В тени сгоревшего кипариса.

Модераторы: ХРуст, Александр Ершов, ВинипегНави, HoKoNi

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 14:57

***
Ранним утром 15 мая вермахт нанёс удар одновременно на огромном фронте от Заполярья до Албании. Его ждали, к нему готовились, но сдержать не смогли. На стороне фашистов сыграл опыт нескольких успешных кампаний, великолепная связь, мобильность и отточенное взаимодействие всех видов войск.
Советские дивизии стоят насмерть, но противник находит уязвимые места, концентрирует силы, взламывает оборону, в образовавшийся прорыв уходят танковые клинья, разрывая коммуникации, нарушая управление войсками, срывая…
А вот сорвать мобилизацию в приграничных округах не удалось. Потому что она закончилась за две недели до немецкого нападения. Повторить великолепный рывок, в считанные недели решивший судьбу Франции, на востоке не получается — на пути танковых клиньев встают новые дивизии РККА, заставляя топтаться на месте, искать обходные пути. По планам немецкого командования большая часть советских войск должна была быть окружена и разгромлена на границе, но красные дивизии и корпуса, теряя в непрерывных боях людей и технику, всё-таки умудряются вырываться из сжимающихся клещей. Пусть не все и не всегда. Советская армия пятится, обливаясь кровью, но гасит мощь первого, самого страшного удара врага.
Почти вдоль всей границы противник за первые три дня боёв продвинулся вглубь советской территории на несколько десятков километров. Потеряны Вильнюс, Каунас, Гродно, Брест, в Прибалтике тяжёлые бои идут на подходах к Риге. Между Барановичами и Новогрудком навстречу отрезанной Гудерианом и прорывающейся на восток белостокской группировке РККА наступает шестой механизированный корпус, в белорусских лесах немецкие панцеры то и дело сталкиваются во встречных боях с БТ и Т-26. Немецкие танкисты при любой возможности уклоняются от таких схваток, советские танки чаще горят от огня противотанковых орудий и пуль многочисленных панцербюше немецкой пехоты.
Южнее полесских болот танковый балет ещё только готовится — многочисленные танковые корпуса Киевского военного округа и танковая группа Клейста сходятся, выискивая у противника слабые места. Клейст осторожничает — здесь слишком мало доброй немецкой пехоты, а боевые качества венгров и словаков вызывают у него большие сомнения.
У самого Чёрного моря изготовившаяся к победоносному возврату Бессарабии армия Румынии неожиданно оказалась вынуждена откатиться от Дуная и судорожно отбивает атаки форсировавших пограничную реку дивизий Одесского военного округа.
Уже вечером пятнадцатого мая авиация и корабли Черноморского флота нанесли удар по порту и береговой обороне Констанцы.
Артиллерия ПВО не смогла сделать ничего. Как назло, самую боеспособную авиацию Антонеско сосредоточил в Бессарабии. Пилоты истребительной эскадрильи на антикварных PZL р.11 мужественно взлетели на перехват. К тому времени, когда они набрали высоту и подтянулись к району порта, советские бомбардировщики уже уходили, а прикрывавшие их истребители как раз прикидывали, стоит ли везти обратно в Крым неизрасходованный боекомплект. Ни удрать, ни победить румыны не могли, но всё равно приняли безнадёжный бой. Они даже сумели сбить один советский «МТИ» — истребитель сел на воду, пилота и стрелка подобрал из воды экипаж дежурного МБР.

Под бомбами и снарядами погибли береговые батареи Констанцы, в том числе немецкая батарея «Тирпиц», оснащённая новейшими двадцативосмисантиметровыми орудиями. На дно гавани легли эсминец «Марашти», миноносец «Смеул», подводные лодки «Дельфинул» и «Марсунул», четыре канонерки типа «С», минные заградители «Реджеле Кароль Первый» и «Румыния», несколько транспортов. Прочие суда королевского флота Румынии с разной степени повреждениями той же ночью от греха подальше ушли в Варну.
На неразведанных своевременно минных полях погибли три севастопольских эсминца. Обстрел порта провели линейный корабль «Парижская Коммуна» и тяжёлый крейсер «Каганович», дальности их орудий хватило. До двадцатого мая советские бомбардировщики ударов не повторяли — город был затянут дымом от пожаров нефтехранилищ, элеваторов, портовых сооружений и железнодорожного вокзала настолько, что невозможно было найти цель.
Над полями сражений в скоротечных воздушных боях сцепились сталинские соколы и увешанные крестами асы Геринга. Итоги боёв оказались неожиданностью для командования обеих сторон: на каждый сбитый «мессер» или «юнкерс» приходится три-четыре ястребка и СБ. Прекрасное соотношение? Но ведь это не битва за Британию, к исходу третьего дня боёв истребительные части Люфтваффе уже на грани истощения своих ресурсов, а советских самолётов в воздухе всё ещё много! Безусловное господство в воздухе только над Белоруссией — там собрана треть истребительных эскадр Германии. А на флангах ситуация обратная, особенно под Ригой — пользуясь нейтралитетом Финляндии советы перебросили сюда авиацию Балтийского флота и большую часть сил Ленинградского военного округа.
Геринг срочно перебрасывает на восток немногочисленные эскадры из Франции и Голландии, выпускники лётных школ перегоняют выпущенные заводами машины, но этого уже не хватает.
В Албании немцам удалось разгромить одну из греческих дивизий, однако решительного перевеса это не принесло, эпирская армия греков, медленно пятясь, отходит в сторону греко-албанской границы. На линии Метаксаса греки без особых усилий остановили атаку восемнадцатого армейского корпуса. Оборонительную линию обошёл по территории Югославии двадцать третий армейский корпус. При поддержке авиации ему удалось прорвать греческую оборону в долине Вардара, к месту прорыва выдвигаются дивизии пятой танковой группы.
***
Утро привычно начинается с лая зениток и нарастающего рёва моторов в голубой пропасти неба. Странно — даже на слух чужие и свои различаются без труда. С севера наползает угрюмый, давящий гул, разбавленный обиженным завыванием. Навстречу ему с ближайших аэродромов рвётся весёлое, звонкое или басовитое гудение моторов «Ястребков», «Харрикейнов» и «Гладиаторов». На плоскостях многих истребителей рядом с греческими белыми появились красные пятиконечные звёзды. Волны самолётов сталкиваются, перемешиваются. Если не поднимать глаза, кажется что где-то там, наверху отрывают от рулонов новые портянки. Время от времени из круговерти крылатых машин вываливается то одна, то другая, кувыркаясь, сыплется к земле — из пропасти неба падают только вниз.
— Опять наших сбивают, — провожая взглядом горящий биплан, сплёвывает на землю Котовский. От невозможности вмешаться потеют ладони, и сводит челюсти.
— Крестатые тоже падают, — Фунтиков не спорит, просто отмечает факт. — Бомберов сбивать труднее, живучие. К городу и порту прорываются только одиночки, это главное.
Котовский в ответ роняет затейливую словесную конструкцию, в которой непечатными словами сконцентрировано его отношение к творящемуся в небе безобразию. По всей границе идут бои, а первый добровольческий танковый батальон третьи сутки, задрав лица к небу, следит за воздушными схватками. Сидеть в кустах, укрывшись маскировочными сетями, особенно невыносимо потому, что знаешь — такие же бои идут над Минском, Киевом и Одессой, и чем больше фашистов пойдёт на удобрение греческих полей, тем меньше их будет топтать Советскую землю.
— Командиров к комбату!
Посыльный орёт изо всех сил, старается перекричать вой авиамоторов. Слышно плохо, и, проорав команду в одном месте, боец бегом несётся в расположение самоходчиков.
Котовский на радостях крепко хлопает Фунтикова по плечу:
— Что, капитан, пощупаем Адольфа за вымя?
— Не кажи «Гоп», Лёха, смотри, не слейся ненароком. В запале-то. — Фунтиков ещё раз поднимает глаза к небу. — Если нас поднимают, значит, фронт прорван.
— Херня дело, заштопаем. Пошли, брат, задачу получать.

Танкисты привычно, экономными движениями сбрасывают с машин маскировку. Фигурки в чёрных комбинезонах обманчиво медлительны, никакой суеты, но батальон собирается стремительно. Проходят считаные минуты, и от танков доносится визг стартеров, который быстро сменяется рокотом прогревающихся моторов. В наушниках чёткие, спокойные доклады о готовности к началу движения. Ветераны. Битые, стреляные, золотой фонд войны.
Барышев ёрзает на башне, поправляет под собой плоскую подушечку из итальянского шинельного сукна — уж больно заразителен оказался пример командира второй роты, после последнего боя с макаронниками такая есть даже у самого последнего писаря. Да и удобно на ней сидеть, чего уж там.
— Ветка, я главный, двинулись!
Из оркестра моторов выделилось тарахтение мотоциклов, разведчики, пришпорив своих коней, двинулись по маршруту. За ними пошла пара трофейных «Панаров», свои броневики батальон давно передал на охрану аэродрома — слабосильные БАшки только связывали батальон, останавливаясь перед первым же крутым подъёмом. Да и вооружение у французов сильнее.
Отпустив разведку на положенное расстояние, потянулись по их следам танки. Среди бронированных корпусов то и дело мелькают угловатые контуры трофейных грузовиков. С их платформ в небо смотрят стволы трофейных же зенитных автоматов и спаренных крупнокалиберных пулемётов. Зенитчики — единственное подразделение батальона, которое после боёв с итальянцами не уменьшилось, а выросло втрое.
Подполковник верит в своих людей, но отдаёт себе отчёт — те, что катят сейчас навстречу, тоже не новички. И их больше, причём в разы. Значит, для победы придётся прыгать выше головы. Ничего, его мальчикам не впервой. Комбат, привычно ухватившись левой рукой за крышку люка, прижимает тангенту:
— Увеличить скорость!

Благодаря полученной от сербов информации греческое командование сумело определить направления немецких ударов, но на то, чтобы выстроить надёжную оборону на границе с союзной до того Югославией не хватило ни времени, ни сил. Прокатившаяся по дорогам северного соседа серая волна ударила в жидкую плотину полевых укреплений, отхлынула, дождалась подкреплений, ударила снова, потом ещё раз — и проломала оборону на стыке позиций двух греческих дивизий. В брешь немедленно устремились механизированные части, расширяя участок прорыва.
Смятые, но не сломленные греки под их напором отходят на восток и на запад — к горам, открывая врагу долину Вардара, столбовой путь к заливу Термаикос. Рыча моторами, по берегам реки двойным потоком движутся к морю танковые дивизии. Всё, как всегда, противостоять Вермахту не может никто. Доблестным германским солдатам уже мерещится на горизонте Акрополь, они желают показать развалинам Спарты настоящих героев нашего времени.
Наступающая по левому берегу шестая танковая дивизия на десять километров опережает шестнадцатую — на многочисленных правых притоках Вардара греки успели уничтожить почти все переправы, и танкам приходится ожидать их восстановления. Не беда — серьёзных сил у греков на правом берегу нет, а задачи у дивизий различные — шестая торопится захватить город и порт Салоники, шестнадцатая, достигнув моря, по приморскому шоссе устремится на запад, отрезая эпирскую армию противника.
Разъезды мотоциклистов, усиленные бронеавтомобилями и лёгкими танками, растекаются по многочисленным дорогам и тропам, за ними поднимаются к небу хвосты пыли, поднятые колоннами панцеров и бронетранспортёров с пехотой. Выбирая удобные дороги, передовые части всё сильнее отклоняются от реки — ближе к горам речки и ручьи мельче, там разбитые мосты не замедляют движения. Скорость и маневр — вот козыри германской армии, швырнувшие под немецкие сапоги большую часть Европы.
Сильно мешают продвижению налёты вражеской авиации — экипажи «Блейнхеймов» и СБ неприятно удивляют высокой точностью бомбометания, а смешные бипланы оказались летающими батареями реактивных снарядов, способных залпом накрыть сразу несколько замешкавшихся на дороге грузовиков. «Мессершмиты» без особого труда отбивают такие налёты, но истребителей не хватает на всех, вопреки ожиданиям, греческая авиация оказалась весьма многочисленной.

Они столкнулись нос к носу в небольшой греческой деревушке, одновременно выкатив на площадь у выстроенной из серого камня маленькой церкви. Одновременно вскинули оружие, но десяток «Беретт» на дистанции броска камнем оказался эффективнее пары МГ и нескольких маузеровских карабинов. Потеряв троих, срезанных пулемётной очередью, советские разведчики положили немецкий дозор.
— Быстро! Сякин, Журба — пулемёты, Мишка на колокольню, Мыкола — на тот бугор. Остальные — за мной!
Пара кургузых бронеавтомобилей с пулемётами в открытых башнях совершенно напрасно не остановилась перед тем, как въехать на деревенскую улицу — натянутая поверх башенки сетка защищает от гранаты, брошенной издалека. Если гранату забрасывают прямо под неё, шансов у экипажа не остаётся. Замыкающий броневик после негромкого и нестрашного снаружи взрыва вильнул и уткнулся мордой в каменную кладку забора. Первый ударил длинной очередью по крышам и окнам ближних домов и увеличил скорость, по его броне застучали пули. Неуязвимый для автоматных очередей, двести двадцать второй проскочил через деревеньку и на выезде нарвался на снаряд двадцатипятимилиметровки, затем на второй, третий. Во Франции немцам практически не пришлось сталкиваться с разведывательными машинами этого типа – в Греции ситуация немного изменилась. Пара AMD – 178 со звёздами на броне обошла селение по дуге и притаилась в кустарнике на склоне холма. Советские танкисты в этот раз оказались быстрее своих противников.

Рядовой-разведчик Журба ставит на сошки длинное тяжёлое тело трофейного пулемёта, уронив рядом брезентовую сумку с лентами. Позиция удобная, сектор обстрела отличный, но стоит прикопаться — если накроют из миномёта, пропадёшь ни за понюшку табака. Боец вытаскивает лопатку и принимается выгребать каменистый грунт и выкладывать бруствер, но затем резко опрокидывается на спину, вскидывая автомат.
Нет, не враг — по склону поднимается немолодой грек с немецким карабином в одной руке и мотыгой в другой.
— Отец, — за полгода все добровольцы худо-бедно заговорили на демотике, — Тебе здесь плохо, будет бой здесь, семью бери, прячься.
Грек на удивление сноровисто выбирает позицию недалеко от пулемёта, аккуратно пристраивает «Маузер» на камень, кладёт рядом снятое с убитого немца снаряжение и берётся за мотыгу.
— Убегай, скрывайся, — бормочет он себе под нос. — А всякие ксенос будут отгонять от твоего дома бошей. Это мой дом, и я помру у него на пороге.
Грек поворачивается к Николаю:
— Детей вчера в Салоники отправили, остальные будут тут до конца. Оружие нам ещё месяц назад раздали.
К каменным заборам, окружающим деревенские поля группами выбегают оставшиеся в деревне жители — старики, женщины в тёмных платках, подростки. На вершину холма поднялась одна из них, сбросила на землю хлюпнувший бурдюк, лязгнувшую сумку и принялась сноровисто заряжать трофейную итальянскую винтовку.

К деревне подлетает одиночный немецкий разведчик, но на него откуда-то падает шестёрка греческих истребителей — Журба не знает, как называются, видит только, что крыло одно и колёса не убираются. Немец уворачивается от атаки первой тройки, но вторая расстреливает его в упор — разведчик разваливается раньше, чем падает на землю. К обломкам едет на мотоцикле командир отделения, возвращается со снаряженными лентами к пулемёту.
— На, пригодится.
Металлическая лента лязгает о камни.
— Хотел пулемёт прихватить, а он на кочергу согнулся.
Борис выворачивает ручку газа, мотоцикл скатывается с холма и исчезает за домами.
На гребень дальнего холма выезжает немецкий мотоцикл, притормаживает, но не останавливается, а снова разгоняется и исчезает из виду раньше, чем его успевают обстрелять. Через несколько минут в воздухе повисает шелест подлетающих мин. Они взрываются на деревенских улочках и во дворах, разбрасывая по сторонам жадные до крови осколки. Калибр миномётов невелик, палят немцы наугад, вреда обстрел не приносит, но давит на мозги, заставляет втягивать голову в плечи. С севера слышен лязг гусениц и звук моторов, затем на гребне холма показываются четыре небольших угловатых танка и редкая цепь пехоты — человек сорок. Чуть позже наверх выбирается пара бронетранспортёров, чем-то напоминающих формой носа старый, с царских ещё времён, колун, лежавший у Николая под навесом для поленницы.
Немцы начинают спускаться к деревне, когда их накрывает серия разрывов — у батальонных самоходок калибр не игрушечный, пехоту сдувает со склона, один из танков разворачивает близким разрывом. Он сползает по инерции ещё на несколько метров и останавливается. Второй танк и один из транспортёров расстреливают экипажи бронемашин — за разрывами тяжёлых снарядов немцы даже не замечают, откуда по ним бьют. Греки открывают беспорядочную, но довольно точную стрельбу, видно, как падают убегающие немецкие пехотинцы. Уцелевшая бронетехника, огрызаясь пулемётными очередями, уползает из зоны видимости.

У всех воевавших командиров мозги работают одинаково, по крайней мере, похоже. В этом добровольцы убеждаются на практике.
Узнав о стычке разведчиков, Барышев тут же отдаёт команду, и рота Фунтикова уходит вправо, обходя селение против часовой стрелки, прямо по целине, развернувшись на всякий случай в линию взводных колонн. Управление, артиллеристы, зенитчики и тыл движутся к деревне, а Котовский увеличивает скорость и принимает влево, на случай если противник попытается прорваться мимо реки.

— Слева!
Михаил и сам видит, как в борт идущего в полукилометре западнее Т-26 командира третьего взвода входит трассер бронебойного снаряда, потом ещё один. Стрелявший находится за обратным скатом холма, на гребень которого сейчас поднимается танк командира роты.
Оставшиеся три танка третьего взвода разворачиваются вправо и открывают огонь, от лобовой брони второго рикошетит очередной снаряд.
— Танки, колонна, ноль первому прямо-снизу!
— К бою! — Михаил рывком поворачивает перископ прямо.
Когда танк переваливается на обратный склон, капитан видит борта и крыши панцеров, тёмно-серых, запылённых так, что крестов почти не различить. Судя по всему, немцы точно скопировали их маневр, и роты, пошедшие в обход, столкнулись. Фунтиков понимает это за доли секунды, успевает ещё удивиться тому, сколько всякого барахла навешано на чужие машины.
— Короткая! — и сразу удар пушки. Снаряд входит немцу прямо под нижний обрез башни, и панцер взрывается. Вспышка, дым, летящие во все стороны обломки, запасные траки и катки, выломанные взрывом люки.
Пётр без команды принимает вправо, выходит немцам в тыл. По броне почти сразу лязгает снаряд.
— Небольшой, ерунда, — определяет на слух Фунтиков, а танк снова замирает по команде наводчика. В этот раз снаряд вламывается в корму немца, взрыва нет, но над вентиляционными решётками поднимается почти бесцветное на ярком солнце пламя. Из танка начинает выпрыгивать экипаж, и оба стрелка передних башен обстреливают их короткими очередями.
Поставленные в два огня немцы не теряются, успевают подбить ещё один танк третьего взвода, но сорокасемимилиметровые снаряды их броню вполне пробивают — панцер, шедший головным в немецкой колонне, утыкается мордой в откос и не подаёт признаков жизни. Немцам становится всё жарче — в бой вступили уже все Т-28 и трофейный француз. Их снаряды легко пробивают немецкую броню, когда удаётся попасть, что получается не всегда — танки противника очень грамотно маневрируют.
Наводчики тоже не лыком шиты, видя, что их пушки лобовую броню танков противника не берут, переносят огонь на гусеницы. Второй взвод, который, по замыслу Михаила, должен был выйти во фланг немцам, и добить, нарывается на колонну бронетранспортёров с пехотой. Транспортёры расстреливаются за две минуты, но фрицы рассыпаются по полю, и Сонькин, заменяющий застрявшего в госпитале лейтенанта, без пехоты на них не идёт, прижимает к земле, и начинает обходить, но время теряет. С севера подходит ещё одна танковая колонна, и политрук отступает, обстреливая противника с дальней дистанции.
Танкисты головной роты фашистов не выдерживают, пятятся, ловко прикрываясь дымом горящих машин, но удрать не удаётся ни одному. Михаил насчитал четырнадцать подбитых панцеров. Фунтиков потерял два Т-26 безвозвратно, четыре танка требуют ремонта — замены траков и одного направляющего колеса. Будь у фрицев пушки посерьёзнее тридцатисемимилиметровок, так легко бы не отделались.
К месту боя подъезжает летучка в сопровождении пары грузовиков зенитчиков, у подбитых машин уже гремят кувалды и Михаил с остатками первого взвода уходит на помощь Светикову.
***
В виноградниках и садах там, где разведчики батальона натянули глаз на задницу фрицевскому дозору, рвутся приличного калибра мины — значит, немцы подтянули батальонные миномёты. А они далеко не стреляют, если проскочить вот по той балке и вот у этой кочки всем развернуться вправо, рота как раз окажется в тылу у немецкого батальона — голенького, не успевшего закопаться!
Котовский сворачивает карту и засовывает её за голенище сапога — там она куда удобнее лежит, чем в планшете.
— Я второй — один, за мной, аккуратно, в колонну марш!
Вторая рота, «бесшумно лязгая гусеницами», втягивается в приглянувшийся командиру овраг.
Вот и приметная «кочка» — поросший редкими кипарисами холм. Сейчас направо, на полной скорости, на выходе из лощинки развернёмся в линию машин и — смерть фашистским оккупантам!
Команда флажками: «Командиры ко мне!», ротный на пальцах объясняет замысел, пять минут на подготовку и — «Вперёд!»
Трофейный француз резвее «двадцать шестых», механик знает — и придерживает своего коня, хоть мандраж перед боем заставляет его крепче, чем надо, вцепиться в баранку рулевого колеса. Алексей забросил в казённик осколочный снаряд — немчура наверняка возит миномёты на грузовиках, вот он один и ахнет — с ходу, чтоб удрать не успел.
В смотровой щели качаются выросшие над лощиной кусты — сейчас узнаете, суки, почём фунт лиха, — опытное ухо Котовского ещё на остановке засекло хлопки миномётных выстрелов. Только бы не испугались лязга гусениц и рёва моторов — разбежится пехота, гоняйся за ней потом! Они должны бежать только в одну сторону — на пулемёты разведчиков, зенитные автоматы, под гусеницы барышевских танков!
Вторая рота выскочила на немцев, как чёртик из табакерки. Первой под удар попала группа кургузых легковушек, рядом с которыми блестели сапогами несколько фрицев в фуражках.
— Это уже просто подарок какой-то, — решил Лёха и срезал нескольких одной длинной очередью. «Сомуа» качнулся, подмял под себя один из автомобильчиков и пошел дальше, не обращая внимания на остановившуюся на холме колонну из нескольких легковушек побольше, — их приласкает третий взвод, сейчас нужно дотянуться до миномётчиков, по дороге расстрелять группу бронетранспортёров. Тем более что немцы в легковушках паникуют, в боковой прибор наблюдения Котовский мельком успел заметить — бросились разворачиваться, и как-то неловко, проблемы у них. Ротный припал глазом к прицелу, вылавливая крест на боку ближнего «Ганомага».

Когда оказалось, что вылетевшие из ложбины прямо на их колонну танки — вражеские, командир первой противотанковой роты разучился дышать. Слава Господу, эти идиоты не обратили на его «Хорьхи» никакого внимания. Раздавили несколько «кюбельвагенов» и пошли дальше, подставляя задницы прямо под стволы его «колотушек»!
За ужас, который испытали доблестные наследники Нибелунгов, надо платить! Отработанным маневром тягачи развернулись, расчеты на руках сняли орудия.
— Фойяр! — собирался уже скомандовать трясущийся от возбуждения командир, но из ложбины выбрался опоздавший танк, на который за шумом и грохотом не обратили внимания. Обер-лейтенант разлетелся на составляющие от прямого попадания осколочного снаряда, и командиры расчётов открыли огонь без команды.

Корма Т-26Э дополнительного бронирования не имеет, и половина машин второй роты перестаёт быть уже после первых двух залпов немецких «колотушек». Остальным спасает жизни экипаж сержанта Адамкуса.
Задержавшийся на поехавшем под гусеницами грунте танк выбрался наверх как раз на фланге роты тридцатисемимилиметровок. Думать времени нет, и Арунас, поймав в прицел вражеского офицера, инстинктивно стреляет из пушки. Потом несколькими очередями опустошает диск пулемёта, благо расчёты игрушечных немецких пушечек выстроены в одну линию. К лязгу затвора перезаряженного пулемёта добавляется скрежет сминаемого гусеницами металла. Выстрел из пушки, пулемётные очереди, скрежет, разбегающиеся фигурки в непривычных касках.
— Второй — один, я Адамкус, слява немцев танки! Много танки!
С танками Котовский разберётся, Арунасу некогда — справа пятью чадными кострами горят машины ребят его роты, а из-под гусениц крысами разбегаются их убийцы.
— Души сук, души! — сержант поливает немцев свинцом, танк вминает в землю хрупкие тела пушек, и лишние слова не нужны, экипаж без команд понимает друг друга, он превратился в Змея Горыныча, трёхголовое, но единое существо, одержимое жаждой мести. Лязгает по броне и отлетает в сторону граната, взрывается в траве, осколки лишь царапают краску. Ещё одна пушка сминается под гусеницами…
Семидесятипятимилиметровый фугасный снаряд взрывается на боковой броне башни, двигатель глохнет, и в замерший танк попадает сразу несколько бронебойных болванок. Вспыхивает бензин, в разгоревшемся костре сначала трещат патроны, потом детонирует боекомплект орудия. Ни один люк танка не открылся.

— Отлично, Гюнтер, с первого выстрела!
— Мы вовремя, эти греки здорово дрались!
— Они были крепкие парни, Отто, но их слишком мало, чтобы нас остановить.
— Несколько штук успело сбежать к реке.
— Пускай. Парням из шестнадцатой тоже надо повесить на башни несколько скальпов.
***
Когда в наушниках смешались крики командиров подбитых танков, Котовский сработал механически, будто в мозгу включился какой-то прибор. Бездушный агрегат заменил растерянного, смятого Лёху, жестяным голосом отдавал команды, вертел рукояти наводки, стрелял из пушки и пулемёта, а где-то внутри, разрывая сердце, в истерике метался обделавшийся человек. Не капитан Котовский — вбитые за годы службы рефлексы спасли роту от окончательного истребления.
Как потом сумел вспомнить Алексей, миномёты они всё-таки снесли — их позиция оказалась на кратчайшем пути, по которому можно было удрать с линии огня противотанковых пушек. Изгиб местности спрятал от обстрела, но слева открылась дорога, по которой сплошным потоком двигались танки и грузовики. Серые, чужие. Хорошо, немцы оказались достаточно далеко — стреляли неточно, в танк Котовского угодил только один снаряд небольшого калибра, крепкая французская броня выдержала. Этого не может быть, но в воспоминаниях Алексея его танки летели не хуже БТ последних выпусков, маневрируя и отстреливаясь на ходу. Проскочили в очередную ложбину, посчитались. Котовский-человек взвыл — понял, сколько парней осталось там, на склоне холма из-за его дурацкой и неуместной лихости. Котовский-механизм спокойно отметил, что в строю осталось семь танков, и нужно срочно прорваться к своим, потому что массу войск, накатывающую с севера, ему не то что остановить, задержать толком не получится.
Впрочем, путь назад им уже отрезали — на очередную колонну танков и бронетранспортёров напоролись, выскочив с тыла. Обстреляли, кого-то подожгли и удрали ещё дальше к реке раньше, чем немцы опомнились. Этот вынужденный маневр спас жизни полусотне греческих зенитчиков, прикрывавших от налётов мост через Вардар. Греки ещё отбивались, но немецких мотоциклистов было в три раза больше. Одними винтовками против пулемётов и миномётов много не навоюешь, а три немолодых шведских трёхдюймовки без щитов против многочисленной и грамотной пехоты не аргумент.
Фрицы танков противника с тыла не ждали и отпора дать толком не смогли, хотя сопротивлялись отчаянно. Танкисты расстреляли их с расстояния в сто-двести метров, греки ударили со своей стороны — остатки вражеской пехоты разбежались, но спаслось немного.

— Архимед Михаилос, за командира батареи, — подносит ладонь к кепи молоденький греческий офицер. — Спасибо, я уже слышал пение ангелов на небесах, и тут вы.
Грек невысок, щупл, традиционно носат, на удивление безус.
— Капитан Котовский, командир остатков танковой роты.
Доброволец не говорит ничего обидного или неверного, но у лейтенананта Михаилоса холодок пробегает вдоль позвоночника. У танкиста нет лица — неживая маска, лишённая даже подобия мимики — только губы шевелятся, выпуская тусклые, лишённые эмоций слова. Архимед проводит ладонью по лицу. Да нет, не может быть, показалось, просто лицо собеседника покрыто толстым слоем пороховой копоти.
— Лейтенант, у нас есть минут десять, в лучшем случае полчаса. Потом сюда придут немецкие танки. Много.
Котовский перехватывает взгляд, брошенный греком на его технику.
— Намного больше, чем их у меня осталось. У вас бронебойные снаряды есть?
— По пять штук на орудие. И ещё пять штук от разбитого. Всего двадцать.
Губы на серой маске на миг растягиваются во что-то, похожее на улыбку.
— В крайнем случае, можно стрелять шрапнелью, поставленной на удар. А мост заминирован и подготовлен к взрыву.
Кивок, дающий собеседнику понять, что его услышали. Капитан шарит взглядом по окрестностям. Не человек, помесь дальномера с арифмометром. Только щелчков не хватает.
— Лейтенант, снимайте орудия с позиций и ставьте два здесь, а третье во-от там, дальности хватит. Я танки замаскирую в кустах вдоль реки. Если останется время, займёмся трофеями, пусть ваши люди постараются собрать пулемёты и снаряжённые ленты.
Доброволец поворачивается, собираясь идти к своему танку, но передумывает и оглядывается:
— Не забудьте намочить землю перед стволами орудий, лейтенант! Хотя бы по два-три ведра перед каждой пушкой.
И, не давая возможности задать вопрос, уточняет:
— Чтобы пыль после выстрела не выдавала позицию.
У лейтенанта Михаилоса даже на секунду не возникло сомнения в праве странного танкиста распоряжаться его батареей. Ему, изучавшему в университете классическую литературу, показалось вдруг, что за танкистом, как за Аидом, стоят многие шеренги мёртвых — тех, кто погиб, сражаясь на его стороне, и тех, кто бился против.
Грек поворачивается и бежит на огневую, рассыпая по дороге распоряжения.

Им досталось больше получаса, за это время танкисты успели наскоро обшарить разбросанные на той стороне трупы, собрать то, что им показалось наиболее ценным и привезти добычу на свой берег на нескольких мотоциклах с колясками. Пулемётные стволы в дырчатых кожухах торчали из люлек, как охапки поленьев. Зенитчики успели перетянуть единственным итальянским грузовичком пушки и даже перевезли на новое место большую часть снарядных ящиков.
К удивлению Котовского, дозор из нескольких мотоциклистов и небольшого броневика остановился на несколько минут вне досягаемости огня из стрелкового оружия, осмотрел мост в бинокль и двинулся дальше, туда, где за рекой всё громче раздавались звуки нешуточного сражения. Должно быть, греки успели подтянуть подкрепления — их батальон на такой концерт не способен. Алексей несколько раз пытался связаться со штабом, но не услышал ничего, кроме треска помех и лая немецкой речи. Видимо, дальности не хватает. До ближайшего моста на ту сторону больше десяти километров, через час-два они доберутся к своим. Отдать приказ о подготовке к маршу Котовский не успевает — немецкие дозоры появляются на этом берегу Вардара.
— Лейтенант, у вас телефонная связь со штабом есть?
***
Солнце застряло прямо над головой, жарит изо всех сил. Просоленная гимнастёрка коробится на спине — хорошо, пока не ломается на сгибах.
— Да, это не макаронники, – боец сплёвывает вязкую слюну, прополаскивает рот водой из фляжки и отправляет воду следом за плевком.
— Если бы те так отгребли, пару дней сидели бы тихо, как мыши под веником.
Его не поняли, но кивают оба — и старый грек, и его родственница.
Вне зоны видимости гремят гусеницы, завывают многочисленные моторы. Начинают рваться в селе и окрестностях миномётные мины — уже не ротные хлопушки, серьёзные гостинцы, батальонного калибра.
— Пойдут опять. Скоро. Мы не стрелять, пока не дойдут здесь, — говорят, пальцем показывать нехорошо, а как иначе объяснить, если слов не хватает? Вроде поняли, опять кивают.
Пожилой припадает к бурдюку, вытирает усы рукавом, протягивает питьё разведчику. Вино. Лёгкое, кисленькое. Николай делает пару глотков, благодарит, возвращает ёмкость хозяину.
На дальнем гребне редкой расчёской прорастают фигурки топающих немцев, за ними выползают на обозрение непонятные машины. Выглядят, будто папа-танк надругался над грузовиком-мамой. Но пулемётов на каждом по два – и патронов экипажи не жалеют, стреляют с понятием. Очереди хлещут по склонам холма, верху невысоких каменных изгородей, окнам домов, заставляют защитников опускать головы, не дают целиться.
Прут хорошо, чётко держат дистанции и интервалы: отлаженный механизм, выверенный, не раз опробованный в деле. Идут, как косилка по лугу, всем видом дают понять — не стой на пути, сдавайся или беги, после нас останется только выкошенная пустошь. Козлоногова и его хозяйство в расчёт не принимают или не знают о нём — те, с мотоциклами, могли быть из другой части.
По пристрелянной цели самоходчики сразу бьют на поражение. Осколки хлещут по немецкой цепи, прямым попаданием снаряда буквально выворачивает наизнанку один из бронетранспортёров. Но пехота не теряется — уцелевшие броском вперёд уходят из-под артиллерийского огня, под обстрелом защитников добираются до небольшой лощины, укрывающей их от пуль. Зато с позиции Журбы они видны отменно, он для них почти с фланга. Немцы деловито рассредоточиваются, командиры машут руками, указывают подчинённым позиции. Пехотинцы готовят гранаты, цепляют к карабинам штыки — собираются рывком выскочить из укрытия и сойтись с защитниками деревни накоротке.
— А вот хрен вам, — Журба прижимает удобный приклад трофейного пулемёта к плечу и плавно тянет пальцем спусковой крючок.
***
Попавший в цель под острым углом снаряд выбивает искры из борта неловко подставившегося броневика и с обиженным визгом рикошетит в сторону и вверх. Барышев дергает щекой от досады — практически промазал. Мазать нельзя — слишком много противника, своей пехоты нет — если панцергренадёры подберутся слишком близко, придётся отходить.
Пока немцев удачно сдерживают очереди трофейных итальянских зениток, после бани, которую они устроили при отражении первой немецкой атаки, противник стал весьма и весьма осторожен.
Броневик виляет и укрывается за разбитым каменным сараем, там его не достать. Подполковник даёт команду на смену позиции и глядит на часы — батальон уменьшился почти вдвое, но немцы уже три часа топчутся на месте.
Сглазил — вокруг начинают подниматься столбы разрывов, немцы подтянули и развернули дивизионную артиллерию. В воздухе, закрывая обзор, повисают клочья дыма, за которыми подполковник с трудом различает резкие, рубленые силуэты немецких танков — больше трёх десятков машин нескольких марок. Растерявшая недавний фасон пехота топает на полусогнутых, кучками, старается укрыться за танковой бронёй.
Несколько выпущенных экипажами «Гочкисов» снарядов бесполезно отскакивают от лобовой брони панцеров. На бугор выскакивает грузовик с установленной в кузове зениткой. Получивший очередь немецкий танк разворачивается на перебитой гусенице, видно, как разлетается в стороны какое-то барахло, сорванное снарядами с брони. Барышев всаживает бронебойный в открывшийся борт, кто-то добавляет второй.
Поймав болванку бронебойного семидесятипятимилиметрового, машина зенитчиков подпрыгивает, следом прилетает фугасный, ещё один, лупят по металлу пулемётные очереди. Грузовик вспыхивает, из кабины вываливается горящий водитель, катится по земле, пытаясь сбить пламя. Из кузова не спрыгивает никто.
Следящий за происходящим на земле комбат не замечает, что воздушный бой у него над головой прекратился, уцелевшие истребители обеих сторон потянулись к своим аэродромам.
Взрывается один из трофейных французских танков, другой просто замирает на месте, не подавая признаков жизни. Барышевская машина накрывается клубами дыма от близкого разрыва тяжёлого гаубичного снаряда, осколки барабанят по броне, танк на заднем ходу расстилает перед собой разбитую гусеничную ленту. Не повезло, сейчас добьют.
На правом фланге наступающих останавливается танк, затем второй — непонятно, кто их подбил. Неожиданно раздаётся знакомый звонкий и гулкий звук выстрела дивизионной трёхдюймовки, и «четвёрка» в самом центре вражеского построения окутывается дымом. Когда ветер сносит дым в сторону, становится видна сорванная внутренним взрывом с погона башня, выбитые изнутри люки.
Дивизионок не меньше батареи, с расстояния в километр мощные орудия без особого труда проламывают броню любого немецкого танка. Гитлеровцы не выдерживают избиения и откатываются, умело прикрываясь поставленной их артиллеристами дымовой завесой.
Барышев счастливо матерится, прикидывая, сколько спирта должен командиру артиллеристов, и поднимает крышку люка – после боя в танке нечем дышать. Заглушая звуки артиллерийской канонады, раздаётся незнакомый до сих пор танкистам вой заходящих на бомбометание Ю-87.

— Ну, что?
Руки бойца не находят себе места, шарят по бёдрам, теребят ремень. Ноготь безымянного пальца на правой руке чёрный и, наверно, очень болит, но рядовой не обращает на него внимания.
— Всех, товарищ капитан. Танкистов, зенитчиков… Бомбами. В командирский, видно, прямое попадание — там и от танка мало что осталось…

Два десятка «Ястребков» догоняют эскадрилью «Юнкерсов» на отходе. Неуклюжие медленные машины плотнее смыкают строй, стрелки встречают истребители плотным огнём, четвёрка «худых» бросается наперерез атакующим, сбивает пару лобастых машин, но «Штуки» уже не спасти.
После того, как последний бомбардировщик падает на землю, три уцелевших «мессера», дымя моторами на форсаже, отрываются от противника и уходят на север. Четырнадцать истребителей с белыми звёздами на крыльях возвращаются на аэродром. Сверху хорошо видны грузовики, перебрасывающие от Салоник к линии фронта пехоту и артиллерию. Город всего в нескольких десятках километров, наверняка машины успеют до темноты сделать несколько рейсов.
***
Когда врагов столько, что в какую сторону ни плюнь — попадёшь кому-то из них в рыло, теряет значение проблема выбора. Безразлично, где и кого валить, лишь бы побольше. Положив тяжёлую трубку на коробку телефонного аппарата, Котовский хищно повёл ноздрями и криво ухмыльнулся.
— Слушай, что мы с тобой сейчас будем делать, лейтенант.

К тому моменту, когда солнце скрывается за горой Вермильон, между рядами виноградных лоз за Алексеем пробираются два десятка вымотанных бойцов, половина из которых носит форму греческих артиллеристов. На половине белыми пятнами бинты свежих повязок. За их спинами остался изрытый воронками гаубичных снарядов пятачок земли, густо усыпанный телами друзей и врагов, но вражеских трупов больше. Чтобы провести там транспортные колонны, немцам придётся славно поработать, растаскивая с пути остовы сгоревших танков и бронемашин — пока танкисты сдерживали врага, сойдясь с панцерами ствол к стволу, зенитчики били через их головы — на выбор.
Шлемофон не налезает на замотанную бинтами голову, болтается за спиной. Капитан Лёха шагает, стараясь выбирать путь подальше от дорог, бормочет себе под нос:
— Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве. Напевать не рискует, чтобы не распугать оставшихся с ним бойцов.
***
Темнота накрывает мир, пряча от глаз творимое людьми непотребство. Тянет от недалёкого моря лёгким прохладным ветерком, начинают медленно остывать нагревшиеся за день камни. Броня охлаждается быстрее. Экипажи, рассевшись прямо на земле, черпают из котелков жидкую кукурузную кашу, приправленную оливковым маслом. Тьма давит на людей, они без особой нужды разговаривают приглушенными голосами. Кажется, даже ложки стучат тише обычного. Остальные звуки заглушает шум, устроенный насекомыми.
В ночи длинными вереницами спускаются с гор греческие пехотинцы, собираются в отведённых для них начальством местах, усаживаются на скатки шинелей, перематывают обмотки, подгоняют амуницию, затягивают ремни касок, крепят к винтовкам штыки. В пятнадцать минут двенадцатого открывает огонь переброшенная на западные склоны гор артиллерия, запускают моторы танки. Во фланг споткнувшейся о развалины безвестной деревушки шестой танковой дивизии немцев наносит удар снятая с позиций на линии Метаксаса двенадцатая пехотная дивизия греков, усиленная танковой бригадой.
Первыми под удар попадают тылы оторвавшейся от пехоты дивизии. Бойцы запасного батальона и тыловых служб дерутся до последнего, но что они могут против танков и громадного численного превосходства?
Оказавшись в полном окружении, отбивают все атаки греков крепкие немецкие парни из сапёрного батальона. Связистам, ремонтникам и колоннам снабжения устоять не удаётся. После жарких, но непродолжительных схваток эллины поднимают на штыки всех, не успевших убежать.
Ночной бой внезапен и быстротечен, он не похож на благородное фехтование на рапирах, он родной брат поножовщины в тёмной подворотне, когда бьют в упор, а врага определяют на ощупь.
Белесый свет осветительных ракет то там, то тут на время разгоняет темноту, но стрелять в этом неверном освещении нужно уметь, находя цель среди стремительно ползущих в разные стороны теней. Со стороны это, наверно, красиво — ракеты, отмеченные трассерами очереди немецких пулемётов, разрывы гранат, снарядов и миномётных мин. Внутри этого фейерверка пирует смерть, там страшно, и только добела отмытая адреналином ярость и желание убить врага раньше, чем он успеет сделать это с тобой, гонят бойцов вперёд.
***
Это не было похоже на Польшу, Бельгию и Францию. Там, когда скальпели танковых дивизий вскрывали оборону врага, добираясь до нежной требухи путей сообщения, отрезанные полки и дивизии, немного потрепыхавшись для соблюдения приличий, честно капитулировали, а не били доблестным германским воинам в спину.
С большим трудом избежавший столкновения с нарушающими сложившийся порядок греками, генерал-майор Ландграф, несмотря на сложную обстановку, сумел принять правильное решение. Шестнадцатая танковая в конце дня также столкнулась с серьёзным сопротивлением и понесла значительные потери, кроме того, мосты через Вардар взорваны местными фанатиками, оказать помощь она может только после наведения переправ. Своих сил для разгрома превосходящего противника недостаточно. Оценив сложившуюся обстановку, командир дивизии принял решение об отходе на соединение с отставшей пехотой.
С рассветом, оставив для прикрытия сильный заслон, части дивизии атаковали греков, освобождая дорогу на север. Поддержанная танками мотопехота внезапным ударом пробила путь по идущему вдоль реки шоссе, и колонна двинулась на север – туда, откуда пришла. Ни один из бойцов доблестной шестой дивизии не сомневался – отступают, чтобы вернуться.
***
Под утро греческих танкистов отвели в тыл — для обслуживания техники, дозаправки и пополнения боекомплекта. Роте Клитина, место, как всегда, отвели на отшибе — БТ-шки бригады жрут авиационный бензин, его танки не настолько привередливы. Зато заправщик к ним подъехал в первую очередь. До рассвета успели привести технику в порядок и даже немного вздремнуть по очереди. Клитин уже собирался дать команду на разогрев сухого пайка, когда на юге вновь началась канонада.
Немецкая артиллерия стреляла, как в последний раз, не жалея снарядов. Потом заработали пулемёты, залпами и вразнобой ударили винтовки.
— На прорыв пошли, — объяснил командирам взводов ротный.
Довольно скоро германская артиллерия замолчала, начала стихать ружейная трескотня.
— Отбили, — молодой, но уже обстрелянный взводный-раз отхлебывает пару глотков из фляги, отирает горлышко и предлагает ротному.
— Или не отбили, — Клитин отказывается от воды и затягивает застёжку шлема. — По машинам, товарищи.

Прорвавшаяся колонна движется уже далеко не в том безупречном, выверенном и утверждённом порядке, как всего сутки назад, но это немецкая колонна, и, несмотря на то, что разведчики понесли тяжёлые потери и мотоциклистов теперь катастрофически не хватает, а бронеавтомобилей практически не осталось, интервалы и дистанции выдерживаются, а приказы исполняются. Орднунг.

В голове приближающейся колонны идут танки. Странные какие-то, не похожи на немецкие. Чем-то напоминают Т-26, но крупнее. Подвеска на тележках, горбатый силуэт. Но цвет серый и кресты на броне имеются, со своими не перепутать.
— Всё-таки прорвались.
Клитин машинально бросает взгляд влево и вправо. Танки роты развёрнуты в линию, расстояние между машинами строго соответствует уставу. Командиры машин стоят, высунувшись по пояс из башенных люков, следят за местностью и флажными сигналами. И не важно, что до обеда никто из них не доживёт. Клитин отмахивает сигнал, и механики запускают моторы. Ещё один взмах флажков, и рота двигается вперёд — разом, без отставших и вырвавшихся. Дружно лязгают крышки люков. Порядок.
До первого фрица метров пятьсот, пора. Щелчок гарнитуры, и командир роты впервые нарушает правила радиообмена:
— Я — Клитин. Простите, если что было не так. В первую очередь выбиваем танки. С коротких остановок — огонь!
В головного разом приходят четыре снаряда, Клитин недовольно морщится. Панцер останавливается, из башенного люка высовывается танкист, перегибается через край башни и замирает. Огибая подбитую машину, немцы разворачиваются навстречу и открывают огонь. Поймав момент, Клитин на ходу вгоняет снаряд в подставившего борт фрица. Успевает удивиться странной форме ленивца и ведущего колеса.
— Как тазики прикрутили.
С тонких стволов вражеских машин срываются вспышки дульного пламени. Немцы стреляют часто и метко, но снаряды их пушек с такого расстояния редко пробивают усиленную броню модернизированных танков. Дистанция боя быстро сокращается, и вот уже загорелся первый греческий танк, за ним второй…
Лязгает затвор…
— Короткая! Получи, сука!
Снаряд пробивает люк механика, вражеский танк останавливается.
— Готов!
Башня подбитого противника поворачивается, ствол орудия смотрит прямо в лицо. Вспышка. Она разворачивается в сверкающее покрывало, заливает весь мир и гаснет, унося его с собой.
Рота старшего лейтенанта Клитина в этом бою погибла вся — до единого человека. Они даже не успели увидеть, как наперерез уходящим немцам вылетели десятки стремительных БТ-5 и бой разгорелся с новой силой.

Шестая танковая пробилась к спешащим по её следам пехотным дивизиям. Без артиллерии. К этому моменту из двухсот пятидесяти шести танков в ней осталось пятьдесят четыре. Тяжелораненый при прорыве генерал-майор Ландграф так и не оправится от ран, будет долго болеть и скончается в июле сорок четвёртого.
***
Их нашли последними, после того, как обшарили руины селения, осмотрели сады и вытащили из подбитых бронемашин останки экипажей. Пожилой крестьянин, женщина средних лет и молодой парень в нездешней форме лежали рядом, иссечённые осколками миномётных мин так, что на телах почти не осталось целого места. Левая рука бойца даже после смерти сжимала приклад искорёженного немецкого пулемёта, из приёмника которого свисал огрызок ленты с четырьмя оставшимися патронами. С головы женщины взрывной волной сорвало платок, темная ткань зацепилась за покосившийся кол изгороди и вяло трепыхалась на ветру. Юбка женщины тоже разорвана, кто-то из немцев накрыл её истерзанные ноги пустым мешком. Рядом с крестьянином лежали остатки бурдюка, и густой тяжёлый запах смерти мешался с запахом домашнего вина. Судя по количеству воронок, немцы расстреливали их позицию даже после гибели всех защитников.
Всех троих похоронили в общей могиле там, где они приняли свой последний бой, по недостатку времени расширили и углубили один из окопов. Над могилой поставили простой крест из подобранных на руинах ближайшего дома досок, чуть ниже которого уложили кусок известняка, на котором кто-то штыком процарапал две звезды, на пять лучей, и на восемь.

***
Часовой срывает с плеча карабин, опускается за валун и выставляет его в направлении оглушительного топота, внезапно раздавшегося где-то рядом. Лунный свет отражается от воронёной стали ствола, бросает тусклый блик на матовую поверхность каски. Оглушительно шуршит трава, топот приближается, и на тропинке появляется еж, с деловым видом топающий по своим ежиным делам.
Часовой облегчённо выпускает воздух – оказывается, в ожидании нападения он задержал дыхание. Улыбается, глядя вслед уходящему зверьку, ставит карабин на предохранитель и умирает. Крепкие руки придерживают тело, подхватывают карабин, чтобы не лязгнул о камень. Снявший часового боец опускает его на землю, выдёргивает из-под челюсти винтовочный штык.
Быстрые тени пробираются между стоящими у обочины машинами, подбираясь к затухающим кострам, частью задерживаются у грузовиков, возятся у горловин бензобаков. Водительская дверь одного из «Опелей» распахивается, и из кабины вылезает не вовремя проснувшийся водитель. Спросонья, ещё ничего не понимая, тянет с сиденья «Маузер»:
— Хальт!
Выпущенная в упор пистолетная пуля отбрасывает его на капот, выстрел наповал убивает пугливую ночную тишину. Спящие у костров немцы подхватываются, им под ноги летят гранаты, уцелевших перечёркивают очереди нескольких пулемётов и автоматов.
— Уходим, быстрее, быстрее!
Как ни спешат налётчики, а то один, то другой задерживаются у трупов, переворачивают, вытаскивают содержимое кобур и гранатных сумок, собирают патроны.
Вдоль дороги взлетают в воздух ракеты, раздаются выстрелы, несколько очередей в темноту выпускает спохватившийся пулемётчик.
Поздно — налётчики, вытянувшись в цепочку, уходят в сторону ближайшего ручья. За их спинами всё ярче разгорается весёлое бензиновое пламя.
Отходящий последним Котовский оглядывается, и зло ухмыляется. В темноте не видно, как дёргается его правая щека. Его группа третьи сутки волчьей стаей рыщет в ближнем немецком тылу, утратив инстинкт самосохранения, с одной целью — убить как можно больше врагов, причинить максимальный ущерб. Пробраться к своим пока не удалось — слишком много на передовой немцев, накапливаются перед продолжением наступления.
После каждого нападения на хвост налётчикам садятся преследователи, часто с собаками, но в округе много ручьёв и небольших болот, вода помогает сбрасывать погоню со следа.
***
Разгром зарвавшейся немецкой дивизии не вызывает у Фунтикова эйфории. Потому как непонятно, кто кого разгромил. Похороны погибших друзей, эвакуация подбитой техники — своей и немецкой, подготовка новых рубежей обороны на подступах к Салоникам, всё это, вместе взятое, не внушает надежд на скорую победу. В порту на корабли грузят не только требующую серьёзного ремонта технику, но и промышленное оборудование. А в свежих окопах занимают позиции полки, пару дней тому назад защищавшие укрепления на линии Метаксаса. Значит, на оборону всех рубежей сил не хватает, и приходится ослаблять болгарскую границу.
От их батальона осталось всего ничего — две пережившие налёт немецких пикировщиков самоходки, четырнадцать боеспособных танков, три грузовика с зенитными автоматами и полный комплект тылового обеспечения. За один бой. Это ещё много — в греческой танковой бригаде уцелело восемь БТ — десятая часть. Ещё один такой подвиг, и фашисты гордо промаршируют к Салоникам по телам защитников. При существующем соотношении сил так воевать нельзя. А как прикажете? Кто объяснит? Никто, из выживших танкистов ты, капитан, старший. Думай, Михаил. Думай.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 14:59

Глава 9
Португальская коррида.

Не в первый раз за эту войну вермахт ведёт боевые действия на нескольких театрах одновременно, но раньше немецкое командование само решало, где бои будут вестись активно, а где можно подождать, пока освободятся необходимые для разгрома противника ресурсы. Теперь приходится одновременно сражаться на огромном фронте с Советским Союзом и сминать упорное сопротивление греков, которые многому научились за те полгода, что гоняли по горам итальянские дивизии. А Сталин успел передать им достаточно много техники и оружия. Впрочем, не намного меньше для оснащения эллинов сделал верный союзник Гитлера, итальянский дуче — его войска умудрились подарить противнику снаряжение самое малое полутора десятков дивизий. Теперь на десяток греческих пехотинцев приходится пара пулемётов. Радует только то, что половина из них — итальянские, неудобные и чудовищно ненадёжные.
Будто этого мало, к причалам Пирея один за другим швартуются греческие и британские транспорты, с которых на берег сходят новозеландские и австралийские дивизии, выгружаются танки, грузовики, артиллерия и боевые припасы. Рейды итальянских подводных лодок ничего с этим потоком сделать не могут, значит, эту работу выполнять мальчикам Геринга.

Широкие крылья дают машине надёжную опору, пара проверенных, безотказных «Юмо» без особого напряжения вращают перемалывающие разреженный воздух винты. Чуть отстав, справа и слева, держатся ведомые. За ними можно разглядеть остальные звенья эскадрильи. Бомбардировщики двух других штаффелей неразличимы в темноте северной половины неба.
Где-то правее и ниже в таком же строю идут «летающие карандаши». Из-за тихоходных «Дорнье-17» пилотам «Хейнкелей» приходится слегка придерживать свои машины. Это нравится не всем — есть информация, что на греческие аэродромы из Африки перелетели несколько британских эскадрилий на «Харрикейнах».
Командование не пожалело сил для прикрытия, сзади и по бокам от строя бомбардировщиков держатся целых два штаффеля двухмоторных «Мессершмитов». Вот только экипажи бомбардировщиков едва ли не поголовно являются ветеранами «Битвы за Британию» и помнят, насколько беспомощными оказались зестореры в боях против маневренных одномоторных истребителей.
Планировавшие операцию штабисты, как всегда, сработали прекрасно — над пока ещё занятой греками территорией соединение прошло в темноте, набрав большую высоту.
Когда под крыльями потянулись километры невидимой ещё воды залива Термаикос, пришлось снизиться — чтобы уйти от лучей восходящего солнца. Маршрут проложен в обход населённых островов, но в заливе могут болтаться всякие корабли, зачем тревожить греческую ПВО раньше времени? Пусть ещё поспят, побудку им должны просвистеть падающие на Пирей бомбы.
Двадцать минут до цели, света уже хватает для того, чтобы штурман сумел проверить положение машины взяв пеленги на вершины гор со знакомыми со школы названиями: Пелла, Осса, Олимп…
— А говорили, что «Эмилям» не хватает дальности для сопровождения, — голос стрелка верхней установки выдаёт приятное удивление.
В самом деле, чуть в стороне с превышением метров в пятьсот можно различить знакомые силуэты сто девятых. Они на западной, тёмной стороне горизонта, поэтому до сих пор их не удавалось разглядеть. Вот их ведущий качает плоскостями и доворачивает машину. Его нос направлен…
— Они идут тройками! Стреляйте, идиоты! — командир первым понял, почему строй истребителей показался ему неправильным, но истребители уже открыли огонь. Снаряды и пули ударили по туше «Хейнкеля», ломая нервюры и лонжероны, вскрывая обшивку, застучали в правый мотор, разворотили топливный бак. Дико орёт кто-то из стрелков. Вторая тройка «Эмилей» бьёт по правому ведомому. Смертельно раненый самолёт перестаёт слушаться рулей и отрицательная перегрузка вжимает в экипаж привязные ремни. Правое крыло облизывают языки пламени, особенно яркие в темноте. Что же, на этот раз им не повезло.
— Экипажу покинуть машину.
Над тёмной водой раскрываются белые купола парашютов, а к строю немецких машин с нескольких направлений, разгоняясь на снижении, приближаются всё новые группы истребителей. Действительно, не повезло.
На невидимом с места боя авианосце «Афина» офицер наведения опускает микрофон – в этот раз его задача выполнена, но радар корабля продолжает бдительно обшаривать окрестности.
На аэродром уходят израсходовавшие боезапас «эмили», командир группы поздравляет подчинённых с успехом. Сербская речь над Афинами? Бывает и не такое.

***
Небо сегодня сплошь усыпано звёздами. Они тут больше, чем у нас, яркие такие. То, что нет облаков — хорошо, в такую ночь не будет налёта — немецкие пилоты боятся перехвата и в хорошую погоду остаются на своих аэродромах. Вот наши бомберы полетят обязательно, и греки, и советские, может, и англичане соберутся — у фрицев локаторов нет. Здесь, по крайней мере.
Наш оставшийся без моторов танк закопан в землю по самые башни, хороший дот получился — пушка, три пулемёта. Вокруг ещё несколько штук зарыто, получился опорный пункт, к которому ни пешком, ни на танке лезть не стоит. Единственное, чем достать можно, это тяжёлым снарядом, и только при прямом попадании. Воронок вокруг хватает, но танки пока все на месте. Отбиваемся так, что немцы уже не раз кровью умылись.
В остальных танках распоряжаются греки, но ничего, общий язык мы с ними нашли быстро, теперь в гости друг к другу ходим. Хреново только, что с угощением и у нас, и у них паршиво — сидим на сухарях и жидкой каше, а мяса кроме рыбы так и вовсе нет. Знаешь, Вовка, как хочется маминых котлет попробовать? Румяных, ароматных, прямо со сковородки, чтобы шипели и жиром постреливали? Только наверно у вас там сейчас с едой не густо — тоже война. Вот как свернём Гитлеру шею, такой стол накроем — небу жарко станет!
Лязгает башенный люк.
— Венька, опять на звёзды пялишься и письма сочиняешь?
— Ага. А что случилось?
— Труженика нашего не видал?
— Нет, он с час тому за пайком поплёлся, с тех пор не видал. Опять где-то застрял, паразит.
Венька улёгся поудобнее и снова запрокинул голову, разглядывая звёзды. Вздохнул:
— Жрать охота.

«Похоже, пришли. Только бы больше не били. Руки-то затекли совсем, туго так скрутили, сволочи. Они, поди, вовсе отняться могут. Довоевался! Мамочка, только бы не били больше…»
Одетый в мешковатый маскировочный балахон немец толкает пленного в чёрном комбинезоне ближе к столу, распутывает завязки и стаскивает с головы пленного холщовый мешок.
— Где вы его поймали, фельдфебель?
— Сразу за второй линией окопов, господин оберлейтенант.
— Вы так уверены, что он с «танкового поля»?
— Да, господин оберлейтенант, он ещё с несколькими ходил на кухню за ужином.
— Вы прекрасно справились, Иоганн. Было трудно?
— Нет, господин оберлейтенант. Этот солдат, — фельдфебель морщится, презрительно смотрит на пленного, — отстал от остальных. Сидел в кустах и ел прямо из бачка. Не думаю, что у него трудно будет получить нужную информацию.
Офицер поворачивается к сидящему слева от него человеку:
— Господин штаб-ротмистр, приступайте.
Немолодой крепкий мужчина в сербской форме без знаков различия подходит к пленному, осматривает, зло улыбается и с размаху хлещет ладонью по лицу.
— Что, попался, тварь большевистская? Встать!
Пленный поднимается, с ужасом смотрит в бешеные глаза допрашивающего, и, надеясь избежать второго удара торопится, скороговоркой выдавая информацию:
— Рядовой Луконькин! Первая рота отдельного танкового батальона, механик-водитель я! — и, привычно пуская слёзы: — Только не бейте больше, дяденька, я всё расскажу!
***
Разбросанные тела, обгоревший искорёженный металл. Это становится привычной картиной. Повседневная рутина, от которой сначала хотелось блевать, теперь же взгляд констатирует факты, привычно восстанавливая подробности произошедшего. Защитников укрепрайона застали врасплох. Враг пробрался в тыл и бил в спину, большинство наших убиты во сне. Когда всё-таки начался бой, лишённые подвижности танки подорвали или сожгли из огнемётов. Диверсанты пробили брешь в обороне, и в прорыв рванулась ждавшая этого пехота – торопились к позициям полевых батарей, пока греки не опомнились и не успели подтянуть помощь.
Михаил пинком отбрасывает лежащую на пути немецкую каску. Впереди то, что осталось от машины его замполита — рыжий обгоревший металл, сорванные внутренним взрывом башни. Крыша моторного отсека — то, во что она превратилась, лежит метрах в двадцати.
Он хотел забрать экипаж сегодня — завтра, из ремонта вот-вот выйдет пара трофейных машин. Не успел. Теперь нужно писать ещё пять похоронок.

На греческих фронтах положение патовое — у союзников нет сил, чтобы отбросить фашистов, те споткнулись у Салоник и горы Вермильон. В Албании немцы и итальянцы медленно выдавливают греков к границе, но Валона и Эльбасан ещё держатся. Там скорее, не враг наступает — эпирская армия отходит на рубежи, на которых так удобно было сдерживать противника осенью и зимой.
Пока Салоникский фронт подпирают своим главным калибром корабли греческого флота, ни взять город, ни помешать эвакуации гитлеровцы не могут. Отогнать флот врагу нечем — выдохлась к лету на Балканах немецкая авиация. По слухам, они даже у союзных болгар часть самолётов отобрали. Нашим лётчикам тоже несладко, но недавно несколько эскадрилий перебросили с Лероса, кое-какую технику передали англичане. А немцам подкрепления брать негде, основные силы люфтваффе застряли на восточном фронте. По сводкам Совинформбюро им там не до перебросок на второстепенный театр.
***
Небо над головой — безоблачное, пронизанное солнечным светом, столь непохожее на привычные серые лохмотья! Такое же, как восемь лет назад. Тогда тётя Бесс, поймав умоляющий взгляд любимого племянника, взяла юношу с собой в вояж, чтобы показать места, воспетые великими поэтами и драматургами античности. Юношу поразило чудовищное несоответствие воображаемых образов тому, что он увидел на самом деле. Ни белокурых атлетов, ни волооких красавиц с осиными талиями. Галдёж, размахивающие руки — полноте, это греки? Чем они отличаются от турок? Язык афинских улиц, непонятный ярому поклоннику классической литературы, отличнику и гордости преподавателей… В отличие от Греции, греки Джону не понравились. Они были недостойны своих великих предков. Те шесть недель, что длилось их путешествие, юноша, любуясь природой и архитектурой, старательно не обращал внимания на местных жителей. Как молод он тогда был!
Собственно, второй лейтенант Мэллоу и сейчас не может похвастаться почтенным возрастом. Дождавшись, когда толчея на трапах сошла на нет, он отдаёт честь второму помощнику капитана — рыжему Тому Смиту, вместе с которым пялился на панораму Пирейской гавани.
— Вынужден вас покинуть, сэр, дела службы требуют моего безотлагательного присутствия на театре боевых действий.
Моряк смеётся:
— Наподдай там бошам как следует, Джон, греки без тебя справляются плоховато!
Мэллоу подхватывает фанерный чемодан с вещами и спускается на пирс. В порту масса британских военнослужащих, отыскать штаб экспедиционного корпуса будет нетрудно.

Столица Греции похожа и не похожа на город, оставшийся в воспоминаниях. На улицах меньше суеты, исчезли праздношатающиеся зеваки, их сменили военные патрули и спешащие в разных направлениях посыльные и курьеры. Довольно часто проезжают колонны из нескольких грузовиков, в основном британских, с военными — экспедиционный корпус продолжает высаживаться в Пирее. Много разрушенных кварталов, совсем как в Лондоне после бомбёжек. В газетах было что-то об обстреле города итальянской эскадрой. Помнится, Каннингхэм крепко наказал её после этого.
Суета штаба, странным образом сочетающаяся с сухостью и даже некоторой чопорностью штабистов, очередное предписание и ещё несколько часов тряски на жёсткой скамье в кузове довольно нового, но уже потрёпанного «Бедфорда». Уже через час пути Джон проникся неприязнью к собственному чемодану — это возомнившее о себе чудовище на каждой кочке стремилось боднуть острым углом своего хозяина. Возникшая между ними напряжённость разрядилась только под вечер.
— Прибыли! Станция «Первая бронетанковая», поезд дальше не идёт, — водитель, многочисленные веснушки которого были заметны даже сквозь толстый слой пыли, устал, но не утратил способность шутить.

Майор за заваленным бумагами столом вид имеет усталый и слегка недовольный. Узел галстука слегка распущен, а сам китель намекает на то, что в момент пошива его владелец был несколько… менее стройным, что ли.
— Вы садитесь, лейтенант, не стоит демонстрировать вашу выправку. Даже моя бабушка с первого взгляда определит, что вы не кадровый офицер. Где учились?
— Кембридж, сэр.
— Магистр права или бакалавр математики?
— Романская филология, сэр.
Майор морщится.
— На каких танках проходили подготовку?
— «Валентайн», сэр. Полугодовые курсы.
Собеседник откидывается на спинку стула.
— Ума не приложу, как вас использовать, хотя… Вы просто обязаны были изучать греческий!
— Классический, сэр, здесь говорят совсем не так.
Майор улыбается — он придумал, как решить сразу две проблемы.
— В любом случае, вас поймут легче, чем О’Тула или Маклири, которых, если честно, и я не всегда полностью понимаю, хотя оба уверены, что говорят по-английски. Зачисляю вас в штат первого батальона офицером для особых поручений. Будете офицером связи с греческим механизированным батальоном. Командует там совершенно фантастический субъект: советский офицер, авантюрист, аборигены рассказывают о нём совершенно неправдоподобные вещи, хотя набор наград впечатляет. Он сущий полиглот, говорит на нескольких языках, но для английского отчего-то сделал исключение. Так что вы с ним договоритесь — не на греческом, так на французском. Переночуете в офицерском общежитии — посыльный покажет, где это. Предписание и инструкции утром получите у секретаря. Я распоряжусь, чтобы вам выделили машину с водителем — до нового места службы. Успехов, лейтенант.
Осталось встать, и сказать — Есть, сэр!

Всё-таки ехать в кабине гораздо приятнее, чем в кузове. Тем более что там путешествует чемодан, вместе с его новым ординарцем — небольшой грузовик, кроме офицера связи, везёт союзникам кое-какое имущество и несколько ящиков с патронами. Покрышки с глубоким протектором гремят по шоссе, потом автомобиль сворачивает на просёлок и сбрасывает скорость. Водитель, немолодой мужчина, молчалив и сосредоточен. Наконец «Хамбер» фыркает мотором последний раз, шофёр затягивает ручной тормоз.
— Приехали, сэр.
К машине с разных сторон подходят несколько военных. Джон обращает внимание на непривычную чёрную форму некоторых из них. Он покидает кабину и обращается к ближайшему, старательно выговаривая слова:
— Я есть прибывший в качестве представителя британского командования. Как я могу находить капитана Котоффски?
Ответ, как ни странно, он получает не от того, к кому обратился.
— Для этого вам достаточно повернуться кругом.
Последовав совету неизвестного доброхота, Джон оказывается лицом к лицу с крепким мужчиной без головного убора. Яркое солнце весело отражается от кожи выбритой наголо головы, ворот чёрного комбинезона распахнут, в вырезе сверкает белоснежный подворотничок, пилотка небрежно заправлена под поясной ремень.
— Капитан Котовский это я, — произносит мужчина и протягивает руку. Рукопожатие у него крепкое, но быстрое.
— Второй лейтенант Мэллоу, прибыл к вам в качестве…
— Офицера связи, я понял, — бесцеремонно перебивает его Котовский. Обидеться Джон не успевает — так по-доброму и искренне вдруг улыбается ему этот странный человек.
— Извините, но у меня совершенно нет времени на все эти церемонии, которые столь любезны офицерам и джентльменам. Вы танкист?
— Прошёл подготовку для службы на пехотном танке «Валентайн» марк один, сэр.
— Меня интересует, можете ли вы оказать помощь в техническом обслуживании нашего зверинца, — русский показывает в сторону, и Джон вдруг понимает, что в саду под деревьями стоят танки. Разглядев знакомые по справочникам силуэты немецких и итальянских боевых машин, он неожиданно для себя признаётся:
— Боюсь, в этом от меня будет мало толку, по образованию я филолог.
Сквозь каменную маску капитана вновь ненадолго проступает что-то человеческое:
— Не расстраивайтесь, коллега. При желании на войне даже филолог может принести пользу.
***
Снарядов осталось всего полтора десятка. Патронов к пулемёту хватает, но танк, вооружённый одним пулемётом — это уже лет десять, как не смешно.
Алексей хлопает своего «чеха» по надгусеничной полке. Ладная, маневренная машина с неплохой бронёй, вот боекомплект тает с каждой стычкой — такие снаряды можно найти только по ту сторону фронта. Не судьба.
Верховодящие на этом участке бритты к наступательным действиям склонны примерно так же, как сам Котовский к каннибализму — теоретически может представить себе такую ситуацию, но сделает всё, чтобы этого не случилось. Британцы упорно играют в первую мировую, и нельзя сказать, что у них плохо получается. Склоны гор изрыты норами огневых точек, укрытиями и ходами сообщения, опутаны рядами колючей проволоки, засеяны минами. За обратными скатами установлены артиллерийские и миномётные батареи. Неприступный рубеж, на котором хаки собираются сидеть до победы, которая, без сомнения, когда-нибудь придёт. Если не получится — тоже не страшно, где-то там, южнее, в горных проходах под надзором сапёров Её Величества сооружаются новые рубежи обороны, на которые придётся отойти, «если ситуация на линии соприкосновения сложится неблагоприятно для обороняющихся». Руководи обороной греческие генералы, Алексей уже нашёл бы родственную душу и регулярно устраивал немцам кровавые бани, не ожидая, когда им захочется очередной раз пощупать оборону союзников. Пока же об этом приходится только мечтать.

После разгрома шестой танковой немцам потребовалось всего три дня на корректировку планов и подтягивание сил. Продолжая наступление, они без особых усилий смели жидкие заслоны, оставленные у них на пути греческим командованием. Перед Салониками напоролись на спешно, но с умом организованную оборону и вынуждены были остановиться. На правом берегу задержать их было некому. Колонны танков и мотопехоты за два дня докатились до морского побережья, разрезав территорию Греции на две неравных части. Командование даже придерживало головные полки, опасаясь повторения недавних контрударов.
Когда фронт пришёл в движение, Алексей сумел провести свой отряд, к которому присоединились несколько групп отходивших от границы пехотинцев, между колоннами фрицев — те слишком тяготели к дорогам и не двигались по ночам.
Котовский гнал людей днём и ночью, в полдень давал несколько часов подремать, и снова шагал козьими тропами за очередным уроженцем здешних мест. Вымотанные люди спешили, не обращая внимания на постоянную боль в измученных мышцах, и всё равно опоздали — на несколько часов, на десяток километров. Когда с вершины очередного холма открылся вид на залив и близкие уже предгорья, по приморскому шоссе уже двигались серые коробки танков, тарахтели мотоциклы, качались ряды касок в кузовах автомобилей и бронетранспортёров. Бойцы вслед за командиром осели в жёсткую траву, ругань на двух языках отличалась словами, но полностью совпала по эмоциональности. Нужно было подниматься и уходить из опасного места, но сил на это не осталось. Вдруг один из греков зашипел, как змея, припал к земле и вытянул руку к морю.
Потом земля дрогнула, между вершиной холма и забитым гитлеровцами шоссе чудовищный взрыв поднял в небо кучу земли, щебня и дыма. От грохота заложило уши. Камни и осколки долетели до притаившихся котовцев, но никого не зацепило.
Артиллеристы идущих от Салоник кораблей изменили прицел, следующие залпы накрыли шоссе. Холм под ногами подпрыгивал, дорогу затянуло дымом, в рёве и грохоте совершенно не слышны даже собственные восторженные вопли. Техника крутой склон не одолела, выбравшиеся из-под обстрела немцы — смогли. Тех, кого не прибрали осколки снарядов, достали пули выходящих из окружения бойцов — стреляли, не опасаясь, что их кто-нибудь услышит. Корабли прекратили обстрел и ушли дальше вдоль берега, через какое-то время оттуда вновь долетел грохот канонады.
Котовский сразу понял — моряки подарили им шанс, упускать который — преступление. Ещё не рассеялся вонючий тротиловый дым, а он уже бежал к шоссе, размахивая автоматом. Тогда он не удивился тому, сколько немцев выжило после такого обстрела — некогда было, его отряд сумел использовать те минуты, которые требовались врагу, чтобы прийти в себя. Сидящих, лежащих и потерянно бродящих вокруг разбитой техники фрицев перебили быстро, не отделяя здоровых от раненых.
Алексей метался вдоль разбитой колонны, пытался найти уцелевшую технику. Разбит, разбит, опять разбит — броню танков пробивали даже осколки тяжёлых снарядов. Сорванные башни, разорванные гусеницы, искорёженные катки… Угодивший в воронку двенадцатидюймового снаряда танк с большими белыми цифрами 114 на башне показался капитану подарком богов — всего несколько вмятин на броне, распахнутые люки.
Двигатель завёлся с третьей попытки.
— Товарищ капитан, ещё один можно поднять, там только несколько траков в гусенице заменить…
— Валяй, — кивнул Алексей и принялся раздавать команды.
К своим они выбрались не шайкой измождённых голодранцев, а как приличные люди — колонну из двух бронетранспортёров, броневика и нескольких грузовиков сопровождали три танка — «единичка» и два «чеха» Во главе колонны, над небольшим легковым автомобилем, похожим на мыльницу, развевалось греческое знамя. По пути пришлось несколько раз столкнуться с выжившими после обстрела немцами, но у Котовского были танки. Стычки лишь увеличили количество трофеев.

Котовский встаёт, вытирает руки куском ветоши и снова оглядывается на свой танк. Выкрашенный родной зелёной краской боевой конь не имеет тактических номеров. Вместо них на башне намалёван белый гусь, а чуть ниже старательно выписано собственное имя машины — «Ян Жижка». В своё время старый гусит наводил ужас на германских феодалов. Почему бы чешскому танку не делать того же? Вот только снаряды кончаются… Если бы британское командование послушало его тогда, и рискнуло контратаковать немцев! Раздавить передовой полк, может быть парочку, хотя бы на день — два занять территорию, собрать всё, что могло пригодиться! Английский полковник, к которому его всё-таки пропустили, внимательно выслушал, покивал, похлопал по плечу и предложил:
— Успокойтесь, капитан, выпейте чаю. У меня превосходный чай, настоящий цейлонский. Или русский предпочитает виски?
Русский не хотел чаю, хотел отхлестать уважаемого союзника по щекам, взять за шкирку и ткнуть носом в то, что творится перед его передним краем. Сдержался.

Дорогая тётя!
Наконец, долгое и утомительное путешествие закончилось, я на фронте. Видимо, командование противника внимательно отслеживало мои перемещения — получив информацию о прибытии такого героя, устрашилось, и прекратило наступление. Оценив мои выдающиеся способности, руководство бригады не смогло найти соответствующую им должность, видимо, потому, что место командира уже занято, и направило молодое дарование для связи к союзникам. Нужно отметить, что греки и сравнительно немногочисленные здесь русские дерутся гораздо лучше французов и прочих голландцев — по крайней мере, никакой молниеносной войны у Гитлера в Греции не получилось. После месяца боёв фронт держится, отрезанные в Салониках части не собираются капитулировать, являя собой пример, которому не стыдно следовать и подданным его Величества.
Должен признаться, новая должность вполне мне подходит — Вы же помните, что более всего мне нравится наблюдать за людьми и событиями. В последние дни у меня для этого имеется обширнейший материал, совершенно отличающийся от всего того, что доводилось видеть прежде.
Подразделение, в котором я оказался, имеет недолгую, но довольно бурную историю. Это остатки частей, которые во время майских боёв оказались в тылу наступающих немцев. Мало того, что у них хватило выдержки и смелости не сложить оружия — они смогли прорваться к нашим частям, в силу удачно сложившихся обстоятельств захватили при этом довольно много трофеев. Греческое командование решило не разбрасывать их, а сформировало моторизованное подразделение, пополнив людьми и трофейной техникой. Столько металлолома в одном месте я не видел даже на городской свалке Лондона! А эти люди не опускают рук, пытаясь превратить итальянских уродцев во что-то боеспособное. Мало того, у них многое получается.
Интереснее всего, конечно, люди. Три десятка русских, пара сотен греков, несколько сербов, есть даже один итальянец. Все — добровольцы. До сих пор не могу понять, как они умудряются находить общий язык. Подозреваю, что дело в командире. Это настолько необычный человек, что для подробного описания потребуется отдельное письмо. Возможно, когда-нибудь я всё-таки попытаюсь изложить своё мнение о нём на бумаге — если, наконец, смогу понять. Жёсткий, почти жестокий, во всём, что касается службы совершенный тиран. И при этом весь состав батальона буквально влюблён в него, слушают, как бога, заслуживший его похвалу целый день ходит счастливым. Он русский, из СССР, коммунист, кадровый офицер, воевал в Финляндии и с итальянцами в Албании. Послушав его рассказы, понимаешь, почему в Киренаике с приходом немецкого корпуса так резко изменилась обстановка. В боях с итальянцами мистер Котоффски (так зовут командира батальона) командовал ротой. Командовал хорошо, прославился, имеет много наград. С декабря по май его рота потеряла несколько танков. В боях с вермахтом он потерял половину экипажей и всю технику за двое суток, тётя.
Вынужден закончить — служебная необходимость требует моего присутствия. Прошу извинить за некоторую сумбурность изложения, впечатлений много, а времени мало.
Искренне почитающий Вас
Джон Мэллоу.
PS. Как поживают Ваши дивные бегонии, тётушка? Наверное, сейчас невозможно достать то редкое удобрение, благодаря которому были выиграны все конкурсы цветоводов нашего графства?

***
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 15:03

***
Стрелка швейцарского хронометра бежит по кругу, отсчитывая улетающие секунды. Из неглубоких окопчиков летит земля вперемешку со щебнем, греческая ругань органично сплетается со сдавленным матерком. А ведь среди окапывающихся пехотинцев русских нет – бывшие добровольцы служат в танковой роте, противотанковой и миномётной батареях. Рыть слежавшийся грунт маленькой лопатой лёжа неудобно, тем важнее такие тренировки.
— Я плохо понимаю, из каких соображений вы собирали батальон такой странной структуры, капитан. Я допускаю, что миномёты понадобятся, но зачем противотанковая батарея, если у вас больше десятка танков? И то, что ваши техники делают с танкетками, — для чего?
— Видите ли, мистер Мэллоу, за те несколько дней, что мне пришлось драться с гитлеровцами, я не заметил у них каких-то особых секретов — их танки, по крайней мере, те, с которыми приходилось сталкиваться, не лучше наших, пехота неплоха, но ничего сверхъестественного, пушки… У нас в СССР артиллерия лучше. Много транспорта, но не так, чтобы разница подавляющая. Но всё это работает вместе, сжимаясь в кулак, против которого очень сложно бороться. Нашим танкам подставляют противотанковые роты, пехоту давят танками, артиллерия наносит удар по первой заявке передовых частей, а скорость реакции их пикировщиков! Хорошо что их изрядно проредили, почти не появляются последнее время. Когда передовые части на приморском шоссе попали под удар морской артиллерии, через тридцать минут на греческий броненосец падали бомбы. В хорошую погоду его мачты можно разглядеть с передовой в хороший бинокль.
Котовский вновь смотрит на циферблат.
— Отлично, на пять минут быстрее, чем вчера! Полчаса отдыха!
— Так вот, господин лейтенант, я хочу создать такой же кулак. Потому что когда танки сходятся лоб в лоб, они взаимно уничтожают друг друга. У нас не так много танков, и большая часть, если честно, полное дерьмо. Для них найдётся другая работа. Не собираюсь разменивать свой экипаж на уничтоженный немецкий, лейтенант. Я не настолько богат людьми. Пойдёмте, посмотрим, как артиллеристы тренируются. Миномёты нужны в первую очередь для уничтожения немецких противотанковых пушек.
Котовский, проходя мимо расположившейся в тени деревьев пехоты, жмёт руки, хлопает по плечам.
— Хорошо, товарищи! Намного лучше, чем раньше. Но можно быстрее. Командирам рот, после перерыва — повторить.
***
К вечеру немцы нащупали стык греческих полков в широком дефиле между озёрами, отделяющими Халкидику от материка. Спешно переброшенная артиллерия накрыла позиции греков массированным огнём.
Плотность обстрела такая, что отдельные разрывы ухо уже не отличает — сплошной грохот, недалёкую передовую затянуло бурым тротиловым дымом, видимость никакая.
Михаил снова ведёт биноклем вдоль линии фронта.
— Судя по всему, работает вся дивизионная артиллерия, причём не только она.
— Соглашусь с вами, капитан, стреляет больше сотни стволов разных калибров. Кажется, наша идея имеет шансы на успех.
— Полковник, даже если они не попытаются прорваться, сколько боекомплектов они сейчас сожгут? Больше десяти минут такой канонады!
Полковник Димитриадис отрывается от стереотрубы:
— Капитан, вы в самом деле верите, что они откажутся от попытки прорыва?
Фунтиков ухмыляется, не отнимая бинокля от глаз:
— Суеверие, товарищ полковник. Боюсь спугнуть противника.
Канонада ослабевает, вот уже можно различить отдельные разрывы, отличить мину от снаряда пятнадцатисантиметровой гаубицы. Последние снаряды поднимают в воздух очередные центнеры грунта, и наступает тишина, почти невыносимая для привыкшего к грохоту слуха. Фунтиков смотрит на часы — артподготовка ровно четырнадцать минут, этакая тактическая хитрость. Лёгкий ветерок начинает сносить в сторону дым, этот импровизированный занавес, открывая появление новых действующих лиц. Десяток тяжёлых танков, с хорошо знакомыми Фунтикову силуэтами, французские Б1, — у самого такой есть, идут перед ломаной линией пехоты.
Удержать такую мощь просто нечем, с переднего края вразнобой тахают несколько винтовок, на фланге выдаёт короткую очередь пулемёт — судя по звуку, итальянский. «Бреда» спотыкается и замолкает после пятого выстрела. Немногочисленные уцелевшие под артобстрелом защитники бросают оружие и удирают в тыл по неглубоким траншеям и ходам сообщения. Им вслед почти не стреляют. Один из танков выпускает струю пламени в показавшееся подозрительным место.
Вот немецкая пехота минует первую линию окопов, вот большие танки без труда пересекают вторую — здесь тоже сопротивление скорее условное, противотанковых средств у обороняющихся практически нет. Греки бегут. Прорвавшийся батальон занимает позиции, собираясь удерживать участок прорыва, а за их спинами уже рычат и воют моторы бронетранспортёров, в прорыв идёт мотопехота.
— Огонь. — Димитриадис умудряется отдать команду связисту тихим голосом, будто просит закурить. Телефонист выкрикивает команду в трубку. Несколько долгих секунд ничего не происходит, затем за холмами рявкают греческие пушки. Калибры у них поменьше, чем у немцев, почти сплошь семидесятипятимилиметровки, такие же, как те, что в прошлую войну стреляли по немцам под Верденом и на Сомме. Ленд-лиз, из запасов США. Зато их много — бьёт не меньше трёх дивизионов. Грохот обстрела прекрасно маскирует выстрелы батареи стоящих на прямой наводке советских дивизионок. Видно только, что число танков начинает быстро сокращаться.
Михаил отдаёт честь командиру дивизии, тот кивает — грохот опять не даёт говорить, а кричать полковник не любит. Выбравшись с КП, Фунтиков по ходу сообщения добирается до обратного склона холма и бегом несётся к замаскированным на разбитой усадьбе танкам.

Старого, ещё по штурму Корчи, знакомца, Фунтиков встретил на третьи сутки после того, как немцы прорвались к морю. Михаил был счастлив — из штаба Мерецкова сообщили о том, что Алексей с остатками роты вырвался из окружения.
Тогда, после пары неудачных попыток захвата Салоник под обстрелом корабельных пушек, немцы попытались прорваться на полуостров восточнее. Первое время устояли только на злости и упрямстве, потом пехота зарылась в землю, стало легче. В отрезанных дивизиях навели порядок, при этом часть командиров пришлось заменить. Пятнадцатую пехотную дивизию, обороняющую правый фланг, принял дослужившийся до полковничьих погон Димитриадис, неплохо показавший себя в албанской кампании. Оборону в этом районе усилили танками, собрав в сводный батальон всё, что осталось от советских добровольцев и второй греческой бригады. Всего получилось чуть больше роты полного состава – двадцать три танка пяти марок. Со временем танков прибавилось — ремонтники оживили десяток БТ и четыре трофейных «чеха».
Немцы постоянно пробовали оборону Халкидики на зубок, атакуя в разных местах, однажды попытались туманной ночью переправиться на лодках и понтонах через озеро Вольви. Отбились чудом, пока заметили переправу, на южный берег успел высадиться полный батальон с миномётами и противотанковой артиллерией. Подоспевшая авиация с рассветом перетопила большую часть собранных противником плавсредств. Немцы дрались до последнего патрона, но без подкреплений выдержали только сутки. Фунтиков тогда потерял три БТ, но экипажи удалось вытащить.
Кому первому пришла идея «помочь» немцам с прорывом, Михаил не знает — когда он пришёл к полковнику с этой идеей, в штабе Димитриадиса уже обсуждали детали операции. И вот — получилось!
Михаил привычно взлетает на борт, запрыгивает на башню. Лязгает люк, будто гильотиной отрезая всё, что было «до» от того, что «после».
— Я — Таран. Заводи! — и, выждав пять минут, — Вперёд!
***
Кукурузная каша в котелке остыла, превратившись в неаппетитный комок вязкой субстанции. Застывшие редкие волокна тушёной говядины не делают её приятнее на вид, но вкус немного облагораживают. Кусок сыра на лепёшке и пучок зелени – это уже работа Баданова; где и когда этот медведь добывает продукты для того, чтобы немного подкормить командира, не знает никто.
Михаилу не до ужина — он с головой погружён в расчёты, линейка летает по листу бумаги, остро отточенное жало карандаша вычерчивает линии, пятнает поля столбиками цифр.
— Товарищ капитан! — шёпот Фёдора полон трагизма и пропитан упрёком. — Опять не ужинали! Ваши бумаги никуда не денутся, я эту мамалыгу уже два раза разогревал, она же засохнет скоро!
— Что? — выныривает в действительность Фунтиков
— Так ужин же! Я понимаю, что вы человек большого ума, только когда вы, тарищ капитан, в голодный обморок в башне брякнетесь, кто батальоном командовать будет?
Как я ребятам в глаза смотреть буду?
Фунтиков проводит ладонями по лицу.
— Извини, Федя, задумался. Подогрей эти деликатесы ещё раз и чайку сообрази, ладно? Я пока умыться схожу.
Когда плащ-палатка на входе, пропустив комбата, падает на место, Баданов подхватывает со стола котелок, не забыв покоситься в разбросанные листы со схемами и расчётами.

Поддерживающий под вкопанным в стенку траншеи таганком малюсенький огонёк Куневич подвигается, освобождает место назначившему себя ординарцем командира заряжающему.
— Угаварыл?
— Ага.
Алесь довольно кивает.
— Чаго ён на гэты раз прыдумал?
— Не понял я. Ничо, завтра на тренировке поймём, пешим по-танковому.
— Дык, гэта к гадалцы не хадзиць, поймем.
Баданов, натянув рукав на ладонь, чтобы не обжечься, снимает котелок за проволочную ручку, пристраивает на освободившееся место чайник.
— Надаела гэта кукуруза. Повар гаварыт, завтра фасоль будзе, — Алесь вздыхает, — Бульбы б зарас насмажыць, са шкварками…
Чайник фыркает, из носика выплёскивается кипяток. Фёдор аккуратно заливает им засыпанную в жестяную кружку заварку. Пулемётчик лопаткой прихлопывает огонь, присыпает угли землёй, морщится от попавшего в глаза дыма.
— Ты б ещё пелемени вспомнил. Не трави душу, изверг...
Баданов поворачивается, и исчезает в блиндаже. Руки товарища заняты командирским ужином, поэтому Куневич старательно поправляет плащ-палатку на входе, чтобы свет керосинки не пробивался наружу.
***
Танкисты на скорость меняют траки, имитируют ремонт перебитых гусениц. Вокруг азартно орут экипажи, ждущие своей очереди. Британский лейтенант не кричит — такое проявление эмоций недостойно джентльмена, но хронометраж ведёт и заметно — волнуется, радуется, когда танкистам удаётся значительно сократить время.
Котовский смотрит на него и тихонько, уголками губ, улыбается — бритт прижился. Вчера Мэллоу совершил маленький подвиг — выбил у своего командования четыре противотанковых ружья системы Бойза и несколько боекомплектов к ним. Котовский оценил, ружья устанавливают на итальянские танкетки. Супероружием они от этого не станут, но всё лучше, чем было, силуэт у итальянок низкий, для засад то, что нужно. Теперь каждой стрелковой роте можно придать по три жестянки с ПТР, и ещё по две — с крупнокалиберными пулемётами.
***
Фёдор мнётся, изображая нерешительность, которой лишён от природы — даёт понять, что хочется поговорить, аж шкура чешется.
— Спросить чего хочешь?
— Ага. Товарищ капитан, вот мы отрабатывали стрельбу по противнику из засад, один танк делает несколько выстрелов и отход, потом следующий, и так всё время.
— Отрабатывали. Мы так ещё не умеем, учиться надо.
Баданов трясёт башкой — мол, это и так ясно, не о том речь:
— Мы же фронт держим, прошлый раз фрицев раскатали на тесто, а летуны им артиллерию проредили.
Фунтиков понимает комсомольское негодование парня. Хочется наступать, хочется видеть пятки драпающего врага, а комбат тренирует отступление.
— Федя, мы фронт держим, и будем держать — сколько сможем, сколько сил хватит. Но у нас тут — две трёпаных дивизии. Ты слышал, чтобы подкрепление прибывало?
— Ну, англичане на аэродромах появились, их самолёты перелетели на той неделе.
— Летуны как прилетели, так и улетят. Англичане хотят румынские нефтепромыслы бомбить, отсюда лететь ближе. А у нас наоборот, три греческих дивизии на материк вывезли морем. Мы, Федя, держим Салоники, пока не эвакуируют всё, что можно, и противника связываем. Но с той стороны не дураки командуют, им вся эта военная азбука как бы не с пелёнок известна. И долго нас терпеть они не будут, рано или поздно соберут штук шесть дивизий в кулак и сомнут — вымотают и прорвутся. Но мне охота их так проредить, чтобы освободившиеся войска Гитлер не на восток отправил, а на пополнение и переформирование. Однако, парень, не просто в Греции воюем, на самом деле мы сейчас Киев и Смоленск защищаем, понимаешь?
— Понимаю, — кивает боец.
— Так вот, Фёдор, немец после прорыва фронта берёт скоростью — он наступает быстрее, чем противник отходит. Пока противник опомнится, пока обстановку прояснит — отступать уже некуда, пути перерезаны, остаётся или биться до последнего патрона, или сдаваться. А если им у каждого бугра придётся останавливаться, да с потерями, хоть мотоцикл да один-два человека, смогут они быстро двинуть?
— Нет, товарищ капитан, факт, не смогут.
— Значит, наши получат возможность организованно отойти, а может, и эвакуироваться — земля на берегу не кончается, парень, острова рядом. Оттуда гарнизоны выбивать, не имея нормального флота — кровью умоются. А за островами Египет. Так что погибать нам не с руки. Мало нас, но мы у вермахта вроде верёвки на ногах. И должны этот корпус, что в Халкидике стоит, держать, сколько сможем. Так народу и объясни. Сумеешь?
— Постараюсь, товарищ капитан.
Михаил хлопает бойца по погону:
— Нужно суметь, Федя, ты у меня нынче вроде замполита стал, постарайся.

***
Лицо представителя британского командования в батальоне можно фотографировать для аллегорического изображения растерянности.
— Почему он принял решение об отходе? Бросить такие позиции, и отступить? Не проще ли было перебросить в Эпир резервы и остановить противника?
— Не расстраивайтесь так, лейтенант, просто ваш командующий выполняет поставленную задачу.
В голосе Котовского смешиваются злость и ирония, капитан оказался прав в своих предположениях, и его это бесит. Алексей предпочёл бы ошибиться. Мэллоу не понимает, придётся объяснять подробнее.
— Вашему правительству, лейтенант, не столь важно было защитить Грецию. Думаю, Черчиллю слишком неудобно было один на один с Гитлером. Лондонские политики прекрасно понимали, что британские дивизии на Балканах это вызов, на который нацисты не смогут не отреагировать. А напасть на Грецию это автоматическое объявление войны СССР. Вермахт убирается с берегов Ла-Манша, Люфтваффе освобождает французские, бельгийские и голландские аэродромы, на британских островах становится значительно комфортнее. Впрочем, я думаю, Гитлер напал бы и без этой провокации. Но Черчилль подстраховался.
Ваше командование вовсе не собирается угробить половину африканской армии, защищая греческие виноградники. Эти солдаты ещё понадобятся в Египте. С некоторых пор у британской армии имеется заслуженная репутация организатора самых замечательных эвакуаций в истории.
— Вы! — лицо второго лейтенанта Мэллоу покрывается пятнами, ему явно тесен ворот рубашки, — Вы не смеете так говорить! Эти намёки… Они оскорбительны!
— Успокойтесь, Джон. Надеюсь, я не прав. Поживём, увидим. А пока я собираюсь прикрыть австралийцев на отходе. Вы останетесь с нами? Если решите вернуться в бригаду, я дам вам «Кюбель».
— Разумеется, я остаюсь с вами, господин капитан.
— Тогда свяжитесь со штабом, и попросите не минировать пути отхода полностью — пусть оставят для нас тропинку.
***
Двойная цепочка солдат поднимается по горной тропе. Их немного — чуть больше четырёх десятков человек, оставшихся от прикрывавшего отступление батальона. Люди устали, голодны, хотят пить, покрыты пылью настолько, что не сразу разберёшь, где заканчивается ткань гимнастёрки и начинается кожа — цвет у них одинаковый. Возможность отдохнуть всё ближе — сложенная из дикого камня стена маленького монастыря приближается с каждым шагом.
Добравшись, солдаты обессиленно опускаются на землю — только оружие бережно укладывают на колени. Командир дёргает за верёвку висящего у калитки колокола.
Калитка распахивается сразу — наверняка солдат давно заметили со звонницы.
Шагнуть в проём командиру не даёт выставленная ему на встречу икона.
— Как можешь ты, залитый кровью, ступить на землю храма господнего? — голос немолодого монаха строг, служитель Господа уличает верующего в попытке святотатства и не знает снисхождения.
Офицер крестится и устало просит:
— Святой отец, позвольте людям напиться и набрать воды. Может быть, вы сможете предоставить нам немного пищи?
— Господь поставил меня охранять покой этой обители, и я не допущу в неё нарушивших главную заповедь!
Монаху страшно — вдруг сейчас этот человек с пыльным взглядом достанет из кобуры револьвер и одним движением пальца уберёт вставшую на пути преграду?
Офицер косится на икону, на крест над куполом монастырской церкви и сдерживается.
— Бог вам судья, святой отец.
Он поворачивается, собираясь уходить.
— В двух часах ходьбы к югу будет село, вам нетрудно будет до него добраться.
Монастырская калитка захлопывается. Из-за стены доносится блеяние козы.
Греческие солдаты поднимаются, поправляют поклажу и снова вытягиваются в колонну, механически переставляя привычные к ходьбе ноги.
Один из сидящих на монастырской колокольне мужчин опускает на пол приклад своего пулемёта.
— Вы были правы, Отто, старикан оказался довольно полезным животным.
Над полом появляется голова взобравшегося по лестнице радиста:
— Унтер-штурмфюрер, через час здесь будут передовые части семьдесят шестой дивизии.
Старший эсэсовец кивает пулемётчику:
— Мы всё успеем сделать, Вилли. А ты волновался.

— Господин офицер, вы обещали! — настоятель бросается к эсэсовцу, наблюдающему, как его подчинённые обдирают с икон серебряные оклады.
— Не помню, — ухмыляется ему в лицо белокурая бестия.
Монах протягивает руки к его груди. Что он пытался сделать, остаётся неизвестным — выстрел из пистолета осаживает его на мозаичный пол.
— Вилли, на этом святоше ещё пара килограммов ценных металлов, займись.
Со двора доносятся звуки выстрелов, стоны людей и визг животных — бойцы СС добивают братию и готовятся к небольшой пирушке — их задача выполнена, в удачно расположенном монастыре никто не окажет сопротивления наступающим частям вермахта.

***
Освободившиеся после захвата Мальты итальянские ВВС, доукомплектованные и поднатасканные немецкими инструкторами, оказавшись на албанских аэродромах, сломали установившееся равновесие. Захватив господство в воздухе, они дали немцам шанс, который не упустили опытные генералы. Вермахт в нескольких местах прорвал греческую оборону, и колонны наступающих дивизий двинулись на юг. Почти треть эпирской армии греков оказалась отрезана от основных сил. Добивать их поручили итальянцам. Оставшиеся греческие части отходят с боями, взрывают мосты и минируют дороги. Бои уже идут на территории Греции.
«Учитывая возможность глубокого прорыва механизированных сил противника и возникающую при этом угрозу окружения», командование британского экспедиционного корпуса отдало приказ об отходе на линию «Леонид». Греки прикрывают отход союзников, но главная задача — дать время для отступления дивизиям из Македонии, если враг перережет им пути отхода, республика потеряет почти половину своей и без того небольшой армии.
***
Главное — не шуметь. Четыре опоры диковинного агрегата, больше похожего на жестяную трубу, чем на оружие, удачно становятся в ямки между камнями. Невестки и внуки осторожно выкладывают на площадку пузатые короткие бутылки из толстого стекла, на две трети наполненные бурой жидкостью. Коробку с вышибными патронами патриарх семейства пристраивает так, чтобы выхватывать их, не оборачиваясь. Ветеран знает, что времени у него будет не много.
— Всё, уходите!
— Может, передумаешь? — в голосе жены слышна не надежда — её тень.
— Я довольно пожил на свете, — сварливо отвечает супруг. — Уходи, они не должны здесь найти никого кроме меня.
Она подчиняется — как подчинялась ему те четыре десятка лет, что прожиты вместе. Очень хочется плакать, но женщина сдерживается. Отходит к повороту тропы и, обернувшись, крестит темноту в том месте, где остался супруг. Потом идёт дальше, концом платка вытирая бегущие по щекам слёзы. Младшая невестка берёт её за руку, показывая дорогу среди обломков скал.
Оставшись в одиночестве, старый грек заталкивает в трубу первую бутылку, устанавливает патрон вышибного заряда и садится на камень. Достаёт из кармана бутылочку с узо и делает хороший глоток. Даёт своим время убраться подальше. Проверяет револьвер, засовывает за пояс штанов — со спины, чтобы не мешал наклоняться.
Под обрывом переговариваются на чужом, лающем языке, лязгает железо, изредка хлопают дверцы в кабинах грузовиков.
— Плохое место для ночлега вы выбрали, — шепчет старик, — Господь, направь мою руку, святой Георгий, помоги!
Хлопок выстрела звучит несерьёзно, но угодившая в полугусеничный транспортёр бутылка разбивается, и жадное пламя начинает облизывать металл капота. Хлопки не прекращаются, пожар разгорается, тесно стоящие — а как иначе их ставить в горах? — машины пылают, огонь начинает перекидываться с одного транспортёра на другой.

Глядя на обгоревшее тело с остатками седых волос немецкий полковник недовольно морщит нос — вокруг сильно воняет горелым.
— Как он погиб?
— Выстрелил из револьвера в последнюю бутылку, герр оберст.
— Похороните как героя. Пусть солдаты видят, как надо сражаться за родину, и берут пример.
— Будет исполнено, герр оберст.
***
Вражеские дозоры осторожны, по-немецки аккуратны и до оскомины предусмотрительны. Быстро учатся — удивительно, как всего за несколько дней можно изменить манеру поведения. От поразительной наглости, которую демонстрировали эсэсовские молодчики ещё позавчера, ничего не осталось. Впрочем, самые наглые уже ждут отправки в фатерлянд. Везучих повезут санитарные фургоны и поезда, самых героических в конце пути накроют флагами — перед тем, как опустить в родную немецкую землю. Котовский доволен — его стараниями не один функционер НСДАП получил возможность сказать трогательную речь на церемониях прощания. И это только начало.
Вчера под вечер Мэллоу, отхлёбывая чай прямо из котелка — небывалая распущенность для джентльмена, находящегося по эту сторону Суэца, высказался:
— Господин капитан, я поражён вашей изобретательностью. За двое суток ни одного столкновения, повторяющего предыдущее. Не дай Бог иметь такого врага.
Алексей, оторвав взгляд от развёрнутой на броне карты, посмотрел на англичанина.
— Джон, удивлять врага нужно постоянно. Если удивление было не смертельно, попытка не засчитывается.
Он улыбается:
— Впрочем, то, что вы видели, это мелочь. Вот форсировать танками горные хребты вдоль и поперёк — это да. Тогда мы здорово удивили итальянцев.
Мэлоу не находит слов для ответа, потому что сегодняшний бой в его представлении был вершиной военного коварства. Появившаяся в зоне видимости германская разведка была обстреляна с дальней дистанции и почти не понесла потерь. Определив перед собой наличие сильного заслона, немцы приняли решение сбить его с ходу. После миномётного обстрела поставили дымовую завесу и двумя ротами пехоты провели атаку. Предполагаемый заслон почти не оказал сопротивления, потому что немцы до него не дошли — роты были накрыты кинжальным огнём с флангов и тыла, не успев даже толком развернуться — настоящую засаду обстрелянный в нужный момент дозор не заметил.
Контратака танковой роты, сбор трофеев и стремительный отход — получасовой бой, у врага сотня трупов и множество раненых, несколько погибших бойцов у Котовского, четырёхчасовая задержка немецкого наступления. Но странный русский считает это мелочью. Что он в таком случае считает нормальным результатом?
Отходя, бойцы батальона продолжают хулиганить, прикапывая в многочисленных дорожных выбоинах то трофейную каску, то жестянку от немецкого противогаза. Иногда ставят настоящую мину, иногда присыпают грунтом прикрытую жестью или дощечкой гранату с выдернутой чекой. Вряд ли немецкие сапёры жалуются на отсутствие развлечений.
— Вы допили, Джон?
— Да, господин капитан.
— Мне вновь нужна ваша помощь. Требуется добыть топливо, иначе завтра к вечеру мы станем пехотным батальоном.
— Я могу взять автомобиль?
Котовский кивает.
— Только не берите немецкий — здешние крестьяне сначала стреляют, потом смотрят, кто именно ехал в таком незнакомом авто. Езжайте на полуторке, к ним местные уже привыкли.

Пыль лезет в глаза, смешивается с потом, покрывает тело слоем субстанции, похожей на оконную замазку. В носу и вовсе засыхает цементной коркой. Форма на людях стоит колом — от пропитавшей её соли. У обочины отступающих бойцов ожидают местные — мальчишка и пожилая женщина, голова которой укутана в привычный уже тёмный платок. Как она выдерживает в чёрном на таком солнце? У мальчика на поводу серый осёл, несущий на боках огромные кувшины с водой и домашним вином.
— Уходите?
В голосе женщины нет ни упрёка, ни обиды, она знает — имейся возможность остановить немцев, эти бойцы сражались бы до последнего. Иногда для того, чтобы победить слишком многочисленного врага, сначала приходится отступить — за Фермопилы, на Саламин или ещё дальше. Но горечь не спрячешь, и парни отводят глаза.
— Мы вернёмся, мать.
— Пейте, воины. Нечего им оставлять.
Бойцы Котовского ног не бьют — спасибо добывшему топливо Джону. Но именно они дают возможность пехоте отходить от рубежа к рубежу, танцуя со смертью перед носом у продвигающихся на юг немецких колонн.
Мальчишка подтаскивает упирающегося осла к группе боевых машин, Алексей отказывается от терпкого домашнего вина, с благодарностью пьёт чистую родниковую воду.
— Они просто обязаны попытаться нас подловить. Я думаю, удобнее места, — карандаш Алексея стучит по карте, — не найти.
— Димитрий, сегодня ты со своей ротой уходишь туда и занимаешь оборону здесь, здесь и здесь, — карандаш рисует реснички оборонительных позиций.
— На усиление возьмёшь взвод танкеток с крупнокалиберными. Второй возьмёшь, там механики меньше устали. До вечера занять оборону, здесь и здесь, — карандаш выводит поперёк боковых троп вытянутые узкие прямоугольники, поставишь мины — аккуратно, чтобы потом снять можно было.
— Да, командир.
Мы будем там завтра, твоя задача — держать перевал, пока мы не пройдём. Даже если на тебя дивизию бросят.
— Я понял, командир.

Дорогая тётя!
Не знаю, получили ли Вы моё предыдущее письмо. Наверное, репортажи наших корреспондентов и фронтовые сводки доносят новости намного быстрее, чем идёт частная корреспонденция. Признаться, мне просто не хватает бесед с Вами — здесь много достойных людей, но иногда просто необходимо выговориться перед знакомым и небезразличным тебе собеседником.
Если бы Вы знали, как мне сейчас хочется принять ванну, выпить чашку настоящего английского чаю с молоком и бисквитами, завалиться в постель и, наконец, выспаться. Вероятно, мне потребуется для этого целая неделя. Как Вы уже поняли, последние дни времени на сон несколько не хватает. Зато на скуку жаловаться не приходится — вот уже почти неделю мы с бошами соревнуемся, изобретая всякие забавные и неожиданные сюрпризы для развлечения оппонентов. Пока счёт в нашу пользу — как оказалось, у нас больше опытных шутников.
Мне кажется, тётушка, я только теперь начинаю понимать эту землю и этих людей. Странно, во время нашего с Вами вояжа мы проехали почти по тем же местам, где сейчас довелось воевать. Конечно, с тех пор я стал намного старше но, думаю, чтобы понять греков по-настоящему, мне понадобилось пройти с ними по горам между легендарными Олимпом и Оссой, отбиваясь от врага, многочисленного, как орда Ксеркса.
Эти люди… Тётя, они умирают и убивают так, как будто это обычная, привычная работа. Заботит их только то, насколько хорошо и добросовестно она выполнена. Если грек может разменять свою жизнь на две-три вражеских, он считает, что жил не зря, и идёт на обмен без видимых переживаний.
Большая часть наших солдат знает старые мифы хуже любого выпускника частной британской школы, но им это не нужно — они в них живут. Попадись мне завтра среди наших солдат Ахилл или Геракл, вооружённый винтовкой и сменивший паноплию гоплита на снаряжение пехотинца, я просто поздороваюсь с ним, как со старым знакомым, потому что нынешние мои соратники ничуть не хуже.
Знаете, что меня больше всего поражает сейчас? Отношение наших старших офицеров к происходящему на фронте. Такое впечатление, что они ощущают себя зрителями на скачках или боксёрском матче. По долгу службы мне приходится часто мотаться между нашим батальоном и частями экспедиционного корпуса, требуя, выбивая и выпрашивая топливо и боеприпасы. К сожалению, сравнение выходит не в пользу наших соотечественников. Боюсь, что однажды сорвусь и выскажу какому-нибудь полковнику всё, что накипело на душе. Чванливые скоты — по крайней мере, большая часть из тех, с кем приходилось сталкиваться. Видит Бог, с австралийцами и новозеландцами гораздо проще, они, по крайней мере, не чувствуют себя ЕГО наместниками на Земле.
Извините, что не сдержался, но было просто необходимо высказать это, хотя бы на бумаге.
Возможно, некоторое недопонимание между мной и старшими офицерами можно объяснить моим нынешним видом — френч болтается на мне, как на вешалке, похоже, за неделю я потерял фунтов десять, и, судя по нашим рационам, они вернутся не скоро.
На этом вынужден закончить своё послание.
Ваш любящий племянник
Джон Мэллоу.

***
Рыжий и поразительно конопатый парень со злостью пинает свою боевую машину в узкую гусеницу.
— Бракоделы проклятые, только привык к этой жестянке!
Котовский внешне абсолютно спокоен. Это не первый, и наверняка не последний «итальянец», которого придётся сжечь по причине неустранимой поломки.
— Что на этот раз, Василий?
— Да коробка полетела, товарищ капитан! Скрежет, хруст, и сразу заклинило. Тля, грузовики ведь хорошо делают, а тут… Пушка через задницу поставлена, и ломаются через каждые полсотни километров!
— Да уж, не наша работа. Хотя первые двадцатьшестые тоже долго не жили, потом до ума довели. Прицел прострелить, замки пушки и пулемётов выбросить так, чтобы не нашли. Топливо слить, боекомплект распределить между оставшимися машинами. То, что останется, — сжечь.
— Сделаем, товарищ капитан, - уверяет командир танка и с горечью добавляет: — Не в первый раз.
Единственное достоинство итальянской керосинки — очень неплохая пушка, установленная в лобовом листе справа от механика-водителя. Броня тонкая, пулемёты капризные, не от хорошей жизни в маленькой башне вместо одного установлена спарка. Двигатель откровенно слаб, трансмиссия не выдерживает нагрузки, подвеска ломается — дрянной танк, но других нет. Приходится воевать тем, что есть. Даже такая жестянка в умелых руках заставляет идущих по пятам немцев не сильно торопиться.
Что характерно, танкетки того же производителя технически вполне себе надёжны, таскают крупнокалиберные пулемёты и противотанковые ружья, не делая особой разницы между английским «Бойзом» и трофейным «Солотурном».
— Поломка?
Мэллоу поправляет чёрный берет, который третий день носит не снимая — лейтенант гордится тем, что он танкист, вполне освоился за рычагами трофейной немецкой «единички», а его ординарец виртуозно стреляет из башенных пулемётов.
— Коробка передач.
— Это на дороге не починить, — глубокомысленно замечает бритт.
Котовский кивает молча — обсуждать, собственно, нечего.
— Значит, осталось только семь танков, — озвучивает очевидное Мэллоу, и Алексей снова кивает. Добрый Джон считает своим долгом отвлечь комбата от невесёлых мыслей:
— Вчера вы были неподражаемы, господин капитан. Я начинаю подозревать, что немецкое командование информирует вас о своих планах.
— Элементарно, Мэллоу. — Котовский вдруг широко улыбается и вытирает блестящую кожу черепа большим клетчатым платком. — Я просто попытался придумать, как поймать наш батальон на переходе. Оказалось, немецкий командир думал аналогично. Так что ваша лесть не слишком заслужена.
Джон улыбается вместе с Алексеем.
— Никто не сумеет польстить вам сильнее, чем немецкая разведка. Пленные уверены, что против них действует моторизованный полк.
Котовский пожимает мощными плечами:
— Нужно же им как-то оправдать низкий темп наступления. Одними взорванными мостами и завалами в ущельях не отговориться.
***
Любой, кто пробовал соскабливать со щёк и подбородка щетину, смотрясь в зеркало заднего вида и намыливая помазок, смоченный холодной водой, знает, как это приятно. Один хруст щетины под лезвием бритвы чего стоит! Тем приятнее, когда есть возможность воспользоваться для процесса водой горячей.
— Вы сегодня просто волшебник, Браун.
— Стараюсь, господин лейтенант, сэр.
— Спасибо, Браун.
— Сегодня капитан приказал приготовить завтрак пораньше, и повар разрешил позаимствовать часть жидкости из котла для чая, сэр
Хитрый кокни отвечает с каменным выражением лица, очень трудно понять, когда он серьёзен, а когда шутит. Мэллоу не провести — он знает, что его ординарец сейчас веселится от души.
— Как думаете, что сегодня придумает наш командир?
— Солнечный капитан не будет сегодня строить бошам козни, сэр.
— С чего ты так решил?
Браун позволяет себе улыбнуться:
— С самого утра приезжал офицер связи, было ещё темно, да, сэр. А через десять минут мистер Котоффски приказал будить поваров. Думаю, батальон понадобился где-то ещё, господин лейтенант, сэр.
Возмущённый офицер для связи с союзником чуть едва не порезался.
— Почему я узнаю об этом только сейчас?
— А что бы изменилось, разбуди я вас раньше? В батальоне было бы на одного невыспавшегося офицера больше, да, сэр. Вы прекрасно узнаете новости за завтраком, я уже всё приготовил, командир обещал быть, — ординарец смотрит на часы, — через семь минут.
Джон вытирает лицо поданным Брауном влажным тёплым полотенцем, шлёпает по щекам смоченной в одеколоне ладонью.
— Спасибо, Браун. Послушай, на каком языке ты со всеми общаешься? С комбатом на французском, а с остальными?
— Затрудняюсь ответить, сэр. Наверное, на солдатском. Было бы желание понять, договориться можно с кем хочешь.
***
Знакомый зал, непривычная суета. В сутолоке праздничного мероприятия сам себе видишься неуклюжим и неуместным, как трактор в филармонии. Кажется, что твои плечи мешают абсолютно всем и совершенно непонятно, куда деть руки. Впрочем, в трудный момент всегда может выручить проверенный друг.
— Алексий, рад тебя видеть! — Карагиозис демонстративно косится на погоны Котовского, — Поздравляю, ты скоро меня обгонишь!
— Кара, старый чёрт! Как я рад тебя видеть! — Котовский воровато оглядывается и наклоняется к эвзону:
— Слушай, может, ну его, этот бал? Смоемся тихонько, найдём подходящее местечко и отметим встречу как следует?
Грек заливисто смеётся, обращая на себя внимание окружающих.
– Нет, Алексий, этот крест тебе придётся тащить до конца! — и вполголоса добавляет: — Постарайся выглядеть довольным. Всё это снимают для хроники — будут показывать в США, Англии, СССР — по всему миру. И корреспондентов здесь тоже хватает. Для того и затеяли — показать, что мы твёрдо стоим на ногах. Терпи, брат! Считай боевой задачей. А выпить мы и здесь можем. Помнишь — с эвзонами можно пить…
Кара подхватывает со стола пару бокалов с вином, суёт один в руки Алексею, отпивает глоток и смотрит на танкиста.
— С эвзонами невозможно напиться, — отвечает Котовский и отпивает из своего бокала.
Карагиозис подхватывает его под руку:
— Пойдём, я обещал знакомство с тобой одной особе.
Танцы ещё не начались, оркестр наигрывал что-то негромкое и мелодичное. Присутствующие группками собрались у выставленных вдоль одной из стен столов, перекусывают, держа тарелки в руках, и общаются. Недалеко от лестницы на первый этаж Котовский приметил группу советских командиров во главе с Мерецковым — бывшего главного советника Алексей знает, именно он вручал ему «Красное Знамя» за Эльбасан.
Вокруг командующего советским контингентом собрались остальные советники: Арженухин, Ласкавы, несколько штабистов, в петлицах у каждого как минимум по три-четыре шпалы. Адмирала с ними нет — Лавров далеко и слишком занят для посещения протокольных мероприятий. Представитель морского командования в зале присутствует — высокий мужчина, довольно массивный, кажется, что крупная голова сидит прямо на широких плечах, настолько короткая у него шея. Капитан первого ранга Патрилос, старший из советских политработников, что-то втолковывает греческому адмиралу.
Кара тащит Котовского мимо, туда, где мундиры и фраки уступают в числе нарядным платьям. Высокие причёски, туфли на каблуках всех форм и фасонов — война, не каждая может позволить себе следить за последними веяниями моды.
Кружок дам расступается, собеседницы поворачиваются к приближающимся мужчинам.
— Я его привёл и клянусь — это было непростой задачей. Он так ловко научился отбиваться от немцев, что я мог не справиться. Дамы, разве моё тактическое мастерство не заслуживает награды?
— Если бы ты не был действительно неплохим офицером, репутация болтуна таскалась бы за тобой, как хвост за собакой. Представь нас и можешь пьянствовать дальше.
— Лаис, эвзоны не бросают друзей в беде. Особенно если сами в неё завели.
Карагиозис вытягивается и становится серьёзен, как дворецкий в хорошем английском доме:
— Дамы и господа, это и есть Алексий Котовский, гроза фашистов, ночной кошмар Муссолини, известный всей армии как Кожаный Затылок. Гитлеровцы его портрет показывают своим солдатам вместо слабительного. Алексий, это госпожа министр Клио Ренгартен и её дочери, Теодора и Ирини. Язва в зелёном — моя кузина Лаис.
Пока Алексей пытается что-то бормотать про «польщён» и «приятно», Карагиозис продолжает представлять дам, и остальные имена и фамилии не задерживаются у Котовского в памяти. Пока когда госпожа министр и её старшая вежливо, но безжалостно допрашивают узнавшего о своей популярности Алексея, Карагиозис развлекает дам разговором, но его кузина в беседе не участвует — она, не скрывая интереса, рассматривает Котовского. Младшая дочь госпожи Ренгартен делает то же самое, ни на секунду не отпуская мамину ладонь, шестилетняя Ирини не разговаривает с незнакомцами. Взгляд Лаис мешает и отвлекает, Алексей раздражен, на него накатывает злой, почти боевой кураж, и при первых звуках вальса он склоняет голову перед старшей девочкой:
— Мадмуазель позволит пригласить её на танец?
Девочка приседает и подаёт ему руку. Вести в танце десятилетнюю девочку нелегко, но Алексей старается, и, когда музыка смолкает, партнерша искренне его благодарит. За время танца к госпоже министру подошёл высокий советский моряк. В глаза бросаются совершенно седые волосы при не старом, но каком-то неживом лице.
— Мой муж, Иван, — представляет его Клио. — Извините, но нам пора. Было приятно познакомиться.
Старшая дочь всё так же серьёзна:
— До свидания, господин майор. Пожалуйста, не пускайте немцев в Афины, нам с сестрой не хотелось бы снова плыть через море на корабле. Они тонут.
— Я буду стараться, мадмуазель.

Сразу, как только семья Ренгартенов поворачивается к выходу, на погон Алексея опускается узкая женская ладонь.
— Теперь, когда главная соперница уходит, я претендую на всё ваше внимание, майор.
Музыка всё громче, тонкая талия под рукой гибка и послушна, чёрные кудри развеваются в такт движению, а глаза партнёрши кажутся вдвое больше тех, что достались людям от природы. Котовский из всего многообразия танцев с горем пополам умеет танцевать только вальс.
— Ничего, — запрокинув голову, смеётся Лаис.— Останься в живых, и мы с тобой ещё станцуем танго, я научу.
От вальсов, вина и близости женщины голова идёт кругом. Бал заканчивается.
— Всё этот комендантский час, — злится Лаис. — Прежде мы веселились далеко за полночь. Надеюсь, мой кавалер проводит меня до дома?
Из группы расходящихся гостей Алексею машет, прощаясь, Карагиозис — он тоже уходит не один.
Квартира Лаис находится на первом этаже не самого большого двухэтажного дома, совсем недалеко от ратуши, они добираются за каких-то десять минут.
— Надеюсь, ты не сбежишь? — поворачивается спутница к Алексею.
— А как же муж? — обручальное кольцо Котовский заметил в самом начале бала.
— Мой муж уже полтора года живёт в Лондоне, Алексий. Входи.
Оглушённый поцелуем Алексей смотрит, как она поворачивается к нему спиной:
— Помоги расстегнуть платье.
Его пальцы расстёгивают крючки, шуршит ткань, с шорохом опадают на пол детали женского гардероба…
— Если ты не поторопишься, я сама сорву с тебя этот дурацкий мундир...

В комнате стоит полумрак. Лаис пробирается к окну и отдёргивает плотную штору — режим светомаскировки в Афинах соблюдается очень строго. Окна выходят на запад, света в комнате не становится намного больше, но Алексею хватает – он может ещё раз рассмотреть свою женщину.
Лаис довольно высока, с красивой тяжёлой грудью и тонкой талией. Взгляд Котовского опускается к широким женственным бёдрам, жадно любуется обнажёнными ногами. Не слишком длинные, но стройные и сильные ноги спортсменки и танцовщицы. Женщина чувствует его восхищённый взгляд и медленно поворачивается, позволяя любовнику насладиться зрелищем своего тела.
— Лаис, у тебя есть дети?
— Нет, Алексий. Мой муженёк предпочитает кувыркаться с мальчиками. У нас это встречается, знаешь ли.
Опешив, Котовский не может удержаться от расспросов:
— Тогда почему ты за него пошла?
— Молодая была, глупая. Он был красив, как бог, — высокий атлет, широкоплечий, с голубыми, как весеннее небо глазами. И так замечательно ухаживал… Я решила — это та самая любовь, которая одна на всю жизнь. Дура. Он рассчитывал браком ускорить карьерный рост. После того, как отец погиб, большая часть наследства досталась брату, и муж потерял ко мне интерес, а через полгода уехал в Англию — преподавать греческий. Иногда он присылает мне письма.
— Извини, а сколько тебе лет?
Лаис садится на кровать рядом с Алексеем, валит его на подушки, приближает полные губы к его лицу и зловеще шепчет:
— Двадцать пять. Ты связался со старухой, над тобой будет потешаться весь город!
Мужчина не выдерживает, сгребает её в охапку и принимается доказывать, что ни о чём не сожалеет. Время летит незаметно.
— Всё.
Лаис вырывается, спрыгивает с постели и отбегает к двери в туалетную комнату.
— Скоро придёт прислуга. А ещё я хочу есть. Как у тебя с деньгами? Не разоришься, если я затащу тебя в лучший ресторан города?

Два дня отпуска пролетели как один миг.
— Надеюсь, старалась я не зря, и тебе будет что вспомнить, Алексий Кожаный Затылок.
Лаис напряжена, как натянутая струна — потяни чуть сильнее, и, скручиваясь спиралями, со стоном разлетятся в стороны никому больше ненужные обрывки.
— Ты был отличным любовником, мне понравилось. Если захочешь продолжить, и будет возможность — заходи. Провожать не пойду, сам доберёшься.
Котовский проводит рукой по копне чёрных волос, кончиками пальцев касается губ — остановить, пока распаляющая себя женщина не ляпнула такого, чего никогда ему не простит.
— Я не силён в вашем законодательстве, но знакомства у тебя есть, и неплохие. Если буду жив, постараюсь вернуться через месяц. К этому времени ты должна быть свободна и готова снова выйти замуж.
— Кто тебе сказал, что я собираюсь сменить одного картонного мужа на другого?
Она не позволяет себе поверить, в глубине её глаз прячется ожидание боли — сейчас засмеётся, скажет, что пошутил. Или молча пожмёт плечами.
— А я и не спрашивал. Просто сделай это. Я так хочу.
Она пошла его провожать и махнула рукой вслед уезжающему автомобилю.
***
Солнце висит за спиной — почти полдень. Не зря самолёты противника постоянно норовят зайти в атаку с той стороны. Но получается у них редко — зенитчики и истребители с островных аэродромов чаще всего срывают такие попытки. А против солнца попробуй цель разгляди. Это о хорошем.
Остальное — плохо. Оборону в Халкидике немцы взломали сразу в трёх местах. Прорыв непосредственно к Салоникам ликвидировали, но два других закрыть было просто нечем. Всё, что теперь могут добровольцы, — это сдерживать продвижение немцев, не позволить в считанные часы добраться до портов на южном берегу полуострова. Пока получается.
Ерофей движением руля и лёгким толчком педали немного доворачивает танк, загоняет в прицел участок дороги. Ждёт, пока силуэты разнюхивающих обстановку мотоциклистов сольются в поле прицела и отправляет им навстречу осколочный так, чтобы снаряд ударил в грунт просёлка с небольшим недолётом. Когда ветер относит клубы дыма в сторону, на дороге стоит только один мотоцикл из четырёх — два опрокинулись в кювет, последний, развернувшись, удирает. Трупы в стоящем на дороге «Цундапе» уже никуда не торопятся — один навалился грудью на руль, второй запрокинулся в коляске.
Ерофей, не дожидаясь команды, даёт задний ход, разворачивается и отводит танк на полкилометра южнее, к заранее выбранному укрытию — сейчас фрицы развернут передовые части и попытаются атаковать его старую позицию, их по очереди трепанут два экипажа, стоящие теперь ближе к переднему краю. Потом снова придёт очередь их танка выпустить пару снарядов. Если немец попробует обойти, наткнётся на такую же подвижную засаду — батальон перекрыл чуть не половину полуострова. Хорошо придумал капитан — немцы несут потери, хоть небольшие, но обидные, и топчутся почти на месте, а сделать ничего не могут — танкисты в полноценный бой не ввязываются.
Вот только жара… Жуков делает пару глотков из фляги и открывает люк — минимум полчаса можно отдохнуть.
Перекусили, чем бог послал, и снова приготовились к бою. В этот раз подловить фрицев не получилось — они пробрались по бездорожью и вызвали артиллерийский огонь — пришлось уходить с позиции, наугад саданув пару семидесятипятимилиметровых фугасок по заросшим кустарником вершинам — туда, где померещился в листве блеск оптики. Ерофей придавил педаль подачи топлива, на четверть повернул рулевое колесо, обходя торчащий у обочины валун, и земля с грохотом ударила в левую гусеницу, танк тряхнуло, смотровые щели заволокло дымом, но Ерофей этого уже не увидел — медленно сполз с сиденья и завалился набок.

Карта развёрнута на паре столов, намертво прибитых в кузове итальянского грузовика, — управлять разбросанными на фронте в три десятка километров ротами и взводами из танковой башни невозможно. Не будь Греция такой гористой, ему банально не хватило бы сил, а так — километров много, дорог мало. Немецкая пехота просачивается по бездорожью, но натыкается на второй эшелон. В любом случае, таким макаром им отходящих греков не догнать, потому что эллины топают по дорогам. Михаил должен выиграть для них сутки. За это время пехота укрепится перед гаванями, прикрывая эвакуацию.
— Товарищ капитан, наш француз при отходе подорвался на мине! — связист уставился поверх борта невидящим взглядом, сейчас он состоит изо рта и ушей.
— Все живы, но у Жукова отнялись ноги.
Фунтиков на минуту замирает — обдумывает ситуацию.
С сильным, опытным и умным врагом нельзя воевать по шаблону. Несколько часов, всего несколько часов, а кто-то на той стороне уже всё понял, нашёл слабое место и наказал за тупость. Французский танк не починить, хотя есть чем — просто не успеть, немцы наверняка сейчас усилят давление, а устраивать классическое сражение из-за одного танка нельзя, потеряешь больше, провалится весь центр. Значит…
— Дай связь с Сонькиным.
Через несколько секунд связист протягивает Михаилу микрофон и головные телефоны.
— Василий, почему у тебя фрицы как хотят мины устанавливают? По канавке проползли? А думать бабушка твоя станет? Расслабился, да? Значит так, танк сжечь, при отходе движения по дорогам избегать, в узких местах проверять путь — только что установленную мину так просто не спрячешь. И смотри Василий, они постараются этот фокус повторить — вывернись на изнанку, но этих сапёров кончи, понял? На выдвижении лови, пока головной танк обходят, они удобное место для наблюдения искать станут. Думай, Вася, всё время думай, за себя и за немцев. Отбой связи.
И снова связисту:
— Вторую и третью давай.

Михаил пятнает карту пометками — короткие доклады в голове командира складываются в подробную картину происходящего. Наступающие немецкие войска несут потери, спотыкаясь на каждой кочке. Танкисты выполняют свою задачу, разменивая на часы и минуты машины и экипажи.
Зенитка, которую незаметно для его людей немцы вытолкали на укрытую позицию, разносит обстрелявший очередной дозор БТ.
Группа разведчиков в глубоких немецких касках засекает позицию очередного танка, радист собирается наводить огонь артиллерии, но в самый центр группы падает осколочно-фугасный снаряд, выпущенный одной из двух последних батальонных самоходок, уцелевших настигает огонь трёх танковых пулемётов Т-28.
Группа пикировщиков, прилетевшая по наводке «костыля», второй день чудом уклоняющегося от атак греческих истребителей, вываливает бомбы на один из взводов на самом правом фланге. Опытные экипажи рывком выводят машины из-под удара, но одному из БТ осколок разбивает гусеницу. Три уцелевших танка вынуждены выдержать серьёзный бой, прикрывая ремонтирующих свою машину сослуживцев.
Немец ползёт через густую, но жёсткую траву, подтягивает за собой противотанковую мину в брезентовом чехле. Возможно, это тот самый, что вывел из строя «француза». Ползти неудобно, но этот фриц опытен и силён, он уверенно подбирается к цели, не зная, что его ровесник с Орловщины уже установил прицельную марку у него на пути и кончиком сапога удерживает педаль спуска, ожидая, когда труженик войны выползет на удобное место. Осколочный сорокасемимилиметровый входит фашисту в поясницу, разрывает практически пополам, но отказывающийся верить в свою смерть человек пытается ползти, слабеющими руками пытается тянуть к себе куст сизой полыни, поливает землю смесью крови и дерьма, вываливающегося из рваной мешанины сизых кишок. Потом голова утыкается в траву, тело дёргается в последний раз и замирает.
Горят немецкие разведывательные броневики — командир танка удачно выбрал место, уничтожил сначала замыкающий, потом головной и сейчас азартно выцеливает последнего. Немец маневрирует, прикрывается дымом, никак не получается всадить в него снаряд. Выстрел — промах, ещё один – снова мимо…
Близкий разрыв тяжёлого снаряда опрокидывает Т-26 набок, сорванная взрывной волной башня улетает в сторону. Командир и заряжающий погибают мгновенно, оглушённый механик-водитель через несколько минут выбирается из корпуса, квадратными глазами находит остатки башни и падает, срезанный пулемётной очередью.
С каждым часом гавани южного побережья всё ближе, всё меньше танков остаётся в батальоне, но фронт укорачивается, и немцев удаётся сдерживать.

Боли нет. Кажется, что ниже пояса тело просто исчезло. Наверно, это очень плохо, это приговор — инвалидность, ты стал просто беспомощным куском мяса, способным только есть, пить и ходить под себя. Но Ерофею не хочется об этом думать. Ему совсем ничего не хочется. Жуков лежит, бессмысленно уставившись в безоблачное летнее небо — чужое, лишённое облаков, выгоревшее на солнце, и молчит. Молчит, когда парни вытаскивают его из подбитого танка, молчит в идущей на юг машине, на носилках… Односложно отвечает на вопросы врача…
— В госпиталь. Срочно. Что-то из этой посуды, — врач осматривает теснящиеся в гавани рыбацкие каики, шхуны и прочую водоплавающую мелочь, ожидающую эвакуирующихся, — идёт на Лерос?
— Сейчас узнаю, товарищ военврач.
Через полчаса носилки с Ерофеем устанавливают на палубе небольшого кораблика или катера, перед надстройкой, похожей на будку не очень крупной собаки. На носу пара греков в цивильном неумело возится с укреплённым на самодельной тумбе крупнокалиберным итальянским пулемётом. Некоторое время спустя палуба начинает дрожать — Жуков лопатками ощущает эту дрожь. Загорелый парень — босой, из всей одежды на нём только грязные полотняные штаны, сбрасывает с тумбы верёвочную петлю, перепрыгивает на борт, и мир вокруг Ерофея начинает покачиваться — баркас вышел в море. Плеск и небольшая качка баюкают, боец закрывает глаза и засыпает.
Будят его испуганные крики моряков. Повернув голову, Жуков видит, как греки разворачивают пулемёт на левый борт, потом на правый, дают несколько очередей, потом по доскам хлещут пули, и над баркасом с рёвом проносится самолёт. На палубе валяется расчёт пулемёта — один из греков ещё что-то мычит, второй не подаёт признаков жизни. Из-за собачьей будки тоже слышны стоны и крики раненых. Баркас пытается поворачивать, но там, над морем, самолёт с крестами стал в вираж, собирается делать второй заход. Ерофей вываливает непослушное тело с носилок и ползёт к такому далёкому пулемёту. Гладкая палуба скользит под ладонями, но сила в руках ещё осталась. Жуков добирается до тумбы, цепляется за неё и одной силой воли подтягивает себя к рукоятям пулемёта. Он не думает о непослушных ногах — у него есть цель. Эта цель, распластав крылья над морем, несётся к нему, сверкая плексигласом кабины. Они открывают огонь одновременно — пулемёт в руках танкиста дрожит, выплёвывая очередь навстречу сдвоенным вспышкам, что мелькают над капотом приближающегося истребителя. Время для Ерофея будто растягивается, вписанный в проволочные круги прицела мессер медленно приближается, увеличиваясь в размерах, от него что-то отлетает, потом правую ногу будто обливают кипятком, и рукоятки пулемёта выскальзывают из пальцев, Жуков падает на залитые кровью доски. За самолётом в воздухе остаётся белесый прозрачный след, он больше не собирается атаковать — набирает высоту и уходит к горизонту. Когда к Жукову, наконец, прибегает сопровождающая раненых греческая медсестра с наскоро перевязанной головой, Ерофей сидит, прислонившись спиной к тумбе, зажимает обеими руками простреленное навылет бедро и матерится в пространство. От счастья. Потому что простреленная нога — болит.
Сержант Жуков умер от заражения крови через три дня после эвакуации в госпитале советской военно-морской базы на острове Лерос.

Вывезти танки морем не получится. Не потому, что нет времени, банально нечем грузить. И не на что. Попытка соединить общим настилом пару шхун и загнать туда маленький «гочкис» по самодельному пандусу едва не закончилась трагедией. Обошлось, конечно, мелководье, — механик вынырнул, даже не сильно испугался, корабли почти не пострадали. А танк… Всё равно гробить, чтобы врагу не достался.
Технику придётся уничтожить. Умом это понятно, но своими руками ликвидировать машину, которая полгода была домом, укрытием и грозным оружием? Будто сам себе ногу отпиливаешь. Тупой пилой.
Немцы очередной раз получили по арийским мордам — греческая артиллерия работала на расплав стволов, не жалея снарядов, потом атака пехоты, поддержанная танками Фунтикова и самолётами с островов — фрицев гнали километров пять. Теперь минимум до вечера они будут приводить части в порядок, подтягивать артиллерию и ждать, когда уйдут от берега крейсера и эсминцы союзников — наступать под обстрелом главных калибров они не решатся.
Михаил с башни своего танка осматривает окрестности. Все гражданские и большая часть пехоты уже эвакуированы на острова, остатки прямо сейчас поднимаются по дощатым сходням, устало оглядываясь на остающийся за спиной берег. Десятки тяжёлых грузовиков, которые тоже невозможно вывезти маломерным флотом, горят вдоль берега, создают какое-то подобие дымовой завесы. Экипаж с кислыми лицами собрался внизу, у ног — вещмешки с личными вещами и снятые с установок пулемёты. Баданов суетится, не знает, что ещё прихватить с собой, — Фёдор напоминает Фунтикову хозяйку большой, состоятельной семьи на пожарище сгоревшего дотла дома.
Михаил проводит рукой по шероховатой броне. Оспины от пуль, оставленные осколками шрамы… Танк кажется живым существом, со своей памятью, привычками — даже болячки его, все эти изношенные диски фрикционов и разболтанные передачи, которые Гриша Белоконь учитывал, не задумываясь.
Михаил встаёт в полный рост, поднимает над головой вытянутую вверх правую руку: «Внимание!»
Выжидает, когда командиры танков повернутся к нему, и бросает руку вниз.
— Поджигай!
Танкисты поэкипажно тянутся к спуску, сначала медленно, оглядываясь на разгорающееся над моторными отсеками пламя, потом быстрее, переходят на бег — поди угадай, как скоро начнёт рваться неизрасходованный боекомплект. Убедившись, что горят все танки, Михаил опрокидывает стоящую на моторном отсеке канистру и спрыгивает на землю. Фёдор протягивает командиру самодельный факел. Щёлкает трофейная зажигалка. Привязанная к кривой палке горящая тряпка летит на корму. Огонь загорается с чуть слышным хлопком, сначала бесцветный и бездымный. Когда пламя выбивается из вентиляционных решёток, над ним поднимается тяжёлый чёрный дым.
— За мной, — негромко роняет капитан и первым направляется к берегу. Он не оглядывается. Этот кусок жизни окончен, и стыдиться его не придётся. Но слишком мерзко на душе у капитана Фунтикова, будто он только что вновь пересёк каталонскую границу и спиной ощущает паскудные улыбочки французских пограничников.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 15:06

Глава 10
Операция «Леонид»

Мерецков собран, спокоен и деловит.
— Садитесь, товарищи. Перед совещанием с союзниками предлагаю ознакомиться с обстановкой, сложившейся на нашем фронте в настоящее время. Захар Харитонович, прошу.
Ласкавый выходит к карте, берёт указку, кашляет в кулак, прочищая горло.
— Как вам уже известно, в настоящее время линия фронта проходит…
Адмирал Лавров не слишком внимателен — линия фронта вторую неделю не двигается. Вот информация о соотношении сил это уже интересно.
— За время боёв в Албании и северной Греции противник понёс значительные потери. По нашим данным, полностью уничтожена шестая танковая дивизия, разгромлены и отведены на переформирование сорок четвёртая, семьдесят девятая пехотные и вторая горнострелковая дивизии. Более половины состава потеряли двести пятьдесят четвёртая пехотная и шестнадцатая танковая. В соединениях пятнадцатого и восемнадцатого армейских корпусов потери личного состава составляют до тридцати-сорока процентов убитыми и ранеными. Наиболее боеспособным у немцев является шестнадцатый армейский корпус, действовавший на второстепенном направлении — там потери составили не более десяти процентов, следовательно, по расположению этих частей мы можем отслеживать намерения вражеского командования — этот корпус наверняка будет использован на направлении главного удара.
Самым важным следует считать урон, который удалось нанести танковым силам противника — по имеющимся сведениям, подтверждённым данными авиаразведки, у противника в строю осталось около ста танков всех типов, что с учётом гористой местности существенно снижает возможности противника по ведению маневренных наступательных действий. Как весьма значительные, оцениваются потери врага в автомобильной технике.
Кончик указки постукивает по карте, этот рваный ритм не даёт слушающим впасть в дремоту.
— После провала попытки обойти позиции укреплений линии «Леонид» путём захвата острова Саламин, противник перешёл к позиционному способу ведения войны. В настоящее время активно работают над ремонтом дорожной сети, есть информация о попытках строительства железной дороги от территории Югославии до Салоник — вероятно, противник испытывает трудности с обеспечением своей группировки.
Несмотря на значительные потери, авиация союзников не допустила захвата германскими ВВС господства в воздухе. Мало того, можно считать, что в настоящее время с учётом переброски на аэродромы Пелопоннеса ещё двух эскадрилий британских истребителей типа «Харрикейн», преимущество в воздухе у нас. Если бы не переброшенные из Италии и Болгарии подкрепления, можно было бы говорить об уничтожении вражеской авиации — в последние дни самолёты люфтваффе в воздух практически не поднимаются. С учётом огромных потерь, которые гитлеровская авиация несёт в Советском Союзе, вероятность усиления немецкой авиации в Греции оценивается нами как незначительная. С другой стороны, отмечен рост выпуска самолётов и уровня подготовки экипажей итальянской авиации.
На сухопутном фронте итальянские силы невелики — более-менее боеспособны четыре из шести пехотных дивизий, их возможности по ведению наступательных действий крайне малы. Сухопутные части болгарской армии на фронте не появлялись.
Греческая армия понесла значительные потери в живой силе и технике. Потери составляют до сорока — пятидесяти процентов, кроме того, три дивизии из Халкидики и Салоник пришлось эвакуировать на острова. На линии «Леонид» обороняются десять греческих пехотных дивизий, ещё четыре пехотных и кавалерийская дивизия находятся в резерве. Дивизии имеют значительный некомплект личного состава и артиллерии, ситуация с боеприпасами достаточно напряжённая. Британские силы представлены двумя пехотными дивизиями, стоящими во втором эшелоне обороны и бронетанковой бригадой сокращённого состава. Советские добровольческие части понесли значительные потери и состоят из бронетанковой бригады неполного состава и нескольких артиллерийских и противотанковых частей.
Исходя из анализа возможностей противника и наших, в настоящее время ни одна из сторон не имеет сил для ведения активных наступательных действий…
***
Горы. К ним Алексей привык, забывать начал, как выглядит ровная линия горизонта. К склону ближайшей прилепился очередной монастырь – древний, славный чудесами и религиозными подвигами монахов, в общем, ничем не отличающийся от большинства греческих монастырей. Впрочем, это не мешает большинству подчинённых Котовского истово креститься на его купола – силён ещё в греках религиозный дурман, очень силён. А своих, комсомольцев да коммунистов, в батальоне остаётся всё меньше. Вчера пришлось распрощаться с Мэллоу — командир бригады нашёл для него взвод. С кем теперь греческую мифологию обсуждать? Не с греками же!
Впрочем, Алексею и без мифов есть чем заняться — третьего дня получил подкрепление, с Крита, из ремонтных мастерских привезли пяток танков. Всё те же итальянские 11/39, но малость доделанные — сменены башенные пулемёты, чуток усилена подвеска — что из этого получилось, ещё предстоит оценить. Пришло пополнение. Народ всё больше обстрелянный, из госпиталей, но учить один чёрт приходится заново — под себя.
За всей этой чехардой никак не удаётся вырваться в столицу, хоть до неё рукой подать, пара часов езды на автомобиле. Только вырвать пять-шесть часов на эту поездку совершенно невозможно. Хорошо хоть почта работает исправно — письма приходят почти каждый день. Алексей успевает отвечать в лучшем случае через два на третье. Лаис не обижается. Первые её письма были, как танец на минном поле — каждое слово выверено, за любой фразой — осторожность, страх и недоверие. Сейчас от этой натянутости не осталось и следа, Котовский ежедневно получает развёрнутый и обстоятельный отчёт о жизни своей женщины, изрядно приправленный иронией, иногда переходящей в сарказм. После тяжёлого, заполненного хлопотами дня чтение исписанных чётким, округлым почерком листков согревает Алексею душу.
Хуже другое. Котовский помнит, с каким настроем шли греки вышибать итальянцев. Гнев, возмущение, общий порыв — наказать, выгнать, сбросить в Адриатику и вернуться домой, к семьям, к работе. Продолжать жить. Была радость, пусть злая, кровожадная, но была. С того момента, когда в войну ввязались гитлеровцы, прошло всего ничего, а настрой изменился радикально. Нет, сдаваться его усатые бойцы не собираются. Но радости больше нет. Её сменила угрюмая решительность. Большая часть страны оккупирована врагом, ни рядовые бойцы, ни офицеры не видят шансов на скорое контрнаступление. Все понимают — как только вермахт сможет подтянуть резервы, наступление продолжится. Его ждут, многие даже с нетерпением. Эллины собираются умирать, прихватив на тот свет как можно больше врагов. Боевая учёба превратилась во вторую религию, люди доводят себя тренировками до изнеможения, приходится следить и останавливать самых упёртых. Недавно взвод новичков без разрешения покинул расположение батальона. Самовольщиков нашли на приспособленном под тактическое поле косогоре — отрабатывали захват позиции с последующим отходом и засадой на преследующего противника.
Котовский досмотрел до конца, после чего собрал в кучу и смешал с грязью — не за тренировку, за плохое исполнение. На следующий день выполнение той же задачи показал взвод, собранный из ветеранов батальона.
— Поняли разницу?
Пополнение стояло, опустив глаза.
— То, что вы хотите учиться — замечательно. Только поверьте мне, воины, нельзя за сутки научиться ПРАВИЛЬНО работать так, как это делают наши ветераны. Что будет с человеком, который за раз попытается съесть столько еды, сколько нужно на неделю? Вижу, знаете. И что, много ему с того будет пользы? Так почему вы решили, что мы даём меньше, чем вы способны осилить? Не торопитесь, всё покажем, всему научим. Только взаимодействию с реальными танками придётся учиться в бою – мало их, и топлива тоже мало, но поверьте мне, воины — с танками воевать легче, чем без них. И ещё — спасибо вам. Я вижу — с такими бойцами наш батальон ещё не одну тысячу немцев уложит в каменистую греческую землю. Сейчас перерыв на десять минут, потом занятия по плану.
Равняйсь! Смирно!
Котовский осмотрел ряды бойцов, остался доволен.
— Вольно, разойдись!
***
Даже в молодости она не была красавицей — коренастая крепкая крестьянка с грубыми, привыкшими к тяжёлой работе руками. Муж так и сказал после свадьбы:
— Я на тебе не для красоты женился, работай давай.
И она работала — мотыжила землю, пряла пряжу, давила босыми ногами виноград, носила кувшины с водой и корзины оливок. Пекла хлеб, шила, стирала — мало ли работы в маленькой горной деревушке? Рожала. Растила детей, нескольких — хоронила. Жила. Умер муж — надорвался, но телегу с ребятишками, чужими, остановил, не дал скатиться с кручи. Выросли и переженились дети. А теперь она сидит на пороге сарая и не знает, как быть дальше. Даже не пытается прикрыть покрытое синяками тело обрывками одежды — зачем? Разве теперь есть смысл его прятать? Кажется, её глаза не видят ничего вокруг — ни лежащего у ног собачьего трупа, ни отброшенного к забору тела младшего сына — хромой парень попытался защитить небогатое семейное добро. В доме ещё стонет невестка, на вопли у неё уже нет сил, но эти стоны почти не слышны за довольным гоготом этих, которые пришли под вечер.
Не все чужеземцы тешат похоть, измываясь над беспомощным женским телом — их пришло много, больше двух десятков. Те, что измывались над свекровью, сейчас щиплют кур, свежуют коз, волокут из погреба сыры и кувшины с вином. Одному из этих, в серой одежде, что-то понадобилось в сарае, он пинком отбрасывает с дороги ошалевшую бабу.
Она опрокидывается набок, потом медленно ползёт до стены и корчится возле неё, снова таращится куда-то невидящими глазами.
Темнеет. Во дворе вкусно пахнет жареным мясом. Из дома выволакивают тело невестки, бросают к трупу мужа. В доме зажгли лампу, раздаются песни на чужом языке — грубые, похожие на собачий лай. О замерших в тёмном закутке остатках человека просто забыли. Когда веселье начинает стихать, она собирается и пробирается в сарай, широко расставляя истерзанные ноги.
Храбрый завоеватель Эллады мочился на собачий труп, когда острый конец серпа обрушился сзади-справа и перерубил ему гортань. Гефрайтер хрипит, булькает, заваливается вперёд, по булыжникам двора струится арийская кровь.
Она всегда была сильной. Не красавицей, нет. Красавицей не была, а силы хватало. Смогла в одиночку подкатить к двери дома двуколку с сухими кукурузными стеблями.
В горных домах маленькие окна — чтобы зимой не так задувал холодный ветер.
Под пеплом в кострище остались жаркие угли — берёт голыми руками, не обжигаясь. Или просто не чувствует боли? Раздувает пламя, и принимается охапками носить к дому солому и всё дерево, какое только можно найти — остатки дров, старые колёса, поильную колоду, лопату, прочий инструмент. В неё стреляют из окна — это выбраться через такой проём нельзя, выстрелить можно. Пуля попадает в живот, но она всё равно доносит до дома и кладёт в огонь охапку старых виноградных лоз. Потом падает и больше не поднимается. В охваченном огнём доме кричат — совсем не так, как кричали за несколько часов до того.
Перед тем как умереть она всё-таки натягивает на бёдра остаток драной юбки. Пусть не была никогда красавицей, женщиной она осталась до самой смерти.

***

Когда небо падает на землю, сначала дрожит воздух. Он давит на мозг, кажется — нарастающий звук слышишь не ушами, всем телом. Но человек всё равно зажимает ладонями ушные раковины. Хоть помогает слабо, подавить рефлекс почти невозможно. Звук, в котором сливаются шорох, вой и свист, обрывается тяжким ударом, от которого вздрагивает земля. Потом снова толчки, слабее, но дольше. Грохот разрыва, кажущийся тягуче-долгим, растянутым, приходит позже.
Если толчок и грохот накатывают практически одновременно, сразу за ними приходит ударная волна, по барабанным перепонкам бьёт визг разлетающихся осколков и выбитого взрывом щебня. Не дай Бог услышать такое, находясь вне укрытия, — девять шансов из десяти, что больше не услышишь ничего. В окопе чуть легче, по крайней мере, шанс уцелеть значительно возрастает. В блиндаже или лучше того — ДОТе можешь позволить себе мысли на отвлечённые темы — каким калибром лупят на этот раз, сколько стволов, как долго будет продолжаться обстрел. А если разом стреляют десятки, сотни стволов калибром от ста пяти до трёхсот пятидесяти пяти миллиметров, и этот ужас длится больше получаса, психика просто не выдерживает. Укрепления тоже. Немецкие генералы, наконец, нашли применение своей и захваченной у чехов, поляков и французов осадной артиллерии.
Когда канонада замолкает, хочется кричать от невыносимой тишины, которая так же мучительна для слуха, как стоявший до неё грохот. По растёртым в щебень склонам, на которых не то, что травы — лишайника не осталось, карабкаются цепи немецкой пехоты. Совершенно бесшумно, будто шеренги призраков. Не хрустит под сапогами каменное крошево, не лязгают карабины и амуниция. Но с места, где даже по теории вероятности не могло уцелеть ничего живого, по ним стреляют выжившие защитники. Не слыша звука собственных выстрелов передёргивают затворы, выпускают пулю за пулей по лезущим снизу фигуркам. Нет, не призраки — фигурки корчатся, падают, катятся вниз, теряют оружие и каски. Откуда-то с фланга выдаёт длинную очередь бессмертный пулемётчик — сто, тысячу раз разорванный на клочки вместе со своей тарахтелкой. Но нет, строчит, жив, чудило драгоценное! Откатываются враги, тащат раненых, бросают убитых. Скрываются, прикрываясь смрадным дымом химических шашек, и через полчаса сквозь дрожь контуженого воздуха небо в очередной раз падает на перевалы.
Под грохот разрывов к позициям подтягиваются греческие подкрепления. Как только стихает обстрел, они бросаются вперёд — заменить собой тех, кто больше не способен стрелять. Это срабатывает раз, другой. А на третий вместо атаки на перевал без перерыва обрушивается внеочередной артналёт, который не прекращается, а переносится вглубь обороны — теперь снаряды рвутся на путях подхода греческих подкреплений.
В этот раз серые цепи не отступают — прорываются сквозь огонь переживших обстрел защитников, сквозь огонь греческих пушек и миномётов. Кувыркаясь, летят в норы обороняющихся гранаты на длинных ручках, плещут из сопел чадные струи огнемётных выбросов. Оставив на склонах положенное статистикой количество раненых и убитых, гитлеровцы врываются на перевал.
Волнами проходят на север британские и советские бомбардировщики, прорываются сквозь зенитный огонь и атаки истребителей, вываливают на позиции немецкой артиллерии тонны бомб, заставляют на время ослабить огонь, машинами и жизнями экипажей оплачивают столь необходимую пехотинцам передышку. Но самолёты уходят на аэродромы, и снова стонет расталкиваемый снарядами воздух.
Медленно, склон за склоном, перевал за перевалом, но ежедневно, без перерывов шагреневой кожей сжимается территория свободной Греции.

Ночная тревога врывается в жизнь заполошной трелью телефонного аппарата. Эбонитовый ящик заходится в истерике до тех пор, пока спохватившийся дежурный не поднимает трубку, роняя в микрофон дежурное сообщение о том, что он на связи. Потом — топот ботинок посыльных, хриплые выкрики, бегущий к штабу командир. Когда Котовский опускает трубку на рычаги аппарата, бардак прекращается — командирская воля останавливает броуновское движение всполошившегося человеческого муравейника, наполняет его целью, смыслом и задаёт направление. Чёткие команды сметают поднявшийся было гам, успокаивают и подгоняют.
Лязгают затворы, топают бойцы, мелькают фонарики командиров взводов и отделений. Заводятся моторы, их рокот покрывает прочие звуки, будто одеялом. Командирский автомобильчик выезжает в голову колонны, и батальон начинает движение.
Куда? Почему на юг? Грохочущий с утра до вечера фронт совсем с другой стороны! Ответ приходит слишком скоро — езды до Коринфского залива всего ничего.
У моста через пролив идёт бой. Из последних сил отбивается атакованная с двух сторон охрана. Весело догорает на прибрежной мели торпедный катер — один из тех десятков, что доставили к месту десантирования итальянских штурмовиков.
Ну, твари! Разглядев, кто посмел замахнуться на самую важную нынче дорогу Греции, бойцы будто срываются с цепи — за время войны итальянских фашистов привыкли ценить где-то на уровне крыс. Батальон атакует с колёс, разворачивается в линию почти без остановки. Броня подтягивается к пехоте, прикрывает огнём пулемётов и пушек. Миномётчики вешают над побережьем несколько осветительных мин. В один из кругов света влетает не усевший ещё разогнаться MAS, и взрывается, наткнувшись бензобаком на осколочный снаряд из танковой пушки. Какое-то время на поверхности моря горит разлитый бензин.
На удивление, попавшие под удар итальянцы не бегут и не торопятся сдаваться – они разворачивают фронт и, умело прикрываясь прибрежными скалами, открывают шквальный огонь из автоматов. Вот тут и дают себя знать вбитые часами занятий рефлексы. Бойцы Алексея не лезут врукопашную, рассыпаются, прижимают противника огнём — из укрытий итальянцев выбивают миномётчики. Ободрённые поддержкой защитники моста бьют в спину десанту из автоматических пушек, но враг отбивается до последнего. Только когда вслед за «Яном Жижкой» проходит вдоль берега по мелководью танковая рота, густо поливая берег пулемётным огнем, выжившие фашисты начинают бросать оружие.
— Быстрее, быстрее! — как заведённый, повторяет пробравшийся к Котовскому греческий майор. С другой стороны пролива к мосту ломятся итальянские парашютисты — не иначе как те самые, что брали вместе с немцами Мальту. Пленных, наскоро лишив оружия и боеприпасов — а заодно и всего приглянувшегося победителям имущества, сдают на руки крепко потрёпанным, очень злым зенитчикам. Вскоре грузовики и бронетранспортёры с пехотой вслед за танками втягиваются на мост — времени на передышку просто нет. Замыкают колонну миномётчики и противотанковая батарея. Слева, за полосой невидимой пока воды, над горами, начинает светлеть небо.

Далеко на северо-востоке передовые роты вермахта завязывают бой на южной окраине Киева. Паршиво начинается август сорок первого.

Форма на трупах итальянских парашютистов незнакома. Интересно. Те, что высаживались с катеров — хорошо известны, обычная фашистская милиция, чернорубашечники, правда, какие-то наскипидаренные. А с такими встречаться не приходилось — крепкие, очень хорошо тренированные парни, эмблема интересная — меч, парашют и золочёные крылья. Пленных нет — раненых итальянцы утащили с собой.
— Фольгоре, — читает кто-то надпись на каске.
Командир выбитого на четыре пятых греческого взвода кивает. Он ранен дважды, к счастью, легко — пуля зацепила правое плечо, осколок мины из сорокапятимилиметрового миномёта распорол кожу за ухом.
— Они высаживались в нескольких местах одновременно. Сначала сыпанули зажигалками, не в цель, просто так, потом выбросили десант. Парашютисты очень быстро добрались до нас и дрались, как черти. Если бы не ваши танки… — лейтенант сглатывает, машет левой рукой.
— Учтите, у них отличные миномётчики. Миномёты дрянные, обычное итальянское барахло, но бьют очень, очень метко. Пулемёты, автоматы и целое море наглости, как будто не итальянцы совсем. И их много, — сотни, может быть, тысячи.
— Спасибо, — Котовский бережно пожимает греку руку и возвращается к своим бойцам. На багажнике командирского «кюбельвагена» удобно разворачивать карту, правда, мешает запасное колесо.
По мосту с северного берега тянутся колонны пехоты — для ликвидации десанта срочно перебрасывают полки из дивизий второго эшелона, но Алексей не собирается ждать — слишком дорого время, нельзя дать парашютистам возможность закрепиться. Судя по всему, у него преимущество в тяжёлом вооружении, броне и скорости перемещения, значит — блокировать десантников с нескольких сторон, давить огнём пушек, миномётов, добивать танками, а пехоту использовать для удержания позиций.
Котовский поворачивается к командирам рот и батарей:
— Так, товарищи…
***
Раскалившаяся на полуденном солнце броня обжигает руки сквозь тонкую ткань комбинезона.
— Алекс считает, что отношения механиков с трофейными итальянскими танками одиннадцать дробь тридцать девять, это секс. Интересно, как он оценил бы то, что мы делаем сейчас?
Грустно ухмыльнувшись своим мыслям, второй лейтенант Мэллоу осматривает возвышающиеся над люком моторного отсека худые зады механиков. Ему страшно хочется закричать, выругаться и пнуть в каток свой командирский танк, но он сдерживается — это было бы поступком, недостойным офицера и джентльмена.
Тяжёлый крейсерский танк марк два… Концентрация лжи в названии машины просто выдающаяся. Самая толстая броня — тридцать миллиметров, на фоне современных машин это даже не смешно. Скорость в двадцать шесть километров в час и запас хода в сто миль жирным крестом перечёркивают характеристику «крейсерский». Уродливый гибрид пехотных и крейсерских машин унаследовал от обоих родителей худшие черты. В дополнение к этому техническая надёжность А-десятого выражается отрицательными числами. С учётом того, что машины третьего королевского бронетанкового полка не вчера вышли из заводских ворот, непонятно, кто на ком ездит — экипажи на танках, или наоборот. Джону иногда кажется, что танки взвода выходят из строя до того, как их заводят. Так что по меркам Котовского отношения механика и А-десять это наверняка изнасилование человека машиной, многократное, в особо извращённой форме.
Вакансия командира взвода в третьем эскадроне полка появилась по причинам, никак не связанным с боевыми действиями. Скорее, это был несчастный случай на производстве. Предшественник Джона проникся информацией о потерях, понесённых греческим народом в борьбе с фашизмом, и решил в меру сил и способностей принять участие в восстановлении его численности. Предложил, так сказать, услуги породистого производителя. Причём, как электрический ток, устремился к цели по кратчайшему пути, который пролёг через постели пирейских портовых шлюх. Несоблюдение техники безопасности, врач, госпиталь — и мистер Мэллоу получил возможность возглавить третий взвод героического третьего эскадрона.
В отличие от машин, этих уродливых головастиков, поставленных на непропорционально узкие гусеницы, люди ему понравились. Спокойные, уверенные в себе, хорошо обученные парни. И никакого боевого опыта. Во всём эскадроне, да и в полку врага не на фотографиях видели единицы. Джон думал, что его просто разорвут на куски, выпытывая информацию о противнике, его вооружении, тактике, слабых и сильных местах. Наивный! Его, конечно, немедленно допросили — о совместных знакомых, о скачках, о том, какая команда, по его мнению, в этом году выиграет чемпионат по регби…
И ни слова о немцах, которые в паре десятков километров отсюда взламывают греческую оборону. Попытки Джона свернуть беседу на военные темы были мягко пресечены командиром роты.
— Мистер Мэллоу, всю информацию о противнике, которую командование сочтёт нужным нам сообщить, доведут до господ офицеров на соответствующем брифинге.
Намёк более чем прозрачный, но Джон, отравленный опытом боёв и миазмами одержимости, без сомнения, исходившими от Котовского, уже не мог остановиться. Он вместе с механиками возился с моторами и перебирал подвески, выбивал запасные части — в этом ему также пригодился накопленный ранее опыт. Он гонял взвод по окрестным горам, заставляя карабкающиеся по склонам экипажи по-дурацки имитировать действия в танке.
У коллег даже начало появляться подозрение — а джентльмен ли в самом деле мистер Мэллоу?
Подозрения развеял сам командир полка. Услышав о странном поведении нового взводного, господин полковник пожал плечами и пояснил, что некоторая экстравагантность поступков и чудачество весьма присущи выпускникам Итона и Кембриджа.
Чудить — это несомненное право каждого бритта, нисколько не ставящее под сомнение его право находиться в обществе. Джона простили и перестали на него коситься.
Подчинённые поворчали и смирились, даже начали гордиться тем, что их взвод не такой, как другие. «Беспокойные ребята» — так они стали себя называть. «Шило в заднице» — стали называть их остальные.
Немцы очередной раз прорвали греческую оборону и вплотную приблизились к позициям британских дивизий. Третий бронетанковый получил приказ решить проблему тяжёлой германской артиллерии раз и навсегда, эскадроны выдвигаются на исходные позиции перед атакой.
Лязгает крышка люка.
— Можем продолжать движение, господин лейтенант, сэр!
— Очень хорошо, Билл.
Экипажи скрываются под бронёй, взвод продолжает движение, догоняя ушедший вперёд эскадрон.
Место для контрудара выбрано грамотно — достаточно большая, почти ровная долина между двух горных хребтов. Прорвавшиеся через гряду боши стремятся на плечах отступающих греков проскочить открытое место, чтобы не дать им времени на организацию обороны. Это дважды хорошо — говорит о том, что укрепления британских дивизий не замечены воздушной разведкой, и даёт возможность поймать врага грамотно организованной атакой.
Северные склоны хребта достаточно густо покрыты деревьями и кустарником, чтобы греки считали местность лесом. Сосредоточившиеся на опушке эскадроны надёжно укрыты от посторонних взглядов, а танкистам разворачивающееся сражение видно как раз неплохо. Картина очень похожа на игру в солдатики на лоскутном одеяле, только одеяло очень большое, а солдатики маленькие. Греки не бегут — они организованно отходят, огрызаясь короткими контратаками, немногочисленные батареи полевой артиллерии время от времени разворачиваются, дают два-три, много — пять залпов, стремительно сворачиваются, цепляют пушки к упряжкам и, нахлестывая лошадей, меняют позицию. Не просто так — через несколько минут на оставленном артиллеристами месте начинают рваться тяжёлые гаубичные снаряды. По мере продвижения боя на юг огонь германской артиллерии слабеет — ей не хватает дальности. Значит там, за хребтом, немецкие расчёты цепляют свои гаубицы к транспортёрам и грузовикам, запрягают в зарядные ящики вереницы откормленных крепких битюгов с коротко подстриженными хвостами и начинают движение следом за наступающей пехотой. Именно в тот момент, когда наибольшее количество пушек будет не на позициях, а в пути, надлежит нанести встречный удар — сильный, безжалостный и решительный.
— Приготовиться!
То, что время приходит, понятно уже и без команды. На дорогах оставленного союзниками хребта появляются хвосты пыли, поднятые колёсами и гусеницами немецких колонн.
— Заводи!
У союзников нет осадной артиллерии, швыряющей набитые тротилом чугунные чемоданы на пару десятков километров, но полевых орудий достаточно для хорошего артналёта.
Сотни стволов открывают огонь по заранее пристрелянным рубежам, засыпают осколками наступающую пехоту, опрокидывают мотоциклы, заставляют шарахнуться к укрытиям поддерживавшие пехоту броневики.
Джон не отрывается от бинокля. Впереди разбитые, смешавшиеся порядки передовых батальонов, дым от разгорающихся пожаров, в эфире – лай команд, которыми германские командиры пытаются восстановить порядок. Над головами несколькими волнами с рёвом идут на север самолёты, и никого не удивляет соседство в одном строю машин с белыми восьмиконечными и красными пятилучевыми звёздами, а чуть выше на крыльях «Харрикейнов» ясно видны цветные круги королевских ВВС. Первые самолёты сваливаются в пике, атакуют невидимые для танкистов цели, а с юга наплывает новый гул — союзная авиация подняла в воздух всё, что способно нести бомбы и ракеты, всё, что способно прикрыть ударные самолёты от «мессершмитов» и «макки».
— Вперёд!
Под лязг гусениц расступаются перед глазами кусты, распахивается обзор, увеличиваются, наползают куски лоскутного одеяла, превращаются в поля, сады и виноградники. Началась Работа — та самая, с большой буквы.
— Билл, Лесли, на два часа – пулемёт, огонь!
Очереди двух своих машинок, серые фигурки вскидываются, падают, замолкает огонь, прижимавший к земле бросившихся в контратаку греков.
— На пол двенадцатого, броневик в винограднике!
Навстречу очереди автоматической пушки бьют двухфунтовки всех трёх машин взвода. Автомат затыкается, после второго залпа над лозами поднимается столб чёрного дыма.
Немецкая пехота бьёт навстречу из противотанковых ружей, серые фигурки вскакивают из-за межевых кустов, замахиваются связками гранат — чаще всего безуспешно, спешащие за танками греки воюют не первый месяц. По противотанковым ружьям и гранатомётчикам стреляют все, кто видит. Немецкие части смяты, теперь их очередь пятиться, огрызаясь пулемётными очередями. Потери в танках — единичные, но в наушниках всё чаще слышны доклады:
— Продолжить движение не могу, разрыв левой гусеницы
— Вышла из строя коробка передач!
— Перегрев двигателя, вынужден прекратить движение!
Проклятые гробы один за другим выходят из строя, взвод Мэллоу пока в порядке, а навстречу из клубов пыли выкатываются…
Джон несколько секунд не понимает, что в открывающейся картине неправильно. Эти танки, они должны быть с нашей стороны фронта! Почему на серой броне кресты? Потом вспоминает: командирский танк Котовского — трофей, и всё становится на свои места.
Немцев больше, чем британцев, за силуэтами панцеров чешской разработки видны машины крупнее, ещё угловатее — будто на коробку из-под ботинок уронили сигаретную пачку с торчащим окурком. Немецким генералам тоже надоел темп наступления в пару километров в день, они бросили в бой слегка подлатанные батальоны своей последней танковой дивизии.
При соотношении два к одному переть в атаку — поступок, несомненно, героический, но отравленное Котовским сознание больше не откликается болезненным восторгом на чеканные строфы Теннисона. Искусительница память отзывается в ушах ехидным голосом русского майора:
— Джо, глупо прятаться там, где тебя будут искать в первую очередь! В кустах, за деревом, за большим камнем врага ищут сразу, как только услышат первый выстрел твоей пушки. Прятать танк нужно там, где его не будут искать. Это касается не только танков, противотанковые батареи тоже будут маскировать по этому принципу, но мы-то с тобой танкисты, да, Джон?
— Взвод, делай как я!
Удобная, совершенно незаметная с немецкой стороны ложбинка, до пушечных масок укрывает все три танка взвода. Впереди, ярдах в семидесяти, вдоль небольшого ручья тянутся заросли кустов и шелковичных деревьев. Верхушки крон шелковиц, что растут ниже по склону, немного мешают целиться, зато служат дополнительным укрытием.
— Наводить точнее! — не может удержаться от ненужной команды Джон.
— Огонь!
Первый снаряд рикошетит от немецкой брони, но в тот же панцер влетает меткий снаряд второго экипажа. Джейми О’Хиггинс, наводчик третьего танка, удачно ловит в прицел развернувшуюся вбок башню ещё одного танка, и перед позицией взвода горят уже два «тридцать восьмых»
Противник не замечает взвод Мэллоу, быстроходные немецкие танки торопятся ворваться в порядки третьего танкового, бьют в борта, в картонную броню моторных отделений. По ним бегло стреляют отставшие из-за поломок машины. Бой превращается в хаос. К сожалению, опытные немецкие экипажи в такой драке, как рыба в воде. Среди плюющихся огнём бронированных машин мечутся, стреляют и колют друг друга штыками немецкие и греческие пехотинцы.
Отделённые от этой сутолоки руслом ручья танки третьего/третьего лупят из пушек с той скоростью, с которой заряжающие успевают забрасывать в казённики снаряды.
Наводчик в танке Джона нецензурно даже не орёт — это ария восторга и ненависти наполовину состоящая из брани разной степени интенсивности. Боец одновременно вертит в разных направлениях маховики рукоятей наведения и стреляет, как автомат — промахи, рикошеты и удачные попадания он комментирует одинаковыми словами, меняется только интонация. На той стороне ручья подбитых и горящих танков с крестами много больше, чем британских «головастиков», но такое место — единственное. Их начинают неотвратимо охватывать с флангов. Пора пятиться.
— Третий, триста ярдов назад!
Не слышит, продолжает палить.
— Третий, отход!
В ответ — сплошной «Fuck!», но тройка начинает пятиться, постепенно разгоняясь.
— Второй, прикрой его справа!

Они отошли, правда, второй экипаж остался безлошадным — не выдержал нагрузки изношенный двигатель. С загоревшейся машины еле-еле успели снять пулемёты. И это был выдающийся результат — в третьем королевском осталось к вечеру девять боеспособных танков. Не уцелел бы ни один, если бы не две батареи советских трёхдюймовок, выставленных на прямую наводку — их снаряды пробивают немецкие танки с расстояния в милю. Восемь пушек сожгли почти столько же панцеров, сколько весь третий полк вместе взятый. Характерный резкий звук их выстрелов многим инглишменам запомнился, как сигнал об отмене конца света.
Британцы не видели, как проскочили вдоль левого фланга и на максимальной скорости рванули навстречу подходящим немецким резервам три десятка БТ советской танковой бригады. Ни один из них не вернулся, но свою задачу русские выполнили — после боя немцы отошли к горам, их осадная артиллерия заткнулась на двое суток.
***
Окраина аэродрома. На выгоревшей траве почерневшие скелеты пары «Веллингтонов» и полуобглоданные огнём останки «Бомбея». Сюда «пожарники» Котовского прибыли слишком поздно — чёртовы «стукнутые молнией» итальянцы успели задавить охрану и вдоволь потешились, истребляя практически безоружный наземный персонал. Большая часть самолётов не успела вернуться с ночного налёта на румынские нефтепромыслы — повезло, потери могли быть много больше.
Попрыгунчики Муссолини не сдаются. За сутки в плен взяли десятка три, и тех — тяжелоранеными. Серьёзных потерь у котовцев нет, но только за счёт того, что десантникам нечем жечь танки. У греческой пехоты потери огромные, страшно подумать что было бы в Албании, будь самого начала войны у Муссолини такие волки.
Санитары грузят в кузова грузовиков разбросанные по полю трупы. Редко, слишком редко кто-то из медиков встаёт в полный рост, машет над головой руками и орёт — тогда к нему подлетает санитарный автомобиль, раненого укладывают на носилки, бережно подают в кузов, и «санитарка» аккуратно, но быстро катит к палаткам полевого госпиталя, оперативно развёрнутого британскими медиками. Увы, труповозки наполняются гораздо быстрее.
Удивительно, но после боя на аэродроме нашёлся почти целый топливозаправщик — бензина в цистерне как раз хватило для техники батальона. Авиабензин немного не то, что нужно танкам и грузовикам, но один раз можно. Теперь шатающиеся от усталости бойцы пополняют боекомплект на технике, а Алексей борется с зевотой, слушает через переводчика доклад британского полковника о результатах итальянской десантной операции. Бритт выбрит и пахнет одеколоном, это злит, приходится себя сдерживать, чтобы не обидеть союзника словом или действием. Судя по выражению щетинистых лиц, греческие офицеры явно заняты тем же. Наконец англичанин замолкает, можно вернуться к своим бойцам. Алексей забирается в верный «кюбель» и гонит через поле к холмам, среди которых разбросана его техника. Он вымотан до предела и должен хоть на час завалиться в объятия Морфея. Или Танатоса? Вот забрали Джона — у кого теперь спросишь?
Когда Котовский устаёт до предела, в его голову лезет вот такая чушь. Симптом называется.
Он засыпает прямо на снарядном ящике, стянув сапог с правой ноги. Пожилой грек с повязкой санитара на рукаве цивильного пиджака вынимает из его рук рыжий от пыли сапог, аккуратно укладывает Алексея на траву, подсунув под голову командирскую сумку. Укрывает плащ-палаткой — не столько от ветра, сколько от солнца.
— Спи, сумасшедший русский, спи. Побольше бы таких.
Грек вздыхает, поправляет на боку сбившуюся брезентовую торбу с красным крестом и топает на лётное поле — там продолжают грузить в грузовики и двуколки тела защитников и трупы нападавших.

В этот день батальон Котовского успел выспаться и даже поужинать, а ночью опять пришлось мчаться к побережью — итальянские катера вновь высадили десанты, много, в разных местах — и в этот раз фашистов поддерживали с моря огнём корабли с весьма приличной артиллерией. Там, в ночной темноте, тоже дрались — били пушки, поднимались и падали лучи прожекторов, пылали пожары, но всё это сознание отмечало походя, как незначительные детали — в этот раз макаронники притащили на берег кое-какое тяжёлое оружие, даже противотанковые пушки. Немного, но два танка и танкетку батальон потерял. К утру совместными усилиями итальянцев сбросили в море, но оказалось, что десанты на западном побережье сумели закрепиться на плацдармах, даже смогли удержать какую-то гавань. На приказ «выдвинуться и уничтожить» Алексей отреагировал матом. Хорошо, что расстояния теперь невелики — через полчаса он уже орал на греческого полковника, пытаясь объяснить, что его люди ни хрена ни волшебная палочка, а без бензина и обслуживания танки просто не ездят. Каким-то чудом был понят, и вместо ареста получил просьбу дождаться колонну с топливом и боеприпасами, обслужить технику и готовиться к новым боям.
Алексей вернулся к своим злой и дёрганый. Ни за что обругал приставшего с обедом ординарца, отмахнулся от попытавшегося узнать новости командира миномётной батареи, забрался на скалу и уставился на море. Всё было хреново. Он три дня не получал вестей от Лаис.

***
Глядя, как сапёры старательно и сноровисто устанавливают мины — большие противотанковые и маленькие, способные в лучшем случае оторвать ступню пехотинцу, Джон вспоминает один из разговоров с Котовским: «… свяжитесь со штабом, и попросите не минировать пути отхода полностью — пусть оставят для нас тропинку», — так он тогда сказал.
Почему тогда оказался прав этот чёртов лысый русский, а не имеющий учёную степень лейтенант Джон Мэллоу? Умом Джон понимает своё командование, но от этого понимания тянет блевать. Браун протягивает фляжку:
— Хлебните, лейтенант, будет легче.
Горло и в самом деле забито пылью. Мэллоу делает длинный глоток, пищевод обжигает огнём, лейтенанта одолевает кашель.
Браун подхватывает ёмкость, завинчивает крышку и легонько похлопывает командира по спине.
— Узо, сэр.
После глотка греческой водки в самом деле становится легче.
— Спасибо, Браун.
— Не за что, сэр. Когда я думаю о том, что происходит, хочется напиться до свинского состояния.
После памятного боя, в котором сгорела большая часть танков их полка, командование британского экспедиционного корпуса сочло ресурсы для продолжения сопротивления исчерпанными. И это несмотря на то, что получившие суровую трёпку боши встали на месте, как вкопанные!
К чести командования, нужно сказать, что греческие дивизии отходят первыми — британские части прикрывают отход. До серьёзных боёв доходит редко — сапёры его величества мин не жалеют, немцам нечасто удаётся догнать арьергардные патрули британцев.
Отличившийся в бою лейтенант был замечен командиром полка, и поэтому командует одним из этих патрулей. Сапёрное отделение, взвод пехоты и три танка. Вооружённую девяносточетырёхмиллиметровой гаубицей машину придали Джону для поддержки, но она слишком часто ломается, приходится таскать её на буксире за парой грузовиков.
Настроение у отступающих солдат паршивое, а после взглядов, которыми их провожают местные жители, хочется помыться.
— Относитесь к этому проще, сэр. Вы можете что-нибудь изменить?
— Нет.
— Значит, плюньте и выполняйте приказы, иначе ваши мозги не спасти даже на дне бочки с узо, да, сэр.
— Нельсона сохранили в мальвазии, Браун.
— Тушкой, сэр, — равнодушно подчеркивает Браун и делает большой глоток из заветной фляги. Лейтенант берёт ёмкость у него из руки, прикладывается к ней и возвращает ординарцу.
— Оказывается, вы философ, Браун.
— Такова жизнь, сэр.
***
В пирейском порту на многочисленные пароходы по сходням поднимаются угрюмые греческие пехотинцы и артиллеристы. На их фоне флегматичные британские тыловики выглядят пришельцами с другой планеты, воплощениями впавшего в окончательный пофигизм Будды. Робко, стараясь казаться как можно незаметнее, пробираются по пирсам государственные служащие и члены их семей, на подъездных путях растерянно ждут очереди на погрузку рабочие и те, кто не желает оставаться на оккупированной территории. Краны забрасывают на палубы автомобили, орудия, промышленное оборудование и ящики с документацией. Государственные архивы грузят на стоящий особняком броненосный крейсер. «Аверофф» слишком стар, чтобы тягаться с современными кораблями по ту сторону полуострова, но вполне способен доставить в Суду греческое правительство.
Иногда — очень редко, прокравшись на большой высоте, над гаванью проходит вражеский разведывательный самолёт. Тогда зенитные батареи без азарта, просто из чувства долга, выпускают в небо несколько шрапнельных снарядов. Скорее всего, дым от разрывов шрапнели повисает в воздухе гораздо ниже немецкого соглядатая, но с земли невооружённым глазом разглядеть это невозможно.
Уходящие из Пирея суда глубоко сидят на воде. Их палубы сплошь покрыты людьми — переход небольшой, погода прекрасная, капитаны берут столько, сколько способен выдержать корабль. На выходе из залива к ним пристраиваются вооружённые рыболовецкие суда, старые миноносцы, советский тральщик или эсминец возглавляет конвой и ведёт сквозь Киклады к Криту. Маршрут намеренно прокладывают по местам с самыми незначительными глубинами — мин противника до сих пор не встречалось, а вот подводные лодки в море уже видели.
Кораблики поменьше грузятся в любой более-менее пригодной для этого гавани, и маршрут у них короче — Кикладские острова рядом. Если понадобится, оттуда людей развезут на дальние острова или даже в Египет. Время будет.
Лаис ждала до последнего, надеялась непонятно на что, метнулась из Афин в последний день. Если бы не звонок Клио, она могла задержаться ещё, но отповедь старой подруги заставила собрать всё, что под руку подвернулось, и выбраться в порт.
Сжимая в руках небольшой чемодан с кое-какими вещами и документами, Лаис потерялась в толпе, волочащей баулы, свёртки и неподъёмные чемоданы. Убегая из города, в котором прошла их жизнь, афиняне пытались утащить с собой как можно больше нажитого имущества. Люди толкались у причалов, ругались, команды заставляли бросать у трапов большую часть барахла, но афиняне цеплялись за своё добро так, будто от этого зависело спасение их жизни.
— Могу ли я чем-то помочь, мисс? Вы говорите по-английски?
Британский морской офицер трогает её за локоть.
— А, что? — не понимает сразу молодая женщина. — Да, говорю.
— Я вижу, вы в затруднении, мисс. Если желаете, могу предложить место до Суды на его величества корабле «Фойл». Старая лохань, но вполне крепкая для здешних вод.
Лаис пожимает плечами:
— Не думаю, что у меня большой выбор.
Его Величества Корабль очень похож на большой рыболовный траулер. Он, собственно, им и является, но пара пушек да несколько пулемётов ещё в годы прошлой мировой бойни произвели его в ранг боевых, и «Фойл» покладисто служит третий десяток лет, выполняя свою незаметную, но нужную работу.
— Вам придётся стать гостьей кают-компании, мисс. Там уже есть человек десять ваших, будет нескучно.
Забираться в железное нутро маленького корабля не хочется.
— Можно я пока постою на палубе, сэр? Покажите мне место, где я не буду никому мешать.
— Хорошо. — Моряк на несколько секунд задумывается. — Можете пока постоять на корме.
Лаис выбирает место у самого борта, там, где нет на палубе никаких железных штук, и садится на свой чемодан, бездумно смотрит на портовую суету.
Через некоторое время корабли начинают отходить от причалов. Пароходы собираются в какое-то подобие стада, маленькие кораблики — в том числе «Фойл», окружают их со всех сторон, и берег начинает медленно уходить назад. Темнеет.
Дым из единственной трубы корабля относит на юг, в сторону основных судов конвоя, поэтому быстро приближающийся бледный след на тёмной воде хорошо заметен. Торпеда должна пройти прямо под носом маленького корабля — и попасть в борт набитого людьми парохода. С мостика доносятся какие-то команды, двойной звонок, «Фойл» увеличивает скорость и в последний момент встаёт между торпедой и обшарпанным бортом греческого транспорта.
Вспышка, взрыв, Лаис понимает, что она куда-то летит. Удар о воду. Вокруг что-то падает, краем глаза она видит поднявшуюся из воды корму, вращающийся винт…
Среди спасённых на месте гибели вооружённого траулера «Фойл» женщин не было.

***
Как он был красив! Молодой бог, загорелый, стройный! Высокий плечистый красавец, ветер бережно перебирал золотистые пряди на его голове, пока он пружинящим шагом спускался по крутому откосу, небрежно помахивая привязанным к кривоватой палочке белоснежным носовым платком. Он был свеж и бодр, будто не с каменного обломка спрыгнул только что, а с висящего на центральной чего-нибудь штрассе какого-то бурга или берга рекламного плаката. Безо всяких сомнений, именно так представляли себе героя своих грёз очаровательные фройляйн, ради возможности понести от этого великолепного самца готовы были изменить мужьям тысячи добродетельных фрау.
В левой руке за подбородочный ремень героический воин удерживал каску в пятнистом чехле.
А ещё он прекрасно говорил на английском — почти без акцента.
— Привет! — крикнул он, спустившись до середины склона.
— К бою! — скомандовал Джон, и его бойцы рассыпались по сторонам, в меру своих способностей выбрав себе укрытия. Показалось, или у арийского красавца зло дёрнулся угол рта? Если да, то всего на миг — немец продолжал улыбаться, спускаясь к поджидающему его британцу. Камуфлированная блуза развевалась на ветру, кобура с пистолетом на виду — застёгнута, быстро выхватить пистолет невозможно — для этого нужно сначала освободить руки.
— Унтер-штурмфюрер Отто Шиллер.
— Второй лейтенант Мэллоу. Что вам угодно?
Револьвер лейтенанта так же в кобуре открыто висит на обозрении у немца.
— Лейтенант, — улыбка эсэсовца способна затмить солнце, стоящий за плечом английского офицера Браун, баюкающий на сгибе руки свою винтовку, его совершенно не волнует. — Должен сообщить вам, что ваша часть отрезана от остальных сил и окружена. Во избежание ненужного кровопролития предлагаю вам сложить оружие и прекратить бессмысленное сопротивление.
На фоне столь великолепного врага Джон в своей измятой пропыленной форме кажется себе заблудившимся в аллеях Виндзорского парка докером. Ну что ж, не форма делает человека.
— Видите ли… Извините, не разбираюсь в этих ваших «фюрерах», господин Шиллер, мой командир не давал мне разрешения сдаваться. Кстати, вы, случайно, не родственник …— Джон не успел произнести вопрос до конца.
— Даже не однофамилец, — улыбка немца заметно убавила яркости. — Жаль, вы могли бы стать неплохим собеседником.
Немец отбросил в дорожную пыль свой импровизированный флаг и великолепным броском прыгнул в сторону — с обрыва, в подходящую к самому краю дороги ложбину. У него почти получилось, но пока эсэсовец летел, Джон успел всадить ему в грудь и живот две пули из подаренного Алексеем при расставании «люгера». Пули сбили траекторию тела, и выхваченная красавцем из каски граната без ручки полетела в сторону, а не в кузов грузовика с минами. Джон успел сбить с ног ординарца и вместе с ним рухнуть в канаву до того, как сверху рыкнул очередью немецкий пулемёт и ударили вразнобой несколько карабинов.
Пули взбили фонтанчики пыли там, где только что стояли англичане, бессильно ударили по камню, откалывая куски меловой породы.
Наводчик приданного танка не попал в пулемёт, но так вышло даже лучше — снаряд гаубицы рванул на скале за спинами расчёта, на пару метров выше по склону, и засыпал окрестности осколками. Один из эсэсовцев приподнялся, чтобы швырнуть вниз гранату, но получил пулю прямо под каску. Граната взорвалась там, куда упал его труп. Уцелевшие диверсанты ушли — вскарабкавшиеся наверх пехотинцы нашли только плохо различимые следы на той стороне склона.
— Но четырёх мы всё-таки завалили, и самого опасного — вы, сэр.
Сержант-пехотинец смотрел на Джона с восхищением. Точно так, как смотрели греки на Котовского. Оказывается, это не так приятно, как казалось со стороны.
Чтобы скрыть растерянность, лейтенант подошёл к обрыву и посмотрел вниз.
Великолепный молодой зверь отказывался верить, что пришла пора умирать — этого не могло быть. С кем угодно, но не с ним. Ему казалось — он продолжает бежать, помогая себе руками, хотя на самом деле ноги всего лишь чуть заметно дёргались да скребли камень пальцы. Джон взял у ординарца винтовку и прострелил покрытый испачканными в пыли золотистыми прядями затылок.
— Видите ли, сержант, в Кембридже у нас был кружок иллюзионистов-любителей. Я был посредственным учеником, но одну вещь всё-таки запомнил.
Джон отдал винтовку Брауну и вытер ладони о грязные бриджи.
— Если вам показывают что-то яркое, бросающееся в глаза, значит, отвлекают ваше внимание от трюка, который должен вас поразить в самое сердце. Да, сержант, теперь вам придётся высылать на ближайшие склоны патрули — похоже, немцам очень не нравятся мины, которые мы устанавливаем.
***
Сколько всего Котовский повидал за последние годы… Пропитанные водой даже в самый разгар зимы, трещавшие на морозе чухонские леса, моря с проливами, горы и долины. Промерзал до мозга костей и плавился под жарким средиземноморским солнышком. А вот теперь сподобился добрести до самого края земли. Кончается Греция под ногами, осталось несколько невысоких холмов, а за ними — обрыв и пронзительная, прозрачная голубизна Мессинского залива.
За полосой солёной воды подпирает небо гора Тайгет. Та самая, у которой стоял, да и теперь стоит, город Спарта. Не довелось побывать, а теперь, похоже, уже и не доведётся. Потому что не занятой фашистами греческой земли всего и осталось, что эти вот холмы, негусто поросшие чахлой травой и колючими кустами. Алексей ни минуты не сомневается, что пройдёт время и греки снова, в который уже раз, станут хозяевами своей земли, только не уверен, что майор двух армий Котовский сможет это увидеть. Потому что жизнь его теперь измеряется не часами или минутами, а длиной ленты в трофейном пулемёте. Всем хорош немецкий аппарат — ухватист, не слишком тяжёл, скорострельность бы ему поменьше… Есть, правда, у майора ещё одна лента, но она — последняя. Их, последних в стране защитников, на клочке не оккупированной пока территории меньше сотни. Кажется, можно было бы держаться, но патроны заканчиваются у всех. А где-то на западе, там, где краснеют черепичные крыши городка или большой деревни Василитси, уже ревут моторами немецкие самоходки. Паршиво заканчивается август.
С этими агрегатами бойцы Котовского впервые столкнулись неделю назад. Дивизион самоходок выставили фрицы для поддержки очередной атаки. После боя Алексей остался без танков, правда, и самоходок у немцев убавилось. Да и батальоном его часть осталась только по документам, чуть больше роты в строю. С той поры они пятились под ударами артиллерии и атаками пехоты, смешивались с остатками пехотных и кавалерийских частей, устраивали засады, цеплялись за высоты и руины домов. И продолжали отходить, щедро поливая каменистую землю своей и чужой кровью.
Слева подползает сосед.
Котовский достаёт флягу, прополаскивает рот и сплёвывает воду в сторону.
— Будешь? — протягивает воду соседу.
— У меня тоже ещё есть, командир. А вот курить нечего.
Алексей пожимает плечами — у него курево закончилось давным-давно.
Беппе рукавом протирает от пыли линзы бинокля и осматривает окрестности.
— Скоро пойдут. Как думаешь, Алессео, отобьёмся?
— Одну атаку отобьём, — врать не имеет смысла. — Если пойдут без самоходок.
— Они не идиоты, без самоходок на нас идти. Идиоты кончились вчера.
А ещё вчера на последних лодках, собранных на побережье, отправили в море раненых. И это замечательно.
— Тогда не отобьём.
Разницы, впрочем, никакой. Если отбить одну, через час будет вторая, на которую уже точно не хватит патронов. Над границей моря и неба кружит самолёт. Высоко, не разглядеть, свой или чужой. Но силуэт странный, незнакомый.
— Командир, ты понимаешь, что в плен мне попадать нельзя?
Алексей молча кивает головой.
Итальянец не успокаивается:
— Ты везучий, майор. Если меня ранят и я не смогу сам, добей, хорошо?
— Если ещё буду жив — обязательно.
Беппе хлопает командира по предплечью:
— Ты настоящий друг, майор, повезло мне с тобой.
И ведь не шутит, макаронная душа, — серьёзен, как на исповеди. Повисает в воздухе ноющий звук подлетающей мины. Начинается. Беппе отползает в сторону.
Оглядывается.
— Ты обещал, командир!
Котовский кивает и осторожно выглядывает из-за камня, за которым укрылся.
С лязгом гусеничных лент выкатываются на гребень противоположного холма уродливые немецкие самоходки. Алексею кажется, что это танки, которым башни вмяли в корпус ударом громадного молота. Ещё бы по удару каждой — чтобы в лепёшку, в тонкий железный блин…
Над головой пролетает что-то огромное, и на немецких самоходчиков обрушивается удар ещё более разрушительный, чем тот, о котором только что мечтал Алексей. Кажется, взрыв вминает в землю даже не самоходки, а холм, на котором они стоят. С моря продолжают подлетать новые снаряды — ещё и ещё. Десятки. Бойцы хохочут и ругаются на нескольких языках, не слыша даже себя, машут руками. Готовившихся атаковать немцев разметало, будто разозлившийся мальчишка ударил ногой по куче игрушек. Главный калибр британских линкоров — это сила. Видно, просвещённые мореплаватели шли мимо и захотели помочь. Ну, хоть так.
Беппо дёргает Алексея за рваный рукав кителя, заставляет оторваться от упоительного зрелища избиения врагов и обернуться к морю. А там над самой водой несётся к берегу огромный четырёхмоторный самолёт с высоким килем. Подбит? Самолёт касается воды и плывёт к берегу, разваливая воду на две пенных дорожки.
Котовский посылает итальянца в одну сторону, а сам бежит в другую — сгонять людей к воде. Самолёт огромный, может быть, половину удастся отправить на такие близкие, но недавно недоступные острова.
Командир лодки принял на борт всех — правда, пришлось утопить всё оружие, кроме пистолетов. Перегруженная машина не смогла взлететь.
— Пустяки, сэр, — машет рукой на вопрос Алексея утрамбовывающий пассажиров в дюралевом брюхе летучего мастодонта бортмеханик. — Будем рулить так. До эскадры пять миль, доберёмся за несколько минут.






*
Последний раз редактировалось Инодин Николай 02 фев 2019, 22:19, всего редактировалось 1 раз.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Римма » 02 фев 2019, 20:59

Николай, великолепное произведение. Очень зримое, многие эпизоды так и встают перед глазами.
Нет повести печальнее на свете,
Чем... нет, не про Ромео и Джульетту,
И даже не про спирт без закуси,
А сага про мышей и кактусы.
(В. Тимофеев)
Аватара пользователя
Римма

 
Сообщения: 1464
Зарегистрирован: 08 окт 2014, 20:25
Откуда: Тамбов
Карма: 2197

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 22:20

Глава 11
Крит
В отличие от своего командира Браун вертит головой не в возвышенно-познавательных целях. Сержант приземлён и в высшей мере практичен. Вот и теперь он первым обратил внимание на весьма существенную деталь пейзажа:
— Лейтенант, сэр, я уже говорил вам, что бывают такие головы, от которых даже бронебойные снаряды отскакивают, не оставляя вмятин?
Проследив за взглядом ординарца, Джон высказывает сомнение в его правоте скорее для того, чтобы услышать ответ, а не оттого, что сомневается в сержантской наблюдательности:
— Ты уверен, Браун?
— Вряд ли на земле есть ещё одна башка, настолько похожая на шар от кегельбана, да ещё приделанная к столь широкой подставке, сэр.
— Тогда мы просто обязаны присоединиться к хозяину этой выдающейся головы, Браун.
— Вне всякого сомнения, сэр.
Вопреки ожиданию, Котовский встречает их не столь радушно, как ожидали англичане.
— Пошли прочь, — не поднимая головы от глиняного стаканчика с узо, рыкает майор. Потом его могучая шея всё-таки приходит в движение, поворачивая к подошедшим неестественно бледное лицо.
— А, это вы… Садитесь, — Алексей показывает на тяжёлые табуреты, стоящие с другой стороны стола.
— Хозяин, ещё два стакана!
Не дожидаясь заказанного, атлет вливает в глотку содержимое своего стаканчика и сообщает оторопевшим бриттам:
— Она утонула.
Нашаривает на столе кувшин, встряхивает его. Характерного плеска не слышно, но Котовский всё равно переворачивает емкость над стаканом. Из горлышка срывается всего несколько капель.
— Алекс, вам не стоит больше пить сегодня. Вы ведь на службе, и война ещё не закончена.
Котовский отодвигает стакан в сторону и смотрит на Джона невозможным, совершенно трезвым взглядом.
— Я очень хочу напиться, в стельку, до потери сознания, но эта пахучая дрянь меня не берёт.
Он настолько убедителен, что хочется верить, несмотря на подрагивающие зрачки собеседника, на бледность кожи, на тщательно проговариваемые слова…
— Вам это только кажется, майор, — из фразы Брауна исчезло вечное «сэр», но это уместно и естественно именно здесь и сейчас. — Лучше расскажите нам, что всё-таки случилось.
Вечернее солнце отразилось от выбритой головы Котовского.
— Она погибла, моя Лаис. Не спасли. Корабль подорвала торпеда с подводной лодки. Многих подобрали. Даже выловили чемодан с вещами и документами.
Алексей опять поднимает взгляд на собеседников.
— Её — нет. Я говорил с офицерами корабля. Никто не видел, что с ней стало, понимаешь? Мы собирались пожениться.
По щебню дорожки топот шагов двух человек.
— Ты опять?
— Михаил, — Котовский показывает старшему из пришедших на британцев, — это мои сослуживцы, отличные парни, хоть и англичане. Англичане, это Михаил.
Майор в советской форме поворачивается к Мэллоу и Брауну, и на не очень хорошем греческом приносит извинения:
— Я должен его увезти отсюда. Если захотите, можно будет продолжить разговор у нас в части, завтра. Вы ведь привели танки на обслуживание?
— Да, это так.
— Мы расположились недалеко от ремонтных мастерских, полтора километра восточнее, там ещё такой ручей, местным кажется, что это река.
Майор поворачивается к сопровождающему его красноармейцу:
— Фёдор, забирай его.
Котовский на удивление легко позволяет увести себя к машине.
Советский майор рассчитывается с хозяином заведения, отдаёт честь союзникам, и направляется следом.

***
Полы палатки подняты, но воздух почти неподвижен — застыл жарким тяжёлым киселём, заставляет думать и двигаться медленно, будто с одышкой. Котовский тщательно выбрит, пахнет одеколоном, скрипит ремнями новенькой портупеи. Куда делся тот почти разрушенный человек, который пытался выжать из пустого кувшина добавочную порцию спиртного? Джон старательно запрещает себе думать о том, куда делся тот решительный, полный энергии командир, которому он помогал осаживать наступающие немецкие колонны.
— Сначала в самом деле рулили по морю, как на прогулочном теплоходе, потом командир всё-таки сумел оторвать свой «Сандерленд» от воды и быстро забросил нас в бухту, в которой базируются британские корабли. Сюда добирались пешком, но после скачек по греческим горкам это уже была простая прогулка — почти без оружия, и не стреляет никто. Отдых, променад вдоль берега моря. А здесь, оказывается, уже все наши из батальона.
Алексей замолкает, вспоминая что-то или кого-то.
— Те, кто выжил, конечно. Ну, а вы как здесь оказались?
Джон подробно рассказывает, как дрался с немцами, как прикрывал отход, как засеивали дороги минами, подобно тому, как Язон сеял зубы дракона. Как сжёг у рыбацкой деревушки последний оставшийся боеспособным танк, как уходили из Греции на маленьком каботажном пароходе.
— Значит, пригодился тебе мой подарок.
— Очень.
Котовский кивает, но лицо остаётся бесстрастным — просто отметил факт.
— Ну, а сюда как попал? Ваших танкистов почти всех в Египет вывезли, я слышал?
Меллоу разводит руками, мол, так получилось.
— Полк расформировали в Александрии, будут делать бригаду. А наш пароход туда не дошёл бы, высадили в Суде. Ждали оказии до Египта, но через несколько часов меня вызвали к Фрейбергу. Вернулся командиром роты тяжёлых пехотных танков.
Котовский немного оживился:
— Так это твоих зверей вчера к ремонтникам притащили? С виду серьёзные машины, вооружение только жидковато.
Джон тонко улыбается:
— Броня прекрасная. Если бы они были способны передвигаться самостоятельно, им бы цены не было!
— Что так?
— Учебные машины, господин майор. Через каждую не один десяток механиков прошёл. Так что, если не помогут здешние мастера, будем ставить в качестве неподвижных огневых точек.
Котовский как-то неуверенно посмотрел в сторону штабной палатки, задумался, потом что-то для себя решил и поднялся. Не вскочил, как раньше — встал медленно, опираясь рукой о столешницу.
— Покажите-ка вы мне эти ваши замечательные огневые точки, ребята.
Они довольно быстро добрались до расположенных на территории старого не то карьера, не то каменоломни мастерских. Там Алексей здоровался с греческими и итальянскими ремонтниками, лазил по танкам, хлопал люками, но ближе к вечеру майор решительно отряхнул китель:
— Очень интересная техника. Завтра подумаю, что можно сделать с прокладками. Рад был видеть, но мне пора. Дела.
Когда могучая фигура Алексея скрылась за поворотом дороги, ведущей к городу, Браун покачал головой:
— Думаю, при желании мы сможем найти его за тем же столом, что и вчера, сэр.
Вопреки обыкновению, это замечание образцово бесстрастный ординарец произнёс, не скрывая сожаления.



***
Хлопает дверца легкового автомобиля. Хоть стука каблучков не слышно, но любой мужчина, не оглядываясь, поймёт по звуку шагов — идёт женщина, молодая, энергичная. И сердитая, может быть, даже злая как тысяча чертей.
— Я не хотела верить, но вижу, мне не врали! Позор!
Котовский узнаёт приехавшую и криво ухмыляется:
— Это вы, госпожа министр! Должен сказать, вашему супругу повезло с женой — в воде не горит, в огне не тонет…
С размаху выплеснуть почти полный кувшин вина на бритую голову и при этом не забрызгать себя с ног до головы — для этого нужен талант. Судя по всему, у Клио он есть — на светло-серое платье госпожи Ренгартен не попало ни капли. А на лице Алексея из-под треснувшей маски впервые за неделю появляется живое человеческое выражение – он удивлён, растерянно хлопает глазами, широкими ладонями стирая с головы остатки вина.
— Дурак! Я бросаю все дела, еду помочь человеку, которого считаю хорошим знакомым! Человека, которому небезразлична наша Лаис! А нахожу только паршивый бурдюк, который даже вином налиться не в состоянии. Хозяин! Ещё кувшин вина! Только не кислятины, лучшее давай.
Когда пожилой грек наливает в стаканы ароматное, густое вино, она берёт свой стакан и салютует им Котовскому:
— За чудесное спасение нашей девочки. Хоть ты, идиот, её и не стоишь. Её подобрали рыбаки, выходили и переправили в горы.
Майор хватает свой стакан, одним глотком, не ощущая вкуса, заглатывает содержимое и выдыхает, боясь поверить в то, что слышат его уши:
— Врёшь?
Клио задорно задирает подбородок:
— Если не перестанешь корчить из себя идиота, не буду хлопотать о разводе. На черта бедной девочке менять одного тупого мужлана на другого? Хозяин, налейте нам ещё по стаканчику, вино у вас и правда, замечательное.
И, поворачиваясь к Алексею:
— Этот стакан должен стать последним, понял?
Счастливый танкист молча кивает в ответ.
***
Своих пушек и миномётов будет недоставать, привык. Хорошо, хоть танки с боем делить не пришлось. Мишка всё-таки человек, хоть и прибыл на остров первым, и батальон почти укомплектовал. Не пожадничал, двадцать шестые передал Котовскому, все, до последнего. Четыре штуки. И пару 13/40 от сердца оторвал, хоть у него есть воевавшие на этих машинах экипажи. Уродских 11/39 на Кипре практически не осталось, по укреплениям стоит всего несколько корпусов с вооружением, остальное пошло на ремонт танков, что остались на материке — избитое, покорёженное железо, краснеющее на склонах и дорогах обгоревшими боками. Чего хватает, так это итальянских танкеток. Этого добра греки захватили не одну сотню. А британские союзники, когда узнали, что на Крите организован их ремонт, парой пароходов завезли аналогичное добро, собранное на ливийских просторах. И пусть в лучшем случае из двух аппаратов удаётся собрать один работоспособный, этих тарахтелок хватает.
Греки и спевшиеся с ними пленные итальянцы ухитрились на месте старого карьера организовать целое ремонтное предприятие. Оборудованием помогли моряки, кое-что подбросили англичане, какие-то станки и краны попали сюда после эвакуации Салоник, так что теперь здешние инженеры пытаются не только чинить битую технику, но и в меру сил и способностей её модернизировать. Результаты Алексей видит ежедневно, заново сколачивая батальон из того, что оказалось под рукой.
Надо сказать, Котовский немного кокетничает сам с собой. В танковой роте шесть неплохих танков и полтора десятка танкеток, на каждой из которых по паре пулемётов — не итальянских маслёнок, нормальных машинок, которые не пытаются отказать после первого же расстрелянного магазина. Две роты пехоты на обшитых лёгкой бронёй грузовиках. Техника условно боевая — ни проходимости, ни толковой защиты, но всё не пешком бегать, и ещё по пять танкеток в каждой роте. Зато бойцы великолепные. Драгоценных ветеранов разбавили не зелёными новобранцами — пришли лучшие бойцы из эвакуированных на остров частей.
Несмотря на это, батальон ещё не кулак, всего лишь набор крепких пальцев — до того момента, когда Алексей, сжав тангенту радиостанции, ощутит себя музыкантом-виртуозом за клавиатурой великолепного, безупречно настроенного инструмента, пройдёт ещё немало времени, прольётся немало пота. Фунтикову проще, потеряв танки, он сумел спасти почти все экипажи, но и его парни, обслужив свои БТ, «Гочкисы» и «Рено» выбираются в предгорья и топчут склоны, отрабатывают наступления, засады и отражение атак. Ровного места для тренировок не найти — вся пригодная для земледелия земля на острове покрыта садами, полями и виноградниками.
Чуйку старого, стреляного воробья, не проведёшь — Алексей шкурой ощущает, как пролетает мимо отпущенное на подготовку время, как где-то за морем пружиной сжимается готовящаяся к бою вражеская воля.
***
В начале осени сорок первого на пространстве от Чудского озера до выжженных холмов Киренаики фронты застыли, изнемогая после летних схваток. Армии и страны отчаянно приводят в порядок потрёпанные войска, перебрасывают резервы и припасы. Военачальники обеих сторон пытаются понять замыслы противника и переиграть, перехитрить оппонентов, создать условия для уничтожения врага, заплатив за это по возможности, меньшую цену.
После тяжелых боёв прорвавшуюся до самой Вязьмы немецкую группировку удалось вынести обратно за Днепр. Для этого пришлось перебросить с Украины большую часть разбивших Клейста механизированных корпусов. Воспользовавшись ситуацией, поддержанные венграми и румынами немцы взломали фронт на самом юге и стремительным броском, обходя окружённые советские части, добрались почти до Днепропетровска и Мелитополя. Удержавшие Перекоп моряки Черноморского флота и отошедшие на полуостров остатки стрелковых дивизий оказались отрезаны от основных сил. После двухмесячной обороны эвакуировался в Севастополь героический одесский гарнизон. Не обращая внимания на «жалких, замурованных в своей норе крыс», вермахт повернул на север, но задуманному смертельному удару не хватило силы – на последних резервах взят Киев, завершить окружение остатков юго-западного фронта не удалось. Советские полки и дивизии, пятясь и огрызаясь, сумели отойти от самых Карпат, и в опасном положении оказались уже вымотанные немецкие соединения. После двух недель боёв фронт застыл, повторяя прочерченные природой изгибы Днепра.
Оккупированную Грецию делят на части немцы, итальянцы и скромно претендующие на вкусный кусочек болгары. Первым и особенно вторым делиться не хочется, но болгары в качестве хоть никудышных, но союзников, нужнее, чем ещё одна оккупированная территория. Получившие вместе с Мальтой более-менее безопасный путь в Северную Африку итальянские транспорты куда активнее перебрасывают через «маре нострум» подкрепления и припасы. Осваивая ощутимую поддержку, Роммель выбил британцев из Тобрука — на большее не хватило ни сил, ни горючего, а на одной наглости далеко не уедешь — не средние века на дворе. И если с силами что-то ещё можно придумать, вопрос топлива встаёт перед фашистами в полный рост. Итальянский флот сжёг в мальтийской операции последние запасы мазута, итальянские линкоры с полупустыми резервуарами экономно подкапчивают небо в гавани Валетты — этот «флит» однозначно застрял «ин бин». Застыли на стоянках крейсеры и эсминцы. Оккупация Греции не открыла дороги танкерам с румынской нефтью — от самых проливов разбросаны по просторам Эгейского моря оставшиеся под греческим контролем многочисленные острова с гарнизонами сердитых, опытных бойцов. Протащить мимо них налитый чёрной кровью войны корабль невозможно — самолёты, подводные лодки и сильная эскадра, в которой есть даже старый, но вполне боеспособный линкор французской постройки — всё это будет брошено на перехват, у греков и русских проблем с топливом нет, получают из Александрии. А за спиной у них тяжкая мощь линкоров британского александрийского флота.
Захватывать архипелаги в условиях полного превосходства противника на море аттракцион для самоубийц. Немцы могли бы пойти и на это, но только в силу самой крайней необходимости. Есть выход лучше.
Крит. Большой остров, находится рядом с греческой территорией. Вполне себе в зоне действия авиации с материковых аэродромов. Доплыть до него не трудно, вполне можно успеть за тёмное время суток, тем более что ночи становятся всё длиннее.
С захватом острова греческие и советские гарнизоны на всех этих Кикладах и Спорадах окажутся отрезаны от британских баз и потеряют львиную долю боеспособности. Конечно, операция крайне дерзкая и рискованная, но по докладам Абвера на Крите не так уж много британских войск, а остатки разбитых греческих дивизий вряд ли сохранили достаточное количество оружия и снаряжения. Немецкие штабисты всё увереннее склоняются над картами.

***
Дорогая тётя!
Я знаю, что непростительно долго тянул с ответом, но видит Бог, в этом нет моей вины. Виноват старина Фрейберг, отчего-то решивший, что полевой капитанский патент и рота изношенных до дыр танков — это именно то, чего не хватает для счастья вашему племяннику. Большей гадости мне не делал даже мистер Корби в нашей милой школе, да стоят вечно её унылые стены. Должен признаться, чтобы не расстроить генерала, пришлось изрядно повертеться, причём не только мне. Зато теперь вверенные мне куски собранной в кучу броневой стали не только способны на короткой дистанции обогнать престарелого паралитика — они даже стреляют дальше, чем конопатый Джонни (помните этого малолетнего разбойника, сына молочницы?) из своей рогатки.
Должен признать, что столкновение с грубой прозой жизни оказалось смертельным для некоторых моих представлений. Раньше я считал, что труднее всего в армии приходится рядовым, а уж у командиров взводов не жизнь, а сплошное счастье. Получил взвод и понял, что сплю меньше своих подчинённых. Но уж наш ротный как сыр в масле катается — думал я, разглядывая его ухоженные усики и совершенно неуместный в танке стек. Теперь я понимаю, что усики были результатом ежедневного подвига, и подозреваю, что стек он таскал потому, что у него просто не было времени его выбросить!
На нашем острове всё ещё слишком жарко и пыльно, но как небольшая компенсация имеется довольно много вкусных фруктов. Думаю, в Британии сейчас с ними не слишком хорошо. Несколько омрачает ситуацию то, что эти несносные боши с той стороны пролива, судя по всему, отчаянно нам завидуют. Судя по последним сводкам наших разведчиков, эти пожиратели сосисок собираются выжить нас с Крита до того, как мы отведаем самые поздние сорта винограда. Должен признать, что их зависть всех уже изрядно утомила, и мы, свободолюбивые сыны Альбиона, собираемся отстаивать своё право на виноград всеми имеющимися в нашем распоряжении силами. Греки, эти славные угрюмые парни, собираются делать то же самое. Немногочисленные оказавшиеся здесь русские будут им в этом помогать. Надеюсь, нам удастся поквитаться с ними за мальтийские устрицы, или чем там славится этот потерянный нами кусок камня.
Всем нам ужасно надоело отступать и эвакуироваться, тётушка, в крайнем случае, мы согласны даже на драку.
На этом заканчиваю, если что — позаботьтесь о моих бумагах.

Ваш любящий племянник
Джон Мэллоу.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 22:21

Вой сирены воздушной тревоги выбрасывает танкистов из коек, заставляет очертя голову бежать к машинам. Спросонья не все находят выход — вываливаются на воздух, поднимая стенки палаток. Многие на бегу натягивают комбинезоны — спать одетым, хоть и при повышенной боеготовности, совершенно невозможно. Духота такая, что иногда жалко, что не можешь стащить с себя кожу.
Михаил подбегает к своему танку, с разбега запрыгивает на гусеницу и замирает перед тем, как нырнуть в тесноту башни — нужно осмотреться.
— Они охренели!
Иначе объяснить то, что происходит в воздухе, невозможно: над недалёким аэродромом на высоте нескольких сот метров в разомкнутом строю тройками идут большие трёхмоторные машины. Фунтиков с первого взгляда понимает — не «Савойи», не «Канты» — итальянские бомбовозы при той же схеме отличаются плавностью очертаний, спортивнее выглядят, что ли.
За самолётами тянутся цепочки тёмных точек — будто сыпанули горохом. Горошины несутся к земле, над ними распускаются купола парашютов. Белые, красные, полосатые — они быстро опускаются, а с земли по ним изо всех стволов лупят обороняющие аэродром греческие пехотинцы. Один из самолётов наталкивается на меткую очередь из «Бофорса», теряет крыло и падает на землю, но пока он падает, от него продолжают отделяться точки парашютистов, вот только купола у большинства не успевают раскрыться.
Самолёты с десантом продолжают подходить со стороны моря. Опасаясь британских радаров, пилоты прижимались к самой воде и теперь набирают высоту — но очень немного, несколько сот метров, только чтобы не зацепить горы. Тройка угловатых «Юнкерсов» с рёвом идёт прямо на расположение батальона.
Михаил на долю секунды теряет равновесие — башня, на крышу которой он опирается, резко дёргается, затем на мгновение замирает. Выстрел — и в кабину ведущего транспортника влетает осколочный снаряд. Фунтикову кажется, что он видит его полёт, видит, как разлетается стекло кабины, как вспухает внутри разрыв. Потом скорость событий восстанавливается. Сбитый самолёт начинает вращаться и падать. Кажется, прямо на танк Михаила. Кажется. Крестатые обломки рушатся на землю, не долетев до машин батальона добрую сотню метров. Оторвавшееся колесо катится дальше, натыкается на колючую проволоку заграждений и застревает. Сильный удар вырывает ближайшие колья из грунта, колючка провисает почти до земли.
Опомнившись, Михаил прыгает в люк, включает рацию. Его парни уже дерутся. Из-за нехватки разведданных или по ошибке пилотов часть десанта вывалили просто на головы танкистам, противник везде, и экипажи вступают в бой сразу, как только занимают свои места, даже раньше, чем механики успевают завести моторы. На земле ещё довольно темно, но каски немецких парашютистов почему-то выкрашены в светлый цвет — в жаркий день таким бывает песок на пляже, сухой песок. Отличный ориентир, и точка прицеливания отменная.
Через несколько минут боя становится ясно, что десантники почти безоружны — из пистолета танковую броню пробить невозможно. К тому же после приземления немцы какое-то время барахтаются, гасят купола и освобождаются от лямок парашюта. Те, кому удалось не попасть под гусеницы и пулемётные очереди, вовсе не торопятся сдаваться, рвутся к сброшенным с самолётов мешкам, вспарывают ткань ножами, пытаются вытащить оружие. Удаётся не всем.
Постепенно Михаил перехватывает управление боем — танки батальона занимают вершины холмов, перекрывают лощины и овраги, отрезают пути отхода, избиение десантников принимает планомерный характер. По команде комбата первая рота уходит на аэродром Ираклиона, там идёт нешуточный бой. БТ-шки летят по дороге, взрёвывая на подъёмах мощными моторами.
Самолёты с десантом продолжают подходить — эскадрилья за эскадрильей. По пыльным склонам ветер тащит к морю брошенные немецкие парашюты. Сломанными брошенными куклами тянутся за некоторыми из них тела убитых в воздухе десантников.
***
Немцы взялись за Крит первого сентября.
— Учебный год начался, — криво ухмыльнулся Алексей, подбирая подливу с тарелки кусочком хлеба. — Знаете, мужчины, а я отрабатывать эвакуацию больше не буду. Этот предмет я уже сдавал. Не понравилось.
Планировать операции немцы умеют. Их первыми целями оказались британские радары. По обеим рабочим станциям ударили подошедшие на бреющем двухмоторные немецкие истребители. Отбомбились, потом добавили из пушек и пулемётов. Поднятые с островных аэродромов «Харрикейны» и «Хоки» англичан сразу после взлёта схлестнулись с десятками немецких и итальянских истребителей.
Бритты дрались, как черти — потери оказались равными, и это несмотря на то, что у противника машин было как минимум вдвое больше. Вот остановить подлетающие следом за «Мессерами» и «Макки» эскадрильи бомбардировщиков связанные боем англичане не смогли — на аэродромы посыпались бомбы, над заливом завертелись карусели пикировщиков. Самолёты были непривычными — маленькие бипланы, но собранные в бухте Суды британские корабли потрепали здорово — выбросился на мель и без того едва державшийся на воде крейсер «Глазго», здорово досталось полузатопленному «Йорку». Утопить лежащий на грунте корабль невозможно, выкормыши Геринга снесли с корабля трубы и почти выбили зенитки. По странной случайности не пострадали башни главного калибра. Взорвался и опрокинулся один из стоявших в бухте эсминцев, вдобавок немцы утопили несколько кораблей из состава противолодочного патруля. Английские зенитчики сбили семь пикировщиков — плата, несоразмерная потерям.
На аэродроме Малеме под бомбами «Кантов» сгорели несколько лёгких английских бомбардировщиков.
Фашисты взялись за остров всерьёз — двое суток непрерывных налётов, уцелевшие в боях английские пилоты к вечеру от усталости не могли самостоятельно выбраться из кабин, но на следующий день снова поднимали свои истребители в воздух. С Родоса перебросили несколько эскадрилий греческих истребителей, на «Харрикейнах», «Гладиаторах» и советских «Ястребках» — те, что получили отремонтированные «Макки» и «Фалько» остались на Родосе — чтобы свои по ошибке не посбивали.
Из Египта подкрепления ждать не стоило — Роммель вылез из Тобрука и сильно пнул английскую оборону. Судя по сводке, отбросил километров на пятьдесят к востоку.
Вчера к вечеру боеспособных истребителей на Крите почти не осталось, генерал Фрейберг приказал перекрыть взлётные полосы аэродромов заграждениями и готовиться к отражению воздушного десанта.
Михаил не может знать, что ночью итальянцы высадили десант на Китиру — большой остров у самого побережья Пелопоннеса. Окопавшаяся на острове греческая дивизия сцепилась с отборными легионами фашистской милиции — Муссолини понравилось использовать элитную пехоту в морских десантах. В тот самый момент, когда над Ираклионом появились первые самолёты, в Китирском проливе начался бой отряда английских кораблей с поддерживающими высадку итальянскими крейсерами.
***
После утреннего налёта Джон успел смыть пыль и даже начал бриться — очень хотелось выйти к завтраку в приличном для джентльмена виде. Закончить не успел, наверно забавно выглядит сейчас. Подлетающие самолёты первым заметил Браун — кто бы сомневался. Дёрнулось зеркало, которое ординарец держал перед своим командиром.
— Начинается, сэр!
С моря наползал гул сотен авиационных моторов.
Джон тщательно вытер пену поданным полотенцем, ополоснул лицо, зачерпнув воду из жестяного тазика.
Танкисты ещё не успели разбежаться по машинам, когда на аэродром Кания спикировал первый планер. Выставленные в несколько рядов поперёк полосы бочки с водой оказались для пилота сюрпризом, в последний момент он попытался уклониться от неожиданного препятствия и зацепил длинным крылом землю. Из разбитого аппарата не выбрался никто.
Немецкие транспортники подходят к острову, не обращая внимания на сильный зенитный огонь. Каждый тащит на тросах несколько планеров.
— Настоящие поезда, — мелькает у Мэллоу мысль, но думать на отвлечённые темы некогда, потому что из сумевших приземлиться планеров по аэродрому разбегаются немцы. Они прыгают в многочисленные воронки и немедленно открывают бешеный огонь по английским огневым точкам. Строчат и установленные на некоторых планерах пулемёты, но фанера плохо защищает от пуль — эти огневые точки долго не живут.
«Матильда» — не самое эффективное оружие против укрывшейся пехоты. К чёртовой двухфунтовке так и не разработали осколочно-фугасных снарядов, а выкуривать немцев из укрытий пулемётным огнём трудно и неэффективно.
Оборона аэродрома изначально построена так, чтобы уничтожить высаженный десант, но выживших немцев становится всё больше, они накапливаются, их командиры оценивают обстановку, и вот первая группа десантников бросается в атаку на высоту, с которой аэродром поливают пулемётным огнём и очередями автоматических зениток.
Бегущая пехота это работа для танков.
— Альфа, я альфа-один, атака!
Тяжёлые танки клином выползают из укрытий, очереди башенных пулемётов скрещиваются на серо-зелёных фигурках в мешковатых комбинезонах. Уцелевшие немцы немедленно залегают, ползут назад, а Джон вынужден остановить своих парней, потому что австралийская пехота осталась в окопах. После боя стоит крепко поговорить с их командиром.
Откуда-то из кучи фанерного лома по танкам ударила пушка. Хорошо обученный расчёт, стреляют быстро и точно, но броня «Матильды» немецкой «колотушке» не по зубам. Мэллоу вызывает артиллеристов, выдаёт целеуказание и через несколько минут место, с которого стрелял наглый расчёт, накрывают разрывы трёхдюймовых мин. Вот только остались ли там немецкие артиллеристы? Скорее всего нет, лёгкая приземистая пушечка наверняка уже стоит на новой позиции.
Бой длится около часа, затем уцелевшие немцы отходят на север — там им удалось прорвать оборону австралийцев и закрепиться на верхушке одного из прибрежных холмов.
Мэллоу подходит к командиру полка:
— Нужно их выбить оттуда, сэр! Выделите мне пару рот пехоты, и к вечеру мы сбросим их в море!
— Похвальное рвение, капитан. Желание прославиться в вашем возрасте можно только приветствовать. Кажется, всё это рядом: слава, награды. Вот только моих парней дома ждут семьи, а эти немецкие черти — отменные стрелки.
— Мы даём им время закрепиться, господин полковник!
— Никуда они не денутся, на этих долбаных скалах даже воды нет. Незачем без толку класть людей, мистер Мэллоу, к вечеру боши сдадутся сами. Впрочем, запретить вам атаковать я не могу, дерзайте, капитан.
— Без пехоты мои танки просто сожгут, сэр. Я буду вынужден подать рапорт о вашем решении по команде.
— Сколько угодно, капитан. Не сомневаюсь, генерал Фрейберг поймет меня, он тоже был при Галлиполи. Не смею вас задерживать, капитан Мэллоу.

***
Под окрики своего командира бойцы Алексея быстро — сказывается немалая сноровка, заканчивают исследовать трупы немецких парашютистов и грузовые мешки на предмет нужного и полезного в нелёгкой фронтовой жизни. Пристраивают на снаряжении кобуры с трофейными пистолетами, тащат к машинам дырчатые тела немецких пулемётов, коробки с лентами, расталкивают в карманы и подсумки гранаты — новичков в батальоне нет, парни знают, что хватать в первую очередь. У очередного вскрытого мешка танцует Арапулос. Здоровяк крепко, будто любимую женщину, сжимает в объятиях немецкий батальонный миномёт. В Греции Илларион командовал миномётной батареей, последнюю уцелевшую трубу пришлось утопить перед эвакуацией. Замены на Крите не нашлось — пехоте до штата не хватает. Зато немцы позаботились. Арапулос собирает своих ветеранов, они дружно грузят найденное сокровище в кузов грузовика и бросаются на поиск остальных — миномёты поодиночке не летают, где нашёлся один, должны быть ещё.
Времени мало, пришёл приказ — срочно выдвинуться в район Ретимно. Там греки зажали толпу итальянских парашютистов, но макаронники успели захватить здания фабрики и наладить оборону. У командира третьей пехотной под командой всего шесть тысяч человек, если штурмовать — будут большие потери. Герой Химары генерал-майор Бакос решил, что с танками процесс пойдёт быстрее.
— Проснулись! — Котовский сам не знает, чего в его мыслях больше, злости или облегчения. — Второй час бои по всему острову, первый приказ родили.
То, что приказ пришёл от греческого командования, а не от отвечающего за оборону Крита новозеландца, тоже показатель. Похоже, в британском штабе ещё не разобрались в обстановке.
— Спасибо! — Алексей принимает от бойца корявый и тяжёлый МП, подсумок с магазинами, убеждается, что батальон к маршу готов и забирается в танк.
— Вперёд!
Взвод танкеток уходит в головной дозор, за ним вытягивается колонна батальона. До места рукой подать, меньше, чем за три часа они будут на месте.
В окрестностях Ираклиона стрельба прекратилась, лишь в районе аэродрома всё ещё слышен треск пулемётных очередей и редкие хлёсткие выстрелы танковых пушек.
Этот десант подкреплений не дождётся.


Безоблачное небо над Критом залито солнцем. Лучше бы его затянули тучи. Господи, ну что тебе стоит — грозу, сильную, чтобы ливень, чтобы до темноты ревел ветер и половину небосклона закрывали ветвистые росчерки молний!
Не слышит. Ветер есть, и довольно сильный — мух сдувает. Жаль, что на немецкие пикировщики он не действует.
***
Рота Мэллоу потеряла в сегодняшнем налёте четверть танков. Как ни вбивай в головы подчинённым, что спасти от пикировщика может только движение и постоянный маневр, всё равно найдутся трусливые идиоты, которые бросят танки и забьются в вырытые пехотой щели. Две «Матильды» из восьми превратились в кучи искорёженного металлолома. Остальные кружат по полю, командиры следят за воздухом через приоткрытые люки, командуют маневрами и молятся о том, чтобы у бошей быстрее закончились бомбы.
Откуда-то с востока примчались три «Гладиатора» с греческими звёздами на фюзеляжах, успели сжечь два «Хеншеля», потом вмешались «Мессершмиты». Два греческих биплана были сбиты сразу, третий несколько минут отчаянно вертелся, но его всё-таки зажали и вогнали в берег совсем рядом с аэродромом.
Пикировщики ещё сбрасывали на позиции австралийцев последние бомбы, когда над морем вновь показались тройки транспортников с планерами. У выживших немцев из первой волны наверняка имеется радиосвязь с командованием — вместо того, чтобы садиться на аэродром планеры стараются приземляться на прибрежной полосе и более-менее ровных участках рядом с холмами, которые отказался штурмовать австралийский полковник.
Джон бесится, но сделать ничего не может — командование по-прежнему хранит загадочное молчание, а без приказа австралийцы в атаку не пойдут.
По планерам стреляют все три уцелевших «Бофорса», бьют миномётчики и батарея двадцатичетырёхфунтовок, противник несёт потери, но на чёртовых холмах уже сейчас собралось больше батальона фашистов, и выбить их оттуда будет намного труднее, чем парой часов ранее.
Вероятно, командование всё-таки ещё есть — со стороны залива долетел звук выстрела из тяжёлого орудия. Восьмидюймовый снаряд с «Йорка» упал с недолётом, следующий ушёл в море. Пристрелявшись, артиллеристы крейсера добросовестно перепахали обращённую к ним сторону холмов, но настильный огонь корабельной артиллерии не может достать врага, укрывающегося за обратными скатами высот.
Чёртов полковник с его застарелыми фобиями!
***
Открывшийся сразу после рассвета берег горист и неприветлив.
— Теперь ты понимаешь, Вилли, почему сюда отправили горную дивизию? — Видимо, стоящие на палубе катера офицеры продолжают состоявшийся ранее разговор.
— Да, Гельмут, ты был прав, здесь есть несколько склонов, на которые придётся карабкаться, — соглашается собеседник, поправляя кепи с изображением эдельвейса, — по мне лучше горы, чем часами болтаться на волнах и в любую минуту ждать появления английских крейсеров.
— Господа просвещённые мореплаватели в этот раз проспали, — улыбнулся Гельмут. — Или оказались заняты в других местах.
— Или оказались заняты, — офицер подносит к глазам бинокль. — У чёртова берега сплошные камни, как наши героические мореплаватели собираются устраивать здесь высадку?
— Лучше прыгать к берегу по камням, чем лезть к нормальной пристани под английскими снарядами.
Эта мысль тоже не вызвала у собеседника возражений.
Пригодные для десантирования пляжи на берегу всё-таки есть, хоть и небольшие. Сапёрные катера неспешно — иначе не умеют, — разделяются на три группы и направляются к местам высадки. За ними выстраиваются в очередь неуклюжие двухпонтонные паромы, детища полковника Зибеля.

До этого дня селение Сфинари жило обычной жизнью, война шла где-то там, далеко. Туда уходили парни призывного возраста, с войны приходили письма и сообщения о гибели земляков. Совсем недавно это чудовище подобралось ближе, заявило о себе зенитной пальбой и разрывами бомб на обжитом северном побережье, ящиками винтовок, которые раздавали с пыльных грузовиков всем желающим усталые молчаливые солдаты.
Этим утром война заявилась в деревню лично. Лязгнула о пляжную гальку сходнями десантных катеров, затопала по улочкам рифлёными подошвами егерских ботинок. Первые отряды немцев, не отвлекаясь на местных жителей, бросились занимать господствующие высоты, умело взбирались по горным тропам, распугивая бурых коз и чумазых пастушат. Тем временем всё новые группы чужих солдат выбирались на берег, строились, под лай команд поворачивались и уходили с берега, освобождая место для высадки очередных подразделений.
Под ноги одной из групп выскочила из переулка небольшая собачонка, шарахнулась от незнакомых людей, залилась лаем. Собачью истерику прервал пистолетный выстрел. Отброшенное пулей лохматое тельце дёрнулось пару раз и затихло. Унтер убрал пистолет в кобуру и повёл отделение дальше в горы.
На запах крови к собачьему трупу начали слетаться первые мухи.
С катеров скатывали мотоциклы и похожие на них гусеничные аппараты, к машинкам цепляли низкие маленькие пушки. Наконец к берегу начали подавать неуклюжие паромы. Один из них, уступая дорогу уходящему в море катеру, потерял управление. Волна подняла его и посадила на торчащие у берега камни. С перекошенной палубы слетел в воду закрытый брезентом танк. Второй устоял, но вряд ли когда-нибудь его можно будет разгрузить — волны продолжили бить паром о выступы скал.
К пляжам подходит не больше пяти паромов за раз. Видимо, высадка затягивается — руководящие разгрузкой немцы нервничают, размахивают руками и сыплют командами чаще, чем в начале.
Поочерёдно сползают на берег танки — большие и поменьше, с тонкими длинными стволами автоматических пушек. Солдаты скатывают по аппарелям несколько грузовиков, у некоторых вместо кузовов большие цистерны. Машины не могут одолеть крутой подъём, и на дорогу их по очереди втаскивает один из больших танков. Маленькие автомобильчики без крыш, похожие на мыльницы, взбираются по склону самостоятельно. С заднего сиденья одной из них за разгрузкой судов наблюдает важный немец в перчатках. Когда с последней четвёрки паромов начинают сводить длинноухих мулов, он поворачивается к стоящему у машины офицеру:
— Господин капитан, прикажите передать в штаб — высадка пятой горнопехотной дивизии прошла без особых происшествий. В дальнейшем действую по плану.
Оба поднесли руки к козырькам кепи, и машинка с генералом двинулась по дороге на север. Егеря торопятся спасать попавших в тяжёлое положение десантников.
Сообщение о высадке десанта на западном побережье острова поступило в штаб обороны через два часа после начала высадки. На беду, оно сразу попало в британский штаб, а звонивший, староста одной из деревень практически не знал английского языка.
— Хорошо, хорошо, я понял. Можете забрать их себе, — оборвал взволнованного грека дежурный связист. Положил трубку и растерянно оглянулся на напарника.
— Совсем одурели в своих горах. Надо же, «Овцы пришли с моря, много овец».
— Дикари, — согласился напарник.

Пожилой мужчина медленно опускает трубку на телефонный аппарат.
— Что они сказали? — мальчишка так спешил донести страшную весть, что почти насмерть загнал своего осла. — Что?
— Сказали, что мы должны забрать их себе.
Через десять минут начинает звонить колокол деревенской церкви, а по ведущей на север тропе убегает ещё один мальчишка.
***
Над морем лёгкая дымка, а на четырёх тысячах метров видимость сто на сто.
— Справа на двенадцать часов — «хейнкели» и четвёрка худых! Уходят к материку.
— Уходят. Спокойно, Борис, это не наши клиенты. Больной сегодня толще.
Восемь «ястребков» на пределе боевого радиуса прочёсывают воздух над Антикитирским проливом. Свою цель пилоты замечают издалека — группа тяжёлых машин перемалывает винтами воздух. Шестёрка «Саетт» с набором высоты пытается выйти наперерез — поздно, советские истребители в крутом пике падают на неуклюжие транспортники. Опытные пилоты знают своё дело — после первой же атаки три «Юнкерса» рушатся в море, ещё два начинают отставать от строя — за обоими тянется дым из повреждённых двигателей. Повторить атаку не получается — горбатые итальянские «Макки» не уступают советским машинам в скорости. Истребители заводят карусель воздушного боя, а транспортники, плотно сбив строй, продолжают полёт к атакованному острову. Подбитые «тётушки Ю», медленно теряя высоту, идут следом.
Воздушный бой скоротечен. Через две минуты тройка уцелевших итальянцев крутым пикированием выходит из боя. Шестёрка машин с красными звёздами на крыльях берёт курс на разбитый аэродром Ираклиона — для возвращения на Родос не хватает топлива.
Вскоре на месте боя заходят на посадку два гидросамолёта — обе стороны стараются вытаскивать из воды пилотов, которым не повезло. Союзники и итальянцы по молчаливому уговору не трогают спасательные машины. На немцев это не распространяется.
***
Настроение экипажей отряда британских кораблей, возвращающихся в Александрию, самое обыкновенное. Рядовой поход, ничего особенного. Три не новых уже крейсера типа «Линдер» и пять эсминцев без особого труда отогнали от острова Китира примерно равный по силе итальянский отряд, прикрывавший свой десант. К моменту прибытия англичан ночная высадка закончилась, катера и рыболовная мелочь резво рванула к греческому берегу — скрываться, а боевые корабли противника развернулись для драки.
Бой начался утром, при хорошей погоде и прекрасной видимости. Противники заметили друг друга издалека, прижать фашистов к берегу не удалось. Британское морское командование почти всерьёз начинает утверждать, что бегство от боя у итальянских моряков тесно связано с наличием в эскадре линкоров — без них фашисты чувствуют себя гораздо смелее. По новой своей привычке макаронники не сбежали, а стали драться. По своей старой привычке быстроходные корабли наследников Цезаря всё время держались на предельной дистанции, отходя к весту. Результат — восьмидюймовое попадание в полубак на «Эйджексе» и по одному стапятидесятидвухмиллиметровому в каждый из двух «кондотьери» последней серии. Счастливчик «Больцано» и в этот раз ушёл без повреждений. Так что самым значительным итогом похода стало уменьшение запаса топлива на итальянских базах — разведка докладывает, что у Муссолини с ним совсем плохо.
После того, как итальянцы вышли из боя, по английскому отряду отработала эскадрилья трёхмоторных торпедоносцев, но без азарта, для галочки — сбросили торпеды с предельной дистанции. Попаданий в корабли не случилось, все самолёты ушли на базу, хоть сигнальщики с «Ориона» и доложили о повреждении одного из них близким разрывом шрапнельного снаряда.
Домой шли экономическим ходом, ломали курс противолодочным маневром — к весту от Крита можно было запросто напороться на подводную лодку. Причём она вполне могла оказаться греческой, потомки эллинов развоевались не на шутку, ходят даже в Адриатику, куда сами англичане решаются забираться не всегда. Поэтому береглись — если под мидель приходит торпеда, слабо утешает то, что она выпущена союзником.
До выхода из зоны действия вражеской авиации было ещё далеко, глаза на палубах в основном осматривали северную половину горизонта, больше внимания уделяя небу. Многочисленный отряд маломерных судов открылся прямо по курсу неожиданно.
Собственно, на действиях британских моряков это не сказалось. Видя цель, они сначала выдают установки для стрельбы, откуда она взялась, можно узнать, выудив из воды самых везучих из вражеского экипажа. Через несколько минут вокруг медленно ползущей по волнам немецкой посуды стали ложиться шестидюймовые снаряды, чуть позже к ним прибавились стадвадцатимиллиметровые фугаски с эскадренных миноносцев. Ни удрать, ни защищаться немецкий караван не мог, всё вооружение — несколько курносых пехотных орудий против нескольких крейсеров. Не смешно.
Главной защитой десантной операции были малозаметность и отвлекающие мероприятия. В один конец сработало, обратный переход не задался.
После того, как английские снаряды разнесли десяток неуклюжих паромов и несколько громоздких сапёрных катеров, над остальными стали подниматься белые флаги.
— А ведь попрись они через канал, всё могло быть иначе, – философски заметил командир «Линдера».
— Топим, сэр? – поинтересовался старший артиллерист.
— Десантные средства. — Командир опустил бинокль. — Могут пригодиться. Заодно узнаем, откуда это они так спешат.
***
Молодой егерь поправляет на шее болтающиеся очки — завернувшаяся резинка режет горло.
— Пауль, откуда у этих крестьян столько оружия?
— Говорят, они здорово лупили наших итальянских союзников в Албании, — старший рассматривает разбросанные в лощине трупы.
— Албания далеко, — сомневается первый.
— Германия ещё дальше, но мы с тобой здесь. А эта козочка была совсем ничего, — носком ботинка ветеран поворачивает голову убитой. Юбка на трупе задрана, ноги открыты до середины бёдер.
— Если бы не лишняя дырка в её голове, я бы помял эту задницу.
Озабоченный фельдфебель останавливается рядом, оценивает объект его внимания.
— Если есть силёнки, можешь прихватить с собой, ненасытный пихарь. По дороге обмоешь в ручье, и люби хоть всю ночь напролёт.
— Мне нравится, когда они кричат, Герхардт.
— Зато не укусит, как та лиллехаммерская сучка. Ладно, хватит трепаться — наш Бобовый Пердун получил своё, надо спустить тело к дороге. Пауль, заканчивайте с осмотром, и вниз. Зелёный, послушай старого солдата, не трогай это дерьмо. Иди за мной.
Молодой послушно бросает угловатый итальянский пулемёт.
Ловко, как на лыжах, скатившись по каменной осыпи, они двинулись к своему отделению. Одному из егерей товарищ перематывает простреленное предплечье. На земле, укутанное в плащ-палатку лежит тело погибшего пулемётчика. Перетянутый петлями альпинистского шнура труп похож уродливую серо-зелёную колбасу.
— Интересно, почему они все, даже женщины, стреляют в нас? — ни к кому конкретно не обращаясь, спрашивает молодой. — Они же не солдаты, мы убиваем их, как кабанов на охоте!
— Может быть, они узнали, что Пауль любит, когда бабы под ним кричат от боли? — вопросом на вопрос отвечает командир отделения.
— А про кабанов расскажи нашему индейцу, — кивает он на обёрнутое брезентом тело.
— Шмутке, почему верёвка для спуска до сих пор не натянута?
— Виноват, герр фельдфебель, — ворчит один из бойцов, не слишком торопливо отрывая задницу от камня, на котором сидел. — Уже бегу.
— Шевелитесь, свинские рукоблуды, дождётесь, что приятели этих козопасов соберутся, и отправят нас на встречу с покойным почитателем Карла Мая.
Внизу, по узкой извилистой горной дороге, навьюченные, как мулы, идут их товарищи. Пятая горнопехотная выдвигается, чтобы поставить точку в боях за порты и аэродромы Крита, и взбесившиеся крестьяне с винтовками не смогут им помешать.
***
Охраняющая аэродром Малеме новозеландская пехотная бригада отбила три волны десанта и продолжает удерживать командные высоты по краю лётного поля. Уцелевшие под шквальным пулемётным огнём немцы скрываются в русле пересохшего ручья, но командование бригады по этому поводу не беспокоится, захотят есть — вылезут. Несколько сот немецких солдат, будь они хоть восемь раз герои Нарвика, не могут ничего сделать с подавляющим огневым превосходством. После полудня боевые действия замирают, превратившись в вяло текущую перестрелку. Судя по докладам, на аэродроме в Кании дела обстоят хуже, хоть австралийцев поддерживают тяжёлые танки.
Гораздо больше бед, чем немецкий десант, натворили проклятые немецкие пикировщики — бомбы вывели из строя больше половины зениток. Впрочем, в штабе группировки считают, что немцы исчерпали свои возможности — запас парашютистов у Геринга не бесконечен.
Уроженцы островов, с присущей англосаксам выдумкой названных Северным и Южным, успели пообедать и немного вздремнуть, когда ошибочность этих выводов стала очевидной — четвёртая волна транспортников оказалась больше, чем любые две предыдущих, вместе взятые. Перед транспортными машинами плотным строем двигались бомбардировщики. Защитники аэродрома уже слушали свист падающих на их головы бомб, когда с востока появились греческие и советские истребители — на фоне идущей с моря армады их было слишком мало. Когда немногочисленные защитники уже вертелись в карусели с итальянскими асами, на строй транспортов спикировала со стороны моря эскадрилья остроносых «Харрикейнов». Под огнём дюжины пулемётов недолго держится даже крепкий Ю-52 , после атаки британцев над морем повисло много разноцветных парашютов и медленно тающих дымных хвостов. Двухмоторные «мессеры», последний истребительный резерв немцев, попытались защитить планеры и машины с десантом. Смогли — ценой тяжёлых потерь отвлекли английские истребители на себя.
В четвёртый раз за день на исковерканный аэродром начали приземляться немецкие десантники. Планеры пытаются выбрать для посадки более-менее ровный кусок пляжа — лётное поле завалено обломками тех, кто садился с утра. Новозеландцы, забыв о пикирующих «Хеншелях», припали к прицелам своих «Бренов» — расстреливать немцев нужно, пока они с пистолетами рвутся к своим оружейным мешкам. За рёвом десятков авиационных моторов и взрывами бомб появление с юга колонны танков и мотоциклистов обороняющиеся просто не заметили. Когда танки с крестами на броне ворвались на их позиции, что-либо предпринимать было уже поздно. С запада атаку танков поддержали скопившиеся там в первой половине дня десантники. К вечеру аэродром Малеме оказался полностью захвачен. Егеря и большая часть десантников, наскоро посчитав потери, следом за танками двинулись к недалёкой уже Кании.
Оставленный для защиты драгоценного аэродрома гарнизон при помощи нескольких трофейных грузовиков начал расчищать взлётную полосу. Пленным новозеландцам вручили лопаты и заставили засыпать вырытые по всему лётному полю канавы — пора им привыкать трудиться на благо рейха.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 22:22

***
Кусок копчёной козлятины оказался с подвохом — при попытке укусить Алексей обнаружил в толще и без того не отличающегося мягкостью мяса сизую ленту сухожилия. Котовский, не смущаясь, извлекает из ножен остро отточенный трофейный кинжал, нарезает козью плоть поперёк волокон тонкими, почти прозрачными ломтиками, и отправляет вслед за миской кукурузной каши.
У засевших в зданиях фабрики оливкового масла итальянцев боевого духа хватало. Интересно, что за таблетки начал скармливать своим солдатикам Муссолини? Окружённым макаронникам не хватило умения. Танки и танкетки Михаила окружили фабричные корпуса, положили в каждое окно по осколочному снаряду и пулемётным огнём не давали высунуться, пока к оконным проёмам не подобрались бойцы с гранатами. После того, как гранаты закончились, на фабрику со штыками наперевес вломились бойцы генерала Бакоса. Почему-то пленных им взять не удалось. Наверное, настроения не было.
Бензин для батальона привезли на бортовых грузовиках, в обычных металлических бочках. Для заправки экипажам придётся изрядно «покрутить кино», поочерёдно вращая ручку новенькой английской помпы. Хорошо, что не пришлось самотёком заправлять — тогда баки заполнились бы аккурат к первым звёздам. Алексей подавил раздражение: есть же на острове нормальные топливозаправщики, с приводом помпы от мотора. На тех же аэродромах их по два на каждый самолёт, так нет, везут абы как. Уроды. Хорошо, хоть кухня своя. Ждать не нужно. Котовский вытирает ложку пучком сухой травы, ставит пустую миску на надгусеничную полку и оборачивается на скрип тормозов. Из штабного «Хамбера» выпрыгивает немолодой греческий капитан, на ходу поправляет кепи.
— Где я могу найти майора Котовского?
Алексей поднимает руку:
— Здесь!
— Майор, вы срочно нужны на совещании у командующего, прошу в машину.
Котовский недоверчиво склоняет голову к правому плечу:
— Поедем в Ханию?
— Штаб генерал-майора Деместихаса на окраине Ретимно, это рядом.
Алесей поворачивается к своим:
— Светлов!
— Я!
— Я в штаб. За меня остаёшься.

Интересно. Форма у присутствующих почти не отличается от британской, но англо-саксов среди собравшихся нет. И судя по злым лицам греческих генералов, это неспроста.
— Садитесь на свободное место, Алексий, — с греческим командующим Котовский уже встречался, и генерал запомнил майора по имени. Приятно.
«О, в дальнем ряду Михаил рожи корчит. Значит, и его пригласили. Туда и присядем».
— Господа и товарищи! Воспользовавшись тем, что Александрийская эскадра была связана противодействием итальянскому флоту у Бардии, наш флот занят у Китиры, а эскадра адмирала Лаврова отражала попытку высадки на Милос и понесла существенный урон от вражеской авиации, противник сегодня утром на западном побережье острова высадил морской десант силой до дивизии. По данным английской разведки у него много тяжёлых танков. На данный момент аэродром Малеме захвачен, в Хании идут уличные бои. Скорее всего, к утру враг сможет принимать самолёты с подкреплениями и боеприпасами посадочным способом. Аэродром Хания тоже занят немецкими парашютистами, но союзники удерживают несколько укреплённых пунктов вдоль южной границы, а поле находится в зоне обстрела с крейсеров «Йорк» и «Глазго». Теперь плохая новость.
«Ого, до того, значит, были хорошие», — успела промелькнуть у Алексея мысль.
Деместихос продолжает:
— Штабом генерала Фрейберга получен приказ об эвакуации всех союзных войск в Египет. Британское командование считает, что средства к сопротивлению исчерпаны. Нашим войскам предложено уничтожить тяжёлую технику и вооружение и через горы отойти к бухтам южного побережья.
В зале ропот, командиры двигаются на местах, гремят по полу разномастные стулья и табуреты. Раздаётся несколько выкриков «Охи»! (Нет!)
— В сложившихся условиях мы приняли решение продолжить борьбу. Оно поддержано советским командованием. Поэтому я, как старший командир союзников на Крите, принял решение взять всю полноту власти на себя и понимаю всю связанную с этим ответственность. Господа и товарищи, приказываю…

***
Джон устал, как целая бригада портовых грузчиков — проклятые тевтоны не дают и получаса передышки. Черт возьми, при всей своей чудовищной смелости эти отчаянные мерзавцы в самом деле отличные бойцы — даже самые безрассудные атаки отлично организованы. Каких-нибудь итальянцев или французов уже давно бы перебили до последнего, а эти черти в песочных касках ухитряются отойти почти без потерь, потрепав британскую оборону. После того, как вражеские миномёты и странные, будто вдавленные в землю пушки выбили в окопах половину пулемётов, оборона австралийцев держится за счёт башенной артиллерии «Йорка» и танковых контратак — броню тяжёлых машин Мэллоу десантникам пробить нечем. Но сколько ещё выдержат изношенные механизмы старых «Матильд»? На ходу осталось четыре танка — развалившаяся коробка передач и сгоревший фрикцион превратили ещё два в неподвижные огневые точки. К оставшимся перед линией окопов танкам из темноты время от времени пытаются подползти немцы с зарядами взрывчатки, но австралийцы каждый раз успевают подстрелить любителя ползать с грузом по ровному полю.
Вытащить танки пока не удаётся — когда к сломанной машине подъезжает буксировщик, боши начинают бить по ним из миномётов. Мелкие мины в лучшем случае могут оцарапать осколками краску, но для того, чтобы сцепить машины тросами, нужно рискнуть жизнью. Таких смельчаков в роте не нашлось.
В заливе за спиной ревут авиационные моторы — на освещённую прожекторами поверхность залива приводняются и взлетают тяжёлые «Сандерленды». В первую очередь эвакуируются имущество штабов и раненые. Чтобы не допустить обстрела с берега, Фрейберг выдернул из уличных боёв в Кании и перебросил к аэродрому два батальона новозеландских стрелков. Побережье пока удаётся отстоять.
Впереди лопнул очередной осветительный снаряд, выпущенный с разбитого бомбами крейсера «Глочестер». Неестественный свет залил изрытое воронками поле аэродрома, видны даже дальние холмы. Идущих в атаку врагов при таком освещении рассмотреть можно, а вот лежащего или ползущего человека вряд ли, мешает пляска движущихся теней. А когда заряд прогорит, какое-то время и вовсе ни черта невозможно разглядеть. Поэтому большая часть защитников заранее утыкаются лицами в траву, только специальные наблюдатели, щурясь, выглядывают признаки готовящейся атаки.
Усталость вызвала какое-то отупение — Джон продолжает смотреть, отдавать команды, управляет своими подчинёнными, но всё это воспринимается, как происходящее с кем-то другим, настоящий Джон Мэллоу наблюдает за деятельностью измотанного капитана в грязном комбинезоне откуда-то со стороны.
Ближе к рассвету немцы всё-таки выдыхаются, и Джон, оттащив таки сломанные машины за линию пехотных окопов, засыпает, уткнувшись лбом в укладку пулемётных магазинов. Ни ревущие во взлётном режиме моторы перегруженных самолётов, ни залп восьмидюймовок тяжёлого крейсера не могут ему помешать.
***
«Сначала ты работаешь на свою репутацию, потом… потом она подбрасывает тебе ещё больше работы».
Импровизированные бронетранспортёры и большую часть пехоты пришлось отдать Мишке — по козьим тропам, которыми пробираются сейчас машины Алексея, бывшие грузовики не смогут пройти никогда. Взамен Фунтиков отдал роту на «Гочкисах», узкие француженки точно протиснутся там, где Котовский проведёт свои танки. Весь расчёт сумасшедшего ночного марша по горным склонам на то, что немцы не сумели занять южные подходы к Хании и их ещё можно обойти. С теми силами, которые уже высадились на остров, греческий штаб ещё рассчитывает справиться, но если гитлеровцам удастся запустить воздушную карусель, на Крит каждый час будет высаживаться до двух тысяч немецких солдат. Может быть и меньше, но генералы предпочитают просчитывать худший сценарий. Сорвать посадку транспортников любой ценой приказано главному специалисту по проведению горных танковых маршей.
По дрянным тропам для конных двуколок танки идут на скорости в двадцать километров в час, на ровных участках разгоняются до тридцати. Жаль, таких участков попадается немного. Идут без фар, почти вслепую. Сидя в головной машине, Котовский старается не упустить из виду главный ориентир — светлую конскую задницу. Танкистов ведут за собой сменяющиеся местные уроженцы, которые знают эти склоны, как свои пять пальцев. Уловка с серыми лошадьми — их идея.
Светящиеся стрелки на циферблате трофейных часов вращаются слишком быстро. Дорога стелется под гусеницы медленнее, но ускорить движение невозможно. Остаётся только надеяться, что потом тропа станет лучше.
Проворачивается над головой Млечный Путь, уходят за корму размытые тьмой силуэты скал и деревьев. Через три часа после начала марша пришлось столкнуть с дороги одну из танкеток, ещё через час — вторую. Только бы выдержали танки — их и без того слишком мало, а на узкой дорожке даже мелкий ремонт становится невозможным, нет ни времени ждать, ни возможности объехать. Техника, будто понимая, что поставлено на карту, пока работает. Алексей украдкой похлопывает свой танк по броне — как боевого коня. Майор совершенно уверен — машина чувствует хорошее отношение.
***
Рубленый силуэт с дурацким огрызком вместо пушки удаётся рассмотреть в последний момент — на серую броню лег отсвет близкого пожара. Григорий не дожидаясь команды бросает танк вперёд, проскакивает мимо пристроившегося за опрокинутой афишной тумбой панцера и рвёт на себя правый рычаг. Скрежет траков по камням, БТ-шка разворачивается, проскальзывая по инерции. Когда мир перестаёт вращаться, над головой звонко хлопает пушка и бронебойный снаряд с дистанции двадцать метров входит в плоскую стенку немецкой башни прямо между цифр тактического номера.
— Молодец, Гришка!
А на двадцать восьмом такой фокус не сделать — тяжёл был старый конь, длинный, а как вспомнишь сгоревшую машину, что-то в душе начинает щемить, аж плакать охота.
Руки и ноги Белоконя делают своё дело, мощный двигатель с рёвом разгоняет танк по улочке. Перекрёсток, поворот, ещё перекрёсток. Шарахаются в сторону фигуры в ненавистных глубоких касках, Григорий проводит послушный танк впритирку к дому. Из-под гусениц успевают убраться не все — механику уже знакомо это покачивание на мягком, когда под гусеницу попадает непрочное человеческое тело. Ещё один поворот, остановка, и Фунтиков вбивает в немецкий танк ещё один снаряд, чтобы наверняка. На результат смотреть некогда — не успеешь оглянуться, поймаешь под гусеницу связку гранат или бутылку с бензином на жалюзи. Григорий уводит машину под защиту своих пехотинцев.
Для фрицев, хозяйничавших в оставленном британскими частями городе, атака поддержанной танками и артиллерией греческой пехоты оказалась неприятной неожиданностью. Судя по тому, что удалось узнать у пленных, гитлеровцы собирались с рассветом продолжать наступление на восток, где в нескольких местах ещё продолжают цепляться за захваченные здания и вершины кучки выживших при выброске парашютистов. Несколько танков и грузовиков на окраине удалось застать врасплох и расстрелять раньше, чем немцы поняли, что их атакуют. Потом начался ад уличных боёв.
Немцы дерутся умело — перебрасывают подкрепления, устраивают засады, пробираются в тыл. Батальон Фунтикова потерял в узких улочках несколько танков. Только противник немцам достался опытный — у греков и советских добровольцев за спиной почти год непрерывных боёв и огромный запас неизрасходованной злобы. Часто штыковая атака греков перечёркивает все тактические хитрости немцев — в темноте, когда бой идёт на расстоянии вытянутой руки, отчаянная смелость защитников острова стоит больше. Фашисты отмено умеют убивать, а вот готовности стоять насмерть у них нет. Улица за улицей столица Крита переходит под контроль союзников.
***
То, что ночное столкновение с союзниками не превратилось в кровавую баню, иначе чем чудом и огромным везением не объяснить. Котовский уже собирался отдать команду оканчивать привал, когда из-за поворота показалась колонна пехоты. В утренних сумерках разглядеть форму идущих было невозможно, всю ночь ждали столкновения с немцами. Танкисты без команды бросились к машинам, впереди залязгали затворы, но кто-то глазастый во всю мочь молодой глотки заорал:
— Каски! Англичане!
Как боец сумел разглядеть на головах встреченных пехотинцев плоские тазики британских касок он и сам потом не смог объяснить, но его острое зрение спасло в то сентябрьское утро много жизней.
— Капитан Хоггард, двадцать второй пехотный батальон, Вторая Новозеландская.
Переводчик у новозеландца уцелел, это хорошо.
— Майор Котовский, отдельный механизированный батальон греческой армии. Что доблестные союзники потеряли в этих горах?
Выражение лица собеседника невозможно разглядеть, но тон у капитана изменился:
— Вторая бригада, в соответствии с приказом командующего проводит ночной марш к южному побережью острова для эвакуации в Египет. А что вы здесь делаете?
— Я, капитан, собираюсь отобрать у немцев аэродром, который защищала ваша бригада. Не хотите присоединиться?
Выслушав перевод, собеседник становится похож на ручку швабры — прямотой и непреклонной несгибаемостью.
— В отличие от вас я не могу себе позволить игнорировать приказы вышестоящего командования!
— А я и не игнорирую, приказ нашего командования мы сейчас и выполняем. Не подскажете, где вы последний раз имели контакт с противником?
— Они не уходят далеко от побережья. Последний раз мотоциклистов видели на окраинах Моди. Их части идут вдоль главного шоссе на Канию и Суду.
— И на этом спасибо. Давайте так, капитан, предупредите всех своих людей — и другие батальоны бригады тоже. Мы очень торопимся. Поэтому ваши люди должны освободить дорогу моей технике. Мы пройдём, и вы продолжите свой марш хоть до побережья, хоть до Египта. Было приятно вас видеть, но обстоятельства против продолжения нашего знакомства.
Танки начнут движение через пять минут, и не будут сворачивать и останавливаться. Счастливого пути, капитан.
Котовский вскидывает руку к шлему, поворачивается к союзнику спиной и широкими шагами направляется к танку. Либо новозеландцы передали новость по цепочке, либо между батальонами имеется радиосвязь — дорогу танкам они освободили, но на возню с ними потеряно двадцать минут драгоценного времени. Небо на востоке уже совсем светлое.

Ещё через час танки Котовского, так и не встретив немецких частей, выходят к окраине деревеньки Малеме. Солнце уже поднялось над горизонтом, но стоит совсем низко, возможно, именно это помешало расположившимся на отдых егерям опознать идущие с востока машины. Когда сбросившие пехотный десант танки ворвались на улицы села и открыли огонь из пулемётов, некоторые немцы выпрыгивали из домов и сараев в одном белье. Но в руках у всех было оружие, даже у тех, кто не успел обуться или натянуть штаны. Танки прошли сквозь селение, оставляя за собой трупы немцев и разбегающихся кур, а вот пехота застряла, выжившие гитлеровцы связали их боем. Ни ждать, ни тем более разворачиваться, чтобы поддержать свой десант, Котовский не стал — до аэродрома ещё несколько километров, над головами выстраивают круг для захода на посадку транспортные трёхмоторники.
— Увеличить скорость!
Над морем и к востоку от заходящих на посадку «Юнкерсов» сцепились в воздушном бою новейшие итальянские «Фольгоре» и разномастные истребители с белыми и красными звёздами на фюзеляжах. Драка идёт над самой землёй, пилоты сбитых машин просто не успевают выпрыгнуть. Алексей ничего этого не видит — весь мир ему заслонили широкие крылья с крестами. Танки развернулись в линию машин, за ними в промежутках спешат маленькие итальянские танкетки. Первый немец уже готовится коснуться земли толстыми шинами неубирающегося шасси, когда выкрик наводчика : «Короткая!» заставляет механика остановить машину. Выстрел, разрыв на киле самолёта — и ничего, тяжёлая машина плюхается на полосу аэродрома и скрывается из виду в поднятой винтами и колёсами пыли.
— Вперёд, не останавливаться!
Под гусеницами уже трава аэродрома. «Кажется, успели! Только бы у немцев не было пушек, только бы пушек не было!»
Кто-то, к кому обращается со своей просьбой-требованием Алексей или не слышит, или не может ничего сделать. С холма, возвышающегося над дальним концом аэродрома, открывает огонь трофейная английская зенитка. Уже третий снаряд немцы всаживают в один из танков второго взвода. Тринадцатикилограммовый снаряд ломает итальянскую броню, как гнилую фанеру. Удар, взрыв и рёв пламени над изуродованными обломками. Это смерть — для того, чтобы эффективно обстрелять позицию пушки нужно проехать по совершенно ровному полю около километра, а немцы на короткой дистанции перестанут мазать совсем. На этом поле останется большая часть его танков. Люди сгорят внутри, а те, кто сумеет выбраться, будут расстреляны немецкой пехотой.
Очередной транспортник насилует моторы, на взлётном режиме уходит вверх, чтобы не угробиться об усеявшие поле аэродрома танки. Алексей включает рацию на передачу:
— Рассредоточиться по полю и давить пехоту!
Когда-то он слышал о подобном — перед смертью прыгнуть в колодец, чтобы отравить врагу воду. Пока танки, целые или в виде обломков, стоят на посадочной полосе, подкреплений фашистам не видать.
Разлетается обломками ещё один танк — маленький «Гочкис» из приданной роты.
Над аэродромом, пробившись сквозь месиво «собачьих свалок» к кружащим над Малеме транспортникам прорывается несколько морских тяжёлых истребителей. Угловатые немецкие машины шарахаются в стороны, но увернуться удаётся не всем, в воздухе повисают дымные следы снарядов авиационных пушек и пулемётные трассы. Один Ю-52 падает сразу, ещё два, теряя высоту, уходят на вынужденную. Пожар добирается до баков одного из них раньше, чем пилот успевает посадить машину, и самолёт над самой землёй превращается в красно-чёрную мешанину огня и дыма, которая, разбрасывая в стороны обломки, болидом рушится на землю. Второй подбитый «Юнкерс» садится, но на середине пробежки стойкой шасси врезается в маневрирующую танкетку — обломки самолёта полностью накрывают маленькую машину, через минуту над кучей дюраля поднимаются языки пламени, из-под обломков слышны крики сгорающих заживо людей.
Усталые немецкие солдаты, которые всю ночь приводили аэродром в порядок, разбегаются, пытаясь укрыться за любыми неровностями. Пулемётные очереди настигают фигуры в мешковатых комбинезонах, но и танкисты несут потери — выстрелы из противотанковых ружей пробивают даже усиленную броню танкеток. Очередной снаряд зенитки срывает башню с одного из двадцатьшестых.
Алексей скрипит зубами и матерится, но заставляет себя наблюдать этот расстрел, ожидая, когда наводчик поймает в прицел его машину. Много времени на это не понадобится, минута-две, максимум, но пушка внезапно замолкает. На гребне высоты 107, неумело падая и перебегая, кучками и кривыми цепочками суетятся сотни греков в гражданской одежде. Вокруг трижды клятой зенитки вперемешку с пустыми снарядными ящиками валяются разбросанные взрывами гранат тела немецких артиллеристов. В бой за аэродром вмешались ополченцы из ближайших сёл и городков.
Котовский оттягивает танки к такому неожиданному подкреплению. Бой за аэродром постепенно превращается в методичное уничтожение немецкого гарнизона. На аэродром, дороги и песчаную полосу пляжа продолжают садиться десятки «Юнкерсов» и «Капрони», но это уже ничего не меняет. В большинстве случаев немцы не успевают выбраться из разбитых при посадке машин, ополченцев много, патронов у них достаточно, и стреляют они на удивление хорошо.
***

В экипаже «четвёрки», которая уже час сдерживает продвижение союзников на северо-восточной окраине Хании, наверняка собраны лучшие танковые асы Вермахта — эта сволочь постоянно меняет позиции и так ловко укрывается за каменными заборами, развалинами домов, что попасть в него до сих пор удалось только два раза, и только в лобовую броню башни. Немец попал три раза – «Рено» и БТ уже догорают, ещё один советский танк из-под огня вышел, но починят его или нет, Фунтиков сказать не может.
Когда фрицев припекает, они уводят танк на обратный склон холма, меняют позицию и тут же появляются снова — там, где их в это время никто не ждёт.
— Товарищ майор, кривое дерево, влево на два пальца, над забором верх башни торчит, - Баданов, как всегда вертится рядом со своим командиром.
— Ты прав.
Михаил убирает бинокль в футляр. Уши закладывает от звуков стрельбы и артиллерийской канонады, и танкистам приходится перекрикиваться.
Фунтиков возвращается к своей машине, командиры трёх уцелевших БТ собрались тут же, под прикрытием чудом уцелевшей стены разбитого дома.
Так, товарищи командиры, пробуем поймать суку на живца. Я делаю вид, что пытаюсь проскочить вон к тому сараю. Если немец выскочит к колодцу, его бьёшь ты. В лоб его не пробить, постарайся перебить гусеницу — если он встанет, ему конец. Ты, Сергей, должен будешь поймать его, если он попытается пройти вдоль канавы. Подставит тебе бок, время на пару выстрелов у тебя будет. Пинчук, когда фриц дернется — всё равно куда, ты проскакиваешь к забору, туда, где калитка.
— Понял — кивает танкист.
— Если мы сможем его сжечь, не дай экипажу смыться. Начинаем по моей команде. По машинам, товарищи.
Немец клюёт на приманку — выезжает из укрытия, но больше ничего из намеченного сделать не получается — сорокасемимиллиметровый бронебойный рикошетит от лобовой брони. Немец снова обманывает советских танкистов, сносит казавшийся издалека очень крепким забор и уходит за холм.
— Вот сука! — не выдерживает Куневич, которому так и не удалось поймать врага в прицел, но за холмом раздаётся взрыв, поднимается пламя.
— Оп-па. Похоже, спёкся немец, славяне. Кто ж его там приложил?
***
Как ни странно, но командир английской танковой роты, ударившей немцам в тыл, гладко выбрит. С грязной измятой формой и красными от недосыпа глазами это сочетается плохо, однако на фоне заросших щетиной советских офицеров он выглядит настоящим аристократом. Чёрный берет, гордость и отличительный знак танкиста, аккуратно свёрнут и просунут под погон, который держится на нескольких нитках — Меллоу где-то сильно зацепился плечом.
— Когда до меня добрался посыльный с приказом взорвать танки и пробираться к месту сбора и эвакуации, мы с парнями посоветовались немного, и решили, что одной эвакуации с нас будет достаточно.
Джон невесело улыбается:
— Видите ли, Майкл, я обещал тете больше не отступать, а она сердится, если ловит меня на вранье. Я не хочу огорчать пожилую леди, так я и передал командиру австралийцев. Пехота ушла к берегу — грузиться, а мы остались. Пугали немцев — видно, у них плохо с боеприпасами, почти не пытались атаковать. Ночью вы начали заварушку в городе. Я подумал, и решил, что вместе будет интереснее. По пути встретил остатки пехотной роты, которую не успели вывезти на корабли. Вместе с ними и пришли. Мои «Матильды» ползают не намного быстрее пехоты, так что я чуть не опоздал.
— Вы появились вовремя, Джон, — уверяет его Фунтиков.
***
На востоке острова спешно формируют колонны вставших под ружьё ополченцев. Не дожидаясь, когда за ними прибудет транспорт, греки направляются к месту боёв пешком. Нехватку транспорта отчасти компенсируют рыбаки — их ощетинившиеся винтовками моторные лодки и катера десятками идут вдоль берега, спешат за уходящим солнцем. Выполняя приказ командования, маршируют к немногочисленным гаваням южного берега подданные Соединённого Королевства. Не все — командиры отдельных подразделений разворачивают подчинённых и вместе с вооружённым народом занимают позиции в подходящих для обороны местах. Следом за британскими колоннами уже начинают просачиваться в горы ручейки, состоящие из германских егерей и остатки десантных подразделений Геринга — те, кто рассчитывает продержаться среди гор и ущелий до прихода подкреплений. Им ещё не известно то, что понял в своём штабе генерал Штудент — подкреплений на Крит больше не будет. Собранная для операции авиационная группировка после понесённых потерь не способна удержать господство в воздухе, захваченный аэродром потерян. Нет даже сил, чтобы отогнать от Китиры греческий флот — оставшийся без поддержки итальянский десант перемалывается на прибрежной полосе снарядами корабельной артиллерии.
В гавани Лероса ремонтники суетятся вокруг тяжело повреждённого итальянскими торпедоносцами флагмана советской средиземноморской эскадры — в операции по перехвату морского десанта на Милос «Молотов» получил две торпеды и с трудом дотянул до базы. Теперь его ждёт долгий переход в Америку — такие повреждения в Александрии не исправить.
Совсем немного не дошёл до границы Египта Роммель — его дерзкий порыв вновь остановлен дефицитом топлива. В ожидании поставок и сезона дождей лис пустыни занят поиском выгодных оборонительных позиций.
Маятник войны завис в крайней точке и готовится качнуться назад, хотя понимают это ещё немногие. Германские эмиссары всё упорней подталкивают Японию к активному вмешательству в затеянный ими передел мира.

***
Шум прибоя почти не слышен — берег моря виден, но достаточно далек. Плеск и шорох волн заглушают гудение бесчисленных мух, карканье ворон и пронзительные вопли чаек. Тихо потрескивает остывающий двигатель. Звучит греческая и русская речь, иногда в эту мелодию вплетаются лающие фразы на немецком — не всех фрицев перемешали с грунтом танковые гусеницы. Запахи моря и пыли забивает кислая тротиловая вонь, густо замешанная на «ароматах» бензина и горелой краски.
Вечер. Закатное солнце делает тени гуще и длинней. Тень кипариса, перебитого прямым попаданием снаряда, косо лежит на башне танка. Гусеницы боевой машины по самый верх тележек подвески зарылись в обломки серого десантного планера. Красная пятиконечная звезда на бортовой броне мирно уживается с нанесённой на башню белой восьмиконечной родственницей. Одно крыло планера уцелело и задралось вверх. Намалёванный на нём чёрный крест щедро присыпан пылью, но ещё вполне различим.
На башне сидит танкист — чумазый и уставший. Он сдвинул на затылок ребристый шлем и устало, не торопясь, курит. Медленно выпускает из ноздрей табачный дым и смотрит на море. Там, за проливом, воды которого из-за обилия якорных мин местами напоминают суп с фрикадельками, его заждались. И он обязательно вернётся, потому что привык возвращать долги. Нынешняя победа — всего лишь щедрый задаток.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 22:26

«El bravo Rojo1» - Красный смельчак, храбрец (исп.) – название танка, на котором воевал в Каталонии Михаил Фунтиков
на паевом предприятии2 – в мире «Фрунзе» американские промышленники во время Великой Депрессии получили возможность сохранить наиболее ценные инженерные и рабочие кадры, временно командировав их в Советский Союз, на вновь создаваемые паевые предприятия, продукция которых делилась на паях между учредителями – Советским Союзом и американской компанией. Впрочем, в первые годы СССР выкупал у заокеанских партнёров их долю продукции, так как мировой спрос на двигатели, самолёты, автомобили и прочее был невелик. В тридцатых американцы начали продавать часть своей доли за рубеж, такая продукция в СССР пошлинами не облагалась.
Танки с индексом «Э»3 – По опыту войны в Испании советская промышленность начала разрабатывать меры по увеличению живучести танков, составлявших основу парка РККА – Т26, Т-28 и семейства БТ. Бои в Финляндии только подтвердили необходимость модернизации. Более развитая, чем в нашей истории промышленность позволила произвести доработку большого количества техники. Так, на Т-26 значительно усилили бронирование башен и лобовой проекции корпуса, доведя общую толщину брони до 40 миллиметров, экранировали борт корпуса (суммарная толщина 25 мм). Для компенсации значительно возросшего веса пришлось усилить подвеску и ширину гусениц, установить более мощный двигатель. Не столь многочисленные Т-28 все прошли модернизацию с усилением брони, вооружения и заменой моторов.
«Каганович4, …!» - Лазарь Моисеевич Каганович, революционер, партийный и государственный деятель. В числе прочего один из инициаторов и руководитель строительства московского метрополитена.
«Зимородки» и «Ястребы5» - трёхмоторные бомбардировщики CRDA (Кант) Z.1007 «Альционе» («Зимородок») и SIAI (Савойя-Маркетти) S.79 «Спарвьеро» («Ястреб») – основные типы бомбардировщиков ВВС Италии.
аутокаро песанте6 – тяжёлый грузовой автомобиль (ит.)
Капо маниполо7 – звание в итальянской фашистской милиции, соответствует армейскому лейтененту.
пропахшая перегноем и фиалками8- Парма знаменита не только сыром пармезан, но и парфюмерией, сырьё для которой, знаменитые пармские фиалки, выращивается в изрядных количествах.
Присвоив белградской «станице»9- в королевстве Югославия (на тот момент королевство Сербов, хорватов и словенцев) после окончания гражданской войны осело довольно много белогвардейцев, весьма неплохо организованных. Имелась казачья «станица», велось обучение молодёжи, даже издавалась учебная литература на русском языке. Общая численность способных носить оружие – больше десяти тысяч человек. В описываемой истории регент королевства, стараясь предотвратить свержение правительства Цветковича, призвал казаков и белогвардейцев на помощь, разрешив вооружиться и сформировать боевые части, неподконтрольные югославской армии.
мотор твоей аврошки10 – Двухместный учебный и связной самолёт АВРО 504N
Вотан11 - О́дин, или Во́тан (прагерм. *Wōđanaz или *Wōđinaz; др.-сканд. Óðinn) — верховный бог в германо-скандинавской мифологии, отец и предводитель асов, сын Бёра и Бестлы, внук Бури. Мудрец и шаман, знаток рун и сказов (саг), царь-жрец, князь (конунг)-волхв (vielus), но, в то же время, бог войны и Победы, покровитель военной аристократии, хозяин Вальхаллы и повелитель валькирий.
панцербюше12 – 7,92 мм. противотанковое ружьё PzB 38 или PzB 39, в больших количествах сосотояло на вооружении пехотных частей Вермахта, достаточно успешно применялось против неэкранированных Т-26 и БТ.
линия Метаксаса13 – система оборонительных сооружений на границе Греции с Болгарей. 21 форт, преимущественно подземный, расположены в горной местности, в две линии на участке протяжённостью 300 км. Строилась с 1935 по 1940 год.
слабосильные БАшки14 - Легкий бронеавтомобиль БА-20, создан на базе на шасси легкового автомобиля ГАЗ-М1. В горной местности мощность двигателя оказалась недостаточной (преодолевал подъёмы до 120), и в качестве разведывательной машины оказался несостоятельным.
десяток «Беретт»15 – итальянская промышленность так и не сумела дать своим войскам хороший и надёжный пулемёт, но выпускала один из лучших пистолетов-пулемётов того времени, отличавшийся отличным качеством изготовления и высокой точностью. Трофейные «Беретты» охотно использовали все противники итальянцев, равно как и германские войска.
AMD – 3516 – бронеавтомобили французского производства. Захвачены в числе трофеев после разгрома итальянской дивизии «Чентауро» (Кентавр). Неплохо бронированы, вооружены пулемётом винтовочного калибра и 25 мм. пушкой.
Чем-то напоминают Т-26, но крупнее17 – в шестой танковой дивизии Ландграфа основной тип танка – Pz35t чешского производства.
Четыре опоры диковинного агрегата, больше похожего на жестяную трубу, чем на оружие, удачно становятся в ямки между камнями18 – британский гранатомёт Нортовер, выпускавшийся в 1940 году и состоявший на вооружении Сил Метрополии. Часть оказавшихся бесполезными для их армии устройств бритты передали грекам в качестве военной помощи. Здесь их тоже вручили силам самообороны. Придуманный мной эпизод – самый результативный случай применения этого экзотического оружия. Впрочем, в СССР в 1941 выпускался его аналог – капсуломёт Картукова. Правда, в гораздо меньших количествах.
паноплию гоплита19 – комплект вооружения греческого тяжёлого пехотинца. Как правило, состоял из шлема, панциря, поножей, большого щита, тяжёлого копья, прямого или кривого меча и кинжала.
MAS20 - Motoscafo armato silurante – итальянский торпедный катер.
Фольгоре21 – Парашютная дивизия «Фольгоре» («Удар молнии», именно удар, собственно молния - саетта), девиз – «Как молния с неба». В реальной истории была сформирована несколько позже (сентябрь 1941г.), в описываемом варианте истории отдельные парашютные полки свели в дивизию раньше, так как операция по захвату Мальты всё-таки была осуществлена, и тоже намного раньше, чем планировалось в реальной истории.
«маре нострум22» - «Наше море» (ит.) – так итальянские фашисты называли Средиземное море.
Поедем в Ханию23 – как и в Албании, один и тот же город представители разных народов называют по-своему. Бывшую столицу Крита британцы и немцы называли Кания, русские приняли греческое произношение. Решили, что грекам лучше знать, как на самом деле называется их город. Общее руководство обороной Крита осуществляли британцы, их штаб находился именно в Кании/Хании.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: В тени сгоревшего кипариса.

Сообщение Инодин Николай » 02 фев 2019, 22:27

Немного о том, как писалась книга.
Так как повествование идёт пусть и не из окопа, скорее с высоты командирской танковой панорамы, но видимость для героев всё-таки ограничена. Многое из того, что повлияло на судьбу моих вымышленных героев, осталось за рамками текста. И может оказаться непонятным. Начну с начала:
– В земле была нора. А в норе жил хоббит…
Впрочем, это начало совсем другой книги. У нас было чуть-чуть иначе. В городе Минске имеются кафе. Много. В одном из них сидел Владимир Коваленко, и придумывал сюжет новой книги. Там нас и познакомил Александр Прибылов, с которым мы к тому времени пересеклись на одном из почти литературных сайтов. Книга должна была быть про войну и корабли. В реальной истории таких кораблей не было. Значит, книга должна быть об истории альтернативной. Вот эту историю мы всем скопом и принялись придумывать. Было нас больше трёх, работа заняла достаточно долгий срок. В силу кое-каких старых навыков и знаний мне досталась та часть истории, которая связана с действиями на сухопутных фронтах. В повествовании о линейном крейсере «Фрунзе» эта информация использовалась в качестве фона, опосредованно. Со временем появилось искушение использовать её для написания своей книги. Коваленко идею одобрил, и понеслась.
Популярность альтернативно-исторической литературы в настоящее время значительно снижается. Не возьмусь судить, что в большей степени этому способствовало – мутный вал попаданчества, в котором мудрые современники с ноутбуками наперевес учат тупых предков, как воевать надо, или просто прошло время девяностых, когда от стыда за всё произошедшее с СССР хотелось хотя-бы прочесть о том, что всё было иначе. В нашем случае провалы в прошлое не планировались, группа единомышленников честно, в меру сил и способностей пыталась вычислить в истории точку, незначительное изменение действий в которой привело бы к появлению у СССР линейного крейсера. Старались просчитать, как это произошло, и понять, насколько изменился в результате мир, в котором должны жить и действовать наши герои.
В результате оказалось – чтобы корабль в 1940 году оказался в нужном месте и нужном виде, отличия в истории должны начаться в 1918 году, не позже. Не буду дурить вам голову подробностями, но вероятный ход событий с того момента до начала описанных событий прорабатывался иногда вплоть до персоналий. Примерно так: этот товарищ на этом месте не справился. А кто бы справился? Мог ли он оказаться на этом месте? А уж тонны выплавленной в СССР стали точно были учтены и расписаны по годам. Нужный ход событий сформировался не сразу, несколько раз приходилось начинать сначала. Результатом стала достаточно непротиворечивая и с нашей точки зрения возможная предыстория.
Если коротко – в силу ряда причин в двадцатых годах советское правительство не реквизировало иностранные сырьевые концессии, а предложило их обменять на право создания так называемых паевых предприятий, в которые СССР вкладывал территорию, сырьё и неквалифицированную рабочую силу, а зарубежные партнёры – станки, технологии и обученный персонал. Выпущенная продукция распределялась между пайщиками, в зависимости от размера паёв у каждой из сторон. На западе станки в это время простаивали, инженеры и квалифицированные рабочие околачивались на биржах труда, а СССР гарантировал платежеспособный спрос на электроэнергию, станки, моторы, автомобили, трактора и самолёты.
По политическим причинам британские и французские промышленники оказались вне игры, германские и итальянские сделали, что могли, но могли они не так уж и много. Зато для ряда американских корпораций это стало возможностью пережить великую депрессию, не попадая в кабалу к банкирам. Особенно привлекательным оказался советский Дальний Восток. Именно там строилось большинство гидроэлектростанций, металлургических комбинатов, моторных, автомобильных и прочих заводов. В мире «Фрунзе» Петропавловск становится основным портом Дальнего Востока, потому что Владивосток слишком близок к Японии и легко блокируется. Дорожная сеть между европейской частью Союза и Дальним Востоком развита намного лучше, чем в реальной истории. В придуманной реальности был конфликт на КВЖД и бои у озера Хасан, но не было сражения на реке Халхин-гол, в том числе и из-за деятельности персонажа со старинной русской фамилией Ренгартен. Японцы были заняты возникшими в Маньчжурии и северном Китае проблемами. Гражданская война в Испании длилась дольше и шла несколько иначе, но завершилась с тем же результатом.
С точки зрения техники, основные различия обнаруживаются в море и в воздухе. Летящие в наших книгах самолёты в большинстве своём ведут происхождение от машин фирмы «Кертис», флот базируется на кораблях американских проектов. В конце тридцатых советские инженеры начинают работать самостоятельно, но эта техника появится позже. Так что не летят у нас краснозвёздные «ишачки», вместо них «ястребки», они же в девичестве «Хауки» 75. Вместо крейсеров типа «Киров» с верфей сходят копии американских тяжёлых крейсеров, а скопированные с «Портеров» эсминцы заменили в РККФ «семёрки» с их итальянскими силуэтами.
В армии изменения не столь значительны. Ну нет в США ничего такого, что хотелось бы копировать. Кроме танка Кристи, но его и в нашей истории скопировали за милую душу. Персоналии те же, что и в реальности, только Жукову не удалось отличиться в боях с японцами. Люди не изменились – не очень грамотные, в большинстве своём выходцы из крестьян, с несколькими классами образования. Разница накапливается постепенно и начинается в промышленности. В мире «Фрунзе» Советский Союз производит намного больше автомобилей, чем в это было в реальной истории. Следовательно, моторизация РККА будет к весне сорок первого выше, чем в реальности. До уровня Вермахта, скорее всего, не дотянет, но всё же… И тракторов, бульдозеров и экскаваторов промышленность тоже выпускает больше. Это машины, скопированные с американских образцов, при активном участии американских инженеров. Значит, качество коробок передач, фрикционов, моторов и прочих элементов конструкции на советских танках будет выше. Может быть – намного. Опять же, стали выпускается больше, в том числе броневой. И мы допустили возможность того, что по урокам боёв в Испании не только будут разрабатываться и ставиться на производство танки с противоснарядным бронированием, те же КВ и тридцатьчетвёрки, но и на модернизацию весьма многочисленного парка лёгких танков мощностей хватит. По этой же причине мы решили, что выпуск самоходных установок на базе Т-26 не ограничится несколькими десятками штук, а будет поставлен на конвейер. Незначительный боекомплект СУ-5 со 122 миллиметровой гаубицей будет компенсироваться наличием транспортёров боеприпасов, на роль которых подходят слегка допиленные танкетки Т-28 и те же Т-26 первых выпусков. Небольшое отличие в перечне моделей бронетехники всё-таки есть. Волевым решением мы вычеркнули из истории советские плавающие танки Т-37А и Т-38, мотивировав для себя недостаточностью на начало тридцатых годов выпуска броневой стали и активной модернизацией заводов.
Ещё все морские, противотанковые и танковые пушки сохранили родной, царский ещё калибр 47 миллиметров. Вот, собственно, и все отличия РККА от неё же в реальной истории.
На начало греко-итальянской войны итальянская и греческая армии, описанные в книге, ничем не отличается от армий реально существовавших. Те же части, то же вооружение, те же командиры. По сути, обе армии оставались на тот момент армиями первой мировой войны, по организации и основным видам вооружения, стрелкового и артиллерийского. Итальянцы, правда, разработали новые виды пушек, но выпускались они в таких гомеопатических дозах, что на боевые действия влияния практически не оказали. В реальности Муссолини, видимо, считал, что греческую территорию нужно будет не захватывать, а занимать, настолько Италия, развязавшая эту войну, оказалась к ней не готова. Буквально через месяц после начала боёв греки имели на фронте численное превосходство над итальянцами. Они в полной мере сумели использовать самоотверженность своих солдат и умение воевать в горах. Захватчиков разбили в ряде пограничных сражений и погнали на север, глобальной военной катастрофы в Албании Муссолини удалось избежать только потому, что противник не имел средств для быстрого рывка вслед за отступающими итальянцами.
До взятия Корчи ход войны взят без изменений из нашей истории. Основные различия появляются именно с момента появления советской военной помощи. Объёмы этой помощи тоже старались не брать «с потолка». Анализировали поставки в республиканскую Испанию и Китай, считали источники и возможности новой советской промышленности. Если исключить советских добровольцев с их самолётами и танками, основной помощью Греции стало вооружение, доставшееся СССР после присоединения Латвии, Литвы и Эстонии, а также взятое у поляков во время освободительного похода в Западную Белоруссию и Западную Украину. Ещё передавалась часть трофеев финской войны. Именно отсюда, а не из британской помощи, в греческих ВВС появляются первые «Гладиаторы». А ещё – «Мораны-Солнье» и не упомянутые в тексте, но считавшиеся «Фоккеры DXXI». Легкие танки «Виккерс», которыми частично была вооружена последняя рота Клитина, тоже из бывшей литовской армии.
Несколько сотен танков, самолётов, много артиллерии, тысячи пулемётов и десятки тысяч винтовок несомненно изменяют ход боевых действий, причём настолько, что временами нам приходилось включать священный авторский произвол в обратную сторону – так, численность «Люфтваффе» на момент нападения на СССР была взята из реальной истории, по состоянию на 22 июня, а не на 15 мая, причём без учёта потерь при захвате Мальты и сил, выделенных для нападения на Грецию. Ещё больший авторский произвол – невероятный рост боевых качеств итальянцев в заключительной части текста. А вот описание переживаний Муссолини и текст его речи – результат достаточно длительного анализа деятельности дуче на посту итальянского диктатора, включая вычитку его работ и записей реальных публичных выступлений.
Сам по себе анализ сил сторон, качества боевой техники и тактики её применения для любителя военной истории увлекательное и захватывающее занятие, но писать книгу о миллиметрах брони и бронепробиваемости пушек, честно говоря, не хотелось. Для любителей такого рода чтения нет ничего лучше труда господина Лиддел Гарта о боевых действиях в Киренаике. Хотелось напомнить об удивительном героизме греков, показать войну глазами обычных людей, её участников. Писать такое о Великой Отечественной рука не поднялась бы, альтернативная история – немного другое дело. Нет той ответственности, больше воли можно дать рукам и фантазии. В результате – затрещал танковый комбез на широких плечах Алексея Котовского, задумчиво прищурился Михаил Фунтиков, упрямо сжал губы и всосал воздух углом рта упрямый Клитин. Надеюсь, они получились в достаточной мере живыми. Не суперменами, а обычными работниками войны, со всеми их достоинствами и недостатками.
Надо признаться, сам я к ним привык, привязался даже, поэтому продолжения у этой книги не будет. Слишком мало у них, вступивших в бой в конце сорокового, шансов дожить до победы.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Пред.След.

Вернуться в Мастерская

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1