, что и дверь, на которой на замызганном подносике помещалась дешёвенькая даже с виду чернильница с парой перьевых ручек вроде тех, которые у нас в школе были на факультативных занятиях по черчению, а рядом — пресс-папье и несколько листков бумаги.
— Чему обязан, господа? — Владелец кабинета внимательно поглядел на нарушителей его чиновного уединения.
— Павел Аполлинарьевич? Здравствуйте. Мы к Вам по делу… — Приветливости улыбки Трошицинского мог бы позавидовать и шведский король, вручающий «Нобелевку» очередному корифею человечества.
— К нам без дела не ходят… Постойте, посетителям не дозволено… — Полицейский чиновник был искренне удивлён, когда Стас, подняв закреплённую на петлях часть доски, ловко откинул внутренний крючок и решительно миновал перегородку.
— Вы уж простите, Павел Аполлинарьевич, но мы ненадолго… Мы люди приезжие, время бережём и ценим. И своё время ценим, и Ваше… Так что не окажите в помощи.
Следующие несколько секунд мы изображали, стоя вокруг стола, нечто вроде вершин гипотетического треугольника, взглядами проецируя невидимые его стороны. Наконец, помощник пристава вновь опустился на своё место, возвращаясь к психологически комфортной позиции «чиновник и просители»:
— Итак, господа, я вас слушаю. Потрудитесь изложить своё дело, из-за которого вы устроили столь бесцеремонное вторжение?
— Я инженер Трошицинский, Станислав Станиславович, из Киева. Вот мои документы. — На стол перед полицейским чином лёг тот самый, выданный в 1903 году предку нашего одноклассника «бессрочный» паспорт, в котором, в отличие от современных документов такого характера отсутствовала фотография владельца, зато на второй страничке, сразу после фамилии, значилось: «Звание: дворянинъ». Обсуждая вчера наш визит в полицию, мы как раз и исходили из того, что в сословной Российской Империи слову дворянина придаётся несколько большее значение, чем показаниям простых смертных, а уж тем более тех, чьих предков всего лет сорок перед этим пороли на конюшнях, а то и просто продавали, словно домашних животных.
— А это — продолжил Стас, кивком указывая на меня, — господин Гележин, журналист. — При этих словах чиновник внимательно и несколько неприязненно взглянул мне в лицо. Поскольку мы продолжали стоять, смотреть ему пришлось снизу вверх. На мгновение мне показалось, что глаза его оказались на одной линии с тонкими полосками на его погонах с вертикально расположенными парами звёздочек. Колючий такой взгляд… — Он вам всё и изложит.
— Итак, я вас слушаю?.. — Пальцы помощника пристава натренированно перелистали документ, после чего он, видимо, удовлетворившись, кивнул и вернул паспорт Трошицинскому.
Ну, раз слушаешь, так слушай… Вилку только приготовь, спагетти снимать. Свою «легенду» я продумал основательно, и даже протестировал рассказ на Троцком. Но вот как к нему отнесётся местный представитель власти? Ну, помогай Боже!
— Как уже сказал Станислав Станиславович, я журналист. По заданию редакции был в Варшаве, собирал материалы об истории оперы. Надо сказать, тамошний театр мало в чём уступает лучшим европейским образцам, а в чём-то, возможно, и превосходит. — Я, не моргнув глазом, излагал читанное когда-то в интернете. На что на что, а на плохую память репортёру жаловаться не приходится. — Там встретился с господином Трошицинским. Мы давние знакомые, в Киеве живём неподалёку, поэтому встреча в чужом городе была для нас обоюдно приятна. Он и предложил меня написать для планируемого к изданию сборника по гидростроительству статью об Августовском канале. Поскольку моя задача в Варшаве к тому моменту была выполнена, я согласился. Сами понимаете, дополнительный доход никогда лишним не бывает.
— Понимаю, разумеется. Но к чему мне это всё знать? — «Пал Аполлинарич» явно начал раздражаться. — Я к каналу касательства не имею, к театрам — тем более!
Рассерженный полицейский — несговорчивый полицейский, поэтому я поспешил слегка сократить свой рассказ, чтобы не раздражать хозяина кабинета ещё больше.
— Зато вы имеете касательство к полиции! Дело в том, что у меня пропал бумажник. Вероятно, его вытащили. А там все мои документы и деньги! И как мне теперь быть? Хорошо, что господин Трошицинский согласился прийти сюда, удостоверить мою личность, а то бы я даже не знал бы, что делать! Вы представляете, что означает оказаться без документов в чужом городе! Ладно бы деньги: деньги приходят и уходят, но как быть без паспорта?
— И много было у вас денег… в пропавшем бумажнике?
— Около двухсот рублей, точно сказать не могу…
— Солидно, солидно… Только заявления о пропаже необходимо подавать по месту пропажи. Где именно пропал ваш бумажник? — Полицейский глянул даже с каким-то участием.
— Откуда я знаю, где он пропал? В Варшаве был при мне, а в Августове уже не стало!
— Господин… Трошицинский, — помощник пристава чуть замялся, обращаясь к моему спутнику. — Имеете ли Вы подтвердить рассказ этого господина?
— Да, конечно. — Стас уверенно кивнул. — На вокзальной площади Борис Иванович и обнаружил, что деньги и документы украдены.
— Пропали, господин Трошицинский. Пока у нас нет прямых доказательств покражи, приходится исходить из того, что бумажник пропал. Господин… э…
— Гележин.
— Да, господни Гележин мог его где-то оставить, например, в варшавской гостинице, либо в поезде, мог нечаянно обронить, сунуть между вещей…
— Не мог я сунуть! Я все вещи пересмотрел!
— Я рассматриваю различные варианты. Те-о-ре-тически — могли… Но даже если ваш бумажник и похитили…
— Что значит «если»?!
— Не переживайте вы так. Даже если и бумажник похитили, повторяю, — то, как подтверждает господин Трошицинский, пропажу оного Вы обнаружили сразу же по прибытии в наш город, верно?
— Верно.
— Прекрасно. Следовательно, пропажа произошла вне Августова. Следовательно, Вам следует подавать заявление о пропаже по принадлежности — в железнодорожное жандармское полицейское управление, для чего я советовал бы вернуться в Варшаву: всё равно бумага пойдёт сперва по инстанциям. Полиция же города к данному происшествию отношения не имеет.
Засим, господа, я вас не задерживаю…
С этими словами помощник пристава привстал, опираясь о крышку стола, давая понять, что разговор окончен.
Однако мы ещё вчера, обсуждая этот визит, предполагали, что одним из вариантов реакции на мою «легенду» станет желание полицейских отмазаться от «висяка» на подведомственной территории — тем более, что пропавший бумажник с деньгами и документами существовал лишь в нашем распоряжении и отыскать несуществующее не удалось бы и всей полиции мира вместе взятой — и «перекинуть стрелки» на своих «смежников». За время своей репортёрской работы в двадцать первом веке я не раз сталкивался с подобным. Так что теперь наступало время «второй части Марлезонского балета».
В разговор вновь вступил наш потомственный шляхтич:
— Павел Аполлинарьевич, конечно, господин Гележин последует Вашему совету. Но, простите, нельзя же до того момента ему быть без единого документа. Денег Борису Ивановичу я одолжить могу, поскольку знаю его много лет, а вот выписать паспорт, увы, не в моей власти… Это, прошу прощения, исключительно Ваша прерогатива…
Троцкий вновь расцвёл джеймсбондовской улыбкой во все тридцать два зуба. Нет, всё же зря он пошёл в Политехнический: ведь великий артист пропадает! С такой харизмой ему бы сиять на лучших европейских экранах!
Чиновник вновь утвердился за столом:
— Увы! Как вам, должно быть, известно, документы оформляются по месту постоянного проживания. А поскольку господин Тележин…
— Гележин.
— Простите. Поскольку господин Гележин в настоящий момент находится на территории Привислянского края, то для получения бумаг ему необходимо проследовать обратно в Киев, где и подать соответствующее прошение в местную полицию.
— Именно потому, что господин Гележин находится на территории Привислянского края, ему и нужно иметь законно оформленные документы. — Трошицинский, как и договаривались. Проявлял вежливую настойчивость. — И было бы весьма благородно с Вашей стороны, Павел Аполлинарьевич, посодействовать в этом. Вы же помните, как господин Лесков описывал мытарства своего Левши, оказавшегося по возвращении из Англии на родную землю без документов. А ведь оказался тот за морем согласно поручению самого Государя. Конечно, это литература, но не хотелось бы даже намёка на подобное. Я лично готов компенсировать время, потраченное Вами на решение этого вопроса… Так каково же будет Ваше положительное решение?..
…Час спустя, когда финансы Трошицинского сократились ещё на десять рублей и пятьдесят копеек — полтинник за бланк пришлось оплатить отдельно — а помощник пристава стал на червонец богаче, мы вновь сидели в гостиничном номере, отмечая купленной в винной лавке водочкой и приобретёнными у торговки пирожками и домашней колбасой на закуску мою легализацию в двадцатом веке. Правда, провести такую же операцию с Воробьёвым, если он отыщется, вряд ли получится: по крайней мере в этом городе. Впрочем, оставаться здесь надолго мы не собирались: Стас рвался скорее покинуть русскую Польшу, чтобы оказаться ближе к промышленному центру России. На мой вопрос, а почему, собственно, он не хочет перебраться в не менее насыщенную заводами гораздо более близкую к Европе Варшаву, тот вновь повторил рассказ о предстоящих в Польше революционных потрясениях, и что нужно начинать производство подальше от баррикадных боёв и тысячных демонстраций. В российской провинции, то бишь. Там, где даже сходка-маёвка двух-трёх десятков пролетариев бывает раз в год, и то считается страшным ЧП у местных жандармов.
Ну что же, я его отговаривать не собирался. Пусть едет, пусть строит там свой автогигант. Сильно сомневаюсь, что тех денег, которые у него есть, хватит на открытие хотя бы велосипедной мастерской. Тем более, что с моей подачи имеющиеся деньги для сохранности были поделены на три части: сто рублей Стас выделил мне, столько же отложил на случай, если в ближайшее время удастся найти Андрея, остальное оставил у себя в качестве, как он выразился, стартового капитала. Так что теперь у меня имелась сумма хоть и не огромная, но по здешним меркам достаточная при умеренных запросах. А мы, латыши, всегда были по-европейски экономными. Помню, как пацаны в школе всегда удивлялись, что выданные мне из дому бутерброды были нарезаны так аккуратно, что через ломтик хлеба можно было смотреть лампочки: реально просвечивало. А учитывая, что во внутреннем кармане пиджака, аккуратно вложенный внутри книжечки чехла айфона, теперь находился листок с заголовком «Временный вид на жительство», то для моего старта к деньгам и известности в журналистской среде Российской Империи никаких препятствий больше не существовало. Я ещё покажу, что такое настоящая европейская пресса двадцать первого века!
— Стас, почему водка греется? Непорядок!
— Так наливай.
С мерным бульканьем остатки жидкости переливаются из слегка запачканного сургучом горлышка бутылки по чайным стаканам. Стасу — побольше, себе — как всегда. Ни к чему перегружать организм.
— Ну, за Воробьёва, чтоб быстрей нашёлся!
Короткий «дзыньк» стекла, короткий же глоток, вдогонку прошедшему в пищевод алкоголю — несколько ломтиков колбасы и кусочек пирожка с яйцами и луком. Хорошо! Но — достаточно.
— Знаешь что, Стас, а давай я схожу, покручусь на том месте. Вдруг он сегодня появится. Ты же вчера забыл название гостиницы написать. Вот я и встречу, а не дождусь — хоть граффити твоё доделаю.
— Я с тобой!
— НИ к чему это. Не маленький, не потеряюсь. Да тут и идти-то всего ничего, проветрюсь немножко, заодно к ужину чего-нибудь прикуплю. А ты пока приберись тут.
Не дожидаясь ответа, я накинул брошенное на стасову кровать пальто и, прихватив купленную вчера шапку, вышел за дверь.
Быстро черканул несколько слов, вырвал страничку из записной книжки и, сложив аккуратным квадратиком, воткнул в щель рядом с дверной ручкой. После чего, спустившись в вестибюль, предупредил служителя, что господин Трошицинский отдыхает, просил не беспокоить, вышел на улицу.
Вскоре я был на памятном перекрёстке, где мы расстались с Андреем. Разумеется, здесь никого не было, да я и не ожидал никого увидеть. Оглянувшись по сторонам, и убедившись, что улица пуста, я вынул из кармана гелевую ручку и, быстро подойдя к оставленной вчера Станиславом настенной надписи, быстро добавил название гостиницы. В конце концов, а вдруг Дрей Ю действительно отыщется? Вдвоём со Стасом им будет спокойнее.
Через несколько минут, пройдя триста с небольшим метров, я уже входил в краснокирпичное здание августовского вокзала. Оглядевшись и оценив обстановку, я подошёл к окошку кассы:
— Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста: как я могу доехать до Харькова?
Выволокши меня наружу, полицейский чин остановился:
— Умеешь, говоришь читать? И чего нарушил — не ведаешь? А вот так вот — понятно, чего нарушил?
Палец его свободной руки указующе тыкал к аккуратной табличке на воротах:
«Солдатамъ и собакам входъ воспрещёнъ!»
Борис
Кабинет, где трудился на благо империи помощник пристава, мы нашли без труда: высокая филенчатая дверь, покрытая тёмно-коричневым потрескавшимся за долгие годы лаком была даже слегка приоткрыта: не то кабинетосиделец пытался так проветривать помещение, не то просто предпочитал на слух воспринимать происходящее в длинном полутёмном коридоре казённого здания.
Стас решительно постучал и тут же вошёл, одновременно с раздавшимся «Да!». Через секунду я также оказался в кабинете, плотно прикрывая дверь за собой. Помещение оказалось небольшим, скорее, я назвал бы его маленьким, если бы не высоченный — метров под шесть — потолок и создающее некую иллюзию простора большое окно прямо напротив входа. После полумрака коридора мне показалось, что в комнате даже слишком светло, так что пришлось прищуриться. Спиной к окну за тяжёлым даже с виду канцелярским столом, уставленном стопками папок, недорогим письменным прибором, керосиновой лампой и странной трёхгранной призмой, украшенной поверху имперским орлом, сидел начинающий лысеть гладко выбритый сухощавый мужчина лет тридцати пяти в тёмно-зелёном мундире с узкими серебряными погонами на плечах. Видимо, до нашего вторжения он что-то искал в стоящем перед ним картотечном ящике, подобном тем, которые ещё можно встретить в городских библиотеках, но заметно более широком.
Шкафчик с подобными же ящиками стоял у стены напротив аккуратно побелённой высокой печи, как я понимаю, одной на два соседних кабинета. Похвальная экономия, почти по-европейски. Путь посетителям вглубь кабинета преграждала погрудная стойка, покрытая тем же потрескавшимся лаком, что и дверь, на которой на замызганном подносике помещалась дешёвенькая даже с виду чернильница с парой перьевых ручек вроде тех, которые у нас в школе были на факультативных занятиях по черчению, а рядом — пресс-папье и несколько листков бумаги.
— Чему обязан, господа? — Владелец кабинета внимательно поглядел на нарушителей его чиновного уединения.
— Павел Аполлинарьевич? Здравствуйте. Мы к Вам по делу… — Приветливости улыбки Трошицинского мог бы позавидовать и шведский король, вручающий «Нобелевку» очередному корифею человечества.
— К нам без дела не ходят… Постойте, посетителям не дозволено… — Полицейский чиновник был искренне удивлён, когда Стас, подняв закреплённую на петлях часть доски, ловко откинул внутренний крючок и решительно миновал перегородку.
— Вы уж простите, Павел Аполлинарьевич, но мы ненадолго… Мы люди приезжие, время бережём и ценим. И своё время ценим, и Ваше… Так что не окажите в помощи.
Следующие несколько секунд мы изображали, стоя вокруг стола, нечто вроде вершин гипотетического треугольника, взглядами проецируя невидимые его стороны. Наконец, помощник пристава вновь опустился на своё место, возвращаясь к психологически комфортной позиции «чиновник и просители»:
— Итак, господа, я вас слушаю. Потрудитесь изложить своё дело, из-за которого вы устроили столь бесцеремонное вторжение?
— Я инженер Трошицинский, Станислав Станиславович, из Киева. Вот мои документы. — На стол перед полицейским чином лёг тот самый, выданный в 1903 году предку нашего одноклассника «бессрочный» паспорт, в котором, в отличие от современных документов такого характера отсутствовала фотография владельца, зато на второй страничке, сразу после фамилии, значилось: «Звание: дворянинъ». Обсуждая вчера наш визит в полицию, мы как раз и исходили из того, что в сословной Российской Империи слову дворянина придаётся несколько большее значение, чем показаниям простых смертных, а уж тем более тех, чьих предков всего лет сорок перед этим пороли на конюшнях, а то и просто продавали, словно домашних животных.
— А это — продолжил Стас, кивком указывая на меня, — господин Гележин, журналист. — При этих словах чиновник внимательно и несколько неприязненно взглянул мне в лицо. Поскольку мы продолжали стоять, смотреть ему пришлось снизу вверх. На мгновение мне показалось, что глаза его оказались на одной линии с тонкими полосками на его погонах с вертикально расположенными парами звёздочек. Колючий такой взгляд… — Он вам всё и изложит.
— Итак, я вас слушаю?.. — Пальцы помощника пристава натренированно перелистали документ, после чего он, видимо, удовлетворившись, кивнул и вернул паспорт Трошицинскому.
Ну, раз слушаешь, так слушай… Вилку только приготовь, спагетти снимать. Свою «легенду» я продумал основательно, и даже протестировал рассказ на Троцком. Но вот как к нему отнесётся местный представитель власти? Ну, помогай Боже!
— Как уже сказал Станислав Станиславович, я журналист. По заданию редакции был в Варшаве, собирал материалы об истории оперы. Надо сказать, тамошний театр мало в чём уступает лучшим европейским образцам, а в чём-то, возможно, и превосходит. — Я, не моргнув глазом, излагал читанное когда-то в интернете. На что на что, а на плохую память репортёру жаловаться не приходится. — Там встретился с господином Трошицинским. Мы давние знакомые, в Киеве живём неподалёку, поэтому встреча в чужом городе была для нас обоюдно приятна. Он и предложил меня написать для планируемого к изданию сборника по гидростроительству статью об Августовском канале. Поскольку моя задача в Варшаве к тому моменту была выполнена, я согласился. Сами понимаете, дополнительный доход никогда лишним не бывает.
— Понимаю, разумеется. Но к чему мне это всё знать? — «Пал Аполлинарич» явно начал раздражаться. — Я к каналу касательства не имею, к театрам — тем более!
Рассерженный полицейский — несговорчивый полицейский, поэтому я поспешил слегка сократить свой рассказ, чтобы не раздражать хозяина кабинета ещё больше.
— Зато вы имеете касательство к полиции! Дело в том, что у меня пропал бумажник. Вероятно, его вытащили. А там все мои документы и деньги! И как мне теперь быть? Хорошо, что господин Трошицинский согласился прийти сюда, удостоверить мою личность, а то бы я даже не знал бы, что делать! Вы представляете, что означает оказаться без документов в чужом городе! Ладно бы деньги: деньги приходят и уходят, но как быть без паспорта?
— И много было у вас денег… в пропавшем бумажнике?
— Около двухсот рублей, точно сказать не могу…
— Солидно, солидно… Только заявления о пропаже необходимо подавать по месту пропажи. Где именно пропал ваш бумажник? — Полицейский глянул даже с каким-то участием.
— Откуда я знаю, где он пропал? В Варшаве был при мне, а в Августове уже не стало!
— Господин… Трошицинский, — помощник пристава чуть замялся, обращаясь к моему спутнику. — Имеете ли Вы подтвердить рассказ этого господина?
— Да, конечно. — Стас уверенно кивнул. — На вокзальной площади Борис Иванович и обнаружил, что деньги и документы украдены.
— Пропали, господин Трошицинский. Пока у нас нет прямых доказательств покражи, приходится исходить из того, что бумажник пропал. Господин… э…
— Гележин.
— Да, господни Гележин мог его где-то оставить, например, в варшавской гостинице, либо в поезде, мог нечаянно обронить, сунуть между вещей…
— Не мог я сунуть! Я все вещи пересмотрел!
— Я рассматриваю различные варианты. Те-о-ре-тически — могли… Но даже если ваш бумажник и похитили…
— Что значит «если»?!
— Не переживайте вы так. Даже если и бумажник похитили, повторяю, — то, как подтверждает господин Трошицинский, пропажу оного Вы обнаружили сразу же по прибытии в наш город, верно?
— Верно.
— Прекрасно. Следовательно, пропажа произошла вне Августова. Следовательно, Вам следует подавать заявление о пропаже по принадлежности — в железнодорожное жандармское полицейское управление, для чего я советовал бы вернуться в Варшаву: всё равно бумага пойдёт сперва по инстанциям. Полиция же города к данному происшествию отношения не имеет.
Засим, господа, я вас не задерживаю…
С этими словами помощник пристава привстал, опираясь о крышку стола, давая понять, что разговор окончен.
Однако мы ещё вчера, обсуждая этот визит, предполагали, что одним из вариантов реакции на мою «легенду» станет желание полицейских отмазаться от «висяка» на подведомственной территории — тем более, что пропавший бумажник с деньгами и документами существовал лишь в нашем распоряжении и отыскать несуществующее не удалось бы и всей полиции мира вместе взятой — и «перекинуть стрелки» на своих «смежников». За время своей репортёрской работы в двадцать первом веке я не раз сталкивался с подобным. Так что теперь наступало время «второй части Марлезонского балета».
В разговор вновь вступил наш потомственный шляхтич:
— Павел Аполлинарьевич, конечно, господин Гележин последует Вашему совету. Но, простите, нельзя же до того момента ему быть без единого документа. Денег Борису Ивановичу я одолжить могу, поскольку знаю его много лет, а вот выписать паспорт, увы, не в моей власти… Это, прошу прощения, исключительно Ваша прерогатива…
Троцкий вновь расцвёл джеймсбондовской улыбкой во все тридцать два зуба. Нет, всё же зря он пошёл в Политехнический: ведь великий артист пропадает! С такой харизмой ему бы сиять на лучших европейских экранах!
Чиновник вновь утвердился за столом:
— Увы! Как вам, должно быть, известно, документы оформляются по месту постоянного проживания. А поскольку господин Тележин…
— Гележин.
— Простите. Поскольку господин Гележин в настоящий момент находится на территории Привислянского края, то для получения бумаг ему необходимо проследовать обратно в Киев, где и подать соответствующее прошение в местную полицию.
— Именно потому, что господин Гележин находится на территории Привислянского края, ему и нужно иметь законно оформленные документы. — Трошицинский, как и договаривались. Проявлял вежливую настойчивость. — И было бы весьма благородно с Вашей стороны, Павел Аполлинарьевич, посодействовать в этом. Вы же помните, как господин Лесков описывал мытарства своего Левши, оказавшегося по возвращении из Англии на родную землю без документов. А ведь оказался тот за морем согласно поручению самого Государя. Конечно, это литература, но не хотелось бы даже намёка на подобное. Я лично готов компенсировать время, потраченное Вами на решение этого вопроса… Так каково же будет Ваше положительное решение?..
***
…Час спустя, когда финансы Трошицинского сократились ещё на десять рублей и пятьдесят копеек — полтинник за бланк пришлось оплатить отдельно — а помощник пристава стал на червонец богаче, мы вновь сидели в гостиничном номере, отмечая купленной в винной лавке водочкой и приобретёнными у торговки пирожками и домашней колбасой на закуску мою легализацию в двадцатом веке. Правда, провести такую же операцию с Воробьёвым, если он отыщется, вряд ли получится: по крайней мере в этом городе. Впрочем, оставаться здесь надолго мы не собирались: Стас рвался скорее покинуть русскую Польшу, чтобы оказаться ближе к промышленному центру России. На мой вопрос, а почему, собственно, он не хочет перебраться в не менее насыщенную заводами гораздо более близкую к Европе Варшаву, тот вновь повторил рассказ о предстоящих в Польше революционных потрясениях, и что нужно начинать производство подальше от баррикадных боёв и тысячных демонстраций. В российской провинции, то бишь. Там, где даже сходка-маёвка двух-трёх десятков пролетариев бывает раз в год, и то считается страшным ЧП у местных жандармов.
Ну что же, я его отговаривать не собирался. Пусть едет, пусть строит там свой автогигант. Сильно сомневаюсь, что тех денег, которые у него есть, хватит на открытие хотя бы велосипедной мастерской. Тем более, что с моей подачи имеющиеся деньги для сохранности были поделены на три части: сто рублей Стас выделил мне, столько же отложил на случай, если в ближайшее время удастся найти Андрея, остальное оставил у себя в качестве, как он выразился, стартового капитала. Так что теперь у меня имелась сумма хоть и не огромная, но по здешним меркам достаточная при умеренных запросах. А мы, латыши, всегда были по-европейски экономными. Помню, как пацаны в школе всегда удивлялись, что выданные мне из дому бутерброды были нарезаны так аккуратно, что через ломтик хлеба можно было смотреть лампочки: реально просвечивало. А учитывая, что во внутреннем кармане пиджака, аккуратно вложенный внутри книжечки чехла айфона, теперь находился листок с заголовком «Временный вид на жительство», то для моего старта к деньгам и известности в журналистской среде Российской Империи никаких препятствий больше не существовало. Я ещё покажу, что такое настоящая европейская пресса двадцать первого века!
— Стас, почему водка греется? Непорядок!
— Так наливай.
С мерным бульканьем остатки жидкости переливаются из слегка запачканного сургучом горлышка бутылки по чайным стаканам. Стасу — побольше, себе — как всегда. Ни к чему перегружать организм.
— Ну, за Воробьёва, чтоб быстрей нашёлся!
Короткий «дзыньк» стекла, короткий же глоток, вдогонку прошедшему в пищевод алкоголю — несколько ломтиков колбасы и кусочек пирожка с яйцами и луком. Хорошо! Но — достаточно.
— Знаешь что, Стас, а давай я схожу, покручусь на том месте. Вдруг он сегодня появится. Ты же вчера забыл название гостиницы написать. Вот я и встречу, а не дождусь — хоть граффити твоё доделаю.
— Я с тобой!
— НИ к чему это. Не маленький, не потеряюсь. Да тут и идти-то всего ничего, проветрюсь немножко, заодно к ужину чего-нибудь прикуплю. А ты пока приберись тут.
Не дожидаясь ответа, я накинул брошенное на стасову кровать пальто и, прихватив купленную вчера шапку, вышел за дверь.
Быстро черканул несколько слов, вырвал страничку из записной книжки и, сложив аккуратным квадратиком, воткнул в щель рядом с дверной ручкой. После чего, спустившись в вестибюль, предупредил служителя, что господин Трошицинский отдыхает, просил не беспокоить, вышел на улицу.
Вскоре я был на памятном перекрёстке, где мы расстались с Андреем. Разумеется, здесь никого не было, да я и не ожидал никого увидеть. Оглянувшись по сторонам, и убедившись, что улица пуста, я вынул из кармана гелевую ручку и, быстро подойдя к оставленной вчера Станиславом настенной надписи, быстро добавил название гостиницы. В конце концов, а вдруг Дрей Ю действительно отыщется? Вдвоём со Стасом им будет спокойнее.
Через несколько минут, пройдя триста с небольшим метров, я уже входил в краснокирпичное здание августовского вокзала. Оглядевшись и оценив обстановку, я подошёл к окошку кассы:
— Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста: как я могу доехать до Харькова?
Я так полагаю...
-
Краском - Сообщения: 229
- Зарегистрирован: 05 янв 2015, 15:58
- Откуда: с Дону
- Карма: 641
Re: Непарад
Цоккер » 23 авг 2015, 20:27
Краском писал(а):Путь посетителям вглубь кабинета преграждала погрудная стойка, покрытая тем же потрескавшимся лаком, что и дверь, на которой на замызганном подносике помещалась дешёвенькая даже с виду чернильница с парой перьевых ручек вроде тех, которые у нас в школе были на факультативных занятиях по черчению, а рядом — пресс-папье и несколько листков бумаги.
Чрезмерно длинная и сложная фраза. Из-за сложности даже возникает непонятный момент, в который приходится вчитываться - см. "...дверь, на которой ... помещалась чернильница ..."
ПМСМ лучше будет разделить фразу на две, например, так:
Путь посетителям вглубь кабинета преграждала погрудная стойка, покрытая тем же потрескавшимся лаком, что и дверь. На стойке, на замызганном подносике, помещалась дешёвенькая даже с виду чернильница с парой перьевых ручек вроде тех, которые у нас в школе были на факультативных занятиях по черчению, а рядом — пресс-папье и несколько листков бумаги.
- Цоккер
- Сообщения: 2370
- Зарегистрирован: 19 окт 2014, 10:25
- Откуда: Екатеринбург
- Карма: 2153
Re: Непарад
Краском » 09 сен 2015, 11:17
Станислав
Примерно час после ухода Бориса я, как говорили у нас в школе, «пинал балду». Развалившись на кровати, гонял «Змейку» на экранчике телефона пока организм не напомнил самым решительным образом, что от продуктов его жизнедеятельности необходимо периодически избавляться. А поскольку в этой гостинице, при наличии умывальника в номере, «удобства» размещались в конце коридора, пришлось в резком темпе прекращать игру и торопливо топать туда, куда даже царь не на карете ездит. Обратно спешить уже необходимости не было, так что возвращался в номер я спокойно. Однако спокойствия мне хватило только до двери. Там, на полу, я увидел аккуратно сложенный бумажный квадратик цвета яичного желтка. Видимо, он упал, когда я торопливо покидал номер. Наклонившись, я подобрал и развернул записку, уже подсознательно ощущая неприятность.
Так и есть. На плотной жёлтой бумаге с логотипом известной германской фирмы канцпринадлежностей не изобретенная пока в этом мире капиллярная ручка зпеечатлела послание Будкиса:
«Уезжаю, не ищи. Строить заводы и машины — это не моё: не умею и не буду. Всё равно красные всё порушат. С моим талантом я в любом СМИ не пропаду. А вам с Андреем желаю удачи. Деньги верну, если Бог даст встретиться. Спасибо за всё и извини.
Борис.
P.S.: Когда война начнётся, ищи меня в Америке. А до того — не надо искать. Не найдёте»
Ну, Будка! Ну, скотина! Так обманал! И главное — ведь сто процентов всё заранее спланировал, пся крев! Пока материально зависел от меня — и не вякнул даже, а как только получил документ и деньги — в тот же день и свалил! У, морда балтийская! Поймаю — изуродую, вот как пан Езус свят! Все зубы выбью!
Ладно, не хочешь с нами работать — чёрт с тобой! Не пропадём. Тем более, что с такого помощник — как с говна конфета: «эн-тэ-лэ-хенция!».Но ты, пёсий сын, скажи открыто, мол, ребята, так и так, помочь ничем не смогу, а мешать не стану. Что мы, не поняли бы? Разошлись бы, как в море корабли — и адью! Каждый в свою сторону. А этот ушлёпок затихарился и слинял как последнее чмо. Ну, погоди! Я тебе ещё покажу! Заскочив в номер, я накинул пальто и шляпу прямо поверх рубашки, сунул ноги в ботинки и, заперев за собой дверь, быстро спустился в вестибюль гостиницы.
Узнав у портье, что Будкис ушёл уже больше часа назад, попросив не тревожить «хозяина», то есть меня, а куда направился — неизвестно, я выскочил на улицу. Ну куда мог деваться Борька в чужом городе? Либо отправиться на вокзал и уехать в одному ему известном направлении, либо затаиться где — то в гостинице или просто в трактире, чтобы переждать время и тоже уехать, но попозже. Не думаю, что он бы решил остаться здесь надолго: Августов — городишко маленький, а Борька всегда стремился к известности, тут же — ну кому он тут станет известен? Разве что паре сотен читателей местной газеты, если в этом захолустье вообще выпускается хоть какой-то печатный листок. Причём желательно, чтобы известность пришла с минимальными затратами даже умственного характера, не говоря уже о финансовых, а тем более — о физических усилиях. Из древней дилеммы «работать или не работать» он всегда выберет второе. А если это невозможно, тогда включается принцип Яшки-артиллериста: «Мне бы такую работу, чтобы поменьше работы. Начальником могу!».
Минуты через две я поймал извозчика, распорядившись ехать к вокзалу. Не то, что лёгкие санки были комфортнее прежней моей «шкоды», скорее — наоборот, но выбирать не приходилось. При нехватке времени лучше уж перетерпеть холодный ветер, обдувающий лицо при быстрой езде, чем топать на своих двоих. Однако моя спешка ни к чему не привела. На вокзале, как выяснилось, никто не обратил особого внимания на неброско одетого господина и уж тем более не мог сказать, уехал ли он отсюда каким-то из трёх проследовавших за последний час поездов или ушёл своими ногами. Я бы даже не был уверен, что Борис вообще появлялся здесь, если бы не обратился к полицейскому на крыльце. Как выяснилось, блюститель закона и порядка обладал профессионально хорошей памятью и имел понятие о такой штуке, как словесный портрет. Он-то и подтвердил, что да: человек в чёрном пальто действительно заходил в здание вокзала больше часа назад; нет, никакого багажа при нём не было и назад он не выходил, «по крайней мере, не через эти двери, ваша милость»; не известно, уехал или не уехал: поезда, конечно, были, но из вокзала можно выйти и через перрон, а там — по путям в рабочую слободку.
За развитую память полицейский получил премию в виде гривенника, а я, ненадолго зайдя снова в зал и списав на всякий случай из расписания номера и маршруты поездов, которыми теоретически мог уехать, и скорее всего, таки уехал, Борис, вернулся к терпеливо ожидавшему извозчику. Ещё часа два ему пришлось возить меня вдоль насыпи железной дороги и по городским улицам: для очистки совести я всё-таки решил испытать удачу: хоть шансы на то, что вот так просто по дороге я увижу Будкиса или Воробьёва стремились к нулю, ну а вдруг? Увы, чуда не произошло…
Накатавшись до полного замерзания лица и протрезвления, я, в конце концов уверился в полной тщетности попыток обнаружить хоть кого-то из приятелей. В конце концов — что поделать, люди они взрослые, самостоятельно могут о себе позаботиться. Придётся и мне заняться своим будущим. Как нам рассказывали когда-то в школе, «каждый сам кузнец своего счастья». До известной степени это так. Ну что же, пора заняться планом постройки «кузницы». Спасибо, что в своё время в Политехе я не только не прогуливал факультативы по истории развития техники, но и почитывал кое-что дополнительно, так что в памяти должно отложиться достаточно, чтобы не изобретать «космические корабли, бороздящие Большой театр»: в каждой эпохе технический прогресс обеспечен технической базой и производственными отношениями. С последними в Российской Империи всё понятно, до 1914 года они хоть и отставали от уровня ведущих капиталистических держав вроде Германии, Великобритании и Франции, однако график отрыва от полностью аграрного производства к промышленному постепенно полз вверх. Чего-чего, а почти даровой рабочей силы российской промышленности хватало с избытком: беднейшая часть крестьян, не пристроившаяся батрачить за долю урожая или за долги к зажиточным сельским хозяевам или в редкие богатые поместья, ежегодно тянулась в города, пополняя ряды фабрично-заводских рабочих. Кто-то из них, конечно, становился высококвалифицированным, а следовательно, и прилично оплачиваемым пролетарием, но девять десятых так и перебивались копеечными — в прямом смысле слова, по 3-5, редко 10-12 копеек за 16-18 часов труда — заработками. Впрочем, многие и этому были рады.
До Первой мировой войны промышленники в России сколачивали многомиллионные состояния: даже знаменитый Нобель — да-да, тот самый, которого премия — поднялся на русских нефтяных ресурсах и грошовой оплате труда. Мы, конечно, пока не Рокфеллеры и не Нобели… Но — пока. А там увидим.
В принципе, даже тот уровень станочного парка, который существует сейчас в России, позволяет изготавливать многое из того, что пошло с конвейера только в тридцатые, а порой — и в начале шестидесятых годов. Вопрос упирается в технологии, отсутствие обученных кадров и банальное незнание «а что — ТАК можно?!». Можно! А главное: нужно. Если всё-таки удастся к четырнадцатому году дать русской армии приличный грузовик с нормальной проходимостью, хотя бы уровня ЗиСа-трёхтонки вместо тех «динозавров», с которыми вступили в Мировую войну, а главное — достаточно её ими «наполнить», то это может здорово изменить всю картину последующих событий.
Да, что-то я размечтался. Пока что до грядущей победы автомобилизма в отдельно взятой Империи немногим ближе, чем до Австралии пешком.
Так что, как говаривал в своё время Андрюха, «дискач начнётся от духовки». Для начала потребуется составить план работы и подготовиться с инженерно-теоретической точки зрения. Без толковых чертежей только коннектикутские янки и разные Лисовы умеют мастерить, а главное — налаживать производство разных там велосипедов с гранатомётами. Поэтому что? Правильно. Вспомним родимый Политех, где на первом курсе в раззвездяйские студенческие головы пытались вкладывать понятие не только об умении пользоваться инженерно-дизайнерскими программами-«рисовалками», но и об элементарной работе с кульманом и рейсшиной. Так что, панове, без незапланированной траты пенёнзов, похоже, не обойтись.
Чуть подавшись вперёд — что в санях делать, как выясняется, не очень удобно, — коснулся руки извозчика:
— Любезный! Здесь где-нибудь продаются чертёжные принадлежности?
— Цто пан хце? Не вем, цо естем жертежные?
— Ну, карандаши, линейки, бумага…
— А, то пан мувит про галантерею! Сию хвылынку! — Уяснив, наконец, куда везти странно ведущего себя пассажира, извозчик радостно хлопнул вожжами, лошадь ускорила шаг — не знаю, как там называется, рысь или аллюр — и санки рванули так, что ветер снова чуть не приморозил мои щёки к зубам.
Всё-таки Августов — городок маленький. Уже через три минуты (вместо одной, как обещал извозчик) — мы лихо прокатили мимо строящейся базилики — уже сейчас было видно, что это будет прекрасное архитектурное сооружение — и остановились у дверей с вывеской на двух языках «Галантерейныя товары I. Бунши. Открыто ежедневно». Мне сразу вспомнилось всенародно любимое «У всех трудящихся два выходных дня в неделю. А мы, цари, работаем без выходных». Интересно, однофамилец или родственник? Тьфу, что это я! То ж персонаж, личность не существовавшая!
— Подожди пока тут, — обратился я к предку таксистов, вылезая из саней. Если найду нужное — так чтоб покупки в руках не тести. Тот же кульман в карман не спрячешь. — Сейчас присмотрю себе кое-что, да и поедем.
— А за простой, пан, пенёнзов надбавить надо. А то ведь на месте стоять — седока не видать.
М-да… Точно предок таксистов: «счётчик тикает».
— Хорошо. Сколько там выходит вместе с тем, что уже накатали?
— Тринадцать копеек, пан. Мы люди честные, нам лишних денег не нужно.
Хорошие деньги. Не думаю, что он извозом каждый день зарабатывает столько. Ну да не до того, чтобы торговаться: уже подзамёрз порядком.
— Хорошо. Вот тебе четырнадцать, чтоб потом сразу в гостиницу отвёз.
— Дзенькуе, мосцьпан! Я вон туда, к углу отъеду, потому как фараон всё равно с середины квартала погонит. Не велено. Вы как выйдете, так помашите, мне, сразу подкачу!
Ну, бог с ним. Подождёт — хорошо, нет — так не разорят меня эти копейки.
По канонам архитектурной науки ещё девятнадцатого века, нужное мне здание было выстроено в два с половиной этажа. «С половиной» — это считая цоколь, за занавешенными окошками которого, прямо на уровне заснеженного тротуара, угадывалось какое-то шевеление. Увы, такова жизнь: кто-то живёт в президентском палаце, кто-то ютится в полуподвалах. Но если эти люди вдруг разом выйдут из подвалов, то обитателям палацев станет весьма неуютно!
За счет наличия цоколя первый этаж здания оказался заметно приподнят над уровнем мостовой и для того, чтобы попасть в магазин Бунши, требовалось сперва подняться на железное крыльцо почти метровой высоты. Создавший его мастер был настоящим художником кузнечного дела. Плавно изогнутые перила в виде виноградных лоз со свисающими спелыми гроздьями, где в каждом колечке «ягодки» веселой зеленью поблёскивали вставленные стёклышки, длинные неширокие ступеньки, гладкие сверху, в вертикальной своей части, обращенной к улице, были украшены орнаментом в виде переплетенных трав. А прямо у порога на всю придверную площадку раскинулось изображение сказочного дерева. Ствол его обвивало странное существо, имевшее змеиное тело, но мордой больше всего смахивающее на злобного японского демона из театра «кабуки». Из пасти монстра свисало на черешке здоровенное яблоко размером с мужскую голову. Поверх кроны дерева в виде полукруглой арки были выложены слова «Cum virtute Deus superatur diabolus».
Понять, что это латынь, я сумел, но смысл изречения так и остался для меня загадкой. Одно ясно: кузнец-художник в давно времена воплотив в этом крыльце своё — или же заказчика — представление о райском саде. Вот только Адама с Евой на месте не оказалось: то ли они еще не подошли к Древу Познания, больше смахивающему на дуб, чем на яблоню, задержавшись в каком-то ином уголке Эдема, то ли уже совершили грехопадение и были изгнаны? Так сказать, чтобы добывать пищу в поте лица, а в остальное время активно плодиться и размножаться. А что? Весьма приятный процесс, слава Всевышнему! Он ведь под горячую руку мог бы и размножение делением устроить, как у нимфозории в туфельках…
А вот дверь, к которой вело всё это великолепие, кроме своей трёхметровой высотищи, ничем особенно не выделялась. Стандартная филёнчатая, как и большинство в это время, из крепкого дерева, пропитанного морилкой, чтобы видны стали узоры фактуры дерева, с простой бронзовой ручкой. Тугая и тяжёлая. Это я понял, попытавшись по привычке из двадцать первого века потянуть её на себя. Впустую.
Что за… Потянул снова, сильнее. Опять не открывается. Холера ясна! Чуть отшагнул, глянул… А где петли? Ну, строители, муху им в ухо! Кто ж входные двери петлями вовнутрь ставит? Госпожарнадзора на них нет!
Досадуя на установщиков двери, а больше — на свою несообразительность, в сердцах с силой толкнул дверь от себя.
Бом-бдзень!!!
— А-ах!!!
Да что ж такое сегодня творится???
Что называется, «картина маслом: прямо за дверью испуганно застыла стройная девушка в светло-кремовом пальто с орнаментом из нашитых золочёных кружев — или как там эти штуки называются — и белой кроличьей шапочке. Рукой в перчатке ухватилась за другую: похоже, я умудрился треснуть дверью по тоненьким пальцам. У ног невинно пострадавшей — нечто, явно бывшее раньше аккуратным свёртком: порванная обёрточная бумага, рассыпавшаяся от удара об пол чёрная коробка то ли из фибры, то ли из картона, судя по виду, пара разбитых бутылок, от разлившегося содержимого которых в ноздри шибало знакомым с детства запахом фотофиксажа и много чёрных конвертиков, часть из которых при ударе раскрылась, являя взгляду лопнувшие стеклянные квадратики. Когда-то в детстве, на дедушкином чердаке я находил такие же в ящике со старым коробчатым фотоаппаратом и десятком брошюр по фотографированию, изданных частью в двадцатые годы, когда мой дед ещё бегал в школу, частью — вообще до революции. От нечего делать, помню, я их тогда пересчитал: уже в то время мне были интересны всякие технические знания. Жаль, не всё запомнил: «теория без практики мертва», как сказал кто-то из великих. Так что уверенно распознал в стёклышках архаичные фотопластинки. Впрочем, архаичными они были бы там, у нас, в двадцать первом веке. Может быть, даже антикварными. А в это время такое — если и не последняя новинка, то уж во всяком случае — хайтек.
Да… Нехорошо получилось.
— Прошу прощения, прекрасная паненка! Это моя вина, что так случилось. Мне так неловко. Разрешите, я компенсирую ущерб. Вам больно? Позвольте взглянуть, что с рукой: я умею оказывать первую помощь.
— Отнюдь! Я абсолютно здорова! Но извинения ваши принимаю.
О, как осаночка-то изменилась! Голова вздёрнута, лицо такое неприступно-гордое… а в глазах всё равно слёзы стоят… Обиделась девонька.
Из-за прилавка к нам подбежал продавец: то ли приказчик, то ли тот самый I. Бунша собственной персоной. Бейджиков сейчас носить не принято, а на лбу, как говорится, не написано. Засуетился, захлопотал, недовольный беспорядком в торговом помещении, зачастил делано-сочувственно:
— Ах, какая неприятность! Да как же можно так неосторожно с дверями! И вы, шановна паненка, — надо же крепче держать! Такая дорогая покупка — и вдребезги! Ах-ах! Но за поломку магазин ответственности не несёт: хрупким предметам падения возбраняются, фирма ни в чем не виновата! Вы уж извините, но из-за случившегося магазин временно закрывается. Ах, какой убыток торговле! Прошу вас, шановна паненка, прошу шановного пана покинуть помещение! Магазин закрывается!
— Погодите, уважаемый! О каких убытках для торговли вы говорите? Единственные убытки от моей неловкости понесла только пани. Пани...
— Домбровская! — Осанка девушки становится ещё горделивее, лицо торжественное, как у статуи в костёле.
— Да, пани Домбровская. И я готов по мере сил компенсировать эти потери. А вы-то что теряете? Не пойму.
— Как шановный пан не понимает?! Ведь теперь придётся всё закрывать, прибраться, проветривать — покупатели не смогут зайти! А не смогут зайти — не смогут и купить ничего. А не смогут купить — уйдут к конкуренту. А если кто-то почувствует, как неприятно пахнет сейчас химические вещества и расскажет людям, что у Бунши в магазине невозможно дышать — то сюда вообще больше никто не придёт, кроме полиции. И полицейские придут, конечно, не за покупками, а за штрафом. Откуда такие деньги у бедного человека? Придётся всё бросать и идти по миру с котомкой, чтобы хоть подаянием прокормить жену и чад своих!
Нет, в продавце явно пропадает талант великого театрального трагика. Он так картинно жестикулировал, играл на полутонах голоса, столь выразительно пользовался мимикой, что вполне бы мог без репетиции сыграть, например, Шейлока в любом провинциальном театре, несмотря на полное отсутствие семитских черт.
Вероятно, жителя патриархального девятьсот пятого года ему и удалось бы развести не «компенсацию» ещё и магазину, хотя фактически ущерб понесла девушка. Но со мной такое не проходит…
— Не нужно так переживать, уважаемый. Надеюсь, по котомки дело не дойдёт ни у вас, ни у ваших детей, дай им бог здоровья. Но если вы так резво будете выставлять за дверь потенциальных клиентов — это точно не способствует вашему бизнесу. Или вы думаете, что я зашёл исключительно затем, чтобы таким экстравагантным способом познакомиться с очаровательной пани Домбровской?
Кстати, — повернувшись к девушке, я в лучших традициях джентльменства приподнял шляпу, чуть склоняя голову, — позвольте представиться. Станислав Трошицинский, инженер-технолог.
Определённо, покойная прабабушка, которая в детстве упорно старалась привить мне «манеры, достойные настоящего шляхтича», сейчас имела бы все основания быть довольной правнуком. Судя по промелькнувшей, словно лучик солнца на затянутом облаками небе, мимолётной улыбке на лице барышни, юная носительница знаменитой фамилии также оценила мои старания.
— У вас странный выговор. Вы не здешний, пан Трошицинский?
— Вы совершенно правы: я хоть и поляк, родился в России, жил в разный местах. Сейчас вот здесь проездом из Америки. — Не знаю, зачем я ляпнул про Америку: видимо, сработало что-то в подсознании. Умом-то я понимал, что, прожив всю жизнь в другом, более стремительном и раскованном времени, своими привычками я отличаюсь от здешних людей так же, если не больше, как они отличаются, например, от людей эпохи Яна Собесского или Болеслава Кривоустого. Но за двое суток изменить привычки, характер, мышление — нет, это невозможно. Так что пусть лучше местные списывают мои странности на долгую жизнь за границей.
— Итак, любезный, — обратился я вновь к галантерейщику, — прежде всего я бы попросил вас показать нам с пани Домбровской точно такой же комплект фотопринадлежностей, как тот, которого она лишилась по моей неосторожности.
— Нет, пан Трошицинский, не стоит… — Попыталась возразить паненка. — Это очень большие расходы…
— Шановна пани желает меня опозорить? Я же сказал, что компенсирую убытки, и скорее солнце погаснет, чем кто-то из Трошицинских по своей вине не сдержит своего шляхетского слова! — Нет, в этот момент я не переигрывал. Я действительно это ощущал. Так что я, наконец, прекратил стоять у двери, как часовой у штаба, и прошёл вглубь магазина, попутно оглядывая имеющееся богатство выбора.
Примерно час после ухода Бориса я, как говорили у нас в школе, «пинал балду». Развалившись на кровати, гонял «Змейку» на экранчике телефона пока организм не напомнил самым решительным образом, что от продуктов его жизнедеятельности необходимо периодически избавляться. А поскольку в этой гостинице, при наличии умывальника в номере, «удобства» размещались в конце коридора, пришлось в резком темпе прекращать игру и торопливо топать туда, куда даже царь не на карете ездит. Обратно спешить уже необходимости не было, так что возвращался в номер я спокойно. Однако спокойствия мне хватило только до двери. Там, на полу, я увидел аккуратно сложенный бумажный квадратик цвета яичного желтка. Видимо, он упал, когда я торопливо покидал номер. Наклонившись, я подобрал и развернул записку, уже подсознательно ощущая неприятность.
Так и есть. На плотной жёлтой бумаге с логотипом известной германской фирмы канцпринадлежностей не изобретенная пока в этом мире капиллярная ручка зпеечатлела послание Будкиса:
«Уезжаю, не ищи. Строить заводы и машины — это не моё: не умею и не буду. Всё равно красные всё порушат. С моим талантом я в любом СМИ не пропаду. А вам с Андреем желаю удачи. Деньги верну, если Бог даст встретиться. Спасибо за всё и извини.
Борис.
P.S.: Когда война начнётся, ищи меня в Америке. А до того — не надо искать. Не найдёте»
Ну, Будка! Ну, скотина! Так обманал! И главное — ведь сто процентов всё заранее спланировал, пся крев! Пока материально зависел от меня — и не вякнул даже, а как только получил документ и деньги — в тот же день и свалил! У, морда балтийская! Поймаю — изуродую, вот как пан Езус свят! Все зубы выбью!
Ладно, не хочешь с нами работать — чёрт с тобой! Не пропадём. Тем более, что с такого помощник — как с говна конфета: «эн-тэ-лэ-хенция!».Но ты, пёсий сын, скажи открыто, мол, ребята, так и так, помочь ничем не смогу, а мешать не стану. Что мы, не поняли бы? Разошлись бы, как в море корабли — и адью! Каждый в свою сторону. А этот ушлёпок затихарился и слинял как последнее чмо. Ну, погоди! Я тебе ещё покажу! Заскочив в номер, я накинул пальто и шляпу прямо поверх рубашки, сунул ноги в ботинки и, заперев за собой дверь, быстро спустился в вестибюль гостиницы.
Узнав у портье, что Будкис ушёл уже больше часа назад, попросив не тревожить «хозяина», то есть меня, а куда направился — неизвестно, я выскочил на улицу. Ну куда мог деваться Борька в чужом городе? Либо отправиться на вокзал и уехать в одному ему известном направлении, либо затаиться где — то в гостинице или просто в трактире, чтобы переждать время и тоже уехать, но попозже. Не думаю, что он бы решил остаться здесь надолго: Августов — городишко маленький, а Борька всегда стремился к известности, тут же — ну кому он тут станет известен? Разве что паре сотен читателей местной газеты, если в этом захолустье вообще выпускается хоть какой-то печатный листок. Причём желательно, чтобы известность пришла с минимальными затратами даже умственного характера, не говоря уже о финансовых, а тем более — о физических усилиях. Из древней дилеммы «работать или не работать» он всегда выберет второе. А если это невозможно, тогда включается принцип Яшки-артиллериста: «Мне бы такую работу, чтобы поменьше работы. Начальником могу!».
Минуты через две я поймал извозчика, распорядившись ехать к вокзалу. Не то, что лёгкие санки были комфортнее прежней моей «шкоды», скорее — наоборот, но выбирать не приходилось. При нехватке времени лучше уж перетерпеть холодный ветер, обдувающий лицо при быстрой езде, чем топать на своих двоих. Однако моя спешка ни к чему не привела. На вокзале, как выяснилось, никто не обратил особого внимания на неброско одетого господина и уж тем более не мог сказать, уехал ли он отсюда каким-то из трёх проследовавших за последний час поездов или ушёл своими ногами. Я бы даже не был уверен, что Борис вообще появлялся здесь, если бы не обратился к полицейскому на крыльце. Как выяснилось, блюститель закона и порядка обладал профессионально хорошей памятью и имел понятие о такой штуке, как словесный портрет. Он-то и подтвердил, что да: человек в чёрном пальто действительно заходил в здание вокзала больше часа назад; нет, никакого багажа при нём не было и назад он не выходил, «по крайней мере, не через эти двери, ваша милость»; не известно, уехал или не уехал: поезда, конечно, были, но из вокзала можно выйти и через перрон, а там — по путям в рабочую слободку.
За развитую память полицейский получил премию в виде гривенника, а я, ненадолго зайдя снова в зал и списав на всякий случай из расписания номера и маршруты поездов, которыми теоретически мог уехать, и скорее всего, таки уехал, Борис, вернулся к терпеливо ожидавшему извозчику. Ещё часа два ему пришлось возить меня вдоль насыпи железной дороги и по городским улицам: для очистки совести я всё-таки решил испытать удачу: хоть шансы на то, что вот так просто по дороге я увижу Будкиса или Воробьёва стремились к нулю, ну а вдруг? Увы, чуда не произошло…
Накатавшись до полного замерзания лица и протрезвления, я, в конце концов уверился в полной тщетности попыток обнаружить хоть кого-то из приятелей. В конце концов — что поделать, люди они взрослые, самостоятельно могут о себе позаботиться. Придётся и мне заняться своим будущим. Как нам рассказывали когда-то в школе, «каждый сам кузнец своего счастья». До известной степени это так. Ну что же, пора заняться планом постройки «кузницы». Спасибо, что в своё время в Политехе я не только не прогуливал факультативы по истории развития техники, но и почитывал кое-что дополнительно, так что в памяти должно отложиться достаточно, чтобы не изобретать «космические корабли, бороздящие Большой театр»: в каждой эпохе технический прогресс обеспечен технической базой и производственными отношениями. С последними в Российской Империи всё понятно, до 1914 года они хоть и отставали от уровня ведущих капиталистических держав вроде Германии, Великобритании и Франции, однако график отрыва от полностью аграрного производства к промышленному постепенно полз вверх. Чего-чего, а почти даровой рабочей силы российской промышленности хватало с избытком: беднейшая часть крестьян, не пристроившаяся батрачить за долю урожая или за долги к зажиточным сельским хозяевам или в редкие богатые поместья, ежегодно тянулась в города, пополняя ряды фабрично-заводских рабочих. Кто-то из них, конечно, становился высококвалифицированным, а следовательно, и прилично оплачиваемым пролетарием, но девять десятых так и перебивались копеечными — в прямом смысле слова, по 3-5, редко 10-12 копеек за 16-18 часов труда — заработками. Впрочем, многие и этому были рады.
До Первой мировой войны промышленники в России сколачивали многомиллионные состояния: даже знаменитый Нобель — да-да, тот самый, которого премия — поднялся на русских нефтяных ресурсах и грошовой оплате труда. Мы, конечно, пока не Рокфеллеры и не Нобели… Но — пока. А там увидим.
В принципе, даже тот уровень станочного парка, который существует сейчас в России, позволяет изготавливать многое из того, что пошло с конвейера только в тридцатые, а порой — и в начале шестидесятых годов. Вопрос упирается в технологии, отсутствие обученных кадров и банальное незнание «а что — ТАК можно?!». Можно! А главное: нужно. Если всё-таки удастся к четырнадцатому году дать русской армии приличный грузовик с нормальной проходимостью, хотя бы уровня ЗиСа-трёхтонки вместо тех «динозавров», с которыми вступили в Мировую войну, а главное — достаточно её ими «наполнить», то это может здорово изменить всю картину последующих событий.
Да, что-то я размечтался. Пока что до грядущей победы автомобилизма в отдельно взятой Империи немногим ближе, чем до Австралии пешком.
Так что, как говаривал в своё время Андрюха, «дискач начнётся от духовки». Для начала потребуется составить план работы и подготовиться с инженерно-теоретической точки зрения. Без толковых чертежей только коннектикутские янки и разные Лисовы умеют мастерить, а главное — налаживать производство разных там велосипедов с гранатомётами. Поэтому что? Правильно. Вспомним родимый Политех, где на первом курсе в раззвездяйские студенческие головы пытались вкладывать понятие не только об умении пользоваться инженерно-дизайнерскими программами-«рисовалками», но и об элементарной работе с кульманом и рейсшиной. Так что, панове, без незапланированной траты пенёнзов, похоже, не обойтись.
Чуть подавшись вперёд — что в санях делать, как выясняется, не очень удобно, — коснулся руки извозчика:
— Любезный! Здесь где-нибудь продаются чертёжные принадлежности?
— Цто пан хце? Не вем, цо естем жертежные?
— Ну, карандаши, линейки, бумага…
— А, то пан мувит про галантерею! Сию хвылынку! — Уяснив, наконец, куда везти странно ведущего себя пассажира, извозчик радостно хлопнул вожжами, лошадь ускорила шаг — не знаю, как там называется, рысь или аллюр — и санки рванули так, что ветер снова чуть не приморозил мои щёки к зубам.
Всё-таки Августов — городок маленький. Уже через три минуты (вместо одной, как обещал извозчик) — мы лихо прокатили мимо строящейся базилики — уже сейчас было видно, что это будет прекрасное архитектурное сооружение — и остановились у дверей с вывеской на двух языках «Галантерейныя товары I. Бунши. Открыто ежедневно». Мне сразу вспомнилось всенародно любимое «У всех трудящихся два выходных дня в неделю. А мы, цари, работаем без выходных». Интересно, однофамилец или родственник? Тьфу, что это я! То ж персонаж, личность не существовавшая!
— Подожди пока тут, — обратился я к предку таксистов, вылезая из саней. Если найду нужное — так чтоб покупки в руках не тести. Тот же кульман в карман не спрячешь. — Сейчас присмотрю себе кое-что, да и поедем.
— А за простой, пан, пенёнзов надбавить надо. А то ведь на месте стоять — седока не видать.
М-да… Точно предок таксистов: «счётчик тикает».
— Хорошо. Сколько там выходит вместе с тем, что уже накатали?
— Тринадцать копеек, пан. Мы люди честные, нам лишних денег не нужно.
Хорошие деньги. Не думаю, что он извозом каждый день зарабатывает столько. Ну да не до того, чтобы торговаться: уже подзамёрз порядком.
— Хорошо. Вот тебе четырнадцать, чтоб потом сразу в гостиницу отвёз.
— Дзенькуе, мосцьпан! Я вон туда, к углу отъеду, потому как фараон всё равно с середины квартала погонит. Не велено. Вы как выйдете, так помашите, мне, сразу подкачу!
Ну, бог с ним. Подождёт — хорошо, нет — так не разорят меня эти копейки.
По канонам архитектурной науки ещё девятнадцатого века, нужное мне здание было выстроено в два с половиной этажа. «С половиной» — это считая цоколь, за занавешенными окошками которого, прямо на уровне заснеженного тротуара, угадывалось какое-то шевеление. Увы, такова жизнь: кто-то живёт в президентском палаце, кто-то ютится в полуподвалах. Но если эти люди вдруг разом выйдут из подвалов, то обитателям палацев станет весьма неуютно!
За счет наличия цоколя первый этаж здания оказался заметно приподнят над уровнем мостовой и для того, чтобы попасть в магазин Бунши, требовалось сперва подняться на железное крыльцо почти метровой высоты. Создавший его мастер был настоящим художником кузнечного дела. Плавно изогнутые перила в виде виноградных лоз со свисающими спелыми гроздьями, где в каждом колечке «ягодки» веселой зеленью поблёскивали вставленные стёклышки, длинные неширокие ступеньки, гладкие сверху, в вертикальной своей части, обращенной к улице, были украшены орнаментом в виде переплетенных трав. А прямо у порога на всю придверную площадку раскинулось изображение сказочного дерева. Ствол его обвивало странное существо, имевшее змеиное тело, но мордой больше всего смахивающее на злобного японского демона из театра «кабуки». Из пасти монстра свисало на черешке здоровенное яблоко размером с мужскую голову. Поверх кроны дерева в виде полукруглой арки были выложены слова «Cum virtute Deus superatur diabolus».
Понять, что это латынь, я сумел, но смысл изречения так и остался для меня загадкой. Одно ясно: кузнец-художник в давно времена воплотив в этом крыльце своё — или же заказчика — представление о райском саде. Вот только Адама с Евой на месте не оказалось: то ли они еще не подошли к Древу Познания, больше смахивающему на дуб, чем на яблоню, задержавшись в каком-то ином уголке Эдема, то ли уже совершили грехопадение и были изгнаны? Так сказать, чтобы добывать пищу в поте лица, а в остальное время активно плодиться и размножаться. А что? Весьма приятный процесс, слава Всевышнему! Он ведь под горячую руку мог бы и размножение делением устроить, как у нимфозории в туфельках…
А вот дверь, к которой вело всё это великолепие, кроме своей трёхметровой высотищи, ничем особенно не выделялась. Стандартная филёнчатая, как и большинство в это время, из крепкого дерева, пропитанного морилкой, чтобы видны стали узоры фактуры дерева, с простой бронзовой ручкой. Тугая и тяжёлая. Это я понял, попытавшись по привычке из двадцать первого века потянуть её на себя. Впустую.
Что за… Потянул снова, сильнее. Опять не открывается. Холера ясна! Чуть отшагнул, глянул… А где петли? Ну, строители, муху им в ухо! Кто ж входные двери петлями вовнутрь ставит? Госпожарнадзора на них нет!
Досадуя на установщиков двери, а больше — на свою несообразительность, в сердцах с силой толкнул дверь от себя.
Бом-бдзень!!!
— А-ах!!!
Да что ж такое сегодня творится???
Что называется, «картина маслом: прямо за дверью испуганно застыла стройная девушка в светло-кремовом пальто с орнаментом из нашитых золочёных кружев — или как там эти штуки называются — и белой кроличьей шапочке. Рукой в перчатке ухватилась за другую: похоже, я умудрился треснуть дверью по тоненьким пальцам. У ног невинно пострадавшей — нечто, явно бывшее раньше аккуратным свёртком: порванная обёрточная бумага, рассыпавшаяся от удара об пол чёрная коробка то ли из фибры, то ли из картона, судя по виду, пара разбитых бутылок, от разлившегося содержимого которых в ноздри шибало знакомым с детства запахом фотофиксажа и много чёрных конвертиков, часть из которых при ударе раскрылась, являя взгляду лопнувшие стеклянные квадратики. Когда-то в детстве, на дедушкином чердаке я находил такие же в ящике со старым коробчатым фотоаппаратом и десятком брошюр по фотографированию, изданных частью в двадцатые годы, когда мой дед ещё бегал в школу, частью — вообще до революции. От нечего делать, помню, я их тогда пересчитал: уже в то время мне были интересны всякие технические знания. Жаль, не всё запомнил: «теория без практики мертва», как сказал кто-то из великих. Так что уверенно распознал в стёклышках архаичные фотопластинки. Впрочем, архаичными они были бы там, у нас, в двадцать первом веке. Может быть, даже антикварными. А в это время такое — если и не последняя новинка, то уж во всяком случае — хайтек.
Да… Нехорошо получилось.
— Прошу прощения, прекрасная паненка! Это моя вина, что так случилось. Мне так неловко. Разрешите, я компенсирую ущерб. Вам больно? Позвольте взглянуть, что с рукой: я умею оказывать первую помощь.
— Отнюдь! Я абсолютно здорова! Но извинения ваши принимаю.
О, как осаночка-то изменилась! Голова вздёрнута, лицо такое неприступно-гордое… а в глазах всё равно слёзы стоят… Обиделась девонька.
Из-за прилавка к нам подбежал продавец: то ли приказчик, то ли тот самый I. Бунша собственной персоной. Бейджиков сейчас носить не принято, а на лбу, как говорится, не написано. Засуетился, захлопотал, недовольный беспорядком в торговом помещении, зачастил делано-сочувственно:
— Ах, какая неприятность! Да как же можно так неосторожно с дверями! И вы, шановна паненка, — надо же крепче держать! Такая дорогая покупка — и вдребезги! Ах-ах! Но за поломку магазин ответственности не несёт: хрупким предметам падения возбраняются, фирма ни в чем не виновата! Вы уж извините, но из-за случившегося магазин временно закрывается. Ах, какой убыток торговле! Прошу вас, шановна паненка, прошу шановного пана покинуть помещение! Магазин закрывается!
— Погодите, уважаемый! О каких убытках для торговли вы говорите? Единственные убытки от моей неловкости понесла только пани. Пани...
— Домбровская! — Осанка девушки становится ещё горделивее, лицо торжественное, как у статуи в костёле.
— Да, пани Домбровская. И я готов по мере сил компенсировать эти потери. А вы-то что теряете? Не пойму.
— Как шановный пан не понимает?! Ведь теперь придётся всё закрывать, прибраться, проветривать — покупатели не смогут зайти! А не смогут зайти — не смогут и купить ничего. А не смогут купить — уйдут к конкуренту. А если кто-то почувствует, как неприятно пахнет сейчас химические вещества и расскажет людям, что у Бунши в магазине невозможно дышать — то сюда вообще больше никто не придёт, кроме полиции. И полицейские придут, конечно, не за покупками, а за штрафом. Откуда такие деньги у бедного человека? Придётся всё бросать и идти по миру с котомкой, чтобы хоть подаянием прокормить жену и чад своих!
Нет, в продавце явно пропадает талант великого театрального трагика. Он так картинно жестикулировал, играл на полутонах голоса, столь выразительно пользовался мимикой, что вполне бы мог без репетиции сыграть, например, Шейлока в любом провинциальном театре, несмотря на полное отсутствие семитских черт.
Вероятно, жителя патриархального девятьсот пятого года ему и удалось бы развести не «компенсацию» ещё и магазину, хотя фактически ущерб понесла девушка. Но со мной такое не проходит…
— Не нужно так переживать, уважаемый. Надеюсь, по котомки дело не дойдёт ни у вас, ни у ваших детей, дай им бог здоровья. Но если вы так резво будете выставлять за дверь потенциальных клиентов — это точно не способствует вашему бизнесу. Или вы думаете, что я зашёл исключительно затем, чтобы таким экстравагантным способом познакомиться с очаровательной пани Домбровской?
Кстати, — повернувшись к девушке, я в лучших традициях джентльменства приподнял шляпу, чуть склоняя голову, — позвольте представиться. Станислав Трошицинский, инженер-технолог.
Определённо, покойная прабабушка, которая в детстве упорно старалась привить мне «манеры, достойные настоящего шляхтича», сейчас имела бы все основания быть довольной правнуком. Судя по промелькнувшей, словно лучик солнца на затянутом облаками небе, мимолётной улыбке на лице барышни, юная носительница знаменитой фамилии также оценила мои старания.
— У вас странный выговор. Вы не здешний, пан Трошицинский?
— Вы совершенно правы: я хоть и поляк, родился в России, жил в разный местах. Сейчас вот здесь проездом из Америки. — Не знаю, зачем я ляпнул про Америку: видимо, сработало что-то в подсознании. Умом-то я понимал, что, прожив всю жизнь в другом, более стремительном и раскованном времени, своими привычками я отличаюсь от здешних людей так же, если не больше, как они отличаются, например, от людей эпохи Яна Собесского или Болеслава Кривоустого. Но за двое суток изменить привычки, характер, мышление — нет, это невозможно. Так что пусть лучше местные списывают мои странности на долгую жизнь за границей.
— Итак, любезный, — обратился я вновь к галантерейщику, — прежде всего я бы попросил вас показать нам с пани Домбровской точно такой же комплект фотопринадлежностей, как тот, которого она лишилась по моей неосторожности.
— Нет, пан Трошицинский, не стоит… — Попыталась возразить паненка. — Это очень большие расходы…
— Шановна пани желает меня опозорить? Я же сказал, что компенсирую убытки, и скорее солнце погаснет, чем кто-то из Трошицинских по своей вине не сдержит своего шляхетского слова! — Нет, в этот момент я не переигрывал. Я действительно это ощущал. Так что я, наконец, прекратил стоять у двери, как часовой у штаба, и прошёл вглубь магазина, попутно оглядывая имеющееся богатство выбора.
Я так полагаю...
-
Краском - Сообщения: 229
- Зарегистрирован: 05 янв 2015, 15:58
- Откуда: с Дону
- Карма: 641
Re: Непарад
Цоккер » 09 сен 2015, 12:26
Краском писал(а):капиллярная ручка зпеечатлела послание Будкиса
запечатлела
Краском писал(а):За развитую память полицейский получил премию в виде гривенника
ПМСМ "за хорошую память" будет звучать лучше.
Краском писал(а):Если найду нужное — так чтоб покупки в руках не тести.
Не нести
Краском писал(а):требовалось сперва подняться на железное крыльцо почти метровой высоты.
...
длинные неширокие ступеньки, гладкие сверху
Гладкие чугунные ступеньки на крыльце - это же очень скользко! Может быть, ступеньки были рифлёные? Все чугунные лестницы, которые я видел, имели рифлёные ступеньки - даже в помещении.
Краском писал(а):Что называется, «картина маслом: прямо за дверью испуганно застыла стройная девушка
Нет второй кавычки.
Краском писал(а):Надеюсь, по котомки дело не дойдёт ни у вас, ни у ваших детей
до котомки
Краском писал(а):родился в России, жил в разный местах.
В разных
- Цоккер
- Сообщения: 2370
- Зарегистрирован: 19 окт 2014, 10:25
- Откуда: Екатеринбург
- Карма: 2153
Re: Непарад
Краском » 09 сен 2015, 13:18
Цоккер писал(а):Краском писал(а):требовалось сперва подняться на железное крыльцо почти метровой высоты.
...
длинные неширокие ступеньки, гладкие сверху
Гладкие чугунные ступеньки на крыльце - это же очень скользко! Может быть, ступеньки были рифлёные?
Скользко-скользко. Но тем не менее - именно гладкие.
Описано реально существующее крыльцо. Правда, не в Августове.
Я так полагаю...
-
Краском - Сообщения: 229
- Зарегистрирован: 05 янв 2015, 15:58
- Откуда: с Дону
- Карма: 641
Re: Непарад
Краском » 26 сен 2015, 22:34
— Шановна пани желает меня опозорить? Я же сказал, что компенсирую убытки, и скорее солнце погаснет, чем кто-то из Трошицинских по своей вине не сдержит своего шляхетского слова! — Нет, в этот момент я не переигрывал. Я действительно это ощущал. Так что я, наконец, прекратил стоять у двери, как часовой у штаба, и прошёл вглубь магазина, попутно оглядывая имеющееся богатство выбора.
Галантерейная торговля в отдельно взятом городке Российской Империи, судя по увиденному, если и не процветала, то и не бедствовала. Вдоль двух стен буквой «Г», отделённые от покупателей широким чёрным прилавком, вытянувшись на четыре с лишним метра к потолку стояли ряды стеллажей. Их полки были аккуратно уставлены различными коробками, корзинками, стопами бумаги, рулонами клеёнки и тканей, какие-то тючки и бухточки верёвок разного цвета и диаметра и многого множества иных полезных вещей. Дотянуться до верха продавец мог, поднявшись на ступеньки сооружения, напоминающего гибрид малярных лесов, аэропортовского трапа и садовой лесенки. Поскольку прилавок мешал детальному рассмотрению сего чуда изобретательности, нижнюю часть этой приспособы я разглядеть не смог, но полагаю, что перемещалась она на каких-то колёсиках, поскольку перетаскивать такую махину в ручную, рискуя зацепить размещённый на стеллажах товар — задача нетривиальная.
Прямо напротив входа за прилавком часть полок прикрывалась ростовым портретом императора Николая Второго в парадном мундире, украшенном наградами и голубой диагональной лентой. Верхний угол портрета прямо по позолоченным завиткам тяжёлой рамы наискось перечёркивал чёрный креп.
Вдоль свободной стены магазина размещались громоздкий фотоаппарат на четвероногом штативе, пара высоких, подставок под цветы, стеллаж с удилищами и узкий шкаф с застеклёнными дверцами, за которыми плотными рядами выстроились различные бутылки, флакончики и даже какие-то химические колбы и мензурки.
Да уж, в чём-в чем, но в бедности выбора товаров господина Буншу обвинить было нельзя.
— Итак, уважаемый — обратился я к продавцу, напустив на себя максимально равнодушный вид — Прежде всего, покажите-ка мне точно такой же комплект, как тот, который был у прекрасной пани Домбровской…
При этих словах девушка попыталась было гордо вскинуться, но тут же отчего-то засмущалась и постаралась исчезнуть из моего поля зрения. Странные люди эти девицы…
— Тысяча извинений шановному пану! Но это никак невозможно. Десятирублёвые фотографические наборы пользуются большим спросом и долго не залёживаются. Люди в нашем городе, знаете ли, весьма ценят прекрасное и стремятся запечатлеть свой образ у мастеров светописи. У нас, знаете ли, целых три ателье, даже больше, чем в Сувалках!
— Гм… А в Сувалках сколько? — Местный патриотизм торговца слегка забавлял.
— В Сувалках всего лишь пара, шановный пан, у мастеров Юрасека и Моллера. Нельзя сказать, что они плохие мастера, грех будет, но ездить в Сувалки, чтобы запечатлеть себя, совершенно незачем, если у нас самих имеется целых три ателье!
— Это замечательно. — Услышав мои слова, продавец не сдержал радостной улыбки, которая, впрочем, исчезла тут же, как только я продолжил. — Но, тем не менее, я желаю приобрести фотопластинки и прочие принадлежности. Мне что, нужно искать их по всему городу?
— Зачем по всему городу? У нас всегда найдётся всё, что потребно шановному пану. Извольте видеть, малые фотографические наборы закончились, однако же, есть полные комплекты. Из-за цены они не так популярны, как десятирублёвые, зато в них есть абсолютно всё необходимое для фотографирования, кроме, естественно, собственно камеры со штативом. Имея такой комплект, прекрасная пани и шановный пан смогут изготавливать фотографические карточки в любом уголке Империи от Варшавы до Камчатки, абсолютно ничего не приобретая дополнительно.
— Ну-ну… А покажите-ка, уважаемый. Интересно взглянуть, что сейчас принято брать на Камчатку…
— Один момент, шановный пан! — Труженик счёт и гроссбуха тут же оказался по ту сторону прилавка и, слегка покряхтывая, вытащил с нижней полки стеллажа чёрный деревянный ящичек с обитыми жестью уголками, миниатюрным висячим замочком и ручкой для переноски на крышке. Эдакий осовремененный сундучок Билли Бонса. Вот интересно: карта острова сокровищ к нему прилагается, или придётся искать самостоятельно? От дублонов и пиастров я бы не отказался…
С лёгким стуком водрузив ящик на прилавок, продавец двумя пальцами надавил на выступы на торцах замочка, отчего тот, тихо лязгнув, открылся:
— Вот, извольте видеть! Максимально возможный комплект, фирма «Компур». Настоящее германское качество прямо из Йены! У нас, увы, такого не выпускают. Ввозное-с…
М-да… В германское качество верится сразу: очень уж всё аккуратно устроено. Внутри «сундучок» разделён аккуратными перегородочками — вроде бы из фанеры, но, возможно, просто из тоненьких дощечек того же радикально-чёрного цвета, только не окрашенных, а оклеенных материей типа сатина. В двух отделениях вплотную друг к другу, как солдаты в строю, размешены фотопластинки в конвертах из грубой бумаги всё того же траурного окраса. Отдельно вставлен мешочек, который при осмотре оказывается вместилищем небольшого керосинового фонаря со сдвижной кулиской красного стекла. К фонарю прилагаются сменные фитили, пузырёк топлива и большой — в ладонь — коробок длинных спичек. Проявитель и фиксаж, естественно, также входят в комплект: по паре семисотграммовых, на первый взгляд, бутылок с запечатанными пробками. Рядом, в небольшом и узком отделении удобно уложены мерный стаканчик для реактивов, пинцет и фигурный ножик-колёсико, чем-то напоминающий курвиметр. Запечатанные пачки фотобумаги аккуратно размещены изнутри крышки ящика и надёжно зафиксированы ремешками с латунными пряжками.
Словом, мечта коллекционера. Думаю, в наши дни не один коллекционер антиквариата захлебнулся бы завистливой слюной, увидев такую вещь, да ещё и в оригинальной комплектации. Помню, я как-то в интернете случайно наткнулся на рассказ о том, как где-то нашли чемодан гитлеровского офицера, брошенный при реактивном драпе «нах Рейх» в сорок пятом году. Так там комментариев ценители фрицевского барахла понаписали страниц на двадцать — и довольно многие обращались к нашедшим с просьбой продать сигары из того «баула». С целью покурить старинный табачок…
— И сколько же вы хотите за это всё, уважаемый? — Обратился я к торговцу.
— Недорого: всего двадцать пять целковых!.. Но — это цена петербургская! В Москве же с шановного пана запросили бы не менее двадцати трёх рубликов.
— Мы не в Москве!
— Верно пан говорит: мы не в Москве и даже не в Варшаве. Потому-то пану достаточно поменять пару красненьких бумажек на это произведение фотографического искусства. Можете поверить: дешевле будет только даром. Пусть шановный пан не думает: живи я, как прежде, одиноко, я просто подарил бы всё это пану за бесплатно, но что скажут мои детки, когда я вернусь вечером домой? Он спросят: «папа, ты принёс нам калачиков с маком, или нам опять придётся кушать чёрствый хлеб с водой?». А моя супруга ничего не спросит, а просто примется ушивать своё старое гимназическое платье, поскольку теперешний её наряд станет на истощавшей фигурке подобен балахону. И что я, спрашивается, скажу на это моему семейству? Что их папа сделал подарок хорошему человеку? — Нет, положительно, в труженике торговли погиб выдающийся актёр…
— Что папа принёс и калач, и молоко, и мёд. Потому что я покупаю этот набор. В конце концов, я это обещал, а как говорят русские, «не давши слова — крепись — давши — держись». И супруге вашей излишнее похудание ни к чему: поясните ей, что мужчины — не псы, на кости не бросаются.
Услышав последнюю фразу, стоявшая рядом девушка фыркнула и попыталась принять вид оскорблённой добродетели. Однако краем глаза я заметил инстинктивный жест, когда тонкие пальчики попытались спрятать под шапочку несуществующую прядку волос с виска.
Тем временем я продолжил увлекательный шопинг. Откровенно сознаться, мне было интересно наблюдать за поведением бойкого торговца, заметно отличающимся и от повсеместного в двадцать первом веке равнодушия или казённой навязчивости магазинных консультантов, и от настырности торгашей с базара. Понятное дело, этот человек, по всем канонам своей профессии, старался продать подороже и заработать на этом побольше — но делал это настолько артистически, что, видит Бог, мне было даже в какой-то степени приятно выкладывать свои деньги: как будто на концерте любимой группы или на представлении гастролирующего цирка с силачами, джигитами на яростно скачущих конях и рычащими тиграми.
— Прошу прощения у прекрасной пани: вынужден ещё немного задержаться. Мне необходимо приобрести что-нибудь и для себя — ведь не просто же так я зашёл в это благословенное место.
— Интересно знать, отчего пан Трошицинский решил, что это место благословенно? — Барышня недоумевающе вздёрнула бровки. — Это не костёл и даже не русская церковь, а обычный магазин. Пусть пан Бунша извинит, — (ага, значит продавец — действительно тот самый «I. Бунша. Открыто ежедневно», о котором информирует вывеска над входом!) — но мне кажется, пан бывал у торговцев и побогаче. И в России, и в Америке, откуда пан Трошицинский прибыл, полагаю, выбор разных товаров гораздо шире, чем в нашем провинциальном Августове…
«Да, красавица, ты даже не представляешь, насколько шире выбор в огромных застеклённых супермаркетах, в торговых центрах, где можно ходить между стеллажей полдня, выбирая необходимое из представленного множества всякой всячины! Прямо удивительно, как прежде люди обходились без всего, что жителю двадцать первого столетия навязывает мода и реклама!».
Однако же, слишком девица сурова…
— Пани Домбровская, конечно, права: в Америке товаров больше, хотя тоже, смотря где. Одно дело — в Нью-Йорке, а совсем иное — в каком-нибудь посёлке на Аляске, где снега больше, чем в Сибири, а простые куриные яйца для омлета везут за сотни миль и продают за золотой песок по весу.
Но в то же время прекрасная пани и не права: заведение почтенного пана Бунши для меня — место благословенное. Поскольку именно здесь Пану Богу было угодно столь счастливо свести нас. Столь прекрасной девушки я не встречал и век пройдёт — такой, как пани Домбровская не встречу! — Господи, да что со мной? Выражаюсь, как шляхтичи из исторических романов Сенкевича! Недержание речи какое-то… Или это гены шалят, и «тени великих предков», почуяв, что потомок очутился вместо бездушно-электронного двадцать первого столетия в более простых и искренних временах, подключились для моей скорейшей адаптации? — Прошу прощения, прекрасная пани, но я не знаю Вашего имени…
— Барбара… — Глядя в сторону, промолвила девушка, успевшая за время моей тирады застенчиво покраснеть и измять в пальцах невесть откуда появившийся белый платочек с вышитым в уголке цветком. — Но лучше зовите по фамилии. — Она взглянула мне в глаза. — Нам, Домбровским, нечего стесняться своего рода!
Тут в моём мозгу будто щёлкнул переключатель. Ну конечно! Какой же поляк — если он настоящий поляк, конечно, — не слышал этой фамилии! Знаменитое и весьма разветвлённое семейство, давшее Жечипосполитой много славных воинов. Да и фильм был такой — советских ещё времён — о Ярославе Домбровском, русском офицере, ставшим легендарным генералом Парижской Коммуны. А уж его предка и вовсе знает каждый, кто хоть раз пел польский гимн!
— Марш-марш Домбровский,
С земли влошскей до Польски!.. —
Я негромко пропел эти строки — и увидел, как девушка вскинулась, слегка подавшись вперёд. Но тут вмешался Бунша:
— Панове! Извольте прекратить исполнение недозволенных песен в моём заведении! Слава Богу, что этого никто посторонний не слыхал! Иначе обязательно донесут, куда полагается! Вам-то, пан, всё равно: вы не здешний. Сегодня здесь, а завтра — там. А пани может иметь неприятности! А мне и вовсе хоть ложись и помирай: замучат опросами да протоколами! В полиции жить стану, торговле вовсе настанет конец! Вы бы, пан, побыстрее выбирали, что вам требуется, да и шли бы своей дорогою!
Вот значит как тут? Интересные порядочки… Читал я про тридцать седьмой год, как люди относились к «политически подозрительным». Выходит, в тысяча девятьсот пятом дела не лучше. А может, это просто порода людей такая? «Чтоб чего не вышло» называется? Как там у Горького? «Один осторожный человек, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой. И оно, рассыпавшись в искры, угасло». Ну, или как-то так…
Ещё раз извинившись за задержку перед девушкой, я всё-таки накупил себе множество необходимого для работы с чертежами, от карандашей и пары линеек до рулонов бумаги для рисования. Увы, настоящего ватмана в лавке не оказалось, также, как и кульмана с рапидографом. Ну да ничего: лиха беда начало! Кстати, уйма моих покупок обошлась заметно дешевле, чем тот самый набор фотопринадлежностей, который я приобрёл для Баси. Такая, видно, наша доля: тратиться на девушек!
Галантерейная торговля в отдельно взятом городке Российской Империи, судя по увиденному, если и не процветала, то и не бедствовала. Вдоль двух стен буквой «Г», отделённые от покупателей широким чёрным прилавком, вытянувшись на четыре с лишним метра к потолку стояли ряды стеллажей. Их полки были аккуратно уставлены различными коробками, корзинками, стопами бумаги, рулонами клеёнки и тканей, какие-то тючки и бухточки верёвок разного цвета и диаметра и многого множества иных полезных вещей. Дотянуться до верха продавец мог, поднявшись на ступеньки сооружения, напоминающего гибрид малярных лесов, аэропортовского трапа и садовой лесенки. Поскольку прилавок мешал детальному рассмотрению сего чуда изобретательности, нижнюю часть этой приспособы я разглядеть не смог, но полагаю, что перемещалась она на каких-то колёсиках, поскольку перетаскивать такую махину в ручную, рискуя зацепить размещённый на стеллажах товар — задача нетривиальная.
Прямо напротив входа за прилавком часть полок прикрывалась ростовым портретом императора Николая Второго в парадном мундире, украшенном наградами и голубой диагональной лентой. Верхний угол портрета прямо по позолоченным завиткам тяжёлой рамы наискось перечёркивал чёрный креп.
Вдоль свободной стены магазина размещались громоздкий фотоаппарат на четвероногом штативе, пара высоких, подставок под цветы, стеллаж с удилищами и узкий шкаф с застеклёнными дверцами, за которыми плотными рядами выстроились различные бутылки, флакончики и даже какие-то химические колбы и мензурки.
Да уж, в чём-в чем, но в бедности выбора товаров господина Буншу обвинить было нельзя.
— Итак, уважаемый — обратился я к продавцу, напустив на себя максимально равнодушный вид — Прежде всего, покажите-ка мне точно такой же комплект, как тот, который был у прекрасной пани Домбровской…
При этих словах девушка попыталась было гордо вскинуться, но тут же отчего-то засмущалась и постаралась исчезнуть из моего поля зрения. Странные люди эти девицы…
— Тысяча извинений шановному пану! Но это никак невозможно. Десятирублёвые фотографические наборы пользуются большим спросом и долго не залёживаются. Люди в нашем городе, знаете ли, весьма ценят прекрасное и стремятся запечатлеть свой образ у мастеров светописи. У нас, знаете ли, целых три ателье, даже больше, чем в Сувалках!
— Гм… А в Сувалках сколько? — Местный патриотизм торговца слегка забавлял.
— В Сувалках всего лишь пара, шановный пан, у мастеров Юрасека и Моллера. Нельзя сказать, что они плохие мастера, грех будет, но ездить в Сувалки, чтобы запечатлеть себя, совершенно незачем, если у нас самих имеется целых три ателье!
— Это замечательно. — Услышав мои слова, продавец не сдержал радостной улыбки, которая, впрочем, исчезла тут же, как только я продолжил. — Но, тем не менее, я желаю приобрести фотопластинки и прочие принадлежности. Мне что, нужно искать их по всему городу?
— Зачем по всему городу? У нас всегда найдётся всё, что потребно шановному пану. Извольте видеть, малые фотографические наборы закончились, однако же, есть полные комплекты. Из-за цены они не так популярны, как десятирублёвые, зато в них есть абсолютно всё необходимое для фотографирования, кроме, естественно, собственно камеры со штативом. Имея такой комплект, прекрасная пани и шановный пан смогут изготавливать фотографические карточки в любом уголке Империи от Варшавы до Камчатки, абсолютно ничего не приобретая дополнительно.
— Ну-ну… А покажите-ка, уважаемый. Интересно взглянуть, что сейчас принято брать на Камчатку…
— Один момент, шановный пан! — Труженик счёт и гроссбуха тут же оказался по ту сторону прилавка и, слегка покряхтывая, вытащил с нижней полки стеллажа чёрный деревянный ящичек с обитыми жестью уголками, миниатюрным висячим замочком и ручкой для переноски на крышке. Эдакий осовремененный сундучок Билли Бонса. Вот интересно: карта острова сокровищ к нему прилагается, или придётся искать самостоятельно? От дублонов и пиастров я бы не отказался…
С лёгким стуком водрузив ящик на прилавок, продавец двумя пальцами надавил на выступы на торцах замочка, отчего тот, тихо лязгнув, открылся:
— Вот, извольте видеть! Максимально возможный комплект, фирма «Компур». Настоящее германское качество прямо из Йены! У нас, увы, такого не выпускают. Ввозное-с…
М-да… В германское качество верится сразу: очень уж всё аккуратно устроено. Внутри «сундучок» разделён аккуратными перегородочками — вроде бы из фанеры, но, возможно, просто из тоненьких дощечек того же радикально-чёрного цвета, только не окрашенных, а оклеенных материей типа сатина. В двух отделениях вплотную друг к другу, как солдаты в строю, размешены фотопластинки в конвертах из грубой бумаги всё того же траурного окраса. Отдельно вставлен мешочек, который при осмотре оказывается вместилищем небольшого керосинового фонаря со сдвижной кулиской красного стекла. К фонарю прилагаются сменные фитили, пузырёк топлива и большой — в ладонь — коробок длинных спичек. Проявитель и фиксаж, естественно, также входят в комплект: по паре семисотграммовых, на первый взгляд, бутылок с запечатанными пробками. Рядом, в небольшом и узком отделении удобно уложены мерный стаканчик для реактивов, пинцет и фигурный ножик-колёсико, чем-то напоминающий курвиметр. Запечатанные пачки фотобумаги аккуратно размещены изнутри крышки ящика и надёжно зафиксированы ремешками с латунными пряжками.
Словом, мечта коллекционера. Думаю, в наши дни не один коллекционер антиквариата захлебнулся бы завистливой слюной, увидев такую вещь, да ещё и в оригинальной комплектации. Помню, я как-то в интернете случайно наткнулся на рассказ о том, как где-то нашли чемодан гитлеровского офицера, брошенный при реактивном драпе «нах Рейх» в сорок пятом году. Так там комментариев ценители фрицевского барахла понаписали страниц на двадцать — и довольно многие обращались к нашедшим с просьбой продать сигары из того «баула». С целью покурить старинный табачок…
— И сколько же вы хотите за это всё, уважаемый? — Обратился я к торговцу.
— Недорого: всего двадцать пять целковых!.. Но — это цена петербургская! В Москве же с шановного пана запросили бы не менее двадцати трёх рубликов.
— Мы не в Москве!
— Верно пан говорит: мы не в Москве и даже не в Варшаве. Потому-то пану достаточно поменять пару красненьких бумажек на это произведение фотографического искусства. Можете поверить: дешевле будет только даром. Пусть шановный пан не думает: живи я, как прежде, одиноко, я просто подарил бы всё это пану за бесплатно, но что скажут мои детки, когда я вернусь вечером домой? Он спросят: «папа, ты принёс нам калачиков с маком, или нам опять придётся кушать чёрствый хлеб с водой?». А моя супруга ничего не спросит, а просто примется ушивать своё старое гимназическое платье, поскольку теперешний её наряд станет на истощавшей фигурке подобен балахону. И что я, спрашивается, скажу на это моему семейству? Что их папа сделал подарок хорошему человеку? — Нет, положительно, в труженике торговли погиб выдающийся актёр…
— Что папа принёс и калач, и молоко, и мёд. Потому что я покупаю этот набор. В конце концов, я это обещал, а как говорят русские, «не давши слова — крепись — давши — держись». И супруге вашей излишнее похудание ни к чему: поясните ей, что мужчины — не псы, на кости не бросаются.
Услышав последнюю фразу, стоявшая рядом девушка фыркнула и попыталась принять вид оскорблённой добродетели. Однако краем глаза я заметил инстинктивный жест, когда тонкие пальчики попытались спрятать под шапочку несуществующую прядку волос с виска.
Тем временем я продолжил увлекательный шопинг. Откровенно сознаться, мне было интересно наблюдать за поведением бойкого торговца, заметно отличающимся и от повсеместного в двадцать первом веке равнодушия или казённой навязчивости магазинных консультантов, и от настырности торгашей с базара. Понятное дело, этот человек, по всем канонам своей профессии, старался продать подороже и заработать на этом побольше — но делал это настолько артистически, что, видит Бог, мне было даже в какой-то степени приятно выкладывать свои деньги: как будто на концерте любимой группы или на представлении гастролирующего цирка с силачами, джигитами на яростно скачущих конях и рычащими тиграми.
— Прошу прощения у прекрасной пани: вынужден ещё немного задержаться. Мне необходимо приобрести что-нибудь и для себя — ведь не просто же так я зашёл в это благословенное место.
— Интересно знать, отчего пан Трошицинский решил, что это место благословенно? — Барышня недоумевающе вздёрнула бровки. — Это не костёл и даже не русская церковь, а обычный магазин. Пусть пан Бунша извинит, — (ага, значит продавец — действительно тот самый «I. Бунша. Открыто ежедневно», о котором информирует вывеска над входом!) — но мне кажется, пан бывал у торговцев и побогаче. И в России, и в Америке, откуда пан Трошицинский прибыл, полагаю, выбор разных товаров гораздо шире, чем в нашем провинциальном Августове…
«Да, красавица, ты даже не представляешь, насколько шире выбор в огромных застеклённых супермаркетах, в торговых центрах, где можно ходить между стеллажей полдня, выбирая необходимое из представленного множества всякой всячины! Прямо удивительно, как прежде люди обходились без всего, что жителю двадцать первого столетия навязывает мода и реклама!».
Однако же, слишком девица сурова…
— Пани Домбровская, конечно, права: в Америке товаров больше, хотя тоже, смотря где. Одно дело — в Нью-Йорке, а совсем иное — в каком-нибудь посёлке на Аляске, где снега больше, чем в Сибири, а простые куриные яйца для омлета везут за сотни миль и продают за золотой песок по весу.
Но в то же время прекрасная пани и не права: заведение почтенного пана Бунши для меня — место благословенное. Поскольку именно здесь Пану Богу было угодно столь счастливо свести нас. Столь прекрасной девушки я не встречал и век пройдёт — такой, как пани Домбровская не встречу! — Господи, да что со мной? Выражаюсь, как шляхтичи из исторических романов Сенкевича! Недержание речи какое-то… Или это гены шалят, и «тени великих предков», почуяв, что потомок очутился вместо бездушно-электронного двадцать первого столетия в более простых и искренних временах, подключились для моей скорейшей адаптации? — Прошу прощения, прекрасная пани, но я не знаю Вашего имени…
— Барбара… — Глядя в сторону, промолвила девушка, успевшая за время моей тирады застенчиво покраснеть и измять в пальцах невесть откуда появившийся белый платочек с вышитым в уголке цветком. — Но лучше зовите по фамилии. — Она взглянула мне в глаза. — Нам, Домбровским, нечего стесняться своего рода!
Тут в моём мозгу будто щёлкнул переключатель. Ну конечно! Какой же поляк — если он настоящий поляк, конечно, — не слышал этой фамилии! Знаменитое и весьма разветвлённое семейство, давшее Жечипосполитой много славных воинов. Да и фильм был такой — советских ещё времён — о Ярославе Домбровском, русском офицере, ставшим легендарным генералом Парижской Коммуны. А уж его предка и вовсе знает каждый, кто хоть раз пел польский гимн!
— Марш-марш Домбровский,
С земли влошскей до Польски!.. —
Я негромко пропел эти строки — и увидел, как девушка вскинулась, слегка подавшись вперёд. Но тут вмешался Бунша:
— Панове! Извольте прекратить исполнение недозволенных песен в моём заведении! Слава Богу, что этого никто посторонний не слыхал! Иначе обязательно донесут, куда полагается! Вам-то, пан, всё равно: вы не здешний. Сегодня здесь, а завтра — там. А пани может иметь неприятности! А мне и вовсе хоть ложись и помирай: замучат опросами да протоколами! В полиции жить стану, торговле вовсе настанет конец! Вы бы, пан, побыстрее выбирали, что вам требуется, да и шли бы своей дорогою!
Вот значит как тут? Интересные порядочки… Читал я про тридцать седьмой год, как люди относились к «политически подозрительным». Выходит, в тысяча девятьсот пятом дела не лучше. А может, это просто порода людей такая? «Чтоб чего не вышло» называется? Как там у Горького? «Один осторожный человек, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой. И оно, рассыпавшись в искры, угасло». Ну, или как-то так…
Ещё раз извинившись за задержку перед девушкой, я всё-таки накупил себе множество необходимого для работы с чертежами, от карандашей и пары линеек до рулонов бумаги для рисования. Увы, настоящего ватмана в лавке не оказалось, также, как и кульмана с рапидографом. Ну да ничего: лиха беда начало! Кстати, уйма моих покупок обошлась заметно дешевле, чем тот самый набор фотопринадлежностей, который я приобрёл для Баси. Такая, видно, наша доля: тратиться на девушек!
Я так полагаю...
-
Краском - Сообщения: 229
- Зарегистрирован: 05 янв 2015, 15:58
- Откуда: с Дону
- Карма: 641
Re: Непарад
Цоккер » 27 сен 2015, 00:57
Краском писал(а):Их полки были аккуратно уставлены различными коробками, корзинками, стопами бумаги, рулонами клеёнки и тканей, какие-то тючки и бухточки верёвок разного цвета и диаметра и многого множества иных полезных вещей.
Часть падежей несогласована - вероятно, фраза корректировалась. В нынешней формулировке должно быть:
... уставлены ... какими-то тючками и бухточками верёвок разного цвета и диаметра и многим множеством иных полезных вещей.
Краском писал(а):перетаскивать такую махину в ручную
Вручную (слитно)
Краском писал(а):громоздкий фотоаппарат на четвероногом штативе
Штатив именно четвероногий? Обычно у штативов три ноги, чтозначительно упрощает установку.
- Цоккер
- Сообщения: 2370
- Зарегистрирован: 19 окт 2014, 10:25
- Откуда: Екатеринбург
- Карма: 2153
Re: Непарад
Краском » 27 сен 2015, 01:24
Цоккер писал(а):Краском писал(а):Их полки были аккуратно уставлены различными коробками, корзинками, стопами бумаги, рулонами клеёнки и тканей, какие-то тючки и бухточки верёвок разного цвета и диаметра и многого множества иных полезных вещей.
Часть падежей несогласована - вероятно, фраза корректировалась. В нынешней формулировке должно быть:
... уставлены ... какими-то тючками и бухточками верёвок разного цвета и диаметра и многим множеством иных полезных вещей.Краском писал(а):перетаскивать такую махину в ручную
Вручную (слитно)
Спасибо.Краском писал(а):громоздкий фотоаппарат на четвероногом штативе
Штатив именно четвероногий? Обычно у штативов три ноги, чтозначительно упрощает установку.
Четыре ноги, причём с колёсиками. Абсолютно реальный экспонат. Чисто визуально конструкция - явно больше, чем на полцентнера тянет...
Агрегат находится в музее в Ломже. Впечатлил.
Я так полагаю...
-
Краском - Сообщения: 229
- Зарегистрирован: 05 янв 2015, 15:58
- Откуда: с Дону
- Карма: 641
Кто сейчас на конференции
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1