Re: "Уходимец". Книга третья. "На своём месте".
Добавлено:
26 май 2016, 20:25
Инодин Николай
***
Видно, кто-то Берегуню сглазил. Нет ему последнее время удачи. День не задался с самого утра. Старшая жена, сползая с полатей, потянула спину, посунулась пузом на лавку в одной рубахе и до полудня стонала, вспоминая «карвать», на котором и спать мягко, и слезать удобно. Вот же толкнул злой дух под руку, взял баб погостить на свою голову, трасца* им в плечи! Насмотрелись, дуры, никакой жизни не стало! Житло им маленькое, потолки низкие, печь неудобная. Деды-прадеды жили и здоровыми померли, а им новинки захотелось! (Насчёт предсмертного здоровья предков Берегуня, конечно, погорячился, но тут уж Дивас ему судья).
Позавтракали под стоны да причитания – кусок в горло не шёл. Потом оказалось, в доме зерно заканчивается. Ну, это-то не беда, пошли в лес, открыли яму. Закрывали-то, когда войну ждали, торопились. Глины мало поверх навалили, зерно с одного края замокло и преть начало. Не последняя яма, но так жить – никакого добра не напасёшься! Как вышло, что с этой ямы половина запаса только на корм скоту годится, да и тот морды отворачивать станет, староста осерчал, начал своих лаять. А эти лоботрясы стоят, в глаза не смотрят, а за спиной вовсе в кулаки улыбаются. Оказалось, тот хлебный схрон, на беду, Берегуня сам закрывал. Такое родителю заявить, да со смешком! Того и гляди, за столом поперёд отца ложкой в горшок полезут! Схватил, конечно, палку, поучил молодых вежеству – отпустило. А осадок в душе остался!
Потом проверял, хорошо ли к сенокосу приготовились, смотрел косы, грабли проверял. Вроде всё нормально, ни один деревянный зуб не шатается, а покоя нет. Кажется, нашёл бы чего, покричал, ногами потопал – и легше бы стало, но прицепиться не к чему. Только запарился. Зато все, кто во дворе есть, один в один как мыши под коршуном – не слышно и не видно, если по делу куда, то бочком, пробежкой да на цыпочках. То-то!
– Званка! – Окликает староста младшую сноху.
– Да, батюшка, – по чести отвечает, с поклоном.
– Прими у меня волчовку, упарился.
И тут из-за сарая внучок выбегает, соломенные вихры ветром растрёпаны, спешил, торопился.
– Деда, Марник послал передать, там Савастей идёт, с-под дуба который, и с ним чужих трое! Скоро тут будут!
Гости! Настроение сразу в гору пошло.
– Званка, подай волчовку! И беги, пускай бабы стол готовят, гости в дом!
Старейшина просовывает руки в проймы меховой безрукавки и направляется к перелазу на подворье. На ту сторону не идёт – знает себе цену.
Гости не задержались, подошли хоть и без спешки, но не медля. Ну, с Савастеем и дети придут, как осмысленные мужи, этот присмотрит.
– Спасибо дороге, что привела вас в мой дом, гости дорогие. Прошу на двор, сейчас бабоньки накроют, расскажете, что на свете творится и есть ли дело какое к нашему роду.
– Добра в твой род, детей в ваши семьи! – по обычаю отвечает старший из пришедших. Савастей свой, молча кивает из-за чужих спин старому знакомцу.
На крепких лавках за добротным столом из скоблёных досок сидеть одно удовольствие. А когда на столе шипит, пузырится и плюётся раскалённым салом яичница из двух дюжин яиц со шкварками, когда горкой свалены возле деревянной солонки перья молодого лука, а под рукой у хозяина блестит каплями росы вытащенный из подпола жбан с пивом, удовольствие особое. Тем более – с гостями. Не свои, дальние гости. Небось, расскажут, что в их краях творится, как зерно родит, плодится ли скот, здорова ли скотина. Новостей охота, да и Берегуне есть чего рассказать – как крепость ставили, с находниками бились, как спроваживали скандов за море – по большей части с попутным дымом. И про новых соседей рассказать, про заморские чудеса, заморские диковины да и про заморскую жадность, чего уж там, рассказать не грех. Гости, небось, на Сладкую собрались, оружие заказывать, что ещё в этих краях бойникам из дальних племён делать?
Берегуня разлил пиво в рога, вручил каждому.
– Вояр, Похлобыст, это Берегуня, почтенный старейшина устьянского рода племени Вильцев. Род его в племени набольший, держит племенной торг и город военного вождя Татура. Берегуня, набольшее коло бойников решило в наши окрестности новые ватаги посадить, поскольку наши частью полегли, частью в дружине, а прочие на землю осели. Ватаги Вояра и Похлобыста встают у земель твоего рода.
Берегуня, это Вояр, в его ватаге два десятка копий, это Похлобыст, у него воев три дюжины без трёх.
– За знакомство! – Двумя руками поднимает полный рог хозяин. Обычай надо соблюдать, хоть и толкает неприятное предчувствие под левую лопатку.
Сидящие за столом опорожняют рога, делят ложками и тащат ко ртам обжигающее угощение. Срывающиеся с яичницы капли сала ловят кусками лепёшек. Не до разговоров.
Зачистили посуду, которая будто сама собой убралась со стола, снова наполнили рога пенным напитком. Поднялся Вояр.
– Спасибо, хозяин, за доброе слово и славное угощение! Пусть в домах твоих людей не кончается хлеб, не переводится хмельное пиво! Пусть женщины родят множество сыновей, и все они растут крепкими и здоровыми! Крепким будет скот, жирным молоко, тучным стадо. Пусть боги хранят процветание твоего рода!
– А мы им поможем, – добавляет, разглаживая пышные усы, Похлобыст.
– На добром слове спасибо, – оглаживает усы старейшина, заодно и пену стирает. – Сами-то из каких племён будете?
– Из далека. Я больше месяца своих вёл, а Вояр и того дольше.
Сам Похлобыст высок, жилист, а голос у него низкий, густой, слова будто из бочки доносятся.
– Моя ватага с самого Балина пришла. С гор.
Второй ватажок ниже ростом, но в плечах пошире, кряжистее. И бойчее на язык.
– С заката пришли, старейшина. Места там дикие, пустые – гутинги оттуда ушли. За ними земля осталась пустая, голодная. Леса слабые, молодые, поля тощие – народ по большей части охотой живёт, и рыбой. Скот пасут. А племя наше соседи провесниками прозывают, оттого, что приходится часто с места на место переходить, чуть не через две весны на третью. Прокормиться непросто, но – тихо там, и просторно. Оттого и решили часть бойников из того края увесть.
Берегуня кивает – ему ли не понять, что такое неродящая земля. Хвала богам, вильские селища чаще, чем раз в десять лет места на место не съезжают. Сам он не двигался с той поры, как род на слиянии Нимруна и Извилицы осел. Выпасов теперь вокруг – глазом не сразу окинешь, а нового места под запашку ещё хватает. С тех угодьев и стада у устьянцев богатые – самый бедный хозяин пару коров имеет. У самого старейшины дойных коров два десятка, и своим хватает, и на торг не один бочонок маслица выкатить можно.
Хозяин снова наполняет рога хмельным:
– За урожай!
Пьют.
– Наладится житьё на новых местах, я молодой был, когда здесь осели, тоже наломался с топором-то! Ничего, обжились!
¬– Обжились вы здесь изрядно, – басом подхватывает Похлобыст. – Богато живёте, до нового урожая пивко варите! Значит, костричное с вас возьмём с запасом, не обеднеете.
Берегуня аккуратно откладывает пустой рог в сторону, поворачивается к ватажку и упирает правый кулак в столешницу, выставив локоть в сторону.
– С чего это ты, мил-человек, решил, что мой род тебе костричное давать будет?
– Да с того, хозяйственный, что наши волчата вокруг твоего стада по пуще гулять будут! – встревает Вояр.
– Так мне пущи-то не жалко! Пускай гуляют, только аккуратно, в наших пущах такие звери водятся, что волков рядами ставят. Ты, Савастей, им про наших зверей не рассказал ещё, поди?
– Берегуня! – не выдерживает Савастей, – Ты мне обычаи не рушь! Опять жадность твоя до беды доведёт!
– Что Берегуня? Что Берегуня, я сколько лет уже Берегуня! Обычаи, они про своих! А этих я в род не принимал! Что скривился, опять меня попрекать будешь, что род живёт по-человечески?!
– Старох через твою скаредность жизни лишился, думаешь, забыл я из-за чего он с половиной дружины на тьму скандов кинулся, от чьей шеи копьё отводил? Барахольщики! Такого вождя на побрякушки обменяли!
Разозлившийся Савастей вскакивает с лавки.
– По обычаю лесных волков пахари кормят, и ты будешь, никуда не денешься, - нависает над столом Похлобыст.
Из-за сараев выбегают мужики и парни Берегуниной веси, привычно сбивают стенку за спиной у старейшины и уставляют копья перед себя. Пока ещё не на гостей. Пока.
Берегуня хмельным глазом косится назад, и встаёт, упираясь мозолистыми руками в стол.
– Видели? Сколько у вас копий? Пять десятков? У меня в роду их три сотни, и все в чужой крови купаны! Да дружина под боком!
– Пошли, вожаки, с этим скопидомом не договоримся, за кусок хлеба удавится. – Савастей идёт со двора первым, за ним, оглядываясь, почти бесшумно, будто пива не пили, следуют бойники.
За перелазом жрец оборачивается:
– Протрезвеешь, старый хрен, ещё раз подумай над тем, чего здесь наговорил.
– Иди уже, святоша! Попрекать он меня будет!
Гости шли через выгон, когда на встречу им выбежала одна из младших внучек Берегуни. Смыслянские дети в своей веси гостей не боятся.
– Дяденьки, здрасте! – колокольчиком звенит детский голосок. – Во, гляньте, какую мне мамка куколку подарила!
Девочка протягивает игрушку Вояру, но злой мужчина сгребает её в ладонь и, не оглядываясь, швыряет в сторону.
– Дяденька, – шепчет девочка, но злые чужие дядьки, не оглядываясь, уходят к лесу в сторону Извилицы. Ребёнок, ещё не веря, переводит взгляд на мужчин, на то, что осталось от куклы, снова на мужчин…
Огромные детские глазищи становятся ещё больше, в них собираются слёзы.
– Дя…
Она подходит к своей игрушке, нагибается и замечает отлетевшие в сторону волосы.
– Ма-а-мка-а! – прорезается у неё голос и она со всех ног мчится к матери, не обращая внимание на крапиву и то, что подол её рубашонки собирает все репьи по дороге. Шлёпают по утоптанной глине босые ножки, летит к дому нежданная детская обида:
– Мамка-а!
*Трасца – лихорадка.