Сладкая горечь моря (рабочее)

[Инодин Николай]

Глава третья
Стоящая Впереди
Топот тысяч ног, рёв ослов, натужное мычание волов, удары палок, крики погонщиков забивают уши, делают голову глупой и неподъёмной. Скрип колёс, тряска, пыль, боль в усталых ногах, которым приходится подолгу смягчать тряску колесницы на каменистой дороге. Пусть. Всё равно это лучше, чем мучения на зыбкой палубе барки, что пробирается среди пенистых водяных холмов Великой Зелени, когда измученное качкой нутро желает выплеснуться в ведро вслед за содержимым желудка. Пусть в конце дня лишь убогий полосатый шатёр ожидает маленькую дочь великого отца, в одночасье потерявшую свою страну, свой народ, свой дом, но стоять он будет на твёрдой земле.
Её родные и близкие, оставшиеся верными люди – все они здесь, вокруг неё, меряют натруженными ногами дорогу, в тысячный раз подставляют плечи, помогая животным втаскивать груженые повозки на крутой подъём. Отгоняют от каравана шайки полудиких горцев, голодными глазами провожающих проплывающее мимо добро. Это отродье шакалов то и дело выпрыгивает из лесистых ущелий в надежде ухватить, что под руку попадётся, и успеть убежать обратно. Одетые в вонючие шкуры, обросшие нечёсаным от рождения волосом бедные родственники зажиточных жителей пурпурных городов. Как они убегают заслышав звук разгоняющихся боевых колесниц!
Нет вокруг стройных расписных колонн, не колышутся в знойном мареве безбрежного неба листья пальм. Не поднимаются стенами заросли папируса, за краем мира осталась Река, и только гордость наследницы великих родов не позволяет уткнуться матери в грудь, разреветься, смывая с лица белила, румяна, тушь и покрывший их за день слой пыли. Нельзя, пока кругом люди, пока память хранит воспоминания о могучих руках отца!
Они не пахли ладаном и мирровой смолой, эти руки. Они говорили о тяжкой бронзе меча и полированной рукояти лука. Как редко видела маленькая дочь этого человека! Как коротки были их встречи…. Папа метался от одной границы к другой, он был везде, где алчность пришельцев разбивалась о медные жала копий народа Анке, где голод и Беда бросали толпы чужаков на стену пятнистых щитов, защищающих пределы земель, заселённых народом Реки.
Когда погребальная ладья увезла повелителя, павшего в бою с последней, самой большой ордой захватчиков, в мир перевёрнутого неба, горевала вся страна. Отца любили все. Узнав о гибели Полного Разлива, последний раб утирал искренние слёзы. Три месяца назад умер старший брат – посланный богами мор не щадил ни подёнщика, ни живого бога.
Вскоре после того во дворец, соблюдая все предписанные церемонии, явилась делегация жрецов в белых одеждах. Она встретила их, стоя рядом с мамой. Лысые твари были вежливы и почтительны, но упавшие с их языков слова были пропитаны ядом лжи и горечью предательства.
Боги гневаются на народ – сказали они, не смея глядеть в глаза. Несчастья следуют одно за другим. Потом долго молчали, никто не решался начать. Наконец, старший жрец Ба-Тааниса открыл свой лживый рот:
– Звёзды говорят: боги разгневаны чужой кровью на рулевом весле нашего корабля.
– Вы собираетесь уничтожить эту кровь? – недрогнувшим голосом спросила мама.
– Волос не упадёт с головы наследников великих правителей. По воле богов чужая кровь должна вернуться туда, откуда пришла, и беды обойдут мягкую землю стороной.
– Мы пойдём туда пешком? – надменно спросила мать.
– Весь народ будет провожать вашу семью, – улыбнулся жрец. - Уйдут все, кто хранит преданность вашему дому. Народу великой страны не пристало мелочиться.
Стоящая поняла – лысому нравится говорить от имени народа. Решать за народ – тоже. Она спустилась по ступеням, спокойно, не торопясь подошла к выступившему из кучки единомышленников негодяю, и посмотрела в глаза.
– Спасибо, что пришёл сам, – звонкий голос разнёсся далеко. - Не каждый день можно увидеть голову гиены на теле осла. - Стоящая поправила на плече складку ткани, и снова повернулась к жрецам:
– Падальщикам не стоит радоваться уходу льва, не они займут освободившееся место.
Она плюнула под ноги лысым тварям, повернулась и возвратилась к матери. Воины охраны радостно улыбались, сжимая в крепких руках тяжёлые копья. В гавани Оры древками этих копий её телохранители загнали обратно на корабли толпу лысых соглядатаев, направленных советом храмов «для поддержки и помощи» отправленным в изгнание остаткам правящей династии. С возвышения «маленькая кобра» наблюдала, как воины исполняют её первый приказ.
– Отрадное зрелище!
В голосе незнакомца, густом, как овсяный отвар и гулком, как бронзовый котёл, звенело удовольствие. Вопли избиваемых жрецов доставляли ему не меньше радости, чем Стоящей Впереди. Это было странно, потому что голова его была обрита так же, как у тех, кого её воины загоняли в дощатые ящики барок.
– Кто ты? - Начальник охраны положил руку на рукоять меча.
– Меня зовут Высокая Вода. Жрец храма головы Онти-Ке.
– Проклятый? – Мама, побледнев, шагнула в сторону, дядя попятился.
– Изгнанный. Велика ли ныне между нами разница, божественная? Всех различий – нас тайно отправляли за море ночами, вас с почётом проводили среди дня. Результат один – чужая земля и чужие боги. Только надежда у каждого остаётся своей. Хочу проверить, может быть, наши надежды похожи?
С тех пор идут с караваном несколько десятков служителей мёртвого бога. Хорошо идут, быстро, не жалуясь, не снимая с плеча тяжёлых бронзовых сепешей – страшных боевых серпов, от ударов которых не укрыться за самым большим щитом. И не стесняются пускать их в ход, защищают повозки наравне с воинами. Может быть, не все бритоголовые появились на свет из шакальего помёта?
***
Любая дорога на земле имеет начало, и поэтому обязательно имеет конец, только божественная ладья Ба-Тааниса ни днём, ни ночью не знает покоя, без остановки пересекая верхнее и нижнее небеса.
На пятый день пути, когда остались за спиной поросшие великанскими кедрами хребты, впереди заклубилось облако пыли, приближаясь со скоростью мчащейся во весь опор упряжки.
Караван остановился, сбился в плотную кучу, перед толпой замерли, приготовив смертоносные пращи, храбрые сыны Ругетины. Колесницы двумя отрядами вылетели на фланги, а телохранители выстроили стену щитов у экипажей повелителей.
Всё ближе взметаемая копытами и колёсами пыль, уже можно разглядеть несущихся во весь опор лошадей, слышны громкие крики людей.
Гортанный выкрик Нимона, и правые руки ругетов поднимаются вверх, натягивая плетёные ремни пращей. По следующему крику пращи крутнутся, разгоняя тяжёлые свинцовые пули. Три оборота, и литая смерть стаей метнётся навстречу неизвестным, ломая черепа лошадей, выбивая седоков из повозок.
Но летящая к ним линия колесниц останавливается, демонстрируя великолепную выучку коней и возничих. Только одна, первая, продолжает свою скачку-полёт, сверкают в солнечных лучах золотые налобники лошадей, развеваются пурпурные попоны, блестит бронза щитов.
– Мальчишка, – шепчет мать, дядя в соседней колеснице снимает тетиву с лука. Битвы не будет.
Отрывистая команда, ругеты расступаются, открывая проезд. Колесница татти больше и тяжелее чем боевые повозки Анке, в ней стоят не два, три воина, один из которых, тот, что с большим щитом, удерживает копьё, за которым вьются по ветру синие ленты – знак ланнаха, первого из татри.
Осаженные натянутыми вожжами, горячие скакуны взрывают копытами землю, задирая головы и приседая на задние ноги.
– Даже кони у них другие, выше и тяжелее наших, – думает Стоящая, – Боги, какая ерунда лезет в голову! Меня же ему в жёны привезли!
Она чуть задирает подбородок и изо всех сил расправляет плечи, чтобы подчеркнуть грудь, которая и без одежды-то не сильно бросается в глаза. Рука машинально поправляет прядь парика из конского волоса, которую отбросил за плечо порыв ветра.
Высокий широкоплечий воин бросает вожжи стоящему сзади него вознице, одним прыжком вылетает на дышло, в два шага пробегает по покрытому резьбой золочёному дереву и спрыгивает на землю в длине копья от своей невесты. На голове высокий шлем, похожий на вытянутую вверх луковицу, золотая чешуя брони тесно облегает ладную фигуру. А на лице… на лице у него усы и борода, как у варвара из западной пустыни.
– Свежего ветра вам, и чистой воды!
– И тебе, воин, чистого питья и лёгкого дыхания! - Мама отвечает на том же наречии ушлых восточных торгашей, давно ставшем языком для бесед между детьми разных народов, - Кого высокое небо послало навстречу нашему каравану?
Татт улыбается искренне и широко, одновременно удивляясь: как можно в этих краях не узнать такого знаменитого его, и допуская такую возможность: гости прибыли из такой глуши, что и в самом деле могут этого не знать.
– Зовут меня Парвисин, и волей богов я ланнах народа татти. Узнал, что караван моих новых родственников вышел из Шидон-на, не смог усидеть в городских стенах! Собрал друзей, и бросился на встречу. Удачен ли был ваш путь? С попустительства богов, слишком много отребья развелось в этих краях!
– Хвала… – мать привычно хотела помянуть богов, но отчего-то сбилась, начала фразу сначала: – Руки наших воинов всё ещё крепки, бронза остра, а луки не знают промаха – ни разбойники, ни дикие звери не смогли причинить нам вреда.
Правитель татти вежливо говорит с матерью, но глаза его то и дело обращаются к дочери. Похоже, Стоящая не показалась ему отвратительной. Невесте разговор не мешает, она будущего мужа разглядывает обстоятельно. Жених ей, скорее, нравится. Невеста отмечает гордый поворот головы, размах плеч, мощную шею, сильные крепкие ноги. Парвисин похож на отца. Не удивительно, папа был наполовину татти, и удался в мать. Возможно, они с этим ланнахом дальние родственники. Что ж, от него можно родить крепких, здоровых детей, которые достойно продолжат династию.

[Инодин Николай]

Стоящая по знаку матери сошла с колесницы, приняла из рук служанки чашу с медовым вином и поднесла угощение предводителю татти. Без поклона, как равная – ещё одно испытание. Молодой ланнах понял – улыбнулся самыми краешками губ, принял чашу двумя руками, легко коснувшись её рук кончиками пальцев. Выпил вино и перевернул чашу, показал – выпито всё, ни капли не осталось, и вернул чашу девочке.
Дальше двинулись вместе, удивлённо разглядывая сопровождающих колесницы татти мужчин, трясущихся на конских спинах – в войске «друзей ланнаха» нет ни одного пешего воина.
Непривычно светловолосые, необычно одетые люди, как ни странно, не испытывают от такого неестественного способа перемещения никакого неудобства – скачут вокруг каравана, как олени, осматривают окрестности с верхушек холмов, группами по пять-десять человек пускают лошадей вскачь, выхватывая из чехлов луки – и через некоторое время возвращаются с тушей оленя или дикой козы.
С такой охраной можно двигаться почти без остановок, дорога бодрее стелется под ступни и колёса.
Путь продолжает извиваться между каменистых склонов, на которых пасутся стада овец и коров. Изредка встречаются сады, ещё реже – ряды виноградных лоз.
– Ваша земля богата скотом, но бедна пашнями, - поддерживает светскую беседу с будущим зятем мать.
– Это ещё не моя земля, это окрестности Насии, земля татти моего дяди Содрага. После мора на наших землях скота намного больше, чем людей. Он сильно упал в цене. За сикль серебра можно купить пару хороших овец, за шесть – нестарого быка. Наши пашни расположены в местах, где течёт вода. Чтобы в наших краях получить зерно, землю требуется хоть немного поливать. По этой причине пастбища гораздо обширнее полей, а молоко и мясо на столах занимают больше места, чем каша и лепёшки.
– Я думала, мы вчера пересекли границы земли таттов, - удивляется ма.
– Да, мы едем по земле сыновей татти.
– Но это не твоя земля?
Парвисин хлопает себя по правому набедреннику:
– Я забыл, что в вашей стране вся земля считается принадлежащей главному татри. Мне даже рассказывали, что во всей Длинной Земле всего один татри, но я не понял, как такое может быть – за такой большой страной не уследить в одиночку. А земля без хозяйского глаза чахнет и приходит в разорение.
Смотрящая вмешивается в разговор:
– О том, как управляют Длинной Землёй, я тебе расскажу – меня растили для этого. А вот как устроена твоя страна, хотелось бы послушать сейчас – с нами идёт много людей, они не чужие для нас, и им нужно подобрать место и дело, которое устроит хозяев, но не обидит переселившихся.
– Мне рассказывали, что в моей маленькой невесте прячется большой ум. Будущая табини, несмотря на малый возраст, думает о взрослом.
– Ум этой девочки не умеет прятаться, и в этом источник многих неприятностей, – строго хмурит брови мать, но Парвисин начинает рассказывать об устройстве страны татти, столь непохожей на страну Анке и сменяющие друг друга державы Земли Львов. Рассказ занимает маму, но Смотрящая знает – очередной вечерний урок выдержки неизбежен.
– Вся земля нашего народа делится на татти, каждый из них занимает свой кусок земли, отделённый от соседей горами, озером или рекой. В каждом выбирают себе татри – правителя, который представляет своих людей перед богами и другими землями. Это большая ответственность – за ошибку или недостойный поступок татри боги наказывают весь род. Кроме того, татри ведёт в бой свободных своего татти. Не всегда он – лучший воин земли, но на нём – забота о воинах, и командование. Ответ за результат боя тоже на нём.
Три или четыре татти выбирают татри-да, самого достойного из татри, который кроме своей земли, приносит клятву заботиться обо всех землях, если требуется собрать их силы вместе – для войны или большой работы, вроде строительства крепости, моста или плотины. Над всеми татри стоит ланнах – он говорит от лица сыновей татти перед богами и народами.
– Ланнаха тоже выбирают? – не удержалась будущая тёща.
– Давно когда-то было такое. Но со времён третьего Ланнаха правят его потомки. Сначала выбирали одного из племянников, боги не одобрили. Теперь отцу наследуют сыновья.
– И в чём выражалось недовольство богов?
Парвисин пожимает плечами:
– Как обычно, послали свары, которые ослабили народ и почти привели к утрате могущества. Тогда и глупцу стало ясно, чем недовольны высшие.
В самом интересном месте разговора к идущим ось к оси колесницам подскакала группа всадников, один из них что-то прокричал, перекрывая звуки каравана.
– Я должен ненадолго покинуть вас, – извинился молодой ланнах, – мои кочевники нашли интересные следы, нужно посмотреть.
К колеснице подвели коня, и Парвисин прямо с борта прыгнул ему на спину. Подхватил повод, сжал ногами бока и поехал вместе с дикарями, не сильно уступая им умением держаться на конской спине.
***
– Я плохая мать. И негодная воспитательница, правда, дорогая моя? Другая женщина, имея столь разумную дочь в возрасте невесты, спокойно отдыхает, наслаждается, любуется творением своих чресл, что огранёно огнём материнского сердца….
– Начинается,– наследница смотрит на жену своего отца прямо, не отводя глаз, на лице не дрогнула ни одна мышца, дыхание спокойное, размеренное, почти незаметное. Если ма заметит хоть что-то, сегодняшний урок затянется до полуночи.
– Скажи, дитя моё, помнишь ли ты важность первой встречи с человеком?
– Помню.
– Расскажи.
Это легко, таким выпадом её с восьми лет не пробить. Стоящая слегка опускает ресницы и отвечает заученный чуть не полжизни тому назад урок:
– Первая встреча есть начало пути взаимных отношений. Допущенную оплошность затем можно поправить, но невозможно устранить, поскольку первое впечатление есть основа всех последующих впечатлений, а то, что человек узнал о тебе, невозможно вновь превратить в незнание.
Ма старательно демонстрирует радость – улыбается, красивым жестом складывает руки перед грудью. Красивая у неё грудь, Смотрящая надеется, что у неё будет не хуже.
– Ты вновь удивила меня, дочь. Оказывается, ты ничего не забыла, память твоя остра, как всегда. Хотя, возможно, ты забыла другое? Расскажи мне, отчего младшим нельзя вмешиваться в беседу, которую ведут старшие?
– Вставляя без дозволения слово в разговор людей старше себя, молодой человек выставляет себя лишённым почтительности и легкомысленно относящимся к жизни, поскольку тот, кто говорит, не слушает, лишая себя возможности узнать важное. Кроме того, он ломает доверие, возникающее меж собеседниками, заставляя старших отвлекаться на свои сторонние замечания.
– Боги не оставили нас своей милостью, - вновь улыбается ма. - И это помнишь. Значит, с памятью твоей всё в порядке. Тогда отчего ты вмешалась в мой разговор с Парвисином?
Лёгкий наклон головы обозначает почтение к собеседнику, улыбка слегка приподнимает краешки губ, явив взору собеседницы нежные ямочки на щеках. Ни у кого во дворце не было таких, бабушкино наследство. Маленькая кобра не уступает большой в концентрации яда, разница между ними только в размере.
– Осмелюсь заметить, ты, матушка, разговаривала с моим женихом, который говорил сам, а не привёз с собой дядю.
– Твой жених, девочка, правит целой страной, отчего голос его звучит громче, чем голос любого старика его рода.
Смотрящая отточенным жестом укладывает на бёдра узкие ладони, не отревожив ни одной складки на обтягивающей их тончайшей льняной ткани.
– Среди людей нашего каравана нет других потомков повелителя Мягкой Земли, кроме меня, не правда ли? Только в моих жилах течёт та кровь, от которой столь поспешно решили избавиться многоуважаемые служители богов. Поэтому я, позволив правителю сынов Татти выразить почтение моей матери, вступила в разговор, как представитель рода не менее славного, чем его собственный.
Теперь ма улыбается искренне, опирается спиной о спинку скамьи и прекращает притворяться.
– Ты порадовала меня сегодня, дочь. Мне не удалось увести твоё сердце на ложный путь неверно истолкованными истинами. Надеюсь, никто другой тоже не сможет этого сделать. Теперь разберём сегодняшнюю встречу подробно. Начнём с колесницы…

[Цоккер]

Они говорили о тяжкой бронзе меча и полированной рукояти лука.

Полированная рукоять боевого оружия звучит не очень хорошо. Предлагаю вариант:
и отполированной ладонями рукояти лука

Смотрящая отточенным жестом укладывает на бёдра узкие ладони, не отревожив ни одной складки на обтягивающей их тончайшей льняной ткани.

Может быть, "не потревожив"?

[Инодин Николай]

Они говорили о тяжкой бронзе меча и полированной рукояти лука.

Полированная рукоять боевого оружия звучит не очень хорошо. Предлагаю вариант:
и отполированной ладонями рукояти лука

Смотрящая отточенным жестом укладывает на бёдра узкие ладони, не отревожив ни одной складки на обтягивающей их тончайшей льняной ткани.

Может быть, "не потревожив"?

Согласен с замечаниями. Спасибо.

[Инодин Николай]

Глава 4
Старик
Сархи опасается незнакомых людей – одного раза хватило, чтобы выбить из детской головы остатки доверчивости. Чужой это опасность, вот урок, который мальчик выучил навсегда. Лучше обежать лишних три квартала, чем пытаться проскочить мимо компании чужеземцев, какими бы безобидными те ни казались.
Странного старика, который бродит по городу или часами сидит где-нибудь в тени, прутиком выводя в пыли какие-то завитушки, он тоже избегал. Мальчишки рассказывали, старика подобрали в море рыбаки с одной из больших лодок, которые гоняются за толстыми мясистыми тунцами и порой уходят довольно далеко от берега. Говорили, старик был купцом из пурпурной страны, но корабль его разбила буря, а сам он спасся, ухватившись за обломок мачты. Богатство его теперь где-то на дне, а сам старик, после того, как его прогнали из храма бритоголовых жрецов, немного не в себе. В это нетрудно было поверить, достаточно посмотреть, как сосредоточенно он рисует прутиком в пыли птичьи следы и свернувшихся червяков. Руки его дрожат, а губы шевелятся, будто он разговаривает с кем-то, невидимым и неслышимым для остальных.
В этот раз старик устроился недалеко от места, где всегда оставлял на ночь свою лодку дада, Сархи пришлось терпеть его присутствие и идущий от него запах. Можно подумать, этот человек не мылся полгода, как раз с того времени, когда его выловили из моря!
В этот раз Сархи с ещё большим удовольствием, чем обычно, пробрался по камням к морю – это позволило убраться подальше от неприятного соседства.
– Хорошо было бы забросать его камнями! – подумал мальчик, выглядывая из-за края скалы. К его сожалению, старик никуда уходить не собирался, сидел и таращился на море.
– Ну его!
Мальчик отпустил гладкий камень, толкнулся ногами и, красиво изогнувшись, без плеска вошёл в воду. Море приняло его, зажало уши мокрыми руками, сдавило с боков, пытаясь выдавить содержимое из лёгких. Сархи не стал противиться, выпустил лишний воздух – серебристые пузырьки струйкой унеслись вверх. Маленькое загорелое тело в несколько гребков добралось до подножия скалы и ловкие ладошки стали складывать в сетку, сплетённую из полосок коры, чёрные двустворчатые раковины. Сетку Сархи придумал сам, с ней не приходится нырять за каждой парой ракушек. Мальчик быстро растёт, и постоянно хочет есть, хоть и не сказать, что дома его скудно кормят.
Выбравшись из воды, Сархи вновь бросил взгляд на берег и обрадовался – старого вонючки не было. Можно спокойно подкрепиться на берегу, в тени – раскалившиеся на солнце камни обжигают кожу.
Оказалось, старик никуда не ушёл – он упал с камня и негромко хрипел, оттягивая ворот своей грязной хламиды. Почему-то бросились в глаза тощие, обтянутые коричневой кожей ноги с редкими седыми волосками. Они мелко дрожали.
Сархи завертел головой, собираясь позвать на помощь, но вокруг никого не было – рыбаки ушли в море недавно, встречающих не было, чужих кораблей в гавани сегодня нет.
Что делать? Взгляд мальчика зацепился за выкатившуюся из котомки старика треснувшую деревянную чашку. Вода! Нужно дать ему воды!
Сархи бросил сетку с ракушками, схватил чашку и как мог, побежал к ближайшему фонтану. Хорошо, что он рядом, хромоногий мальчик бегает плохо.
Напоить старика с первого раза не получилось – голова у него не вовремя повернулась, вода расплескалась, пролилась на грудь и лицо. Мальчик сбегал к фонтану ещё раз. В этот раз старик смог сделать несколько глотков. Потом, опираясь на камень, приподнялся и сел.
– Спасибо, доброе дитя. Боги отблагодарят тебя за твою доброту.
Старик говорил тихо, невнятно, странно искажал слова.
– Не бойся, я не болен, просто давно ничего не ел, силы оставили меня. Ничего, скоро я умру, и мучения мои прекратятся.
Почему Сархи протянул старику одну из своих ракушек, он и сам понять не мог. Просто понял, что так надо.
Тот жадно ухватил её дрожащими руками, не смог разжать створок, уронил на гальку и заплакал. Сархи поднял раковину, просунул между сжатых створок тонкую каменную пластинку, нажал и вернул жалкому деду раскрытой. После третьей ракушки старик остановил его:
– Больше нельзя. Давно не ел.
Мальчик кивнул, и остальных устриц съел сам.
Странный дед молча глядел на него и плакал.
– Жрецы оттолкнули меня, соотечественник отказался взять на борт, а от голодной смерти спасает маленький раб. Боги, боги, как любите вы смеяться над человеком!
Он вытер слёзы дрожащей рукой и опустил голову.
– Не нужно было мне помогать, мальчик. Никому не нужен старый Мал-иши, лучше бы ему умереть.
– Зачем тогда ел?
– Человек слаб, тело не хочет умирать. Всё равно умру, только ждать придётся дольше. Мне нечем заработать себе пищу.
– Я поймаю тебе ещё ракушек на вечер, мне не трудно. Можешь приходить каждый день. Только умойся – слишком противно воняешь. В море воды много, хватит и тебе.
Мальчик подобрал опустевшую плетёнку, повернулся и пошёл к берегу. До возвращения дада ещё много времени, он успеет.

Свободное пространство между навалившихся друг на друга валунов невелико, но позволяет сидеть днём и лежать вытянувшись во весь рост ночью. Камень над головой даёт укрытие от дождя, но очень слабо защищает от ветра. Что ж, глина на этом острове ещё не перевелась, а добрый маленький раб натаскал из моря и высушил достаточно водорослей. После того, как самые большие щели удалось забить сухой травой и заделать глиной, сырой ветер перестал мучить старые кости. Охапка тех же водорослей служит постелью. Видел бы сейчас Мал-иши кто из прежних знакомцев! Жалкое жилище и жалкая жизнь, но за месяцы, прошедшие после того, как буря бросила его корабль на скалы, старый пират и удачливый торговец сильно изменил своё мнение о том, что на самом деле необходимо человеку.
Какая ирония судьбы! Он, продавший на разных рынках сотни рабов, живёт только по милости хромого мальчишки, раба, украденного таким же, как Мал-иши, человеком моря!
Что ещё остаётся старому человеку, руки которого дрожат, а ноги с трудом переносят иссохшее тело? Силы умереть по своей воле у него не нашлось.
Старик затягивает зубами последний узелок и осматривает своё творение – две сплетённых из сухой травы косички, одна из которых чуть длиннее второй, той, что оканчивается небольшой петелькой. В месте их соединения плетёнка расширяется так, что в неё можно вложить небольшой камень.
– Зачем ты это сделал?
Мальчишка сидит на каменном обломке у лаза в убежище старого пирата и внимательно следит за его действиями. Мал-иши дёргает свою поделку, проверяя на разрыв, остаётся доволен.
– Это праща. Петлю одеваешь на указательный палец правой руки, сюда кладёшь камень, длинный конец зажимаешь в ладони и раскручиваешь её над головой, вот так. Когда ты разжимаешь ладонь, камень летит в цель.
Мальчик полон недоверия:
– Я хорошо бросаю камни и без этой верёвки!
– Камень из пращи летит намного дальше и бьёт сильнее. Когда научишься ей пользоваться, сможешь убивать намного больше чаек, чем теперь.
Это веский довод.
– Хорошо, я научусь кидать камни этой штукой.
Палец мальчишки выводит в пыли какие-то линии. Линии складываются в изображение глаза, подчёркнутое двумя волнистыми линиями. Неужели?
– Что это ты нарисовал?
Сархи шмыгает носом и ногой стирает рисунок.
– Климета отдали в обучение лысым с той стороны острова. Он будет писцом! Я смотрел, как он рисует эти значки на сыром песке, только запомнил не все. Он говорил, эти два значка значат смотреть на море. Ты всё время смотришь на море, вот и вспомнилось.
– А хочешь, я научу тебя писать?
Маленький раб недоверчиво оттопыривает нижнюю губу:
– Как Климета?
– Лучше. Лысые с той стороны острова не поверили, что я умею писать лучше, чем их писцы. Мозгов внутри их черепов меньше, чем волос снаружи! Считают, что умнее, чем они, никто не может придумать. Я научу тебя писать, как пишут у нас, в городах пурпурного берега. Похожим способом пишут жители Двуречья, но их способ медленнее нашего и годится только для мокрой глины. У торговцев и людей моря нет лишнего времени, они придумали, как писать быстро. Мы не рисуем картинки, мы изображаем звуки.
– Наверно, ты врёшь! Звуки не видны, как можно их рисовать?
– Мудрые люди придумали, как рисовать звуки.
– Тогда ты покажешь их мне завтра – сейчас я пойду к морю, дада скоро вернётся, а я ещё не набрал ракушек и крабов.
– Хорошо, тогда я пойду с тобой – покараулю твой пус, пока ты будешь плавать.

[Инодин Николай]

***
Кто мог подумать, что выводить палкой в песке звуки человеческой речи так трудно? Даже камни из пращи бросать легче. Туда хвостик, сюда хвостик – какая разница? Нет, старый корень зудит: не тот значок, тебя никто не поймёт. Можно подумать, кто-то кроме него поймёт, даже если все хвостики нарисовать верно. Третьего дня Сархи показал свои значки Климету, и был поднят на смех.
– Для того чтобы стать писцом, нужно иметь в сердце настоящий разум! Ты, Сархи, как скворец, который наслушался собачьего лая и пытается гавкать, сидя на ветке. Как ни старается глупая птица, её никто не принимает за собаку! Твои пыльные черви похожи на иероглифы людей не больше, чем соседская коза на Вайсу!
Они все смеялись, хватались за животы, показывали на глупого раба пальцами и падали на землю, так им было весело. Тогда Сархи со злости первый раз без ошибок написал: вс внк дд дрк. И ушёл со двора. Подбил из пращи голубя, подобрал и пошёл к морю – обиду надо было заесть.
Сархи снова вывел во влажном песке: ВС ВНК ДД ДРК.
Прочёл. Сначала только буквы, потом произнёс то, что хотел написать: все внуки дада дураки. То, что нарисовано в песке не похоже на то, что он хочет сказать. Надо спросить у старика, когда тот вернётся с базара, – поплёлся, хочет сменять блестящее зёрнышко из ракушки на ножик. Интересно, найдётся такой дурак, что сменяет настоящий бронзовый нож на блестящую ерунду?
Старый окреп за последнее время, его уже почти не шатает на ходу, и руки перестали трястись.
Мальчику надоело возиться с песком, он достал свою пращу и пошёл кидать камни в море – это занятие гораздо полезнее. А голубь намного вкуснее чайки.
***
Сархи бросает на гальку перед укрытием нищего мёртвую чайку и десяток ракушек – теперь старик ест гораздо больше, чем месяц назад. Правда, начал воротить нос от чаячьего мяса – уже не так голоден, как раньше. Не удивительно, кроме него эту гадость совсем никто не ест.
– А, ты пришёл! – Старик выбирается из своего убежища.
– Ого! Ты таки выменял себе нож!
– Тебе спасибо, за то, что достал жемчужную раковину. Старое лезвие, щербатое, но я подточил на камне, режет неплохо.
Сархи кивает, он много раз видел, как Орхат точил ножи о шершавый камень.
– Здесь осталось не так много хороших ракушек, приходится нырять глубже. Смотри, такую вот есть можно?
В руке мальчика раковина, завитая спиралью, с острыми шипами на боках.
Старик пригляделся, взял моллюска в руку…
– Там, на дне, много таких ракушек?
– Много. Если их можно есть, тебе на всю жизнь хватит!
Старик берёт палочку, аккуратно засовывает её в ракушку, когда достаёт, на кончике висит капля почти прозрачного сока. Аккуратно, стараясь не стряхнуть жидкость, нищий дотрагивается палочкой до ткани своего балахона, размазывает каплю и подставляет пятно солнцу.
– Ух ты! – Сархи придвигается, чтобы посмотреть на чудо поближе, но старик шипит на него и машет рукой:
– Не загораживай свет!
Пятно на серой ткани сначала желтеет, потом начинает темнеть, наконец приобретает красивый цвет, не то красный, не то синий.
– Сегодня я должен поговорить с твоим дада!
– Пойдём, он скоро вернётся. Ты так и не сказал, этих моллюсков есть можно?

Дада не выказывает удивления, когда его лодку помогает тащить на берег чужой человек – не так уж много людей на Самаисе, все про всех знают. И если Орхат до этого не сталкивался с нищим стариком нос к носу, видел он его не раз. Спокойно, не торопясь, выбирается на берег, вытаскивает из петель и складывает вёсла, старательно, со вкусом потягивается – до хруста в спине. Кивает на рыбу:
– Собирай.
Сархи ставит корзины вдоль бортов, забирается внутрь и сноровисто раскладывает улов, сразу разбирая рыбу по видам и размерам.
Орхат отходит от лодки.
– Когда я тебя видел последний раз, ты выглядел похуже.
– Боги не обошли меня своей милостью. Сначала отняли всё, потом решили немного вернуть. Меня зовут Мал-иши, и я хочу тебе кое-что предложить.
Орхат многозначительно глядит на худые босые ноги собеседника. Сам он вылез из лодки в сандалиях, хотя в море выходил разувшись – чтобы ощущать лодку телом.
– Не туда смотришь, уважаемый, - Мал-иши и не думает смущаться,- Сюда смотри.
Старик суёт рыбаку под нос свежее пятно на хламиде. Пятно того цвета, который дал название его стране.
– Я знаю, как красить ткань и умею делать краску из раковин. Ты имеешь лодку и этого мальчика. Сложив вместе то, что у нас есть, мы можем неплохо заработать.
Орхат наконец понимает, о чём толкует ему странный нищеброд, и оглядывается по сторонам – не слышал ли кто лишний? Парочка воинов лениво переругивается со старой побирушкой и не обращает на Орхата никакого внимания.
– Сархи, ты закончил? Беги за тележкой, парень, сегодня нам нужно управиться побыстрее.
Дада поворачивается к собеседнику:
– Не стоит вести серьёзных разговоров на улице. Предлагаю договорить у меня дома.
Так жизнь Сархи изменилась во второй раз. Иногда, чтобы перевернуть мир, не требуются рычаг и точка опоры – достаточно протянуть встречному чашку воды. Весь мир это не опрокинет, вот твой собственный – запросто.
***
Окружающие залив горы защищают его от большинства ветров, но лодка всё равно раскачивается. Мелкие волны, пробираются в глубину бухты мимо охраняющих узкое место скал, рассыпаются по гавани, плещут в борт, дно то толкает в босые ступни, то проваливается вниз – несильно, но ощутимо. Мальчику нравится, особенно когда лодка опускается – тогда в животе становится щекотно и чуть-чуть холодно.
Больше Сархи не сидит на берегу, ожидая лодку с уловом. Когда тележка с рыбой отправляется домой, дада берёт его на борт и выгребает к дальней отмели. Бросает в воду якорь, сделанный из дырявого камня и кривой коряги, потом опускает на дно корзину на прочной верёвке.
– Готов?
Мальчик молча кивает – зачем говорить, конечно, готов. Он вздыхает несколько раз – так, как Орхат научил, берёт в руки камень и шагает за борт. Вода с плеском расступается и принимает его в свой зелёный мир.
С грузом нырять легко, дно быстро приближается, уходит вверх привязанная к камню верёвка. Солнечные блики играют на ветвистых кораллах и волнистом песке, колеблются вокруг плети водорослей. Стайками и поодиночке проплывают рыбы разных форм и размеров. Из расселины видна морда большого угря – страшный, гадина, вдруг цапнет? У дна Сархи отпускает камень, и Орхат вытаскивает груз обратно в лодку – до следующего раза. Мальчик ловко – сказывается привычка - собирает раковины и складывает их в корзину. Теперь он специально ищет ракушки морских улиток – пурпурниц и багряниц. Их много, за день, если не лениться, можно собрать две-три больших корзины.
Конечно, Сархи теперь здорово устаёт, но дада освободил его от всех других работ – мальчик теперь является одним из кормильцев семьи, и мелкие работы по хозяйству достались родным внукам и внучкам Орхата. А ещё ба Инука дает ему столько еды, сколько он хочет, даже мясо два раза в неделю. Всё равно Сархи не расстаётся с подарком Мал-иши, и частенько печёт подбитых из пращи голубей возле опустевшего убежища старого пройдохи.
Его знакомец перебрался на жительство в их дом, у него своя комната на первом этаже, рядом с сараем, в котором они с Инукой и её старшими невестками возятся с собранными в море улитками. Сархи туда не пускают, но он не огорчается – запахи из сарая доносятся не слишком приятные. Мальчик предпочитает слушать. Какое-то время взрослые тратят, раскладывая добычу по видам, отделяют улиток, дающих пурпур, от багряниц. Потом начинают самую грязную часть работы – достают улиток из раковин, собирают красящую жидкость в дорогущие стеклянные ёмкости. Раньше пользовались глиняными плошками, но краска получалась хуже. Почти вся прибыль первых месяцев ушла на покупку изделий шидонских мастеров.
Когда женщины заканчивают, пустые раковины отправляются в яму для отходов, а медный котёл с улитками попадает в ловкие руки ануки Асиры. Тушёные с вином и специями улитки – вкуснятина, на набережной их всегда быстро раскупают.
Потом Мал-иши запирается в сарае, что-то смешивает и переливает, при этом он бормочет про себя какие-то заклинания на своём языке, каждый раз одни и те же. Сархи не понимает слов, но уже может сказать, как скоро распахнётся щелястая дверь. В сарай носят ткани, мочат, выжимают, вытягивают, наматывают на длинные палки. В конце ткань раскладывают на крыше, подставляя жарким солнечным лучам, ждут, пока цвет станет насыщенным, и снова несут в сарай – опять полощут, выжимают, сушат… Скучно.
Нырять за ракушками интереснее, в море всегда встречаешь что-то новое. Вывернется из-под камня осьминог, выпустит черное пятно, бросится в сторону - сначала кувырком, потом станет плоским, как циновка и поплывёт, прижимаясь ко дну. Он забавный, может менять цвет, если захочет. Сархи тоже пробовал, у него не получается.
Иногда приплывают стаей морские свиньи. Они весёлые, но ракушки собирать не дают – лезут играть, выталкивают наверх. Дада злится, обещает брать с собой в лодку гарпун – мол, и мяса добуду, и в работе помех не станет.
Зарывшаяся в песок по самые глаза камбала пугается и уплывает, замутив воду илом.
В голове начинает шуметь, на уши давит – пора выныривать. Сархи отталкивается от дна ногами и устремляется туда, где на серебряном подводном небе темнеет длинное лодочное дно.
В лодке мальчик несколько минут сидит неподвижно, только бока раздуваются и опадают.
– Лодку надо двигать? – интересуется дада, но Сархи отрицательно мотает головой – на этом месте ещё много раковин. Передохнув, он опять сжимает в руках камень и шагает за борт.

[HoKoNi]

http://forum.kontorovich.ru/posting.php?mode=reply&f=6&t=71#pr746

Сархи бросил сетку с ракушками, схватил чашку и как мог, побежал к ближайшему фонтану. Хорошо, что он рядом, хромоногий мальчик бегает плохо.

А если заменить на "не быстро"?

[Дядя Саша]

Можно написать - неважно бегает.

[Инодин Николай]

Да,согласен, фразу стоит переделать.

[Инодин Николай]

Глава 5
Таттиса
По городу всегда можно понять, вырос он сам или был построен по решению властелина. Сколько бы лет не прошло от появления первых поселенцев, выросший в удобном для жизни месте город сохранит в себе следы постепенного роста. Знающий наблюдатель сразу отметит: здесь было первое поселение, вот оно разрослось до посёлка, городка. Такой город выдаёт хаотическое смешение улиц, чем старше район, тем уже, запутаннее и кривее его улочки, меньше площади. Здания не всегда старше – пожары и войны способствуют их обновлению с неприятной регулярностью. Если строение пощадят огонь и ярость победителей, рано или поздно своё возьмёт время – обветшавшие стены разберут, возведут на их месте новое строение.
Построенный по велению правителя город не таков. Место для него выбирают заранее, до начала строительства зодчие определяют места для дворцов, храмов, парков и водоёмов, очерчивают контуры улиц и площадей – только после этого в грунт воткнётся заступ строителя. Широкие прямые улицы, привязанные к сторонам света, четкие границы районов – вот признаки такого города. Со временем на окраинах возникают беспорядочные нагромождения хижин и хибар всех видов, пристанище бедноты, но основа – основа остаётся навсегда.
Татты и в градостроении отличились от соседей. Их столица, несмотря на немалые размеры – в Таттисе живёт под пять раз по десять тысяч человек, строилась не как место для жизни. Первые ланнахи создавали центр веры, славы и власти. В городе нет торговой площади, почти нет купцов, местные ремесленники не отправляют свои товары на продажу. Мастера разделены на три части – тех, кто работает на храм, тех, кто трудится для ланнаха, и тех, чьей участью стала забота о табини.
Смысл существования определил выбор места – удобным для жизни его не назовёшь. Зато столица татов расположена близко к небу. Это очередное напоминание о том, что ланах и табини это в первую очередь те, кто представляет сыновей татти перед лицом богов, только после этого – правители. Захватить Таттису тоже задача не из лёгких – выстроенную на вершинах двух стоящих плечом к плечу гор столицу с трёх сторон защищают обрывы и крутые склоны, лишь с полудня, после долгого, утомительного, но не слишком крутого подъёма, можно подойти к воротам.
Считается, что селение делает городом окружающая его стена. Если так, столица сыновей Татти – самый городской город в мире. Собственно, она на треть состоит из стен. Если сопоставить труд, затраченный на стройку, или количество использованного камня, все прочие строения, считая храм и дворцы правителя с правительницей, не составят их десятой доли.
Анке умеют строить, кое в чём здешним каменотёсам у них ещё учиться и учиться. Блоки городской стены удивили их не размером – всего-то десяток больших талантов в каждом, а довольно небрежной обработкой. Удивило то, как искусно татты соединили природные укрепления с искусственными. Стена в три с половиной человеческих роста от подошвы до верха зубчатым венцом лежит на вершинах гор. Могучие квадратные башни через каждые пять десятков шагов делят стену на отдельные куски – если даже враг взберётся на стену в одном месте, это не даст ему особых преимуществ. Толстая стена, двенадцать шагов от передней кромки до задней. Не будь башен, по верху могли бы скакать в ряд сразу три боевых колесницы. Этого строителям показалось недостаточно - почти до подножия обтесали крутые склоны, обложили их каменной кладкой. Если смотришь снизу, кажется, что бесконечная стена уходит к самым облакам, приходится придерживать парик, норовящий сползти с задранной головы.
Ни обширных полей, ни садов рядом с Таттисой нет. Всё нужное для жизни в город поставляет страна – шерсть и льняное полотно, вино и фрукты, ячмень и пшеницу, нут и горох везут караваны ослов, почти незаметных за висящими на их серых боках кувшинами. Цепочки ушастых тружеников тянутся к воротам столицы со всех сторон. Почти.
На полуночи, в одном колесничном перегоне от столицы, спящим чудовищем разлёгся на многие дни пути горный хребет Полночный Бык. С его лесистых склонов смотрят на город голодные глаза горцев. Жадные стервятники, высмотрев слабое место, очертя голову бросаются в набег. В годы бедствия их шайки едва не стали той соломиной, что могла сломать спину быку – одетые в лохматые шкуры дикари осмеливались грабить у самых стен Татиссы.
Уроженцу Т’ан-ке-че, именуемой ещё длинной или мягкой землёй, иначе – землёй мотыги, в этом городе всё непривычно и непонятно, кажется кривым и искажённым. Городские ворота – единственное сооружение, правая часть которого подобна левой. Даже сидящие у ворот парами каменные львы, что отгоняют от города злых духов, отличаются друг от друга. Дома и дворцы привыкшим к симметрии гостям на первый взгляд кажутся уродливыми, кривобокими, перекошенными. Что говорить о домах - храм Таттисы, главный храм страны, закручен спиралью, подобно раковине.
Ещё сильнее о нездоровом уме хозяев заставляют задуматься выстроенные на вершинах гор дворцы правителей. Дворцы, в которых никто не живёт. Это можно понять – там настолько святые места, что даже нужду справлять нельзя, слишком близко к небу. Для удовлетворения низменных потребностей тела нужно спускаться вниз, в верхний город, каждый раз пересчитывая ногами сотни высоких ступеней. Дворцы служит местом приёма послов, проведения церемоний, заключения договоров и хранилищами библиотек. Бесконечные ряды дощатых стеллажей скрывают тысячи табличек с записями о заключённых договорах, о хозяйственных делах и военных походах. Такие же есть в храме. Живут ланнах и табини в городе, в самых обычных домах.
Иногда Смотрящей кажется, что единственное место в Таттисе, напоминающее о родине, – это большие прямоугольные водоёмы. Крики лягушек по ночам заставляют вспоминать яркие расписные колонны в форме вязанок папируса. Здесь главные цвета – серый и красно-коричневый, цвета камня и обожжённой глины.
Ещё одна странность – обилие незастроенного пространства. Почти треть городской территории засажена деревьями и кустами, и не все из них плодовые. Сейчас среди стволов теснятся шатры и палатки прибывших с караваном анке, но долго это продолжаться не может – людям требуется дом, постоянное место для жизни. Для того чтобы выбор его оказался удачен, нужно многое знать и ещё больше думать.

Думать – занятие привычное, а знаниями готовы делиться хозяева. Сегодня собрались малым кругом. Парвисин сидит на одной скамье с невестой – все считают, что им пора привыкать быть рядом. Странно, сидит не близко – протянутая рука коснётся его плеча кончиками пальцев, не больше, а правое бедро ощущает тепло его тела. Льняная ткань платья этому не помеха. Стоящая внимательна, как всегда, не упускает из разговора ни одного слова, потребуется – повторит всю беседу, скопирует даже интонации говоривших, но краем глаза всё время поглядывает на своего ланнаха. Разглядывает, как играют на золотых браслетах отсветы ламп, любуется четкими линиями профиля: высоким чистым лбом, длинным прямым носом, чувственными губами…
Обряд бракосочетания назначен через полгода, в конце осени, после сбора урожая. Всё это время будущую табини будут обучать жрицы здешней богини. После свадьбы супруге ланнаха придётся проводить все обряды, посвящённые Великой Матери, поэтому сейчас – учиться и учиться. Слушая старую жрицу, Стоящая улыбалась – внутри, на лице её привычно не отражалось ничего, кроме сосредоточенного внимания. На изучение всех здешних легенд и ритуалов ей хватило бы и пары недель. Но полгода – правильный срок, потому что у табини должен быть свой татти, своя земля.
– Пришло время напомнить нарушителям договоров о том, как боги наказывают отступников. Право на нашей стороне, и волей высших оно подкреплено силой. Особенно теперь. Первым делом нужно вернуть верность земель, окружающих озеро Силт. Путь караванов с солью должен пролегать через сокровищницу ланнаха.
Говорит один из советников Парвисина, тот, что не имеет ухваток воина. Стоящая уверена – если и есть на его холёных руках мозоли, то на пальцах правой руки – от палочки, которой здешние писцы выдавливают письмена на таблицах из сырой глины. Полезный человек, но – для страны, а ей сейчас нужно в первую очередь думать о себе. Пока есть воинская сила, она должна найти источник для роста, а не истаять, помогая расти другим.
Парвисин наклоняется, упирается левой рукой в колено, правую поднимает раскрытой ладонью вперёд, призывая говорящего замолчать. Красиво напрягаются мускулы под загорелой кожей.
Утром были соревнования воинов. Бойцы подобны детям и драчливым псам – пока не намнут друг другу бока, не успокоятся. Пусть лучше делают это на площадке для состязаний, чем в переулке после пары кувшинов пива. Стоящей не сильно понравилось зрелище, ей было скучно. Скакали колесницы, летели стрелы, копья и камни из пращей, воины боролись, обхватив друг друга руками. Радость доставил результат – в борьбе и гонках колесниц Парвисин победил всех! Стоящей кажется, она и теперь ощущает идущий от него запах пота. Оказывается, это приятно – знать, что твой мужчина самый быстрый, сильный и ловкий. Ну, почти твой.
– Хорошо Замеркад, мы услышали тебя. И не в первый раз. Вот уже год ты говоришь о самых разных вещах, но приходишь к одному и тому же выводу. Ты забыл – мы сильнее любого из соседей, но для победы над любым из них нужна ВСЯ сила таттов. Кто будет защищать нашу землю, пока мы будем приводить к покорности чужие?
– Наши силы значительно возросли…
Теперь в разговор вмешивается дядя. Бронзовый Жнец не говорит на татти, но переводчик хорошо знает своё дело. Мамин брат умён, он хороший воин и неплохой полководец, может объяснить местным бойцам, почему воины анке не спешат умирать за наполнение столичных сокровищниц.
– Уходя на битву, воин должен знать, что его семья дома и в безопасности.
– Каждый раз, когда панкас* уходит в поход, с полуночных гор спускаются каски. Этот сброд, не знающий над собой ничьей власти, всегда нарушает договоры и не держит слова. Их одетые в бараньи шкуры шайки – настоящая верёвка на наших ногах.
У ланнаха тоже есть дядя. Он похож и не похож на маминого брата – внешне они разнятся, как могучий бык отличается от стремительного скакуна, но стоит им пошевелиться, и вошедшая в кровь и плоть воинская наука превращает обоих в близнецов.