***
Отброшенная в сердцах шкура, конечно, попадает в расставленные на полке миски и тарелки. Конечно, большая их часть сразу летит на пол – крепкий дощатый пол, не глинобитное месиво. К девичьим всхлипам добавляется треск бьющейся керамики.
Узкие покатые плечи вздрагивают под тонкой льняной тканью, лицо уткнуто в ладони. С забившейся в угол между печью и столом девушки можно писать картину «Крах всех надежд». Акчея так и подмывает уточнить: очередной крах.
Ладная некрупная деваха в смыслянской вышитой рубахе, из-под подола которой видны обтянутые штанами ноги – его младшая сестра. А приступ отчаяния вызван неудачей – Дайре не даётся медитация.
Со временем сквозь всхлипы начинает пробиваться кое-какая информация. Можно даже слова различить:
– У меня никогда не получится! Я уродина!
И новый приступ почти беззвучного плача. Из-под ладоней уже просочились слёзы, капают на невысокую крепкую грудь, на тугую чёрную косу.
– Не вой. – Акчей разводить нюни не собирается, – Сама виновата. Сколько раз повторял, не напрягайся, расслабься, киселём растекись, забудь о себе, забудь обо всём, дышать забудь – только слушай и чувствуй, всё придёт.
– Ага, – оборачивается, ладони открывают зарёванное круглое лицо, распухший нос. – Тебя медитации сам Роман учил! И бою! А меня Ласка учит, прялкой жужжать! Я хочу лучницей быть, а мне кудель в лицо тычут!
Акчей считает про себя до десяти. Потом подходит к младшей, вытирает мокрые щёки, поправляет выбившиеся из косы пряди.
– Если не прекратишь скулить, тебе не только лук, тебе грабли не доверят. Твоё хотение недорого стоит. Покажешь себя – оценят, помогут, но слезами здесь никого не проймёшь, дело нужно делать. А что до прялки – так у Ласки Этайн училась. И Айне.
– И Роман, – хитро зыркнув из-под чёлки, невинно продолжает перечисление Дайра. Но брата трудно сбить с толку:
– Роман прясть учился вместе с Лаской, когда они прялку придумывали. И перестань уже на меня давить, о твоей беде я с ним и без того собирался советоваться. Может подскажет чего.
Сестра с радостным криком повисает у брата на шее. Боги, как с ней родители справлялись?
***
Что требует больше всего работы при постройке корабля? Любой, кто хоть однажды не работал даже в корабельном сарае – смотрел издалека, ответит без ошибки – выделывать доски. Когда из доброго древесного ствола получается одна, много две доски, которые сперва нужно выколоть из бревна, не повредив, потом тесать топорами, лишь под конец работы приласкав лезвием рубанка – чтобы придать гладкость и выровнять толщину. Всё остальное, то, в чём заключается мастерство корабельного мастера, отнимает куда меньше времени.
Хевейт Весло оглядывает штабель досок, сложенных у дальней стены лодочной мастерской. Ровные, без сучков, гладкие, похожие друг на друга, как близнецы, звонкие, идеально высушенные. С таким материалом работать – радость. И ведь если попросить, через неделю влекомая парой волов telega привезёт ещё столько же, или в два, в три раза больше. Не потому, что Роман заставит весь свой люд валить и тесать лес. Потому что большую часть работы сделают падающая на колесо вода, хитро сделанные пилы и с умом направленный горячий воздух из печей, в которых делают удивительную здешнюю сталь.
Какой корабль можно построить! Но Хевейт и его парни делают из замечательных досок большие плоскодонные лодки. Те самые, что в полном грузу, а берут они немало – вес двух десятков мужчин, свободно проходят по здешней речке, и даже летом не цепляют песчаного дна. Пара невзрачных лесных лошадок без труда тянут такую лодку против течения. Лодки Хевейта – главный транспорт здесь. Глина, известь, торф и руда, камни и зерно – много чего попадает в Романовку водным путём. Груженые посудины загоняют в специальные места, и хитрые устройства из маленьких колёс и верёвок поднимают груз, подают на берег, или сразу в telegi, и он без промедления отправляется туда, где его ждут. Благодаря заморским хитростям несколько сотен человек, делают больше работы, чем за то же время осилят три тысячи трудолюбивых скандов.
Делать лодки – важная работа, хорошая работа – залог выкупа из плена, и Хевейт старается. Им довольны, вот только иногда пожилому мастеру хочется бросить возню с плоскодонками и заложить киль настоящего корабля – такого, что сможет пройти океан от одного берега до другого.
Однако новые корабли Ромхайну не нужны. Старых хватает. В специальных сараях, на прочных подпорках стоят трофейные швертвейлы и карнахи – отожжённые, проконопаченные. Спускай на воду, грузи припасы, команду на вёсла и плыви. Ощутить размах палубы под ногами, почувствовать, как толкает в ладонь гладкая дубовая рукоять рулевого весла…
– Хевейт, соглашайся, через две седмицы будем дома! И не с пустыми руками!
Шепот, жаркий и липкий, прямо в ухо. Неприятно.
– Возьмём швертвейлы, никто не догонит. Только дождёмся, когда оборотень со своими уродами свалит в лес, передавим тех, что попадут под руку, загрузим корабли и домой, решайся!
Хевейт откладывает струг в сторону, садится на удобный чурбак и вытягивает вперёд свою деревянную ногу.
– Матолух Быстрый был удачливым вождём. Наша хора всегда вкусно ела, а в кошелях звенело серебро. Золотые кольца тоже были, хотя и не у всех. Перед выходом в очередной поход Матолух мог выбирать себе людей – желающих хватало. Мы брали лучших.
Собеседник Хевейта дёргает щекой.
– Что, приятно вспомнить славное прошлое? Сейчас ты собираешь вонючие плоскодонки за еду и одежду. И если не подумаешь как следует, будешь их собирать ещё пять зим!
– Тебя не зря прозвали Шкварка. Стоит слегка подогреть, и ты начинаешь шипеть и плеваться. А вот имя Бледдин тебе не подходит совершенно. Волк зверь осторожный, не дурак. Ему хватает мозгов не дразнить медведя в берлоге. Я вот вспомнил своего хорунга, быстрого и удачливого. Глупцом он не был. Помнишь, как он кончил? Я был рядом, когда его шею захлестнула петля. Когда его труп волокли на костёр, от него здорово воняло – перед смертью мой вождь обгадился, как мающийся животом младенец.
Бледдин Шкварка пытается выхватить нож, но не находит рукояти.
– Твой? – показывает ему лезвие старый кормщик. – Видишь, как просто с такими как ты? Довольно ма-аленькой приманки, и дурак уже лезет на нож, даже не замечая, что это его собственный клинок. А здешний хозяин куда умнее моего покойного хорунга. И готовые к плаванью корабли в сараях это ещё и способ избавиться от дураков, Шкварка. Тебя мне не жаль, но своими разговорами ты можешь сбить с толку кого-то из настоящих людей, тех, что поленятся подумать или спросить совета у старших. Так вот, Бледдин, не бросишь свои гнилые разговоры – свернёшь себе шею в лесу. Или бревном на стройке зашибёт.
Хочешь сбежать – беги, но если ты перед этим хоть каплю крови пустишь кому-то из местных, лучше заколись сам, потому что оборотни будут гнать тебя до самой Сканды.
Хевейт одноногий презрительно смотрит на сцепившего зубы Бледдина.
– Вру, не придётся им бегать так далеко – выпотрошат раньше. Но отвечать ты будешь только за себя. Нож верну перед ужином. Убирайся из моей мастерской, дурень.