"Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Модераторы: ХРуст, Александр Ершов, ВинипегНави, HoKoNi

"Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:45

Текст старый, изданный, потасканный пиратами, но немного правленый. Пусть и на ФДС будет.

Он не смог жить среди людей и ушёл туда, где их не было никогда. Наш современник, оказавшись с пустыми руками один на один с дикой природой, борется за выживание.
Хочешь познать себя? В путь, но помни - иногда в начале пути тропу приходится прорубать каменным топором.


Благодарность:
Выражаю благодарность за помощь Владимиру Коваленко, Анатолию Спесивцеву, Александру Прибылову, Сергею Акимову и всем остальным, помогавшим писать эту книгу.

- Пап, а если отовсюду - отовсюду уйти, куда попадёшь? (с).

Камень был замечательный. Не гладкий и округлый, а плоский и шероховатый, он лежал на дне глубокой расселины в восточном склоне горы. Его поверхность уже успела нагреться под лучами восходящего солнца. После ночной прохлады было приятно расслабиться, впитывая всем телом живительное тепло. Узкое и глубокое укрытие позволяло не опасаться внезапного нападения орла — самого опасного врага в горах, а пойманный накануне вечером грызун приятно растягивал желудок. Тепло, сытость и безопасность — что ещё нужно для счастья?
Ясное дело, греющаяся на камне гадюка не могла рассуждать подобным образом, но в ее крошечном мозгу все описанное сливалось в одно приятное ощущение.
Почти метровое тело, покрытое серой с коричневым узором чешуей, расслабленно лежало на плоском обломке скалы, когда прилетевший сверху камень размозжил рептилии голову. Затем в расселину спрыгнул голый человек. Зацепил бедром выступ скалы, зашипел от боли, затем с довольным урчанием схватил бьющееся в агонии змеиное тело, острой гранью каменного обломка отсек то, что осталось от головы, и начал выбираться обратно.

ГЛАВА 1
Невезение бывает разным. Кому-то везет всегда, и такого индивидуума заслуженно именуют счастливчиком. Обычным людям когда везет, когда нет, а особо невезучие личности опровергают теорию вероятности, не вылезая из неприятностей.
Так вот, назвать Ромку Шишагова невезучим мог только человек, близоруко пялящийся на мир через толстенные розовые очки. Невезение родилось раньше Романа, и двадцать шесть лет было естественной средой обитания.
Принадлежащий ему предмет, состоящий более чем из одной детали, обязательно ломался. Нужные вещи пропадали, как только в них возникала потребность, и оказывались на виду, как только надобность в них исчезала.
Транспорт всегда уходил у него из-под носа. Исключением были те редкие случаи, когда, проехав половину остановки, водитель объявлял: «В связи с технической неисправностью автобус дальше не пойдет». Естественно, пока высаженные пассажиры топали к ближайшей остановке, мимо них один за другим проезжали пустые «Икарусы», но затем приходилось полчаса ожидать следующий.
Короче, утопленник мог Шишагову завидовать — ему не свезло однажды, а Роман в этом невезении жил. Сдаваться не собирался, потому что не умел. Выходил из дома пораньше, дрессировал вещи лежать на строго отведённых местах, чинил всё, что можно было починить, от складного ножа до телевизора и боевой машины пехоты.
Началось всё с того, что Ромина родительница отказалась от сына ещё в роддоме, поэтому мальчик прямо, можно сказать, из материнской утробы выпал в заботливые, но суровые руки самого рабоче-крестьянского государства в мире. Имя и фамилию с отчеством дали ему в доме ребенка, скрестив данные дежурного врача, принимавшего роды, фамилию заведующей и имя из читавшейся всем персоналом на дежурствах книжки.

Со времен Макаренко Советский Союз по праву гордился своими детскими домами. Большие, светлые аудитории и маленькие ухоженные спальни, лучшие игрушки для малышей, кружки, мастерские, дискотеки и кинозалы для старших. Мудрые, чуткие и заботливые педагоги (через одного — новаторы) помогали осиротевшим детям вырасти сильными, смелыми, умными и умелыми членами социалистического общества. Я сам видел — по телевизору показывали.
Просто Роме опять не повезло. Он рос в маленьком, зачуханном заведении, вынесенном от греха подальше за городскую черту. В нескольких спальнях казарменного типа обитало около сотни ребят обоего пола всех возрастов. Возглавлявшая этот очаг просвещения и воспитания старая дева уже не первое десятилетие отравляла атмосферу заведения продуктами распада нерастраченных по назначению гормонов. Под чугунной стопой этой мегеры, по слухам, называвшей в лучшие свои времена жену основателя государства Наденькой, два десятка ветеранов от педагогики вяло, по привычке, изображали воспитательный процесс.
Детский дом гордо носил имя пионера-героя Павлика Морозова, и главной своей задачей персонал считал воспитание достойных продолжателей дела этого выдающегося самородка. Повторение легендарного подвига ежедневно и по любому поводу всячески поощрялось и насаждалось. Доносы являлись для воспитателей главным источником информации о подопечных. Шишагов стучать отказался наотрез, и был отнесен в категорию детей трудных, сопротивляющихся воспитанию.
Близких друзей не имел, быстро смекнув, что любой разговор или действие будут немедленно во всех подробностях доложены тете воспитательнице. Отгородившись ото всех молчанием и нелюдимостью, играл он в свои непонятные посторонним игры и рано научился читать. Читал много, запоем, нырял в каждую новую книгу, как в омут, полностью выпадая из окружающего. Библиотека и большой заброшенный парк заменили ему всё, чего он был лишен в жизни. Прочитав книгу о Маугли, Рома населил парк друзьями, которых никто, кроме него, не видел, и мог часами носиться по кустам или лазить по деревьям, пытаясь соперничать в силе и ловкости с героем Киплинга. Забавы его считались тихими и неопасными. Возможно, со временем персонал мог и вовсе перестать обращать на него внимание. Мешала ужасная, по мнению престарелых педагогесс, привычка самому мстить своим обидчикам. А уж гадостей Ромке детки делали множество — от подножки на лестнице до темной.
В ответ Шишагов отлавливал обидчиков поодиночке и бил. Благодаря обилию практики бил даже тех, кто был на год или два старше. Часто был бит сам, но дрался обязательно. Репутация бандита и хулигана, который плохо кончит, приросла к нему, казалось, навсегда.
Восхищался Ромкиными подвигами только дед Филипыч, ночной сторож, скорняк и сапожник, чья мастерская приткнулась к стене бывшей барской усадьбы в дальнем углу парка.
Со временем старик начал зазывать парня к себе в гости, угощал чаем и разговорами «за жизнь». Мальчишка быстро привык к этим посиделкам и пропадал в мастерской часами, усваивая немудреный жизненный опыт и азы сапожного мастерства.
Вот только пил первый в Ромкиной жизни друг, как сапожник, отчего и сгорел на работе, уснув пьяным на топчане с непогашенной беломориной в зубах. Пожар заметили быстро, огонь погасили из садового шланга еще до приезда пожарных, но к этому времени старик успел задохнуться в дыму.
Ромка, протолкавшись к вытащенному под деревья телу, внимательно рассмотрел то, что осталось от доброго и забавного человека. Запах гари не смог заглушить шедший от трупа сивушный аромат паршивого самогона. Будучи впечатлительным мальчиком, повзрослев, Шишагов никогда не брал в рот спиртного для удовольствия, пил, только если требовалось для дела.
После похорон старика Рома еще больше замкнулся в себе. Рос, учился, отпионерил положенный срок и, последним среди сверстников, был принят в комсомол. Особой активности не проявил, зато не пропускал ни одной передачи «Служу Советскому Союзу», перечитал все книги о войне, которые смог найти и наизусть выучил «Книгу будущих командиров». Шишагов решил стать офицером. Родина в лице руководства детского дома и местного военкома всецело одобрила такое решение, врачи не нашли в здоровье кандидата особых изъянов, и через два месяца после получения аттестата о среднем образовании курсант Шишагов уже топтал новенькими скрипучими юфтевыми сапогами плац одного из старейших военных училищ страны.
***
Училище имени товарища Фрунзе располагалось почти в центре самого каштанового изо всех городов Союза. Желтые трехэтажные корпуса, задрапированные густой зеленью старых деревьев, располагались на одном из больших и оживленных проспектов матери городов русских. Для того чтобы лозунг «Народ и армия едины» не воспринимался учащимися буквально, территория училища от территории города отделялась двухметровым бетонным забором, который курсанты, желавшие очередной раз объединиться с народом, не считали препятствием.
Курсантский фольклор возводил происхождение любимого вуза к дореволюционным временам, когда в этих корпусах якобы находилось юнкерское училище. Так это или нет, не знаю, в те времена такого рода исторические изыскания не приветствовались, но разного рода красных командиров училище выпускало с начала двадцатых годов.
Из его ворот выходили кавалеристы, артиллеристы и ракетчики. В описываемое время училище считалось общевойсковым. Вот только две трети курсантов вместо сопромата и теоретической механики зубрили по лингафонным кабинетам иностранные языки и после выпуска становились командирами разведывательных взводов и групп специального назначения.
На этот факультет поступил и Роман, довольно прилично болтавший по-английски. После поступления оказалось, что в училище он будет изучать язык Конфуция и Мао Цзедуна.
«Так даже интереснее», — решил для себя Шишагов и стал готовиться к занятиям.
Роман привык заботиться о себе сам, ему легче было освоиться с курсантским житьем, чем маминым детям. К тому же судьба приняла меры для того, чтобы парень наконец стал частью крепкого, спаянного и дружного коллектива. Как всегда, самым неприятным для него способом. Командиром взвода, по идее — педагогом и воспитателем группы будущих офицеров, в которую попал курсант Шишагов, был назначен немолодой уже капитан, из сибиряков. Среднего роста, неладно скроенный, но крепко сшитый дядька, был он далеко не дурак, вот только какое-то забавное отклонение в мышлении заставляло его из всех возможных способов решения вопроса выбирать самый неприятный для подчиненных. Казалось, что стремление сделать нелегкую жизнь курсанта непереносимой являлось целью его жизни, хотя сам он искренне считал, что честно выполняет свой служебный долг.
Капитан своего добился — через год его взвод был одним из лучших на курсе. Правда, только в отсутствие командира. Ненависть, которая спаяла три десятка абсолютно разных парней в монолит, способный выдержать любые испытания, заставила их в штыки встречать любой его приказ. Война курсантов с взводным продолжалась до самого выпуска, все четыре года, с перерывами на время отпусков.
В свободное от описанных боевых действий время Роман «…учился военному делу настоящим образом». Учиться Шишагову нравилось. В отличники он не лез, но знания получал приличные. По старой детдомовской привычке библиотеку считал родным домом, а она в училище была богатейшая. К выпуску за Романом прочно закрепилась кличка «феномен», и шедшие с ним на экзамен шпаргалок не брали. Государственные экзамены он сдал на отлично, получил лейтенантские погоны и распределение в группу советских войск в Германии. Похоже, невезение в этот момент изменяло Роману с кем-то на стороне. Новое назначение сулило молодому офицеру материальный достаток крепко выше среднего по стране, так как военнослужащие ГСВГ получали две зарплаты. Одну на Родине, в рублях, вторую по месту службы, в марках. В связи с тем, что разделение Германии на две части к этому времени было признано ошибочным, марки стали западногерманскими.

Прибыть к новому месту службы нужно было через месяц. С двумя однокашниками Роман решил первый офицерский отпуск провести на море, благо отец одного из друзей служил в Керчи.
Так уж вышло, что свежеиспеченная медсестра Лена из города Иванова в это же время приехала к тётушке в Керчь, отдохнуть перед началом трудовой жизни. Познакомились они с Романом на дискотеке. Лейтенант две недели водил ее в кафе и кинотеатры, не отрываясь, разглядывал на пляже, но рук не распускал и в любви не объяснялся. Лену это не устраивало никаким боком, отпуска-то заканчивались. Пришлось девушке брать инициативу на себя, и однажды поутру Шишагов, как честный человек, обязан был сделать ей предложение. Браки военнослужащих регистрировались в три дня с момента подачи заявления, и к новому месту службы лейтенант Шишагов убыл женатым человеком. Лена должна была приехать к нему после его обустройства за границами Родины.
Однако окружающий мир менялся стремительно и бесповоротно. Так и не научившийся правильно говорить на родном языке последний генеральный секретарь стремительно, как понос, мирился с идеологическими врагами. По большей мере это заключалось в мгновенной сдаче позиций везде, где того требовали враги.
Последнее время они очень просили ускорить вывод советских войск из Германии. В процессе выполнения этой просьбы дивизию, в которую попал служить молодой офицер, вынесло в Белоруссию за месяц. Еще через полгода ее расформировали, и большую часть офицеров уволили в запас «по сокращению штатов». Романа промурыжили год — у него не было жилья, а без крыши над головой сокращать было не велено.
Пару раз за это время его посещала жена, и оба раза особой радости им эти встречи не принесли. Без марок и Германии Шишагов потерял для Лены всю свою привлекательность.
Наконец, родное министерство обороны смогло выделить увольняемому лейтенанту однокомнатные хоромы, и Роман с правом ношения военной формы одежды убыл к новому месту жительства в областной центр Белоруссии. В качестве подарка судьбы получил он возможность купить за очень небольшие деньги снятый с хранения, практически новый ГАЗ-66.
В стране был объявлен разгул кооперации, платные туалеты росли как грибы, из подполья начали выбираться цеховики, клепавшие майки, рубашки и полиэтиленовые пакеты. Но основной ареной деятельности кооператоров стала торгово-закупочная.
Вот здесь-то и понадобился Роман со своей машинкой. Его «шишигу» грузили то картошкой в Ленинград, то трикотажем в Москву, то запчастями к тракторам для какого-нибудь колхоза. Через год, обсудив со знакомым прапорщиком тему материальной заинтересованности, Шишагов смог сменить свой «газик» на бортовой КамАЗ с прицепом, и начал зарабатывать еще больше.
Надо заметить, что когда у Романа завелись приличные по тем временам деньги, его вновь полюбила жена. И не только она - Ираида Акимовна Топанькова, теща Шишагова, которую он ни разу в жизни не видел, вдруг осознала, что не сможет больше жить в разлуке с обожаемым зятем.
Женщины свалились ему, как снег на голову, и незамедлительно приступили к изменению Роминой жизни по своему вкусу. Леночка, которую, как оказалось, всегда угнетала нездоровая атмосфера министерства здравоохранения, решила посвятить свою жизнь стезе домашней хозяйки под чутким маминым руководством. В её представлении это означало чтение модных журналов, хождение по магазинам (кроме продовольственных — молодую женщину выбивала из равновесия плохая энергетика этих заведений), посещения парикмахера и косметички.
С этим Роман еще мирился, но жена категорически отказывалась иметь детей.
Конечно, утверждала Леночка, если муж настолько самец, что не мыслит своей жизни без пошлого воспроизводства, вещала она, так пусть найдет себе дуру, которая нарожает ему байстрючат. Лена — молодая современная женщина, а не автомат по воспроизводству Шишаговых. По этому поводу супруга, совершив немыслимое интеллектуальное усилие, даже выучила немного английского языка, запомнив термин бэби фри.
Теща поддерживала дочку во всем, кроме возможности появления у зятя любовницы, так как прекрасно знала, что эти сучки только и ждут возможности разрушить счастливую семью и готовы ради этого пойти на что угодно. Ираида Акимовна взяла на себя функции ангела — хранителя домашнего очага. При внешности и хватке английского бульдога мадам Топанькова прекрасно справлялась с работой хорошо натасканной караульной собаки.
Самым страшным для Романа в тёще было её знание всего на свете и постоянное навязывание собственного мнения по любому вопросу — от строительства дома до ведения бизнеса. За свою никчемную жизнь эта мадам накопила такое желание командовать, что невозможность руководить хоть чем-нибудь в течение получаса вызывала у нее приступ мигрени. Роман подозревал, что во сне его теща двигала армии, разворачивала сибирские реки в Среднюю Азию и основывала империи, так как просыпалась она в том отвратительнейшем настроении, какое бывает у людей, насильно оторванных от любимого дела.
Нетрудно понять, что от такого уюта Роман уходил в работу, чем дальше, тем больше. Непьющий Шишагов стал записным трудоголиком, неделями не появлялся дома.
В результате однокомнатная квартира в Витебске превратилась в большой дом в пригороде Минска, а частный извозчик стал владельцем фирмы с десятком грузовиков и множеством постоянных клиентов — Шишагова ценили за человеческие цены и нечеловеческую четкость работы. За это время приказал долго жить Советский Союз, независимые республики обзавелись границами и президентами — Романа это интересовало постольку, поскольку менялись условия его бизнеса. Жена же его, как оказалось, вовсе не чуралась ничего нового.
Когда Шишагов в очередной раз появился дома, его благоверная, невинно хлопая ресницами, поведала ему, что вчера в казино ей удивительно не везло, поэтому она несколько задолжала своим новым приятелям. Еще она объяснила серому своему супругу, что карточный долг — долг чести, и оплатить его необходимо немедленно. Когда она назвала сумму, Роман охнул, но самое приятное Леночка оставила напоследок — сумма была в долларах.
Опомнившись, муж объяснил, что семья ему, конечно, дорога, но не настолько, чтобы из-за выходок безмозглой идиотки отдавать все, что у него есть. Если для жены этот долг — долг чести, она лет за десять ударной ночной пахоты на столичной «стометровке» вполне может собрать нужную сумму, а у него таких денег нет. После чего развернулся и хлопнул дверью. Дверь была добротная, а Роман взбешен, поэтому он не услышал, как Леночка, вздохнув, заявила, что она хотела как лучше, но если тупой солдафон не понимает…
Вечером следующего дня в офисе Шишагова раздался звонок, и голос с явно выраженным кавказским акцентом долго объяснял хозяину, что долги нужно платить, что муж и жена — одна сатана, и Роман должен либо расплатиться немедленно, либо получить ба-алшие неприятности, в том числе и со здоровьем.
Рома бросил трубку и поехал в милицию. Вежливый сержант принял заявление и пообещал всяческое содействие и защиту. Ночью в офисе его компании выбили все стекла. Вызванный наряд составил протокол, принял ещё одно заявление и удалился.
Днём Шишагов засек за собой слежку. Его пасли весь день, сменяя машины. Один раз ударили джипом в борт его «аудюху», пару раз помахали из окна пистолетом. К вечеру начали зажимать всерьез. Встречаться с хозяином джигитов у Романа никакого желания не было, он хорошо знал, чем заканчиваются такие встречи. Главное, что он успел сделать за день — оформить завещание у нотариуса, положив его на хранение в банковской ячейке. Оставлять имущество жёнушке казалось нелогичным.
Сдаваться без боя Шишагов не собирался. Когда стемнело, он оторвался от погони и на полном газу рванул в сторону большой стройки. Бросил машину и метнулся в подъезд, подхватив по дороге метровый обрезок толстой арматуры. К моменту, когда к площадке подлетели две машины с кавказцами, он уже приготовился к встрече в темном коридоре третьего этажа. Роман своих шансов не переоценивал, но пара—тройка горячих парней после этих пряток ни за кем больше гоняться не будет.
Стоял Роман, прижавшись спиной к стене, холодный бетон создавал иллюзию прочности и основательности. На улице хлопали двери машин, слышалась ругань на нескольких языках. Шишаков поудобнее перехватил арматурину, и тут на него накатило…
Злоба, душившая его с момента беседы с супругой, вышибла в сознании какие-то пробки. Всё, всё было не так, всё неправильно. Шишагову до зубовного скрежета, до мышечных спазмов захотелось оказаться где-то не здесь. Лица врагов из детдома, взводного из училища, тупых уродов, вертевших офицерскими судьбами, дуры жены, стервы тещи, диких детей гор, с попустительства властей вообразивших себя хозяевами жизни, слились в одно ненавистное месиво. Драться и убивать не хотелось, хотелось уйти и никогда их больше не видеть, забыть о самой возможности существования.
От силы нахлынувшего желания даже закружилась голова. Роман зажмурился, потерял равновесие, откинулся назад и ударился головой о какой-то выступ. Боль от удара привела в сознание, головокружение прошло. Появилось ощущение неправильности происходящего — нельзя отшатнуться, если ты перед этим оперся спиной о бетонную стену. Опять же, откуда на ровной бетонной поверхности появился острый выступ?
Открыв глаза, Роман увидел над собой звездное небо. Спина его опиралась не о гладкий бетон, а о шершавую поверхность скалы, под ногами изгибался неширокий скальный выступ. Где-то внизу шумели на ветру невидимые в темноте кроны деревьев. Громко стрекотали ночные насекомые, наверно кузнечики, Шишагов в этом не разбирался. Вдруг все шумы перекрыл громкий рев крупного хищника. Роман выругался и медленно сполз по стене. Измотанные нервы не выдержали нагрузки, он потерял сознание.
Командир взвода ОМОН, проводивший задержание преступной группы вымогателей, работой подчинённых был доволен — группа залётных джигитов была профессионально, без особых проблем упакована прямо на стройке, с поличным, в процессе отлова очередной жертвы, с оружием и прочими уликами. Вот только мужика, подавшего заявление о наезде, забежавшего в недостроенный дом за минуту до операции по задержанию, так и не нашли…
Последний раз редактировалось Инодин Николай 08 ноя 2015, 07:05, всего редактировалось 1 раз.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:46

ГЛАВА 2
Проклятая пружина достала окончательно. Каждый раз, оставшись ночевать в офисе, пытаешься улечься на старом диване так, чтобы выпирающая в центре железяка не пыталась внедриться в твои внутренности, и просыпаешься под утро от ощущения, что тебя медленно, но старательно высверливают. Клянешься немедленно выкинуть антиквариат на свалку и купить приличную мебель, но наваливаются дела, и о проклятой пружине вспоминаешь, только укладываясь спать. В этот раз пробуждение было особенно мерзким, ощущение такое, будто лежишь на голых камнях, выступы которых впиваются в тело во всех местах сразу, а пучок сухой травы нагло лезет тебе в ухо.
Пытаясь понять, откуда на диване трава, Роман окончательно проснулся и открыл глаза. Далеко вверх, закрывая половину небосвода, уходила бугристая поверхность скалы.
«Оп-па, это что за кино с приключениями?»
Шишагов, плохо соображая спросонья, сел и огляделся, потом сильно ущипнул себя за ухо. Было больно, но галлюцинация не рассеялась. Он продолжал сидеть на каменном выступе метра полтора в ширину, и обутые в кроссовки ступни висели в воздухе. Впереди, слева и справа покачивались под утренним ветерком вершины деревьев.
«Ничего не понимаю. Куда это меня занесло?»
Скала под задницей выглядела крепкой, поэтому Рома смело уселся на краю выступа, свесив ноги, и посмотрел вниз.
«Твою ж мать!» — Он резко откинулся назад, перевернулся на живот и по-пластунски отполз от края обрыва.
«Ещё чуть-чуть, и я мог ощутить себя птицей. На какое-то время».
Обрыв притягивал, как магнит, Рома осторожно подобрался к нему и снова заглянул за кромку. Если что, лететь до удара пришлось бы метров пятьдесят, не меньше.
«Этаж тридцатый… всё страньше и страньше, как говаривала девочка Алиса. Что же это за деревья у подножия растут?»
С виду — обычные сосны, вот только размер несколько непривычен.
«Да-а, давненько лесорубов в этих краях не было, какое количество древесины без дела простаивает».
Пока Роман ползал по камню, действо, называющееся «Утро в горах», продолжалось, не обращая никакого внимания на ошалевшую от непонятных перемен человеческую особь. Лучи поднимающегося солнца осветили снега и льды на вершине горы, нависающей над окрестностями в десятке километров справа от Шишагова.
«Запад», — машинально привязался к сторонам света Роман. На востоке, за широкой равниной, черным зубчатым силуэтом на фоне рассветного неба прорисовалась еще одна горная гряда.
«Будто гребень на спине спящего дракона. Чёрт, какая чушь лезет в голову!»
Роман отполз от обрыва, уселся на корточки, и обхватил колени руками. Шишагова трясло — он сильно замёрз, пока спал.
«На дурацкую шутку не похоже. Может, я рехнулся? Лежу себе в уютной палате с жёлтыми стенами и смотрю персональный выпуск передачи “Вокруг света”, из которой добрый дядя вырезал комментарии Сенкевича. Тогда какого хрена, извините за грубость, я так замёрз? Или в дурке за неуплату отопление отключили? На фиг, неинтересно. Буду считать, что я жив, здоров и окружающее — не мультики обколотого врачами пациента. Вон, солнышко из-за горы показалось, может, согреюсь наконец».
Вид с обрыва открывался величественный. Туман, до того укрывавший от осмотра большую часть пейзажа, под солнечными лучами быстро таял, разваливаясь на отдельные клочья, уносимые ветром. Будто театральная сцена, наконец-то открывшаяся за скользнувшим в стороны занавесом, развернулось до самого горизонта открытое пространство. Большая его оказалась часть занята холмистой равниной. По холмам перемещались стада животных, вид которых с такого расстояния трудно было определить.
«Ого! Прямо как в Кении, Серенгети какой-то. Но слонов с жирафами не видно, зебр тоже — тех и отсюда нетрудно было бы опознать. Деревья не похожи на зонтичные акации. Час от часу не легче, где у нас в ноябре травка зеленеет?»
«Какие-нибудь Анды или Кордильеры», — решил Шишагов.
«Будут проблемы с местными властями. Хорошо, бумажник с документами и несколькими сотнями зеленых штатовских рублей лежит во внутреннем кармане куртки, застегнутом на молнию, и никуда не делся. По крайней мере, доллар, он и в Африке пригодится».
Солнце, поднималось всё выше, ощутимо пригревало, и Шишагов с наслаждением подставил ему обтянутую чёрной кожаной курткой спину.
«На ноябрь не похоже. Скорее, середина апреля — так припекает. И птицы орут, как оглашенные».
Островками в степном море виднелись далёкие рощи, вдоль нескольких рек кудрявыми лентами топорщились заросли кустарника. Почти у горизонта упавшим на зелёный ковёр зеркалом сверкала поверхность большого озера. Под обрывом кучами и отдельными глыбами валялись каменные обломки. Откуда-то справа убегал в степь довольно полноводный ручей. И никаких следов человеческой деятельности — не видно дорог и построек, не поднимаются над трубами дымы, в безоблачном небе нет инверсионных следов пролетевших самолётов.
Вид бегущей воды спровоцировал приступ жажды. А уже имевшаяся в Шишагове жидкость наоборот, запросилась наружу. Видно, надоел ей Роман.
«А ведь удобно, и не обрызгаешься», — оценил преимущества возвышенного своего положения Рома и застегнул молнию на ширинке.
«Однако, сидя на одном месте, я в лучшем случае, помру от обезвоживания. Лезть наверх неохота, спуститься здесь я тоже не смогу. Живым, по крайней мере. Надо по выступу пройтись, что ли, а то сижу тут, как отец Фёдор. Скоро с орлами базарить начну».
Нужно было выбираться к цивилизации. Спуститься со скалы, добраться до ручья и топать по течению — не может заповедник тянуться на сотни километров, текущая вода всегда выведет к жилью. Придется попотеть, в курсантской молодости Шишагов хаживал с полной выкладкой по пятьдесят километров за ночь, но это по дорогам. За годы обеспеченной жизни привычку к пешей ходьбе Рома потерял, но должен же ему за день встретиться хоть один живой человек! Вспомнив рев, услышанный им по прибытии, начал искать кусок арматуры, с которым появился в здешних местах, но не нашел. Видно, столкнул ночью с обрыва, хорошо хоть сам не сковырнулся, благоверная после свадьбы все жаловалась, что Роман ночью вертится, как вьюн на сковороде. Толстый стальной прут надо будет найти, мало ли что…
Становилось жарко, а Шишагов был одет в джинсы, шерстяной свитер поверх джинсовой же рубашки и теплую черную кожаную куртку. На ногах — шерстяные носки и почти новые кроссовки — не китайская подделка, а настоящие, купленные в валютном магазине. Набегавшись в юности в тяжёлых сапогах, Роман очень ценил крепкую удобную обувь.
Переложил в нагрудные карманы рубашки зажигалку, ручку и записную книжку, затолкал бумажник в задний карман джинсов. Затем аккуратно скатал куртку и надежно закрепил её ремнем за спиной. По старой привычке попрыгал и двинулся по карнизу на восток, поскольку скальный выступ имел уклон в ту сторону.
Кроссовки довольно бодро затопали по неровной дороге, отнюдь не вымощенной жёлтым кирпичом. Понять, как он здесь оказался, было решительно невозможно. С Богом у Романа отношения были ровные — он не беспокоил высший разум просьбами, жалобами и поручениями и искренне надеялся на взаимность. По причине недостаточной информированности отрицать существование Бога он не брался, но и подтверждения его существования не видел. По мнению Шишагова, если и была во Вселенной некая сила, которую можно было так называть, она была глубоко равнодушна к человечеству в целом и человеку в частности, поэтому в божественное вмешательство в свою жизнь он не верил, а рациональных объяснений произошедшему не находил.
«Крепко меня по мозгам на той стройке приложило. Как там у Мухаммеда? Если имеешь веру размером с горчичное зёрнышко…. Или это не пророк правоверных говорил? Не помню, да и какая, к лешему, разница? Захотел Рома Шишагов ото всех уйти — пожалуйста. Достал веру из заначки и — айда. Какая сага может получиться!»
Роман остановился, повернулся к скале спиной, взмахнул рукой и продекламировал в пространство, кривляясь и ёрничая:
- Ворвавшимся в испаритель хладагентом вскипели чувства, и, подобно назревшему гнойнику, вскрылись у лейтенанта запаса Шишагова скрытые до того от посторонних глаз запасы веры. Сим эмоциональным выхлопом был рекомый муж выброшен пёс его знает в какие края, украсив собой каменную стену, которую с тех пор иначе, чем “Стена Почёта” не называли. Или “Стена Плача”? А, поживём — увидим.
Шишагов сплюнул вниз, проследил полёт плевка и продолжил путь.
Выступ под ногами достаточно круто шёл вниз, но становился всё уже.
Открывшийся наконец восточный склон горы был намного более пологим и — подарок природы — гораздо сильнее изрезан всякими трещинами, чем южный. До более-менее отлогой поверхности оставалось еще метров десять, до подошвы горы — двадцать. Шишагов решил спускаться здесь. Медленно и осторожно, нащупывая каждую новую трещину или выступ, всем телом прижимаясь к скале, сползал он вниз. Два раза пришлось возвращаться и сдвигаться в сторону, чтобы найти удобное место. Когда через двадцать минут удалось встать, наконец, у подножия, руки и ноги дрожали от напряжения.
К счастью, Роман уже отдышался и смотрел в нужную сторону, когда метрах в двухстах из-за группы каменных обломков выбрался крупный зверь и медленно направился в его сторону. Покрытое грязно-серым мехом животное не торопясь брело примерно к тому месту, где Рома спустился со скалы. Передвигалось медленно, с кажущейся неуклюжестью переставляя косолапые конечности. Массивная башка с круглыми ушами раскачивалась при ходьбе. Пару раз зверь останавливался, переворачивал камень и чем-то перекусывал. Роман с интересом наблюдал за ним, но тут заработал барахливший до того глазомер. Ого! Зверь, стоящий на четырёх лапах, в холке был выше человеческого роста! Немного опешив от такого открытия, Шишагов опять тормознул — его мозг согласился признать в этой громадине медведя, только когда зверь остановился и потянул ноздрями воздух. В тот же момент хищник заметил потенциальную добычу, коротко рыкнул и бросился в атаку.
На обратный путь наверх у Романа ушло меньше минуты, был момент, когда когти вставшего на задние лапы гиганта лишь на какие-то сантиметры разминулись с его ступнёй.
Рухнув на спасительный выступ, Шишагов, со свистом всасывая в разрывающиеся легкие воздух, смотрел на шумно переживающего неудачу зверя.
«Приключения продолжаются. Я как червяк из анекдота: “Мужик, ты чё, меня там чуть не сожрали”! Расслабился, венец творения!»
По спине стекал ручей холодного пота, кровила ссадина на ладони.
«Гультай за работу — мазоль за рукi , нажрал пузо, теперь расплачиваюсь», — Рома слизнул кровь.
«А ведь ни в одной книжке мне про мишку с микроавтобус размером читать не приходилось. Не предусмотрен такой современной зоологией. Мутант? Или всё-таки галлюцинации у меня?»
Однако тварь, маленько не получившая на завтрак солидный кусок человечины, не была плодом воспаленной фантазии — серая туша бодро суетилась у подножия скалы там, где стоял Роман, иногда поднималась на задние лапы. Видимо, хищник изучал запах незнакомого животного.
Когда первый испуг прошел, желание расквитаться пересилило желание смотреть. Шишагов подобрал большой камень и обрушил его вниз, на голову мохнатой скотине. Зверюга как раз встала на дыбы, обнюхивая место, где взобралась на обрыв слишком шустрая добыча. Роман уже предвкушал, как развалится от удара медвежий череп, но зверь, почувствовав угрозу, за доли секунды успел отпрянуть от скалы, развернулся и упал на четыре лапы. Удар пришелся по покрытой длинным и густым серым мехом необъятной медвежьей заднице.
Косолапый взвизгнул, отпрыгнул в сторону и заревел так, что, казалось, с горы сейчас посыплются камни. Потом хищник попятился от скалы, не спуская с человека глаз. Роман отметил, как стремительно и ловко двигалось это огромное, неуклюжее с виду животное. Обломок камня килограммов пять весом, сброшенный с высоты примерно третьего этажа, очевидно, не нанес зверю ощутимых повреждений — либо пришелся вскользь, либо даже таким ударом этого монстра не пробить. Медведь явно собирался караулить вредную дичь до последнего, и этот путь на равнину оказался отрезан. Приходилось пытать счастья в другом месте.
«Ну, довольно рассиживать. Встал, Рома, и пошёл!»
Шишагов заставил себя выполнить собственную команду – выбора не было. Возбуждение от стычки с косматым аборигеном прошло, сразу засосало в животе. За сумасшедший день гонок с кавказцами поесть не удалось, не было ни времени, ни желания, здешний же общепит пока своих услуг не навязывал. Тем больше было резонов быстрее выбираться из этого заповедника. Роман туже затянул ремень и быстрее заработал ногами. Нет худа без добра — встреча с Топтыгиным вывела человека из состояния заторможенного обалдения, в котором он находился с момента пробуждения.
Пробираясь по выступу скалы, он думал, что занесло его, похоже, в изолированную горную долину на Аляске или в Андах, затерянный мир, подобный описному Конан Дойлем, в котором не ступала нога человека. Громадный медведь не жучок-паучок, если бы было известно о существовании такого гиганта, о нем упоминали бы в любой статье, хоть как-то касающейся этих хищников.
«Может, всё-таки мутант?»
Вспоминать, как ловко навернул Роман каменюкой редкий экземпляр эндемичной фауны, за возможность увидеть который любой земной зоолог продал бы душу, было приятно. Представив, как это выглядело со стороны, он даже споткнулся от неожиданной ассоциации с иллюстрацией в учебнике истории древнего мира: кроманьонцы забрасывают камнями семейство пещерных медведей. Звери на рисунке были крупнее местного, но картинка получилась неприятно похожей.
Споткнувшись еще раз, Роман едва не спустился с горы по кратчайшему расстоянию. Бросил на ходу решать зоологические загадки и сосредоточился на дороге.
Скальный выступ, по которому Шишагов пробирался, становился все уже и круче изгибался кверху. Еще через десять минут Роман уже не шел, а карабкался по нему почти вертикально, цепляясь руками за неровности скалы. Смотреть вниз уже не решался, при последней попытке закружилась голова, неудержимо захотелось оттолкнуться и прыгнуть. Накапливалась усталость.
Вскоре движение вверх превратилось в самоцель, человек карабкался, механически выбрасывая руки в поисках подходящих выступов и трещин, ноги толкали тело всё выше, пот заливал глаза, и не было возможности его вытереть. Временами Роман замирал на минуту, прижавшись к поверхности камня, переводил дыхание и опять рывками, извиваясь, лез выше и выше. В какой-то момент надёжный с виду выступ скалы оказался незакреплённым камнем и вылетел из-под ноги, несколько мгновений человек висел на руках, судорожно пытаясь отыскать другую опору. Нащупав трещину и закрепившись, несколько бесконечных минут не мог продолжить движение — тело не слушалось. Когда рука, в очередной раз заброшенная наверх, не встретила преграды, Роман испугался. Только потом, найдя дрожащими пальцами край скалы, понял, что выбрался. Перевалился через кромку и рухнул на такую замечательно мягкую, одуряюще пахнущую жизнью молодую траву.
Саднили стертые до крови ладони, дрожали от перенапряжения мышцы рук и ног, ломило спину, и было удивительно хорошо лежать вот так, раскинув руки, бездумно пялиться в небо, слушать птичьи голоса и радоваться тому, что сумел-таки одолеть эту чертову кручу.
Разбудило его громкое хлопанье крыльев прямо над головой. Чтобы проверить, что это за шум, Роман приподнялся, оглядываясь. Большой коричневый стервятник противно каркнул, отскочил в сторону, распахнул крылья и прыгнул с обрыва. В вышине вычерчивали круги несколько его родичей. Шишагов погрозил падальщикам кулаком и поднялся на ноги. Солнце стояло в зените и жарило вовсю. Редкие облачка, в нескольких местах пятнавшие синеву неба, даже не пытались ему помешать. Утренний птичий хор притих, тишина лишь изредка прерывалась случайными свистами или чириканьем.
Роман находился в неглубоком ущелье, поросшем высокими хвойными деревьями. К его удивлению, оно не имело выхода на равнину, а обрывалось именно той скалой, на которую пришлось карабкаться с таким упорством. По дну ущелья, протекал ручей и тощим водопадиком спрыгивал вниз. Сорвавшись с такой высоты, струя распадалась на отдельные капли раньше, чем долетала до подножия горы. При виде воды жажда стала нестерпимой, человек бросился к берегу, упал на четвереньки и жадно, окуная лицо в хрустально-чистую жидкость, начал пить.
Больше нескольких глотков сделать не удалось, от ледяной воды заломило зубы. Пришлось пить не спеша, черпая горстями, согревая каждый глоток во рту. Остановиться удалось только тогда, когда в желудке не осталось свободного места. Напившись, он подошел к одному из деревьев, расстелил на траве куртку и опустился на неё, прислонился спиной и затылком к толстой растрескавшейся коре.
С такой скоростью передвижения до обитаемых краёв придется добираться лет двести. В лучшем случае от места утреннего пробуждения Роман удалился по прямой километра на три, причем в сторону, противоположную той, в которую собирался идти. Вымотался. Очень хочется есть. Если так пойдет дальше, он протянет ноги раньше, чем выберется отсюда.
В это время снизу, из-под обрыва, послышались характерный топот и тихое ржание. Шишагов бросился к краю скалы, но никаких ковбоев не увидел. К каменной чаше озерка, выбитой в скальном грунте водопадом, пришел на водопой небольшой табун диких лошадей. Жеребец пил, шумно втягивая воду, кобылы сторожко поводили ушами и ловили ноздрями ветер, явно не чувствуя себя в безопасности. Молодежь тихонько ждала своей очереди. Лошади были небольшими, со стоячей короткой черной гривой, на фоне рыжевато-серой шерсти выделялась идущая вдоль хребта темная полоса. Напившись по очереди, лошади быстрой рысью ушли на равнину, обходя стороной деревья и скопления камней.
Шишагов вернулся к дереву и уселся на нагретую солнцем кожу куртки.
«А ведь я здорово влип. Что получится, если все непонятности собрать в кучку?
Весна на дворе. Южное полушарие? Не стыкуется с медведем, косолапые водятся только в северном. Значит что? Значит, либо странный мишка оказался не с той стороны экватора, либо я прокатился не только “куда-то”, но и в “когда-то”. Фантастика!»
Роман посмотрел на солнце, потом на то место, где оно поднялось из-за горизонта.
«Версия с южным полушарием отпадает. Восток был бы справа. Сдвиг во времени считаем установленным фактом. Идём дальше. Медведь, современной науке неизвестный. Дикие лошади — не одичавшие мустанги, те формой и пропорциями походят на современных лошадей, что-то вроде лошади Пржевальского, которая жила в Монголии, пока не вымерла везде, кроме зоопарков».
Роман запрокинул голову, посмотрел на необъятный древесный ствол.
«Деревья совершенно выдающегося размера, натуральные секвойи, очень похожие на простую сосну. И никаких признаков человеческого присутствия в обозримом пространстве. Не летят пароходы, не идут самолёты, и пионеры мимо не проплывают. Это однозначно не тот мир, в котором я жил вчера».
Шишагов поднялся, вышел к краю обрыва и ещё раз осмотрел распахнувшуюся перед ним панораму. Десятки километров дикой природы.
«Поздравляю, сударь. Хотели уйти от человечков, отравивших вам существование? Фокус удался, товарищ уходимец, только вот не ушли ли вы заодно от людей вообще? Вполне возможно, вам нужно искать не дорогу к цивилизации, а способ выжить в одиночку».
Сцепив зубы, Роман заставил себя идти вглубь ущелья. То, что в этих краях, судя по всему, нет человека цивилизованного, вовсе не значит, что людей нет совсем. Нужно двигаться, рано или поздно должен найтись выход на проходимый участок склона или в другое ущелье, выходящее на равнину. Еще нужно найти какую-нибудь дубину, вряд ли из хищников здесь водятся только медведи-переростки.
Сначала ноги переставлялись с трудом, потом стало легче. Ручей, который легко было перепрыгнуть, глубиной был Шишагову по щиколотку. Он тек по каменистому дну, петляя по заросшему лесом ущелью. Довольно часто там, где вода заполнила выемки в скальном грунте, встречались глубокие омуты.
Лес оказался непривычным. Деревья нескольких видов: великанские сосны, такие же, как и те, что Рома разглядывал, сидя на выступе скалы, облюбовали склоны, цепляясь толстыми корнями за камни. Между ними вразброс росли кусты можжевельника и что-то очень похожее на лещину. На крутых склонах спиралями Бруно щетинились заросли ежевики. К огромному сожалению Романа, до ягод было еще далеко. На дне ущелья, там, где слой грунта, видимо, был толще, росли огромные деревья, неизвестные Шишагову. Несмотря на большое расстояние между стволами, кроны полностью затеняли землю. Берега ручья заросли травой, но под этими великанами землю покрывал толстый слой хвои и рос мох. Встречались островки черничника.
Размеры сосен, к досаде Романа, на размер шишек не оказали никакого влияния, и на орешки вроде кедровых рассчитывать, увы, не приходилось.
Сначала Рома постоянно ждал, что из-за исполинского ствола на него вот-вот бросится очередной медведь, но время шло, а нападения не было. Хотя всякой живности вокруг хватало. То и дело буквально из-под ног выпрыгивали какие-то мелкие зверьки, в кронах деревьев мелькали белки, совершенно не обращая внимания на человека. Барабанной дробью наполнял ущелье дятел. Один раз Роман спугнул не то рябчика, не то куропатку — птица, громко хлопая крыльями, взлетела буквально из-под ног, и сильно напугала человека. На случай, если встретится еще одна, Шишагов подобрал удобную для броска изогнутую палку, неожиданно тяжелую при довольно скромных размерах.
«Впервые за два года выбрался на природу, и сразу с ног до головы вляпался в приключения», — усмехнулся Роман.
Идти легче было вдоль ручья, деревья здесь росли реже, меньше было загораживающего дорогу лесного хлама. В одном из омутов он заметил мелькнувшие тени — в ручье водилась рыба. Быстрые и ловкие, рыбы легко ушли от неуклюжего рыболова. Зря потратив полчаса времени, Роман двинулся дальше.
Пройдя несколько километров, Шишагов смог найти лишь немного молодого щавеля. От кислой травы только сильнее захотелось есть. Давая роздых ногам, Рома присел передохнуть на камень у очередного омута. Склоны ущелья стали заметно ниже, Роман явно приближался к его верхней части. Больших деревьев стало меньше, росли они реже. Пока он оглядывался, со стоящей на берегу ручья сосны упал в воду сухой сук, одна из стоявших в омуте рыб с испугу выпрыгнула на берег. Роман всем телом бросился на бьющуюся в траве добычу.
Проблем с употреблением пойманного у него не было и быть не могло. В отличие от избалованных городских уроженцев, бывший детдомовец и курсант советской выделки мог в полевых условиях приготовить любую пищу, было бы из чего. Пойманный экземпляр был довольно крупным для водоема, в котором жил, граммов на триста.
Подобрав подходящий обломок камня с острой гранью, Шишагов отсек голову, пальцем разорвал брюшко и вырвал внутренности. Потом тем же камнем тщательно выскоблил пленку, покрывающую брюшную полость изнутри. Рыба была незнакомой, эта пленка могла оказаться ядовитой. Как мог, ободрал чешую, мелкую и непрочную. Затем собрал сухие сучья, в огромном количестве валявшиеся под деревьями и развел огонь в подходящей ямке.
Когда углей собралось достаточно, положил сверху плоский камень. Отскочивший от раскалённой поверхности плевок дал знать о готовности к жарке, и Роман положил на «противень» разорванную вдоль хребта добычу. Зашипел на раскаленной поверхности сок, запах запекающейся плоти ударил в ноздри. Двумя ветками Рома перевернул шкворчащие куски, передвинул их на неостывший участок. Дождался, когда рыба слегка запеклась и с этой стороны, захлебываясь слюной, снял ее со «сковороды». Начал отщипывать кусочками полусырое мясо, дул на него, но всё равно обжигался, жадно глотал. Сожрав одну половинку, вспомнил, что кушать нужно не торопясь, и оставшуюся часть доел не спеша, старательно пережёвывая. Разжевал и проглотил хребет, предварительно отделив от него острые отростки. Не испорченный с детства желудок и после полутора суток голодовки никаких сюрпризов не устроил. После еды, пусть и не слишком обильной, стало клонить в сон.
Солнце висело над самым горизонтом, время устраиваться на ночлег. Шишагов наломал с молодых сосен лапника и устроил себе постель в углублении скалы. Приготовил костёр со стороны ущелья — отражаясь от камня, тепло костра будет греть ночью оба бока, главное, время от времени просыпаться, и подбрасывать дровишки в огонь.
«Хоть с погодой повезло. Дома сейчас конец ноября, снег, мороз градусов под десять. А тут мелкие цветы в молодой травке, птички поют, тепло — по крайней мере, днём. Ещё бы склад с тушёнкой и автомат с патронами — и можно наслаждаться внезапным отдыхом».
Едва светило опустилось за горы, резко стемнело. Будто свет выключили. Раз — и не видно ни черта. Наступившая темнота выделила, подчеркнула звуки. Громче стало стрекотание насекомых, в лесу периодически раздавался крик какой-то птицы. Роман знал, что филин ухает, а совы кричат как-то иначе, но слышать никого из них раньше не приходилось. С равнины, издалека, донесся волчий вой, позже запевале отозвался второй волк, третий... Посвежело. Чиркнув зажигалкой, Роман зажег пучок заранее приготовленных тонких сухих сосновых веточек и уложил их у основания сложенных шалашом сучков и палочек потолще. Пламя жадно полыхнуло, пожирая ветки растопки, облизало звонкую древесину, пробуя на вкус, затем припало к земле, притихло, разделилось, ухватившись за тонкие веточки. Его лепестки росли, разгорались, слились в одно целое, наконец огонь охватил костёр целиком. Шишагов какое-то время зачарованно смотрел за танцем языков пламени, затем подбросил в костёр еще пару сучьев и отошел в сторону.
Луны на небосклоне не было, не было и облаков.
«Под утро будет холодно. Ишь, вызвездило как!»
Воздух был непривычно прозрачен, видимость прекрасная. Роман не был специалистом в астрономии, но без труда отыскал ковши обеих Медведиц и песочные часы Ориона. Все это созвездия северного полушария, значит, он как минимум сместился из осени в весну. На видимом небосводе ни одна звезда не перемещалась так, как положено уважающему себя искусственному спутнику Земли.
Шишагов честно просидел около часа, отлучаясь только для поддержания огня, но единственными пролетающими над ним объектами были летучие мыши, чей дёрганый полет иногда удавалось рассмотреть на фоне Млечного Пути. Временами раздавался писк какого-то мелкого животного. Примерно через полчаса после заката изменилось направление ветра, он подул с гор, принес ароматы трав, земли и еще какой-то знакомый, но давно забытый запах. Роман отошел к костру, разулся и лег спать на груде сосновых лапок, накрывшись курткой.
***
Выбившийся из сил олень раздувал бока, жадно хватал ноздрями воздух — его загнали к подножию скал, отрезали путь к бегству, теперь он пытался подороже продать свою жизнь. Рогов у него не было, они еще только начинали отрастать, но острые копыта передних ног при удачном ударе легко могли искалечить хищника. Обложившие его полукругом звери вовсе не производили впечатления грозных охотников. Поджарые, с большими округлыми ушами, хвостами, похожими на венички для сметания пыли, на длинных тонких лапах, они были примерно с шакала ростом. Лишь мощные челюсти и развитый мускулистый загривок говорили о большой силе укуса. Недостаток мощи компенсировался слаженностью действий. Члены стаи двигались, как пальцы на руке мастера-виртуоза, выполняющего знакомую с детства работу. Обложив загнанного зверя, псы, порыкивая, приблизились на минимальное расстояние, на котором жертва не могла их достать. Затем два хищника по очереди бросились с разных сторон, в последний момент увернулись от удара оленьих копыт. Отбиваясь от них, олень пропустил выпад третьего, успевшего вцепиться в сухожилия на задней ноге. И только когда вся стая повисла на боках жертвы, практически лишив ее возможности двигаться, вожак вцепился в оленье горло. Никто из псов в схватке не получил даже царапины.
«Чисто работают. Быстро и эффективно, натуральный спецназ, ни одного лишнего движения. Даже завидно».
Стая рвала оленью тушу, утрамбовывая мясо в желудки, у подножия скалы, с которой Шишагов наблюдал за этой охотой. Треск костей, чавканье и сдержанное рычание. Терять время терять псы не собирались.
Очередная попытка спуститься со скал на равнину оказалась неудачной — слишком много травоядных паслось на холмистом просторе. А там, где много добычи, хватает и хищников.
«Медведь, леопард, эти невзрачные, но слишком зубастые твари. Ночью вой слышал — наверное, волки. Сожрут, сволочи, моргнуть не успеешь. Без “Лендровера” там делать нечего. Попробовать от рощи до рощи пробираться? Неизвестно, кто в лесочках живёт, да и расстояния между рощами слишком велики для того, чтобы добежать до дерева, если нападут на открытом месте».
Шишагов еще с минуту понаблюдал за рвущими добычу псами и начал тихонько пробираться выше в скалы. Если не получается пересечь равнину, остается перебраться через хребет, тем более что по какому-то капризу природы только на границе со степью горы образовали почти отвесную стену, дальше таких обрывов практически не было, кое- где приходилось карабкаться, но путь был вполне проходим. Каменистые склоны, поросшие лесом ущелья, невысокие перевалы — движение было достаточно лёгким, только усталость в отвыкшем от нагрузок теле накапливалась слишком быстро.
В одном из ущелий Роман переночевал, а несколько часов спустя, взобравшись на очередной перевал, лопнувшим аэростатом опустился на подвернувшийся камень. Долго матерился, глядя на поднимающиеся за полосой альпийских лугов снежные шапки на вершинах основного хребта, на висящие много ниже них облака. Исчерпав запас ругательств, встал и медленно поплелся обратно.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:49

ГЛАВА 3

С тех пор, как ему удалось поймать зазевавшуюся дрофу и наполнить тёплым мясом желудок прошло уже четыре дня. Все попытки подобраться к добыче на расстояние броска закончились неудачей. Слишком короткая трава не позволяла полностью укрыться. Да и старость – куда от неё денешься. Даже если бежать изо всех сил, она всё равно догонит, самому сильному и ловкому не спастись от её объятий. Не так давно Рваное Ухо был самым большим и могучим из сородичей. Свою отличительную отметину он заработал, совершив подвиг, который вряд ли сможет повторить другой охотник. Как ловко он спрыгнул тогда с дерева в самую середину стада и унёс поросёнка, увернувшись от бешеной атаки возмущённых родителей. Только край левого уха был разорван острым клыком секача. Много вёсен не было у Рваного Уха соперников среди самцов его рода, когда приходила пора заводить потомство. А в этом году праздник был на стороне молодых. Скоро кто-то из этих наглецов попытается отобрать и его территорию.
Сегодня ночью охота снова не удалась. Если так пойдет и дальше, придётся дожидаться появления детенышей у травоедов, питаясь лягушками и снулой рыбой. Обычно весной Рваное Ухо охотился там, где со скал падала вода, а на пути добычи к водопою было много удобных для засады камней и небольших рощиц. Теперь там охотится большой медведь, и только ловкость спасла Рваного, когда зимой они столкнулись нос к носу. Чудом удалось увернуться от замаха когтистой лапы и проскочить сквозь щель между двумя лежащими рядом камнями, слишком узкую для огромного врага. С тех пор Рваное Ухо не подходил близко к бегущей со скал воде.
Переступив с лапы на лапу, Рваный развернулся, пятнистая шкура заиграла на солнце и он, потянувшись, вошел в пещерку, которую вместе с охотничьей территорией много лет назад отнял у старого дряхлого леопарда.
***
Роман спал на уже привычной постели из веток, согреваемый жаром костра. Спал беспокойно, ворочался, ему снилось, что снова нужно карабкаться по скале, спасаясь от медведицы (во сне он знал, что это именно медведица), а наверху его поджидали жена, теща и лица нерусской национальности в черных облегающих одежках японских ниндзя. Лихо запрыгнув на отвесную стену, Роман под восхищенный визг жены и одобрительное ворчание тещи легко и изящно, словно танцуя, смертоносными ударами завалил одного джигита за другим. Не успело ещё тело последнего бандита тяжко рухнуть на камень площадки, а маленькая толстая Ираида Акимовна задрала полы байкового халата, дабы не связывали движения её ног в розовых панталонах, не снимая любимых тапок стала показывать, как правильно наносится боковой удар стопой в голову в прыжке. Лена принялась теснить его к кровати, на ходу срывая дрожащими от возбуждения руками одежду, танцуя танец живота и исполняя боевую песнь "Ты совсем забыл свою бедную крошку". Не понимая, откуда в горах кровать, Роман затравленно огляделся, попятился… Родственницы приближались. Шишагов радостно улыбнулся и шагнул с обрыва, прямо в лапы бушующего внизу чудовища.
Почему-то зверь не стал рвать беспомощную добычу, только громко зарычал и заплакал. Тяжелая, теплая слеза упала на лицо человека, потом еще одна, и еще. И каждая холоднее предыдущей...
Снова ударил гром, еще громче и раскатистей, чем в первый раз. Ливень превратился в сплошной поток воды, отвесной стеной падающий на землю. Роман вскочил, не понимая, где медведь, почему темно и откуда дождь. Набросил куртку на голову, схватил мокрые кроссовки и метнулся вдоль стены ущелья в поисках хоть какого-нибудь укрытия.
Несколько раз спотыкался и падал, больно ушиб ногу о камень, для полноты ощущений влетел в заросли ежевики. Проснувшись окончательно, пристроился под толстым стволом наклонно растущего дерева, пытаясь плотнее укрыться кожаной курткой и страстно желая, чтобы она стала вдвое больше.
Ненастье веселилось вовсю. Темнота, тяжким ватным одеялом окутавшая мир, между вспышками молний казалась еще чернее и непрогляднее. Гром гремел не переставая. Предки считали его грохотом колёс мчащейся по небу колесницы Перуна. Судя по мощности звука, местный бог грозы ездил на танке. Огромные, ветвистые молнии, вспыхивая непрестанно, заливали землю своим белым светом, весенняя свадьба Неба и Земли охватила все видимое пространство.
Промокший до нитки человек, оглохнув и ослепнув, бесконечно маленький и чужой в этом буйстве природы, сжался в своем укрытии, тщетно пытаясь закутаться целиком в обрывок прежней, цивилизованной жизни…
Гроза продолжалась еще около часа, затем, ворча и цепляясь молниями за скалы, перевалила через хребты и уползла дальше в горы. Дождь прекратился под утро. По всему лесу стоял шорох падающих с деревьев капель, и, перекрывая его, шумел раздувшийся от дождевой воды ручей.
К восходу небо очистилось полностью. Вымытые дождем окрестности сверкали чистыми, яркими красками в свете утреннего солнца, но Шишагову было плевать на красоты пейзажа. За ночь он промок до нитки, замерз, как цуцик, желудок свело от голода. Лес пропитан водой насквозь, вероятность найти сухие дрова исчезающе мала, вдобавок, влетев ночью в ежевичник, Роман изорвал носки, хорошо хоть добротная джинсовая ткань выдержала столкновение с колючками.
«С такими ночёвками мне долго не протянуть» - думал Шишагов, развешивая на кустах мокрую одежду.
Ожидая, пока совместными усилиями ветер и солнце просушат его шмотьё, Роман бегом наматывал круги по свободной от деревьев площадке в свитере на голое тело. От обтянутой мокрой шерстью спины поднимался пар. Одеревеневшие за ночь мышцы не хотели слушаться – организм мстил Шишагову за сытые, ленивые годы, за отсутствие тренировок, за выпирающий животик, мстил болью в мышцах, а вспомнивший курсантскую молодость Роман ломал его новыми дозами нагрузки. Размахивал на бегу руками, прыгал, и нагибался, переходил на гусиный шаг и снова бежал. Не обращая внимания на колотящееся вразнос сердце, упал и отжался, считая вслух. Досчитал до сорока, и руки отказались разгибаться. Лейтенантом Шишагов мог отжаться сто пятьдесят раз на скорость. Разозлившись на себя еще сильнее, перешел к растяжке.
Кружащий над горами беркут какое- то время внимательно наблюдал за странным существом, совершающим бессмысленные движения. Убедившись, что это не рожающая самка и не бьющееся в предсмертной агонии больное животное, потерял к происходящему всякий интерес. Почувствовав себя хозяином собственного тела, Рома перевернул одежду на кустах, подставив солнечным лучам непросохшую сторону.
«А свитер на мне уже совсем сухой. Ничего, солнце всё выше, уже совсем тепло, скоро просохнет остальное».
Осторожно ступая босыми ногами по острым камням, подобрался к ручью. Напился, смыл пот, машинально потёр заросшую длинной щетиной щёку.
«Хорошо бы ещё одну рыбку изловить! На травяной диете долго не протяну, пожалуй».
С момента, когда Шишаков неведомым образом оказался в этом непонятном краю, прошло уже четыре дня. Всё это время он пытался найти более- менее приемлемый путь в населённую область, но каждый раз был вынужден отступить.
В конце концов он решил где- то обосноваться на время, обзавестись минимальным запасом пищи или придумать надежный способ ее добывания - пробираться через обозримое пространство, занятое этим животным царством, придется не один день. Нужно было ещё какое-то оружие для защиты от хищников. Именно поэтому Роман вернулся в то ущелье с ручьем, в котором оказался в первый день своих скитаний. Здесь его, по крайней мере, никто не пробовал съесть.
Роман вернулся на место своего ночлега, недалеко от кучки мокрых углей, оставшейся от залитого водой костра, подобрал похожую на бумеранг палку. Вчера с её помощью удалось убить ящерицу, может быть, сегодня тоже получится?
Натянув сыроватую одежду, повесив связанные шнурками кроссовки на шею и взяв палку наизготовку, Рома двинулся вдоль ручья.
***
За ночь поток увеличился втрое, принесенная тучами вода стремилась обратно к морю. Ручей нес обломки веток и мусор, омуты, в которых вчера стояла рыба, сегодня были просто не видны. Иногда удавалось заметить на перекате стремительный силуэт, увы - ловить было нечем. Оценив шансы на поимку форели голыми руками, как паршивые, Роман углубился в лес. Во всех ямках стояли лужи, пропитавшаяся влагой почва хлюпала под ногами, капли иногда еще срывались с деревьев. Согреваясь под солнечными лучами, лес обильно парил.
После двух часов безрезультатной ходьбы, спугнув зайца и издали посмотрев на убегающую куропатку, Шишаков вышел на довольно большую поляну. Справедливости ради, надо сказать, что в зайца он даже успел запустить своей палкой, но даже рядом с ним не попал.
Поперек поляны лежало упавшее ночью дерево. Видимо, размокшая почва не смогла удержать корни, когда сильный порыв ветра ударил в раскидистую крону. Дерево было того самого, незнакомого Роману вида. Большое даже по здешним меркам, оно у комля имело ствол, в диаметре в несколько раз превышавший рост человека. Вывороченные из земли корни поднимались ещё выше. По какому-то наитию Роман решил осмотреть это дерево, прежде чем идти дальше.
Как пелось в одном мультфильме, предчувствие его не обмануло. На камне, прикрытом ветками упавшего дерева, лежал трупик белки. Видимо, зверек спал в дупле, а когда дерево стало падать, выпрыгнул, но неудачно, ударился о камень и погиб. Дупло виднелось недалеко от земли. Роман подобрал найденную дичь, сунул под ремень и по веткам добрался до беличьего жилья. К его огромному сожалению, запасов там не оказалось. В тщетной надежде на очередную халяву Роман тщательно осмотрел все упавшее дерево, и обратил внимание на сломавшиеся при падении дерева ветки и сучья. Все они были довольно прямыми, ровными, постепенно утончающимися к концу. Роман выбрал не слишком большую ветвь, росшую недалеко от вершины, решил сделать из нее дубинку.
«Тяжёлая какая! И крепкая, зараза!» - Рома так и не смог сломать тонкий конец ветки, она пружинила под ногой, как рессора. Пришлось искать камень с острой гранью, и перерубать неподатливую, положив на толстый сук. Минут за десять управился, древесина под серой гладкой корой оказалась плотной, мелкослойной и очень твёрдой. Брошенная в подходящую по размеру лужу новая Ромина дубинка (или посох, как ни называй, разницы никакой) утонула.
«Железное дерево, что ли? Ну, не ботаник я, что поделаешь. В воде тонет, значит железное, тычинки в пестиках шишек подсчитывать не буду, дрючок хороший получился, и ладно».
Еще полчаса ушло на обработку толстого конца, удаление боковых веточек и снятие коры. В результате Роман обзавелся увесистой палкой, которая очень ловко легла в ладонь и удобно перехватывалась для работы двумя руками. Поставленная на землю одним концом, дубина другим доставала ему до плеча. Конечно, тому мишке она могла бы служить разве что зубочисткой, но от волка или рыси ей очень даже можно будет отмахаться.
Все время, пока Роман возился с деревяшкой, ему приходилось сопротивляться настойчивым просьбам желудка, желавшего поближе познакомиться с бедной белкой. Сейчас повода отложить знакомство вроде бы не было, но, обдумав на ходу ситуацию, он решил подождать с едой до вечера. За день нужно было придумать какое-то укрытие от непогоды.
Ему очень нравилось место над обрывом у водопада, но устроиться Роман решил возле поваленного дерева - Поляна Погибшей Белки находилась глубже в лесу, идти от нее в любую сторону было ближе, чем каждый раз от водопада мерить ущелье из конца в конец.
Начать решил с заготовки дров, собирая в изобилии валяющиеся древесные обломки и выкладывая их для просушки на сучьях поваленного дерева. Когда количество сохнущих под жарким полуденным солнцем палок было сочтено достаточным, стал изобретать для себя жильё.
Лежащий поперёк поляны исполинский ствол и поднятый вместе с корнями пласт дёрна Роман оценил сразу.
«Две стены, считай, уже есть. Получил в подарок, осталось только чуть-чуть доработать».
Строить недостающие стены было лень, и Шишагов решил, что их можно совместить с крышей. Собрал два десятка толстых сучьев, и прислонил к стволу, начиная от комля. Потом переплёл между собой – оставшимися ветками и тонкими стволиками лещины. В том, что это именно она, Рома убедился, найдя в палой листве несколько прошлогодних орехов. По большая части они оказалась гнилыми, и тратить время на их поиск расхотелось.
Постройка получалась достаточно просторной, около ствола можно было даже стоять в полный рост. Вот только сквозь крышу пока просвечивало синее-синее небо. Нужно было изобретать непромокаемое покрытие.
«От использования черепицы, пальмового листа и бизоньих шкур придётся отказаться. Нет их, и в ближайшее время подвоз не планируется. Соломы, и той нет. Если лопухами покрыть, их сдувать будет, и вянут они моментально, такую крышу каждый день придётся заново делать. Покрою лапником, как шалаши, поверх земли набросаю – как раз в яме удобно брать, и носить далеко не нужно. Толстый слой может, и не размоет. Ещё палок поверх накидать, потом травка вырастет, будет вполне себе крыша».
Вкалывал до вечера, как муравей – инструментов нет, землю рыхлил палкой, руками нагребал на куртку, и носил. Впрочем, до темноты управился. Собрал высохшие дрова, у входа в берлогу соорудил из камней очаг. Наломал в лесу сухого прошлогоднего папоротника – хоть и плохая замена охапке сена, но это лучше, чем ничего. Заодно нарвал молодых побегов. Если от волосков отчистить – отличный гарнир к белочке получится.
Дрова прогорели, в очаге скопилось достаточное количество золы. Роман закопал в серый горячий порошок ободранную тушку грызуна. Пока ждал, когда мясо пропечётся, казалось, желудок начнёт переваривать Шишагова изнутри. Сжевал весь запас щавеля и половину собранных побегов папоротника. Зато потом усваивал грызуна медленно и с удовольствием. Избавившись от сосущего ощущения в желудке, он заполз в берлогу, укрылся и уснул крепчайшим сном вымотавшегося до предела человека. Его не разбудили ни ночной дождь, ни холод, ни мышиная возня, не потревожил молодой лис, обошедший в сумерках всю поляну и в поисках этих самых мышей даже заглянувший издалека в Романову постройку.
***
Хорошо, когда есть крыша над головой. Славно, что можно больше не таскать за собой всё своё барахло, ненужной одежды с каждым днём всё больше – первой заняла место под самой крышей куртка, затем рядом с ней пристроился распятый на подходящем сучке свитер. Иногда, ближе к полудню, Шишагов начинает жалеть, что не оставил рядом с ним и рубаху, уж очень жарким становится в это время воздух. Но наличие жилья никоим образом не уменьшает потребности человека в пище, поэтому с утра до вечера Рома перемещается в пространстве, занятый поиском того, что можно без опасности для жизни загрузить в вечно пустую желудочную яму. Ягод и грибов ещё не было, поймать рыбу не удалось ни разу. За день удавалось вырыть из прошлогодней листвы немного пригодных к употреблению в пищу орехов, этого хватало, чтобы вечером слегка унять ворчащий желудок. Роман дополнял рацион щавелем, листьями одуванчика и печёными на углях корнями лопуха. Иногда удавалось поймать ящерицу или лягушку. Это не давало умереть с голоду, но проблемы не решало.
Новый и довольно обильный источник пищи Шишаков обнаружил случайно. В тот раз он шел по правому берегу ручья. Больших отличий от левого берега не было, но склоны ущелья местами были гораздо положе, чем на восточной стороне, и кроме сосен изредка встречались березы и ясени. А еще между деревьев местами то тут, то там рос густой невысокий кустарник.
Когда Шишагов обходил очередные заросли, ему буквально под ноги вывернулась серо-коричневая птица, испуганно чирикнула и, припадая на одно крыло, неловко отбежала в сторону.
Желание догнать и добить несчастную было велико, но Роман знал, что со здоровьем у птички всё в полном порядке. Самец куропатки просто пытался отвести опасность от сидящей на яйцах самки. Человек начал внимательно осматривать траву и сухие листья под кустами. В попытавшегося еще раз привлечь к себе внимание симулянта полетела метательная палка, выбив из крыла несколько маховых перьев. Нахал метнулся в сторону и без фокусов полетел в лес, лавируя между стволами. Роман подобрал свое оружие и продолжил методично осматривать территорию.
Наградой за усердие и сообразительность стала дюжина небольших, яиц. Не куриные, конечно, но побольше перепелиных, улов вполне весомый. Хозяйка гнезда тихо убежала, когда поняла, что самец не смог увести врага от гнезда. С этого дня сырые и печёные в золе птичьи яйца стали для Ромы главным источником пищи.
День шёл за днём, на сучках рядом с курткой пристроились остальные предметы одежды. Шишагов разыскивал птичьи гнёзда, ловил лягушек и ящериц, за удачу считал убитую змею. Собирал на горных лугах дикий лук и пытался поймать сурка, но хитрые грызуны, весело помахав куцыми хвостиками, всегда успевали улизнуть в норы.
Всё чаще Роман с прицельным вниманием рассматривал пасущиеся в степи стада, но когда он готов был рискнуть, в поле зрения попадал очередной хищник.
« Дудки, пока прожить удаётся и без риска попасть на ужин в качестве блюда» - каждый раз решал он, и отправлялся дальше прочёсывать в поисках еды гораздо менее опасные горы и ущелья.
***
«Не бери, Рома дурного в голову, а тяжёлого в руки. Умнейшим человеком был дед Филипыч, земля ему пухом. Не слушал старшего – получай по полной. На кой чёрт я сюда полез? Товарищ Задница, приключения по вашему заказу прибыли…»
Шишагов нынче в своей «парадной» форме – в трусах и кроссовках, но без каски, наличие которой превращает практически любую форму одежды в полевую.
«Каска как раз была бы нелишней» - Роман потёр свежую шишку, которой обзавёлся, тренируясь в скоростном спуске по каменистой осыпи. Тренировка была незапланированной – голодный последователь Робинзона собирался всего-навсего добраться до гнездовья голубей, полакомиться яйцами. Ну и с собой маленько набрать, не без того. Уже, можно сказать, на месте был. Оставалось каких-то метров пять проскочить – и вот она, скала, из многочисленных трещин которой то и дело вылетают счастливые отцы семейств. Да, склон был крутой, и весь покрыт камнями, мелкими и не очень. Кто знал, что они совсем не скреплены между собой? Рома точно не знал, иначе ни за какие яйца не попёрся бы через это место, тем более с разбегу. То, что его сидельная часть опять обрела приключения, Роман понял, когда после второго прыжка исчезла опора под ногами.
С громким шорохом потревоженная осыпь поехала вниз по склону, разгоняясь с каждым пройденным метром. Самое весёлое было в том, что сдвинулись не только те камни, которые были под ногами, но и те, что лежали выше по склону. По осыпи пошли натуральные каменные волны. Спасло Шишагова только то, что он по инерции проскочил почти до противоположного края этой каменной речки, и смог устоять на ногах. В последний момент прыжком, достойным Льва Яшина, Рома сумел выброситься на торчащий рядом с осыпью каменный клык. Мимо него с грохотом летели камни, а Роман привычно ёрничал, занимаясь самоедством.
Когда грохот затих, а осыпь успокоилась, Шишагов вдохнул и стал оглядываться, пытаясь оценить всю глубину постигшего его несчастья. Ситуация не из радостных - завис на обломке скалы, который по непонятной прихоти природы выступает из почти отвесного каменного склона. Если сорвёшься, до дна ущелья ещё лететь и лететь. Чёртова куча камней никуда не делась, замерла, изображая ложный путь вниз. А вот вверх дороги нет – над голубиным гнездовьем, чтоб его обитатели были здоровы, нависает широкий карниз, на него Роме не взобраться даже имей он альпинистское снаряжение – не обучен. Значит вниз, хорошо хоть стена крутая, но шершавая и сильно выветренная, есть за что ухватиться.
Нащупал одну трещину – уцепился пальцами, нащупал вторую – поставил носок ноги. И пошёл переставлять конечности. Замечательно, что вес упал, жир исчез, а мышцы окрепли. Попал бы в такую ситуёвину две-три недели тому назад – обязательно сорвался бы. А так с трудом, но спустился. Отошёл от стенки, перевёл дух. Теперь ещё и отсюда выбираться придёться.
«Пить охота!» - Шишагов вытер вспотевший лоб тыльной стороной кисти.
«Угрюмое какое ущелье, даже трава не растёт. Куда теперь, вверх или вниз? Пойду вниз, быстрее до воды доберусь.
Роман бодро затопал, время от времени прыгая с камня на камень и стараясь не выходить из тени – жарко. Стенки ущелья крутые, почти отвесные, поэтому тени хватает.
«Пора бы уже и выходу найтись, – Роман посмотрел на часы,– почти час пробираюсь, могло бы это ущелье уже и кончиться».
Оно и закончилось вскоре – проход оказался завален большими глыбами камня так качественно, что возможности перебраться через этот завал Рома не нашёл. Воды тоже. Злясь на себя из-за потраченного впустую времени, он поплёлся обратно. Когда и второй конец ущелья оказался непроходим, превратившись в узкую длинную щель до самого неба, Рома уже не удивился.
«Поганый день. Надо же было так неудачно родиться…. Как день рожденья, так одни гадости происходят. Надо было в берлоге сидеть. Что там голодный, что тут, но около логова хоть ручей течёт, напиться можно. А, пропади оно всё пропадом!»
До вечера Роман лазил по каменной западне, не находя выхода – то склон слишком гладкий, то какая-нибудь дрянь дорогу закрывает. Нашёл только несколько толстых кривых сучьев, непонятно как попавших в эту мышеловку.
«Может быть, из гнезда какого-нибудь орла выпали? Орлица мужа припахала мебель перетаскивать, для освежения интерьера, часть стены и обвалилась».
От безысходности Шишагов даже пытался подняться по осыпи – аккуратно, по краешку. Как же, держи карман шире. Не вышло ничего, поднялся на пару метров и убегай – поехали камешки.
«Теперь что, подыхать тут? Палку в этом углу заклинить, и на трусах повесится, ага».
Роман даже проверил, прочно ли застрянет кривой обломок сука, если его в распор воткнуть между сходящихся стен.
«Надёжненько получилось» - для проверки Шишагов ещё и подёргался, повиснув на руках.
«Только трусы не выдержат, надо на шнурках вешаться» - подумал Рома и спрыгнул на землю.
Замер, задумался и снова поглядел на зажатый наискось между скал кусок дерева.
«Поздравляю, Рома, ты болван. Как вешаться, моментом придумал, а как выбираться – день додуматься не мог. Работай, дебил».
Кроссовки всё-таки лишились шнурков – ими Рома связал между собой пару сучьев. Это чтобы вырвавшийся из рук сук не улетел на дно ущелья, а повис на привязи. И полез наверх, по очереди заклинивая между выступами почти параллельных стенок свои спасательные сучья. Выбрался наверх уже под звёздами, лишившись по дороге часов – их браслет расстегнулся в самый неподходящий момент, и часики улетели к оставшимся в коварной западне кроссовкам – взбираться на такую высоту в обуви без шнурков в день своего рожденья Шишагов не рискнул. Выбравшись по своим переносным ступенькам на волю, Рома перевёл дух и аккуратно, обдумывая каждый шаг, стал пробираться к менее опасным местам.
Вернувшись в домой напился, наконец. Большая красивая Луна освещала окрестности, на поверхности текущей воды дрожало Ромино отраженье. Под рукой у сидящего на берегу Ромы оказалась подходящая коряга. Осторожно, чтобы не спугнуть врага, Шишагов поднял её и резко ударил отражение по голове:
«Получай, сволочь!»
По течению поплыла оглушённая ударом рыбка. Роман её, конечно, догнал, достал, сжал в кулаке, и долго – долго смеялся.
– С днём рожденья тебя! – дурачась, пропел он, и добавил, – дважды. Теперь я дважды дурак Советского Союза.
Вздохнул и пошёл к логову – готовить праздничный ужин.
Между прочим, это был последний день рожденья в его жизни – единственный календарь, привязанный к старой системе координат, вдребезги разлетелся вместе с часами.
***
«В тот день удача улыбалась Роме с самого утра – ещё в сумерках удалось отыскать в приметной расселине гнездо голубей и выпить лежавшие там яйца, и почти сразу наткнуться на змею, выползшую погреться на солнышке. Точный бросок камня, и отличный обед у охотника в руках. Осталось добраться до хижины, содрать с добычи кожу, разделать на кусочки и запечь.
Шишагов спускался в обжитое им ущелье, представляя, как будет пахнуть, зажариваясь, змеиная плоть, когда камень, на который он спрыгнул, повернулся под ногой. Затем – взмах руками, несколько долгих-долгих мгновений падения, завершившегося выбившим из легких воздух ударом о землю.
Улыбчивая стерва пожала плечиками, посмотрела на лежащего под обрывом Рому, после чего повернулась к нему задом и растворилась в пространстве, весело хихикнув на прощание.
Тяжкими тягучими каплями из разбитого носа вечности вытекает время. Тук… тук… тук…. Летят капли из бездонного сосуда будущего в бездонную пропасть прошедшего, ни остановить, ни замедлить. И чем заполнить промежуток между первым ударом, и последним, каждый выбирает сам. Один, в суете и спешке, пыжится ухватить, урвать, откусить, попробовать, бросаясь сразу за всем, что оказалось на доступном расстоянии. В жадной своей суете ничего толком не успевший, оказывается застигнутым врасплох на финише, не прожевав даже очередного откушенного куска. Другой не спешит, кропотливо и основательно готовится к процессу жизни, чтобы насладиться им в комфорте, уюте и с соответствующим музыкальным сопровождением. Вот, кажется, пора, можно начинать жить, он взмахивает рукой:
– Маэстро, музыку!
И – Ах! – успевает услышать лишь начальные такты реквиема….
Третий, угодив в капкан повседневности, как собака в колесо, пищит, но всё отпущенное ему время мчится по кругу. Дом – транспорт – работа – транспорт – дом, выключаясь под бормотание телевизора и вскакивая под привычный трезвон будильника. В глубине души понимая, что это неправильно, не имея сил бросить всё и спрыгнуть, в перерывах дурацкого марафона заливает мозг парами этилового спирта.
Если остановиться, замереть с открытым от удивления ртом, оглядеться вокруг – красота какая! Но мы спешим, торопимся – кусать, готовиться или просто по привычке. Некогда нам, оно же течёт …. Мечется человечество по планете, внушив себе, будто мчится, и, раздуваясь в размерах, продолжает топтаться на месте.
Сбой программы.

Где-то далеко, не там и не тогда, лежала на измятой траве оторвавшаяся от этой копошащейся массы частица.
Шло время, ещё не разделённое на часы и минуты. Распростертое на земле тело начало подавать признаки жизни. Шевельнулись пальцы правой руки. Сжимаясь в кулак, прорыли несколько борозд в мягком жирном грунте. Затем медленно согнулась в колене левая нога и только после этого тяжко, как заслонки амбразур ДОТа, поднялись веки. Целую вечность, уложившуюся в промежуток между вдохом и выдохом, зрачки застывшими орудийными жерлами целились в пустоту неба. Потом голова повернулась набок, глаза уставились на куст травы и ползущего по травинке муравья. Рука, бросив грунт, протянулась к травинке, взяв с неё насекомое. Муравей немедленно укусил палец, полив место укуса кислотой, и был за это раздавлен. Человек лизнул пострадавшее место, попутно съев муравьиный трупик, опёрся руками о землю и сел. Человеку было плохо. Он с кряхтением встал на четвереньки, дополз до скалы и, опираясь на неё, поднялся. Постоял, покачиваясь, осмотрелся. Нетвёрдой походкой доплёлся до безголового змеиного трупа, поднял за хвост, стряхнул с него пирующих муравьёв и, с трудом сохраняя равновесие, потащился на шум воды. Зацепился драными трусами за сухую ветку, с раздражением разорвал их совсем и отбросил мешающую тряпку в сторону.
***
Лето - хорошее время…
Приятно вытянутся всем телом на площадке перед логовом, щурясь на солнце и изредка вылизывая лапу, на которой еще сохранились следы оленьей крови. Лето - время сытное. Там и тут под кустами лежат маленькие детеныши травоедов, а иногда удается поймать и мамашу - оленуху, пытающуюся спасти дитя от подкравшегося леопарда. И тогда когти передних лап впиваются в шею глупой самки, клыки вонзаются в горло и теплая оленья кровь восхитительно наполняет пасть. Жертва еще дергается, пытаясь подняться на подгибающиеся ноги, но ни один олень не смог вырваться из клыков Рваного Уха. Когда добыча прекращает трепыхаться, можно распороть нежное брюхо и насытится, начав с мягкой и податливой требухи. То, что останется, нужно затащить на ближайшее подходящее дерево, убрав подальше от надоедливых собак. Самому улечься там же, свесив лапы с толстого сука и лениво помахивая хвостом…
Лето - хорошее время…

В конце лета человек редко возвращался в свое убежище у поваленного дерева.
Ночевал там, где заставала темнота, ел там, где добывал пищу. Он рвал зубами сырое мясо и полюбил вкус теплой крови. Наевшись, растягивался на подходящей площадке и спал несколько часов, после чего шел собирать ягоды или искать щавель, дикий лук, прочие съедобные травки. Как-то, проходя мимо первого своего логова, заметил на растущих поблизости кустах множество орехов. Оборвал все, которые смог найти, сгрёб в кучу, наелся, но пищи осталось еще много. Какое-то время рассматривал лежащую на земле кучу, вспоминая что-то, потом вскочил, захватил, сколько в ладонях поместилось, и отнес в бывшее беличье жилище. Перетаскав всё, забил вход в дупло камнями. Осмотрел сделанное, тряхнул отросшими волосами, почесал заросший бородкой подбородок и убежал.

Человек очень не любил стервятников. Эти противные птицы постоянно ходили кругами высоко в небе, но не успевал он добыть более- менее приличный кусок мяса, как ближайший из них уже опускался к месту его трапезы. А следом за ним спешили его многочисленные родственники и знакомые, усаживались вокруг, орали, привлекая внимание, мешая слушать и смотреть по сторонам. Сначала человек пробовал не обращать на мерзких птиц внимания, но однажды обнаглевшие твари попытались украсть у него добычу. И человек захотел их убить. Когда он бросался на них с пустыми руками, хитрые падальщики всегда уворачивались. Но однажды под руку рассерженному человеку попался подходящий камень, и первая из противных птиц рассталась с жизнью, став пищей для уцелевших. Со временем потери среди племени жадных нахлебников настолько возросли, что даже до вечно голодных тупых бурых вонючек дошло – с этим хищником лучше не связываться.

***
Поспела, переспела и стала осыпаться черника, отошла ежевика. Птицы вырастили и поставили на крыло потомство. По равнине стада круторогих быков начали перемещаться с севера на юг, над ними потянулись стаи птиц. Потомство оленей, лошадей и антилоп подросло и легко убегало от пытающегося поймать их старого леопарда. Рваное Ухо неделями не мог никого убить, ходил злой и голодный.
Силы уходили, старик все чаще отправлялся спать с пустым желудком.
В этот день он долго лежал в своем логове, собираясь с силами перед тем, как выйти. Когда Рваный наконец выбрался наружу и начал пробираться между камней к зарослям кустарников, порыв ветра донес до него запах чужака. Из-под низко свисающих ветвей за ним следили желтые глаза конкурента. Конкурента молодого и сильного, слабый и больной пахнет иначе. Рваный замер, припав к земле, вздыбив шерсть вдоль позвоночника, и зарычал.
Пришелец ответил таким же рычанием и выскользнул из зарослей на полусогнутых лапах, почти цепляя брюхом за землю. Какое-то время они глядели друг на друга, потом леопард с разорванным ухом прыгнул в сторону и исчез. Охотничьи угодья и логово очередной раз сменили хозяина.
***
Нужно не шуметь и долго сидеть совершенно неподвижно на самом краю ручья. Со временем его обитатели перестанут обращать на тебя внимание, и какая-нибудь рыба может подплыть достаточно близко для верного броска. Тогда тело скорчившегося на берегу человека пружиной разворачивается, и цепкие пальцы впиваются в неосторожную добычу. Через несколько минут на пожухлой траве от нее остаются только обгрызенная голова и блестки чешуи.
Человек больше не выглядел в горах чужеродным объектом. Босой, голый, с падающей на спину гривой волос и спутанной бородой, он буквально растворился в осеннем лесу, без звука скользнув в прибрежный кустарник. В его движениях больше не было и тени неловкости цивилизованного человека, ему не нужно было думать, как и куда поставить ступню, тело само перемещало себя в пространстве, являясь частью окружающей природы. Органы чувств фиксировали любые изменения в окрестностях, а отвлеченные размышления не мешали мозгу заниматься поиском пищи и источников опасности. Мысли человека были простыми и понятными, он думал о еде и жажде, об удобном месте для ночлега, о погоде, иногда - о самках. А еще это были мысли без слов, потому что ему стали не нужны слова. Только во сне иногда всплывали непонятные и беспокоящие картины, и тогда человек подхватывался и садился, тревожно таращась в окружающую темноту, но вскоре успокаивался и, свернувшись калачиком, засыпал, продолжая чутко прислушиваться к ночным звукам.
Мелкие зверьки и птицы давно поняли, что от этого хищника нужно держаться подальше, и в поисках добычи человек проходил многие и многие километры по горам и ущельям, но почему-то всегда возвращался к месту, где впервые попал в эти края.
Время шло, трава пожелтела и пожухла, стало холодать. Горные бараны, все лето карабкавшиеся по неприступным скалам, изредка спускаясь на альпийские луга и к водопою, начали чаще выходить к верхнему краю лесов. В этот раз старый баран поплатился за интерес к побегам растущего на опушке кустарника - незамеченный им человек рухнул ему на спину с ближайшего дерева, ударом ног сломав позвоночник. После чего зажал блеющую жертву коленями, примерился и сильным рывком сломал барану шею. Поднялся на ноги, взвалил добычу на загривок и исчез в лесу.
Человеку еще никогда не удавалось добыть столько мяса сразу. Он решил отнести его к воде, чтобы не бегать далеко с полным желудком, когда захочется напиться.
Выйдя на берег ручья, сбросил баранью тушу на камни и долго хлебал воду, встав на четвереньки. Потом подобрал удобный каменный обломок, пару раз стукнул его другим, чтобы получился острый скол, и сильным ударом вспорол добыче брюхо.
Голокожий пожирал теплую, парящую в прохладном воздухе печень, когда легкий шорох травы заставил его обернуться. В десятке шагов от него припал к земле грязным брюхом худой старый леопард. Пятнистый хищник, одурев от запаха свежей крови, бросился бы сейчас и на серого медведя, но хищник двуногий не собирался уступать ему добычу. Взгляд серых глаз человека уперся в желтые глаза леопарда, и рычание из человеческого горла ответило на рык звериной глотки. Низко присев на пружинящих ногах, подавшись чуть вперед и подняв кисти согнутых в локтях рук почти на уровень глаз, человек рявкнул на замершего леопарда.
Зверь прыгнул.
Двуногий скользнул на шаг назад, когда противник уже летел, и пятнистый упал на землю на расстоянии вытянутой руки от человека. Повторить бросок кошке уже не пришлось - правый кулак противника врезался прямо в черный нос хищника. Удар пришелся в место, в котором собрано огромное количество нервных окончаний. Оглушенный леопард на какое-то время потерял ориентацию, и ринувшийся в атаку человек подмял под себя вяло сопротивляющееся пятнистое тело. Спустя несколько секунд шейные позвонки леопарда хрустнули, и победитель хрипло заревел, стоя над трупом поверженного противника.
Покачиваясь, как на пружинах, на полусогнутых ногах, он огляделся вокруг, проверяя, не осмелится ли еще кто-нибудь бросить ему вызов, пнул тушу врага и направился к недоеденной бараньей печёнке, на ходу слизывая кровь, текущую из нескольких параллельных царапин на правом предплечье.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:52

ГЛАВА 4

Медленные невидимые волны накатывают одна за другой, поднимая и опуская тебя, равномерно и непрерывно. Вверх, миг задержки, и очередной долгий спуск. Мысли приходят такие же медленные, неторопливые… Совершенно необычное ощущение отстранённости от себя самого. Будто одновременно находишься во множестве мест, либо все эти места находятся в тебе. Вот - стоишь на палубе несущегося корабля, корабль военный, ты знаешь это, он через несколько минут вступит в бой. Носовой бурун выше бортов, стволы орудий разворачиваются в сторону невидимого врага. Звуки не слышны, людей не видно, твоё присутствие – только взгляд и дрожь палубы под ногами, которых не ощущаешь. И в то же время ты лежишь в тёмной комнате заставленной тяжёлой грубой мебелью, устеленной звериными шкурами. Освещение – пламя толстой свечи бурого воска, стоящей на столе в резном деревянном подсвечнике. Уютная тёплая тяжесть мехов на плечах и бесшумное шевеление теней на бревенчатых стенах. Скатившаяся с края свечи капля воска, рывок которой почти сразу останавливает прохладный воздух, заставляя густеть, терять подаренную пламенем прозрачность, замедляться, приковывая к стенке свечи очередным наплывом.
Таких мест – бесконечное множество, непонятным образом находишься сразу во всех, но не до конца, или не весь. Для описания этого одновременного присутствия и отсутствия людьми просто не придумано слов. Есть осознание, что стоит лишь захотеть, сосредоточиться на одной из этих картин, и лопнет плёнка тишины, нахлынут звуки, налетят запахи, появятся люди и животные, окружат, привяжут, станут единственно возможной реальностью. И понимание того, что делать это не нужно. Не нельзя, именно не нужно, и главное – нет желания делать. А неугомонные качели без остановок и перерывов поднимают и опускают тебя, укачанное на невидимых волнах сознание плывёт, рассеивается, исчезает…
Мышка, поселившаяся в корнях старого дерева, вывороченного одним из весенних ураганов, выбираясь из своей норки в большой страшный мир, замерла, впервые увидев лежащее на кучке старых сухих веток обнажённое человеческое тело, неподвижное, горячее. Но человек почти не шевелился, только тяжело дышал – утром, и вечером, и на следующее утро. И осмелевшая мышка, в очередной раз, пробегая через большую нору, не стала огибать его, спеша по своим мышиным делам, а проскочила прямо по горячей обнажённой груди, мазнув по лицу лежащего длинным голым хвостом. Юркнула в щель между сучьев и метнулась в пожелтевшую осеннюю траву.
С трудом разлепив веки, Роман пытался понять, где он, как здесь оказался. Почему так хочется пить, и откуда слабость, сковавшая члены. Он помнил, как начал спускаться в долину, к обустроенному у трупа упавшего древесного монстра убежищу. Потом покатившийся из-под ноги камень, показавшееся невероятно долгим падение… Видимо, в бессознательном состоянии добрался до своей норы – только вход сейчас завален сучьями и землёй, а со ствола гигантского дерева, образующего одну из стен, отваливается кора. С трудом перевернувшись на живот, Шишагов подполз к выходу из логова.
"Проклятая слабость!"
Медленно, с перерывами, начал разбирать сучья, завалившие вход, отгребая землю и куски дёрна, упавшие с обрушенного участка кровли. Освободив лаз, достаточный, чтобы протиснуться, выполз наружу. Правая рука сильно болела, на предплечье краснел ряд параллельных шрамов. Видно, что раны воспалялись, остатки вытекшего из ран гноя засохли на коже, но организму, очевидно, удалось справиться с воспалением.
Встать не удалось, кружилась голова, не держали ноги. Во рту сухо, как в Сахаре, язык не слушался и наждаком драл нёбо. Выдыхаемый из ноздрей воздух только что не обжигал верхнюю губу. На звук текущей воды пришлось ползти на четвереньках. С тремя остановками для отдыха на отрезке в жалкую сотню метров. После водопоя сил осталось только на то, чтобы отползти от ручья. Человек упал, и его вырвало. Отдышавшись, снова пополз к воде. Напиться удалось только с третьей попытки. После этого, окончательно обессилев, выбрался на чистое место, скорчился и заснул.
"Что-то непонятное с моей головой. На дворе осень, трава высохла, листья с деревьев облетают. Борода скоро в ногах путаться начнёт. Не мог я столько времени без сознания пролежать, сдох бы давно и сгнить успел. Кто-то кормил и поил, судно подкладывал? Бред, не может быть, нет здесь никого. И шрамы эти…"
Надо было поесть, а сил на поиск чего-либо съедобного не было. Тело как не своё, непривычно жилистое, оно слишком резко отвечало на любую попытку пошевелиться.
Осторожно, стараясь не делать лишних движений, Роман добрался до ручья, опять напился и сел на камень на краю небольшого омута, бездумно уставившись на противоположный берег. Пульс волнами отдавался в голове, слабый ветер перебирал спутанные пряди отросших волос. Журчала вода. Боковым зрением Роман заметил какое-то движение. Раньше, чем мозг сумел осознать увиденное, тело плавным движением развернулось, и в протянутой руке забилась рыба. Шишагов ударил трепещущую тушку головой о камень и выбросил её на берег.
"Я так не умею. Но я так уже делал. Когда? Не помню. Ничего не помню. Где одежда – не помню, где зажигалка – не помню, как жил несколько месяцев – не помню. Что ловил и ел сырую рыбу, знаю, но тоже не помню. А слово амнезия – помню. А ещё было кино, как леопарда убил. Голыми руками. Тарзан натуральный, только без обезьян. Наверно, я их съел. От первого лица кино, между прочим. У меня шизофрения. Я теперь доктор Джекил, а мистер Хайд сейчас отдыхает".
Придвинулся к рыбьей тушке. Взял в руки, повертел…. Есть сырую? Надо найти подходящий камень, хоть выпотрошить её как следует. Опять отвлёкся, задумался, и опомнился, только ощутив во рту вкус рыбы. Организм нуждался в пище, и не собирался ждать, когда растерянное сознание соблаговолит до этого додуматься.
"Сожрал рыбку чуть не живьём, и не подавился. Пальцами разорвал и схавал. Что со мной происходит? Ступор этот постоянный. Интересно, это ещё я или кто-то, кому кажется, что он это я? Стоит только отвлечься, и прёт изнутри что-то непонятное. Кто-то вселился в моё тело? Эй, ты кто? Молчит, не отвечает. Всё-таки шизофрения? При шизе вроде личности по очереди рулят, у Ремарка в "Чёрном обелиске" что-то такое было. А ЭТО здесь, рядом – во мне, всё время настороже, смотрит моими глазами, слышит моими ушами, нюхает моим носом. Да, кстати, нюхает лучше меня, много лучше. Или это я стал лучше нюхать? Раньше я отдельные запахи почти не различал, лесом пахнет, землёй там, а теперь знаю, вот это пахнет смола, это травка, что около камней стелется, это тина, обсохшая на камнях, и много-много ещё всего, запахи перестали сливаться, разделились, и у каждого появился источник. Не все могу назвать, зато представить могу, как вживую. И со слухом такая же история, шум распался на отдельные звуки, и звуки эти заговорили – что звучит, с какой стороны, как далеко. Я могу узнать каждый в отдельности, а этот, внутри, слышит сразу все. Детектор какой-то. И вымыться надо, воняет от меня, мой запашок ведь тоже кто-то учует, и сбежит раньше, чем поймаю…. Какое "поймаю", о чём я? Меня поймает, скорее. Почему-то знаю, что не будет ловить. Я – плохая добыча. Опасная. Есть лучше. Откуда я это знаю? Куча вопросов, и никаких ответов. Смыть запах. Вот, здесь поглубже, вот так, теперь в сухой траве поваляться".
Омывшись и обсушившись, Роман побрёл к своему убежищу. Там медленно, стараясь не делать лишних усилий, убрал от входа сучья, перекрывавшие лаз, осмотрел внутренности берлоги. Остатки одежды нашлись у дальней стены. Свитер растащили на клочки какие-то зверушки, а вот джинсы, рубашку и куртку ещё можно было натянуть. Ну, если не обращать внимания на изорванную подкладку куртки и многочисленные вентиляционные отверстия в ткани. Джинсы к тому же постоянно сползали, уж очень костлявой стала Ромкина задница. Проблему Роман решил просто, до упора затянув ремень на своём впалом животе. Зажигалку найти не удалось. Тот, внутри, воспринял одевание двояко – тепло, но мешает двигаться. И шуршит.
Перестав зябнуть, вылез из логова, и медленно, постоянно останавливаясь перевести дыхание, стал собирать и таскать в берлогу сухие палые листья, сгребая их в куртку. В очередной раз, подтаскивая груз листвы вдоль ствола поваленного дерева, обратил внимание на горку камней над бывшим беличьим дуплом. Забравшись к нему, обнаружил внутри орехи. Потом сидел на стволе, разламывая скорлупу и пережёвывая вкусные ядра. Насытившись, снова закрыл дупло и поплёлся в берлогу - спать.
Несколько дней, пока не прошла слабость после болезни, Роман провёл, питаясь орехами. Часто попадались грибы, в том числе и знакомых видов, но есть их сырыми Рома не рискнул. Не торопясь, он теперь всё так делал, собирал хворост, удобные для работы камни. Удивлялся тому, как много, несмотря на паршивое своё состояние, успевает сделать, и продолжал собирать. Переделывая лежанку в берлоге, нашёл записную книжку, отсыревшую и покрытую плесенью. Воспользовавшись солнечной погодой, разложил и просушил листочки. Остатки раздавленной зажигалки нашлись в мусоре у входа в логово. Попытка высечь огонь камнями не удалась. Пришлось строить машину для добывания огня, из более-менее прямой палки и кривой ветки, которая пошла на смычок. В качестве тетивы приспособил капроновый шнурок из куртки.
Повозившись с поиском подходящей коряги – отходить от логова далеко Роман ещё не рисковал, нашёл подходящий обломок, сухой и чуть-чуть трухлявый по краю. Вечером, с надцатой попытки он всё-таки развёл огонь. Аккуратно подкладывая тонкие сучки, хворост, вырастил огонёк в костёр. Долго с удовольствием смотрел, как горят сухие сучья, а когда угли прогоревшего костра покрылись серым налётом золы, закопал в них несколько молодых сыроежек.
"Если не отравлюсь, утром можно будет испечь больше. Белые запекать страшно, их варить надо, или хоть кипятком залить, а в горсти суп я готовить не умею. Из чего бы кастрюльку смастерить? Орехи белки и остальные любители уже по дуплам растащили, на здешних деревьях искать - устанешь карабкаться. Можно бы грибов насушить, этого добра хватает, только варить их не в чем".
Рефлекторно достал двумя пальцами из воздуха пролетавшего мимо лица слепня, раздавил, бросил на землю. Продолжил разбивать друг о друга камни, пытаясь получить острые осколки, пригодные для использования в качестве наконечника. Не получалось, все подобранные образцы не давали пластинчатых обломков. Лучшее, что смог пока Роман, это обколоть большой кусок так, что образовавшимся более-менее острым краем можно было рубить дерево поперёк волокон. Ещё несколькими обломками можно было скрести и скоблить ту же древесину.
Шишагов пытался сделать простейший лук из древесины дерева, которое считал железным, того самого, что в воде тонуло. Для этого отрубил от своего «домашнего» ствола ветку в свой рост длиной, и методично, не торопясь, обтачивал по знакомой с детства схеме. В логове, подвешенные за толстый конец, сохли два десятка прямых тонких веток, вытягиваемых привязанными травой каменными грузилами. Роман рассчитывал получить в результате несколько более - менее ровно летящих стрел. А вот наконечники для них делать было не из чего. Стемнело, грибы испеклись, и прожевавший их человек залез в своё логово. Ещё один день прошёл.
***
"Офонареть. Киношка, оказывается, документальная была…".
Роман, осторожно ступая босыми ступнями по каменистому грунту, подошёл к двум разбросанным в траве кучам костей. Один из двух лежащих черепов был украшен большими завитыми рогами, второй скалил крупные жёлтые клыки. Пернатые стервятники и хищная звериная мелочь очистили костяки от плоти, даже трубчатые кости были расколоты, только клочья шкур валялись вокруг. Особой вони уже не было, но попахивало ощутимо. Оценив размеры рогов, Роман уцепил бараний череп за один из них и потащил к ближайшему муравейнику. В такой рог мог поместиться не один литр воды, хоть какая-то посуда.
***
Светало, иней на траве начал таять. Чирикнула какая-то пичуга. Сурок подкрался к выходу из норы, принюхался…. Потом высунул голову, близоруко огляделся. Не заметив ничего угрожающего, свистнул, вылез полностью и встал столбиком у входа. С шелестом рассекая воздух мелькнула длинная, толстая палка, ударила зверька в голову, и жирная тушка без признаков жизни замерла в пожухлой траве.
"Четвёртый. Шкуру обработаю, и можно будет мокасины изобретать".
Охотиться на сурков Шишагов попробовал сразу, как только ощутил себя достаточно окрепшим для перехода на альпийские луга. С собой взял рог с водой и баранью лопатку. Костью планировал раскапывать сурчины. Вот только все попытки изловить упитанных грызунов добычи не принесли. Бдительные сурки не подпускали на бросок камня, обходили сплетённые из лыка петли, а баранья лопатка не помогла разгрести перемешанный с камнями грунт.
На второй день, решив уже бросить маяться дурью, Роман присел в паре метров от очередной сурчины, и впал в ставшее уже привычным состояние оцепенения, бездумно наблюдая за ползущими через перевал облаками. В такие моменты он полностью терял ощущение времени, дыхание становилось едва заметным, казалось, даже сердце начинало биться медленнее. Пугавшее сначала, такое состояние начало нравиться Шишагову, постепенно появлялось ощущение непонятного, абсолютно беспричинного счастья. И покоя. А неизвестное нечто, живущее в Романе, не дремало, и принявший неподвижно сидящего под ветром от норы человека за камень сурок погиб, сбитый ударом посоха. Оценив результат, Роман начал пользоваться этим новым качеством. Затемно выбирал нору будущей жертвы, замирал недалеко, старательно вызывая у себя нужное состояние. Первые несколько попыток не удались, из-за волнения Рома не мог достаточно расслабиться. Затем, успев заметить вылезшего из норы зверька, попытался нанести удар посохом осознанно – сурок успел скрыться в норе раньше, чем охотник замахнулся…
"Интересный расклад получается. Выходит, пока сознание отключено, тело двигается намного быстрее. Может быть, именно здесь скрыта великая сермяжная правда? Осознанное решение медленнее подсознательного, и поэтому зверь, который сидит там, внутри меня, гораздо быстрее меня же. Он не тратит времени на обдумывание ситуации, на ненужные переживания, он знает, что надо делать, и делает. Делает быстро и хорошо. Что же из всего этого следует, как любил говорить умный Кролик? Следует не мешать".
В конце концов, всё получилось, и второй грызун пал жертвой нового способа охоты. Обработав шкурки по индейскому способу и скрепив их между собой сухожилиями, Шишагов соорудил некое подобие сумки, которое можно было таскать с собой, повесив через плечо на сплетённом из обрезков змеиной кожи ремне. Ну и нежное, жирное мясо тоже не пропало.

***
Пахло свежей кровью и немного дымом. И тем непонятным зверем, который поселился весной в норе у поваленного дерева. Лису уже приходилось подбирать за ним объедки, поэтому и в этот раз он не насторожился. А зря. Стоило рыжему подпрыгнув, вцепиться в подвешенную над тропинкой требуху, как распрямившаяся сухая ветка с острыми сучьями ударила его поперёк туловища. Насаженная на острые деревяшки тушка закачалась над землёй. Зверёк извиваясь пытался освободиться, но подошедший к ловушке человек добил его, избавив от дальнейших мучений. " Однако, и головой я кое-что могу!"- отметил Роман, заталкивая лисью тушку в плетёный из лыка и лозы короб. С коробом пришлось повозиться, липы в горах встречались нечасто, и плести голыми пальцами, без ножа, с примитивными, выточенными из железного дерева инструментами было не просто. Зато получился вылитый ранец десантника, только весь в дырочках. Намного удобнее сумки из расползающихся шкурок.
За прошедший месяц Роман оброс имуществом. На ногах - сурковые мокасины, в плетёном колчане на боку - восемь стрел с костяными наконечниками и оперением из перьев стервятника. Вход в логово закрывается занавеской из тех же шкурок, к стропилам бараньи рога подвешены, один с солью, второй с топлёным жиром. Это с сурков. И ещё два – с курдючным салом. С мёдом рог тоже есть, поменьше. Шкурой хозяина рогов Шишагов накрывался. А на второй такой же спал. На солончак Романа бараны и навели, они за те годы, что стада туда ходили, на склонах целую дорогу выбили копытами. На баранах Роман свой лук испытывал. Неплохо вышло, если с шагов двадцати, то тяжёлая стрела даже с костяным наконечником баранью шею насквозь пробивает. Под стропилами Роминого логова, над сложенным из больших каменных плит подобием печки, висели куски подкопченной вяленой баранины. Специально Шишагов мясо не коптил, но из его корявой печки валило в берлогу столько дыма, что, подвешенное в самом сухом месте, оно коптилось само собой. В кривобокой корзине, висящей рядом, хранится изрядный запас орехов. Чтобы наполнить её, Роман без зазрения совести разорил несколько кладовок зверьков, похожих на белок, но обитающих в норках. Заодно и хозяев добывал, если они дома засиживались. В дальнем от печки углу почти по самые края вкопан в землю бочонок, наполненный солёными волнушками. Ёмкость эту Шишагов вырубил из ствола дуплистой липы, выскреб и отжёг изнутри, вместо дна вбил отесанный каменным рубилом кусок дерева, как пробку. Хлопотное было дело, но воду посудина не пропускала. Правда, стоять не могла, но Роме её на базар не возить – зарыл до половины, и ладно.
Обжился, короче, Шишагов, обустроился. Растолстеть не рассчитывал, но и голодать не голодал. По его расчётам, зима уже началась, а особых холодов не было. Температура держалась градусов пять по Цельсию, только по утрам подмораживало, если ночь выдавалась ясная. Однако такие ночи случались нечасто, большей частью круглые сутки шёл тягучий мелкий дождь, временами сменяясь мелкой моросью. В горах линия снегов опустилась до самой границы лесов, даже ниже, но в Ромкиной долине погода была как в октябре в Беларуси, только погожих дней было ещё меньше.
Любимые сурки давно завалились спать. "Любит ли слонопотам сурков? И если да, то как он их любит?" - ёрничал обычно Шишагов, запекая в углях очередную тушку. Иногда Роман специально говорил с собой вслух, чтобы не разучиться совсем. Раньше, до непонятного провала в памяти, он всё время о чём-то раздумывал, словесная вязь создавалась в мозгу практически непрерывно, замирая только, если занятие отнимало всё внимание, при важном разговоре, например. Теперь, выскабливая каменным скребком или разминая грубо отёсанным колом очередную шкурку, выдалбливая корытце из куска липового ствола, сплетая из высушенных бараньих жил запасную тетиву для лука, короче, почти всегда, Шишагов входил в состояние, близкое тому, в котором он охотился. Пока руки делали привычную работу, человек как бы растворялся в окружающем мире. Шорох падающих капель, звук ветра, быстрый топоток мышиных лапок в норке под древесным стволом, трепет птичьих крыльев. Запахи хвои, холодок ветра, коснувшийся кожи…. Всё несло информацию, мир окружал человека, говорил с ним, раскрывал себя. И человек раскрывался миру, ощущая себя его неотъемлемой частью, избавленный от щитов бетонных стен, асфальтового покрытия дорог, жести и пластика автомобильных корпусов. Удивительно много можно узнать, просто ступая по земле босыми ногами, а не ломясь напролом, топча поверхность толстыми рубчатыми подошвами фирменных ботинок.
С тех пор, как добывание пропитания перестало занимать всё его время, у Романа появилась привычка вечером выходить к краю обрыва у водопада. Подстелив на камень баранью шкуру, садился, скрестив ноги, укладывал на колени отполированный ладонями посох. Ветер с равнины дул в лицо, приносил новые запахи и звуки. Упругой ладонью гладил щёки, трепал пряди волос, забирался под распахнутую куртку, сквозь многочисленные прорехи обдувал тело. Если закрыть глаза, через какое-то время появляется ощущение полёта. Уходит накопившаяся за день усталость, расслабляются мышцы, нарастает ощущение необъяснимого, беспричинного счастья. Будто ветер каким-то образом передаёт тебе свою силу.
Если идёт дождь, на обрыв можно не идти. Достаточно, набросив самодельный капюшон куртки на голову, встать недалеко от своей берлоги, расслабиться и постараться почувствовать дождь. Падающая вода не только несёт энергию, она связывает тучи и землю, при желании можно ощутить всю массу плывущих над головой облаков, заслонивших небо, это постоянное безостановочное движение, где-то там упирающееся в непреодолимые для низкой облачности вершины гор. Вся эта вода снегом и дождём выпадает на склоны. Снега, накапливаясь, сминаясь под собственным весом, остаются ждать тёплой погоды, а дождевая вода сразу устремляется обратно к морю, просачиваясь, накапливаясь, сливаясь в ручейки и речки, не имея больше возможности впитаться в насыщенную влагой почву. Казалось ли это Роману, или в самом деле получил он возможность ощущать это бесконечное движение? Он не знал, да и не искал ответа.
А ведь был момент, когда Роман уже готов был сдаться.
"Идут. Вожак рогом за выступ скалы задел. Подростки, десяток самок и чуть больше молодняка. Через пару минут будут здесь". К первой охоте на солонце Роман готовился давно, с тех пор как научился с двадцати шагов попадать из нового лука в стоящую на камне шишку. Загодя присмотрел место для засады, несколько вечеров издалека наблюдал за приходящими лизать соль стадами. Испугал и прогнал барса, собиравшегося составить ему конкуренцию. И теперь, выложив три лучших своих стрелы, ждал, когда на фоне светлой скалы прорисуются бараньи силуэты. Вот звуки шагов уже совсем рядом, вот стало слышно дыхание замерших перед выходом на открытое место животных…. Шишагов наложил стрелу на тетиву, приготовился. Идущий первым вожак сделал шаг, другой, охотник вскинул лук…. Хлынувшая изнутри тёмная волна почти смяла сознание, рвущийся на свободу хищник попытался, перехватив контроль над телом, отбросить мешающее ему оружие. Добежать, оттолкнуться ногами, прыжком сбить добычу, повалить наземь, свернуть шею, напиться свежей крови…. Все мышцы Романа судорожно сжимались и разжимались, выпавший лук со стуком упал на грунт.
Испуганное стадо, мгновенно развернувшись, длинными скачками унеслось в горы. Не скройся они, неизвестно, смог бы человек справиться с взбесившейся звериной сущностью или нет. Но в этот раз, вспомнив, наконец, о том, что надо дышать, с огромным трудом, ему удалось усмирить сидящего внутри зверя.
Выжатый, как лимон, Роман сидел, уставившись невидящим взглядом в ночную темноту. Становиться берсерком не хотелось. А оно уже.
"Враки это, что скандинавы мухоморами догонялись. Может, сначала только, чтобы человека в себе придушить. А потом зверь сам наружу лезет, только повод дай. Со временем и без повода обойдётся. Не зря таких, как я, из человеческих поселений выгоняли. Потеря контроля над собой - неслабая плата за острый слух, звериное чутьё, силу и скорость реакции, недоступную простому человеку. Хрень какая, а я губу раскатал… Идиот".
Собрав вещи, Шишагов, как побитая собака, поплёлся к "своему" ущелью, уверенно находя дорогу в почти полной темноте. На эту свою способность он уже не обращал внимания. Привык.
Наутро желания вылезать из кучи сухих листьев папоротника, заменявших постель, не было абсолютно. Настроение самое похоронное, в таком состоянии в запой уходят. Или вешаются. Ночью снилась всякая гадость, и погода на улице серая, как советский памятник. Тяжёлые, беременные дождями тучи, затянувшие небосклон, просто физически давят на плечи. Ещё морось эта. "Вроде всё обычно, а там, внутри, сидит зверь, который вырос и окреп, в любой момент может вышибить меня к чёртовой матери, и жить по-своему. Ещё чуть-чуть, и вопрос ребром встанет, или он, или я. И как его задавить теперь? "
Роман разгрёб золу в очаге, сунул в горячие ещё угли несколько щепок, раздул огонь. Развёл костёр, протянул к пламени ладони. Ограждённое камнями пламя играло языками в непосредственной близости от сложенных под этим же навесом сухих сучьев, но не могло до них добраться.
"Человек приручил огонь, и тысячи лет пользуется им, как инструментом. Бывают, конечно, пожары, но это когда пламя попадает не в те руки. Так неумеха и молотком себя искалечит. Может, и со зверем так? Загнать в клетку. Из чего её только сделать… Старую клетку он уже разломал. И я помог, понравилось мне".
Ещё пара сучьев отправилась в огонь.
"Надо выбираться под дождь, собирать хворост, сушить, складывать под навес, шевелиться. Хоть горят эти палки медленно, и жару дают много, а никакой запас бесконечным не бывает".
Рома надел куртку, набросил на голову капюшон, прихватил недоразумение, притворяющееся в его хозяйстве верёвкой, и пошёл вглубь ущелья – рядом со стоянкой все сучья уже собраны. Лес принял его, как родного, окружил собой, начал следами, звуками и запахами рассказывать о своей жизни, вырастил на пути семейство боровиков. Мелкая живность, несмотря на плохую погоду, продолжала заниматься своими делами, перепархивали с дерева на дерево птицы, шныряли с деревьев на землю и обратно белки. Заяц из зарослей ежевики проводил идущего человека осторожным взглядом.
"Раньше я и десятой части не замечал. Заяц молодой, года нет ещё, глупый. Матёрый поглубже бы забрался. И слушал. А этот любопытный. И вкусный". Шишагов сознательно проговаривал про себя то, что уже не требовало словесного выражения. Мало того, описание не отражало и половины той информации, которую теперь приносили органы чувств.
Освобождённое животное начало слишком многое дало Роману, потерять это, жить, как обычный человек, полуслепым и почти глухим, не хотелось. Но слишком пугает рвущаяся изнутри агрессивная тёмная волна, отнимающая контроль над телом, пытающаяся загнать в никуда, умножить на ноль человеческое сознание. Можно ли сохранить одно, и не поддаться другому? В известной Роману истории упоминаний об этом не сохранилось. Вутьи, берсерки и ульфхеднеры, волколаки, прочие оборотни и одержимые амоком малайцы. Списочек не радовал. Из перечисленных скандинавские щитогрызы ещё самые вменяемые. Исключением казались Вещий Олег и Всеслав – чародей, но уж больно изукрашенные народным творчеством личности, первый так и вовсе собирательный образ.
"Что делать… Чернышевский, блин. Как избавиться от этого, не знаю, как бы ОНО от меня не избавилось. Придётся жить как-то. Как поступать, если ты вынужден находиться со зверем в одной берлоге? Приручать надо. А в моей ситуации, ещё и дрессировать, иначе сожрёт меня зверь, тут и сказочке конец".
Увязав сучья в вязанку высотой себе по пояс, Роман присел, резко, на выдохе, выпрямил ноги, одновременно рывком за витки скрученной из лыка верёвки выдёргивая вязанку вверх и забрасывая себе за спину.
"Под центнер, на неделю должно хватить".
Развернулся, и пошел к своему лагерю, напевая "Ещё один кирпич в стене". Шишагов никогда не тратил много времени на бесполезные рефлексии.
***
- Я сижу в своей берлоге ранним утром в день ненастный, протянув худые ноги прямо к жаркому костру - напевал Роман, укладывая в липовое корыто с рассолом куски мяса.
- Я запасов наготовлю из баранины прекрасной, и тогда зимой, быть может, с голодухи не помру-у - основания гордиться собой у человека были.
Тогда, принеся из лесу и пристроив на просушку вязанку сучьев, Рома какое-то время не мог решиться на то, что задумал, слишком пугающим был выбранный путь. И шансы на успех были, как у блондинки из анекдота на встречу с динозавром, пятьдесят на пятьдесят, то есть, или получится, или нет. Решившись, прихватил верёвку, и направился к выбранному заранее дереву. По какой-то причине оно было почти до земли расколото трещиной, доходящей до середины необъятного ствола.
Роман забрался внутрь и начал, упираясь в стенки, подниматься наверх. Преодолев расстояние до второго яруса ветвей, перебрался на внешнюю сторону ствола, и ещё метров пять карабкался, перебираясь с сука на сук. Уселся напротив тёмной дыры, больше похожей на пещеру, чем на дупло, и стал старательно, в несколько оборотов верёвки, привязывать себя к ветви. Закончив, завязал узел в районе левого бедра, вложив в него небольшую щепку. Потом натянул на голову капюшон из шкурок, втянул руки в рукава куртки и бросил вытащенную из кармана шишку в дупло. К пчёлам.
Для того чтобы его звериная сущность вырвалась на волю, Шишагову давно не нужны были критические ситуации. Напротив, для удержания контроля над собой Роману постоянно приходилось прилагать определённые усилия. Услышав гул крыльев растревоженного пчелиного роя, зверь отреагировал мгновенно. Ударная доза выброшенного из надпочечников адреналина пришпорила организм, человеческое тело в неимоверном усилии выгнулось, пытаясь освободиться. Мышцы бёдер, вздувшись и закаменев, натянули пряди кое-как сплетённых между собой лыковых ленточек. Несколько тонких полосок, не выдержав напора, лопнули с почти музыкальным звуком, но даже такое нечеловеческое усилие не справилось с несколькими витками верёвки, лишившей тело подвижности. Количество в этот раз оказалось важнее качества.
Не сумев освободиться, зверь постарался как можно сильнее сжаться, уткнувшись лицом в колени и прижав кисти рук к груди. Не из страха, которого не испытывал, просто применил ещё один приём из множества, доставшихся ему от бесчисленных поколений предков.
Вылетевшие из дупла пчёлы окружили подозрительное животное, оказавшееся в опасной близости от их дома. Но застывшее тело не провоцировало на атаку, а раздражающие насекомых запахи, если и были, маскировались запахом дыма. Источником дыма был укреплённый на спине человека кусок выгнившего изнутри древесного ствола, набитый тлеющими шишками. Попадавшие в клубы дыма пчёлы теряли активность, и большей частью возвращались в дупло. Зверь даже не шевельнулся, когда одна из пчёл ужалила его, найдя полоску открытой кожи между мокасином и нижним краем джинсов.
Но и человеческая составляющая Роминой личности изменилась кардинально. Не прошли даром медитации утренние и вечерние, непростое умение отстраняться на охоте, не сковывая животных рефлексов и звериных инстинктов, не уходя при этом в бессознательное состояние. И пока зверь боролся за существование, человек изучал зверя. Себя изучал. Основу свою, из которой выросло, на которой паразитировало его сознание, загнав с помощью окружающих взрослых и не очень членов человеческой стаи в клетку тотального контроля, в загон запретов и заповедей, именуемый социализацией личности. Основу, от которой отгородился стеной слов, ненужных и непонятных связанному зверю, заплатив за предсказуемость и управляемость утратой возможности адекватно воспринимать язык жестов и запахов, звуков и их отсутствия. Нерусским словом интуиция объясняя те редкие случаи, когда исконная сущность всё же умудрялась донести сообщение до возомнившего о себе рассудка.
Нелегко даётся возврат к истокам, большинству людей не дано вспомнить язык, которым владели они до освоения членораздельной речи. Роману такой шанс выпал. Исчезло ежедневное общение с себе подобными, остался неизвестно где бубнящий крадеными голосами телевизор, не лезут в уши красивые и не очень мелодии. В тартарары провалились десять заповедей вкупе с моральным кодексом строителя коммунизма. И теперь пытался Шишагов Роман при жизни пройти по лезвию меча, по мосту из конского волоса, сохранив от распада человеческую личность, освободить животную свою сущность, соединить их в себе в одно целое. Хоть и не знал, возможно ли это.
Пчёлы, успокоившись, переключились в режим обычной жизнедеятельности, перестали обращать на человека внимание. Привязанная к суку фигура медленно и плавно перетекла в более удобное положение. Левая рука, выдернув щепку, несколькими движениями распустила затянувшийся узел. Верёвка, змеёй скользнув вокруг бёдер, повисла на суку, свесившись по обе его стороны. Человек слез с надоевшего насеста, ухватившись за оба конца верёвки сразу, начал спускаться. Через какое-то время лыковая змея заскользила следом, и, махнув на прощанье пчелиному жилищу измочаленным хвостом, пропала внизу.
***
Когда-то в детстве освоил Рома нехитрую науку изготовления ручек из обрезков проводков. Стержень оплетался ими по кругу, при этом каждый круг был узлом, затянутым вокруг основы. Так, завязывая узел за узлом, меняя направление сгибания проволочек и подбирая цвета изоляции, можно было добиться разной формы готового изделия, пустить по нему цветные узоры.
Размоченные и подкопченные в дыму костра бараньи жилы были одноцветными, и плёл их Роман самым простым способом, перекладывая жилки по часовой стрелке. Узлы приходилось затягивать зубами, пальцами получалось недостаточно хорошо. Получившееся в результате изделие имело миллиметров пять в диаметре, и было жестковато. Сделанная из него тетива легонько скрипела своими бесчисленными узлами при натягивании и больно била по запястью левой руки после выстрела, но не резала подушечки пальцев правой. Запястье Роман куском змеиной кожи обматывал. Такое изделие Шишагов изладил позже, а сначала тетивой лука служил всё тот же капроновый шнур из куртки.
Выглаженный каменными обломками до мебельной чистоты, Ромин лук больше напоминал дубину, особенно весом, но тяжёлую стрелу метал сильно и достаточно далеко. Лак варить Роман не умел, поэтому для защиты от влаги натёр его воском, хоть и не был уверен в том, что это поможет. Провалив первую баранью охоту, Роман долго приучал к себя оружию, доводя свои действия до полного автоматизма. Ощутив изогнутую палку продолжением левой руки начал бить тупыми стрелами по многочисленным белкам, пытаясь поймать момент, когда подвижный зверёк на мгновение замирал – попасть в скачущего по веткам зверька Шишагов даже не надеялся. Подстрелив нескольких, начал устраивать засады на зайцев. По вечерам часами стоял, практически не двигаясь, у заячьей тропы, ожидая появления ушастой мишени. Загонял себя в транс, сливаясь сознанием с окрестностями, и начинал ощущать приближение добычи задолго до того, как мог разглядеть её глазами. Услышав скрип тетивы, заяц замирал, развернув на Романа свои уши, и не успевал прыгнуть, когда стрела срывалась с лука. Вырезанный из бараньего ребра наконечник пробивал зверьку грудину, и в предгорьях раздавался громкий плач раненого зайца.
"Идут. Снова вожак рогами за скалы задевает. И стадо с ним. Через пару минут будут здесь". То же место, что и в первый раз. И три лучших стрелы торчат из земли ожидая, когда придёт их время рвануться к цели. Светлая поверхность скалы готова выделить из сумрака бараньи силуэты. Вот звуки шагов уже совсем рядом, стало слышно дыхание идущих животных…. Шишагов наложил стрелу на тетиву, приготовился. Идущий первым вожак сделал шаг, другой, Роман вскинул лук … "Рано", почувствовал охотник, "ещё чуть обождать, вот, теперь в сердце войдёт". (На самом деле слов в мыслях не было, но описать как-то надо, да?) Коротко прогудело оперение, удар, всхрап и звуки агонии со стороны упавшего животного. Топот копыт уносящегося прочь стада. Рывок к лежащей туше, и двойное удовлетворение – звериная радость от богатой добычи, сладким запахом свежей крови вливающаяся в ноздри, и человеческая гордость от решения сложной проблемы.
"Я смог, у меня – получилось".
Пальцы снимают тетиву с лука, убирают оружие в кобуру (не помнил Шишагов, как называется чехол для лука), собирают стрелы. Посох привычно укладывается в лямки висящего за спиной короба, и уже поверх них забрасывается баранья туша. Тяжелый шаг гружёного человека, остановка в ближайшей к солонцу расселине, и солоноватый поток во рту, тёплый, дающий силу, льющийся из вскрытой шейной артерии. На солонце кровь из туши выпускать Роман не стал, ни к чему лишний раз дичь пугать. А то, что из раны натекло, за сутки смоет бесконечный дождь.
***
Полезная всё-таки штука - еловый корешок. Тянется почти по поверхности земли, длинный, тонкий, гибкий и прочный. И добывать легко, и возни с нарытыми заготовками немного. Замочить на пару часов, ободрать кору – всего лишь найти скалу с острым ребром и, прижимая корешок ладонью, протянуть его несколько раз. Кожица на нем нежная и легко снимается. Потом, из экономии, расщепить каждый корешок вдоль на две половинки, и пользоваться, как верёвкой. Шпагат, даже пеньковый, пожалуй, кое в чём похуже будет – гниёт быстрее. Такими вот еловыми бечёвками и подвязывал Рома под "стропилами" своего логова просолившиеся куски баранины.
Из-за отсутствия ножа бараньи туши Роман не столько разделывал, сколько разрывал, только сухожилия перепиливал острыми каменными обломками. Но для заготовки это было даже лучше - каждая мышца в рассол закладывалась целиком, с ненарушенной плёнкой, покрывающей поверхность. Через три дня вынимал из посуды и привязывал к жердям у входа в берлогу. Благо, мухи и прочая летающая нечисть уже давно забились в разные щели и заснули до весеннего тепла. За корешками пришлось ходить почти на границу альпийских лугов, ёлки внизу почему-то не росли. Но и запас их Роман сделал изрядный.
Те куски мяса, которые при разделке были надрезаны или надорваны, Шишагов складывал в отдельную ёмкость, и из рассола больше не вынимал – решил посмотреть, как долго солонина проживёт, если соли не жалеть. Мяса вообще получилось много, дикие бараны много крупнее домашних овец, но Роману нужны были шкуры, и приходилось убивать больше, чем необходимо для пропитания.
Со шкурами возни не в пример больше. Пока её выскоблишь от остатков жира, семь потов сойдёт, это не сурковая маломерка, площадь уже в квадратных метрах считать можно. Нудная работа, кропотливая, и из инструментов только обколотый каменный скребок, не пушинка, однако. К концу обработки пудовым кажется. А если оставишь где жирок, потом в этом месте кожа гнить начнёт, или шерсть вылезет. Вот и возишь камешек острым краем по внутренней поверхности, отдыхая, когда шкуру на бревне передвигаешь. Срезается жир, плёночки всякие соскабливаются, кромку забивают – сотрёшь, и снова скоблишь, скребёшь, сдираешь. Предполагают, что у предков это было женской работой. Вот времена были! Вот женщины–то! А тут всё сам, всё сам…. И, как негр на хлопковом поле, начинаешь мычать себе под нос что-нибудь ритмичное:
- Я постель свою укрою тёплой шкурой необъятной, на постели я увижу удивительные сны. С этим важным улучшеньем станет жизнь моя приятной, и в повышенном комфорте дотяну я до весны!
А сам бедрами будущее одеяло к бревну прижал, и руками камень назад - вперёд, назад – вперёд.
Потом мелкого сухого песочка пригоршню высыпать, и плашкой деревянной, назад – вперёд, назад – вперёд. Для разнообразия. Увлекательное это занятие, мездрить. Работы хватает и после очистки, надо из бараньего черепа мозги достать, растереть с печенью в кашицу в деревянном корытце (как эти корытца долбились – выжигались, это отдельная повесть). Потом ручками смесь на мездру нанести, старательно, ровным слоем, не пропустив ни клочка. На этом первая часть работы почти закончена, осталось сложить шкуру мездрой внутрь и до завтра оставить в теньке отлеживаться. Укрыв, естественно, от любителей грызть такую вкуснятину. Шишагов для этого схрон выкопал и камнями выложил, плитки таскал из того же места, что и для печки. И накрыл тщательно, теми же плитками. Можно было, конечно, сырьё и в несвежей моче заквасить, по-сибирски, но накрываться чем-то, пропитанным мочой, Роме претило. Лучше уж лишний час на возню с ливером потратить.
Уложив шкуру в схрон, можно отдохнуть по методу Карла Маркса, например, заняться промыванием тонкого кишечника добычи. Потом кишки в рассоле замочить, но с этим добром церемониться ни к чему, их и в каменной выемке засолить можно, не для еды заготавливаются. Из вяленых кишок Роман попробует верёвки скручивать, стерильность соблюдать ни к чему.
И вся эта возня с бараньей тушей – в лыковой рогожке на голое тело. Хоть на дворе и не май месяц, а лишней одежды у Романа не имеется, да и та, что есть, на ладан дышит. Нужно беречь. Пока всё переделаешь, уже темно, мыться в ручье приходится уже ночью. Оденешься, перекусишь на скорую руку у костерка, и спать. Завтра снова растягивать шкуру на бревне, ждать, когда подсохнет нанесённая на мездру паста, и снова скоблить. Потом мять её, долго и старательно, затем вешать в холодный дым - подкопченная, она меньше будет бояться влаги, и приятнее пахнуть. Но всё это завтра, а сейчас - отдых.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:53

***
На улице шумел осточертевший за несколько месяцев дождь. Натаскавшись по грязи, промокнув и намёрзшись, прийти в сухое помещение, снять разбухшие от воды мокасины, раздеться, завернуться в сухую шкуру, раздуть в очаге огонь (печка для обогрева берлоги, очаг – для души), окунуться в благодатное тепло. Первые минуты у живого пламени, отдающего тебе свой жар - это счастье, чистое и всеобъемлющее. Потом, обогревшись, можно растопить ещё и печь, развесить одежду для просушки. Разогреть у огня кусок печёной зайчатины, не спеша прожевать, макая кусочки мяса в кашицу растёртого между двух камней хрена, заедая надоевшим корнем лопуха. В качестве десерта закусить десятком калёных орехов, ломая пальцами их тонкую скорлупу. Костяными щипцами подхватить раскалённый камень, опустить в ковшик, потом ещё один, и ещё – пока вода не закипит. Перелить кипяток в кривобокую липовую посудину, которую гордо именуешь чашкой, бросить туда щепоть сушёных листьев земляники и брусничника, сдобрить комочком мёда, и не спеша, наслаждаясь каждым глотком, отдувая от края распаренные листья, отхлёбывать горячий напиток. И снова сесть у огня, уже не для тепла, просто так, потому что приятно.
"Вот я сейчас почти счастлив, а зверь мой? И он счастлив, потому что оказалось, мы – две части одной сущности. Раньше я был похож на человека, у которого одна рука с детства накачана и развита, а вторая от рождения примотана к телу и искусственно лишена подвижности. Но поскольку все вокруг такие же инвалиды, этот дефект считается нормой. А попытка пошевелить второй рукой – пугающая аномалия, вроде появления второй головы.
Зафиксированные случаи тщательно изучаются, с целью не допустить рецидива. Да, проявления зверя для окружающих чаще всего опасны, так ведь и стрельбища принято подальше от жилья устраивать, и авто водить не на людной улице начинают".
***
Широкое спинное сухожилие, худо-бедно вываренное и высушенное, легко расщепляется на отдельные волокна. Они длинные, но тонкие. Если связать концы двух волокон, и аккуратно прокручивать узелок пальцами левой руки, ладонью правой не давая им спутываться раньше времени, они свиваются в некое подобие нити. Это и есть жильная нить, идеальное средство для скрепления между собой кусков кожи и шкур. Работа небыстрая, но не трудная, думать не мешает.
"Интересно, когда люди начали подавлять в себе звериное начало? Наверное, ещё в первобытных племенах. До победы было ещё далеко, иначе не выжили бы, но начинали тогда – вожди, шаманы, и их верный союзник, женщины. Вот кому звериный способ решать споры по принципу "кто сильнее, тот и прав", никогда не был по вкусу. С их точки зрения прав тот, кто дольше балаболит. И эмоциональнее. И вот старается она, акустическую волну гонит, распаляется, а он треснет разок – и победил. Невыносимо. Потому и начали воспитание воспитывать. Интересно, как в первобытном племени звучали фразы типа "драться нехорошо, любой спор можно решить словами", "ты же мальчик, ты должен уступить!", "девочек бить нельзя", "извинись первым, ты же мужчина"? Теперь-то арсенал наработанный, отточенный и работоспособный. В итоге воспитательница, всю жизнь старательно выращивающая моральных кастратов, искренне возмущается тем, что никто не бросился её защищать от пьяного хама. А именитая писательница, задыхаясь от восхищения создаваемым образом, выписывает Большую Женскую Мечту. Персонаж получился как живой - неразговорчивый, большой и сильный, убивает налево и направо. Но чуть женскую юбку увидит - замирает по стойке "смирно", прижав от восторга уши и виляя хвостом. То, что идеал ничем не отличается от натасканного сторожевого кобеля, автора вовсе не напрягает. У её героя даже кличка собачья. Вот такая логика. Женская.
Кто у нас в детей первые основы закладывает? Они, женщины. И пока для выживания бабе нужен боец, охотник, добытчик, воспитание пацанчик получает одно, когда непосредственная угроза вроде как отсутствует, программирование меняется. Тётки даже отчёта себе в этом не отдают, на подсознательном уровне срабатывает, в них ведь тоже свой зверь сидит, хитрый и умный, только слабый физически.
Когда малец подрастает, к процессу подключаются старшие товарищи, которым послушная молодёжь тоже милее неуправляемой и зубастой. О вождях и говорить нечего – зверь слабого вожака слушать не станет, почует слабину - убьёт, не задумываясь, на рефлексах. Но тяга к власти с возрастом только крепче становится, в отличие от... общего состояния организма. Шаман может подтвердить своё право на кусок общей добычи только языком повышенной гибкости. Если делает это удачно, получает возможность набивать брюхо, не работая вовсе. Развивается, статус повышает, становится жрецом – тем, кто жрёт. Поэтому в племени появляются ритуалы, законы, правила. И враньё, что они призваны защищать слабых. Они призваны защищать дорвавшихся до власти от молодых претендентов, плевать вождям да шаманам на сирых и убогих.
И, как апофеоз воспитания, он же надгробный камень над зверем – десять заповедей господних. И нагорная проповедь Христа. В результате - толстовщина, с её непротивлением злу насилием и джайнизм, как случай уже клинический. Недоброй памяти политбюро ЦК КПСС. Дорогой Леонид Ильич, неспособный выдержать веса облепивших его орденов и тот, предпоследний, который "на семьдесят третьем году жизни, скоропостижно, проголосовал генеральный секретарь…" Не помню уже, как звали. Смогла бы эта руина страной рулить, если бы наши звери по клеткам не сидели? Не думаю".
Смотав связанные между собой куски нити в клубок, Роман спрятал его в корзинку с приспособлениями для шитья, прикрыл крышкой и подвесил к стропилам – от мышей подальше.
"Конечно, не будь зверь обуздан в своё время, человеческая цивилизация не состоялась бы вовсе. Или состоялась в другом виде. Но вот парадокс – на вершину власти чаще всего взбираются те, у кого эти самые звериные качества подавлены слабее, чем у остальных. И просто успешнее других становятся те особи человеческой стаи, которые вольнее относятся к десяти заповедям. У них пространство для маневра больше".
Роман натянул поплотнее прикрывающие вход занавеси, убедившись, что угли в очаге прогорели, заткнул пучком сухой травы волоковое отверстие и задул пламя в сделанном из каменной плошки и клочка сухого мха светильнике.
***
Когда заточенный язычок пряжки брючного ремня, заменявший ему шило, в очередной раз соскочил со шкуры и воткнулся в бедро, Роман разозлился и решил завтра же отправиться искать кусок арматуры, сжимая который он попал в здешние края.
"И плевать, залёг в берлогу тамошний медведь, или нет. Он может, сдох давно, а я всё со скал спуститься боюсь! Остальных- то я сам съем, и серых и пятнистых. Утром пойду, как солнце встанет!"
Мужик сказал, мужик сделал. Карабкаться по мокрому камню Шишагов не рискнул, пришлось сделать изрядный крюк, потом долго искать под обрывом место, над которым оказался Роман после перехода, потому что снизу всё выглядело иначе. Чавкала под ногами грязь, мокрая травяная ветошь не шуршала, а скорее шлёпала по ногам.
"В женщинах зверя тоже давили, естественно. Только слабее, потому как зверь в них другой, он у них стайный, его легче в узде держать. Не зря они всё время группками собираются, даже если терпеть друг дружку не могут. Но чуть что – стая плотно сбилась и наружу оскалилась. Вот и остался женский зверь целее. Кто не верит, пусть посмотрит, как две девки дерутся – только насмерть, не выбирая чем и куда бить. В женской драке запрещённых приёмов не бывает. Чтобы мужика до такого состояния довести – всего лишить нужно. А они всегда без пощады хлещутся, как в последний раз. И ещё женский зверь ласку любит, да. Кстати, о ласке…" Роман поскользнулся и съехал на спине по грязному склону.
"Одни неприятности из-за баб, даже думать о них вредно, как раз в грязи вывозишься" - разозлился Шишагов, и дальше шёл, не утруждая себя отвлечёнными размышлениями.
Медвежьих следов на размокшей почве не попадалось. Дело шло к полудню, когда Роман нашёл-таки ржавую арматурину. Прибрал драгоценный кусок стали в короб и решил посмотреть на озерцо, в которое водопадом обрушивался его ручей. Озером назвать выбитую падающей водой в камне чашу было изрядным преувеличением, это была, скорее, большая и довольно глубокая лужа. Ручей, полноводный по причине постоянных дождей, с шумом падал в неё с высоты, по пути разлетаясь на струи и отдельные капли. Вода в месте падения кипела, как в котле, и, постепенно успокаиваясь, устремлялась к выходу, который пробила в скале за сотни лет. В этом месте на дне были видны отдельные камни, камешки, песок - чем дальше от водопада, тем мельче. Взгляд Романа зацепился за странную форму некоторых окатышей. Лезть в холодную воду не хотелось, и он уже пошёл было дальше, но вдруг передумал и вернулся назад. Разулся, закатал рваные штанины и полез в воду. "Столько счастья сразу не бывает" - мелькнула мысль. Камень, похожий на очень большой боб, был тяжёлым и жёлтым. В следующий момент Роман уже лихорадочно собирал лежащие в ледяной воде золотые самородки, самый крупный из которых был размером с мужской кулак. Нахватав несколько килограммов металла до того, как заледеневшие ступни и кисти рук потеряли чувствительность от холода, выбрался из воды, пересыпал добычу в ранец и в ускоренном темпе рванул домой.
Вечером Шишагов возбуждённо перебирал у огня золотые самородки. Жирный блеск тяжёлого металла завораживал, и одна мысль заевшей пластинкой крутилась в его голове: "Наконец-то! Это находка так находка! Бульончик, горячий, с травками! Мясо потушить! И никаких больше камней щипцами! Золото, его ж и просто так расковать можно, даже отливать не обязательно! И маленький котелок сделаю, и на большой котёл хватит!"
Подступиться к куску арматуры казалось труднее. Можно было, конечно, тупо расплющить его конец, заточив потом о шершавый камень. Такой стамеской легко будет корыта из дерева долбить, но Ромке нужен нож. И топор. А их можно только выковать. Куют молотом на наковальне. Держат заготовку клещами, разогревая в горне, на раскалённом древесном угле, пламя раздувают мехами. Названия Роман знал, но словами по металлу колотить не станешь. "Придётся изобретать что-то, предки решили проблему, нашли способ выкрутиться. Буду корячиться".
Первый облом вышел с золотом – оно, конечно, плющилось под ударами, но форму котелка принимать не желало. Неумелый жестянщик уже порывался сбегать к ближайшей луже – посмотреть в отражении, откуда руки растут. Получившийся в результате неровный лист в лучшем случае можно было, подогнув края, использовать как сковородку, чем с горя и занялся начинающий металлург. Обжаренные на сурчином жиру ломти вяленой баранины слегка примирили его с жизнью. Успокоившись, стал шевелить мозговой извилиной. Как ни крути, а придётся заниматься делом вдумчиво и серьёзно. И начинать с получения древесного угля и изготовления мехов. И кузню оборудовать, хоть временную.
Подходящее место Роман знал. Скала с выемкой нужного размера, на краю ущелья. Там оставалось только крышу поставить, и получится закрытый с трёх сторон навес.
Строительство в каменном веке Шишагов уже вполне освоил, главное здесь - не спешить. И он терпеливо срубал каменным рубилом сучки и сучья, укладывал стволы поперёк расселины, стараясь не оставлять больших промежутков. Щели забил мхом, потом просто завалил сверху щебнем и землёй, накрыл всё дёрном, издалека таскал толстые, тяжёлые пласты спутанной корешками земли. Постройка получилась корявой, но с виду прочной и основательной. Стояла, правда, далековато от берлоги, на свободном от больших деревьев месте. Долго ли проживёт такая конструкция, непонятно, но Роман решил, что достаточно, уж очень сильный дефицит сырья испытывала его промышленность. Чуть не надорвавшись, приволок большущий кусок чёрного камня, того самого, очень твёрдого, слагавшего стену, на которую Роман высадился по прибытии. Именно этот обломок глянулся Роме тем, что имел почти ровную грань с одной стороны. Когда камень был вкопан в землю до половины у торцевой стены "цеха", в помещении как раз осталось место для горна и мехов.
Чтобы сделать горн, пришлось снова тащиться через пару перевалов в место, где неизвестный Шишагову камень (они, собственно, все, кроме гранита и мрамора, ему были неизвестны), растрескивался и осыпался почти плоскими плитами разных размеров. Пока натаскал запас, связанная для переноски "коза" из палок натёрла носильщику спину. Одна радость – дождь, бесконечный, мелкий и холодный дождь, наконец, прекратился, а в один из дней в просвет между разорвавшихся туч выглянуло солнце. Роман целый день просидел в своей новостройке, обтёсывая и подгоняя каменные плиты. По вечерам сшивал заячьи шкурки, изобретая мехи. То, что получилось, больше напоминало волынку или бурдюк с горлышком из обрезанной берцовой кости барана, привязанный за углы к двум треугольникам из ореховых палок. Клапана изладил из кусков шкуры, для жёсткости подшив берестой. Наступив на палки нижней части, мастер ухватился за верхние, качнул мехи пару раз – из костяной трубки дунуло. Хватит этого, или нет - кто знает. Установил мехи на сделанную заранее подставку, уложил на верхнюю раму подходящий камень, потянул перекинутую через блок верёвку. Из горна вылетело облако пыли. "Надо же, работает"- удивился Роман.
Когда кузница была готова, оказалось, что половина принесённых плиток осталась неиспользованной. Тогда рядом с будущей кузней выложил Рома печку для изготовления древесного угля, собрав из плит камеру над местом для разведения огня. Верхние плиты можно было снимать, укладывать в камеру дрова, а потом, закрыв, засыпать землёй, оставив малюсенькую отдушину. Греться камень будет долго, но времени и дров у Ромки было навалом.
Запустив пиролиз первой партии, Роман пристроился рядом, выдалбливать тигель из куска мягкого камня. Увлёкся, выбивая своим единственным стальным инструментом аккуратное углубление и канавку для слива расплавленного металла, и не сразу сообразил, что произошло, когда от печи полыхнуло. Оказывается, из берёзовых палок выделилась какая-то бурая вонючая жидкость, и через щели в кладке попала в топку. Пришлось перекладывать печь, делать уклон для стока выделяющейся жидкости, и отверстие для слива. Ещё сутки потратил. На следующий день Роман снова зарядил печку обломками берёзовых палок и развёл огонь в топке. Через полчаса в подставленную плошку закапала тёмная густая жидкость, процесс пошёл. На следующее утро в новую большую корзину высыпалась первая партия угля.
Вся эта возня, доделки- переделки тянулись больше двух недель, но потом на печке в берлоге выстроились в ряд миска, котелок для готовки, и котёл побольше, для хозяйственных нужд – жилы прокипятить, или клей из рыбьих костей, сухожилий и обрывков кожи сварить, ну и сковородку Шишагов тоже переделал, больно неказистой была первая. Вся посуда, естественно, золотая, грубо выколоченная из отлитых блинов на деревянных болванках и тяжёлая, как похмелье. "На унитаз золота не хватило, но как-нибудь обойдусь",- рассуждал Роман, наворачивая сваренный из куропатки золотистый бульон. Из деревянной чашки пил, потому что золотая миска губы обжигала.
Приступать к ковке стали было страшновато. Клещей для удержания заготовки у Романа не было, и делать их было не из чего. Поэтому решил он нож ковать, нагревая конец железяки, а с другой стороны обвязать арматуру костями, оплести лыком, и за эту конструкцию удерживать. Молот соорудил из куска камня, привязанного к рукояти полосками намоченной сыромятной кожи, высушенной на изделии. Вроде крепко получилось. Уже привычно подсыпал в горн угля, разжёг, уложил арматуру и начал качать мехи. Угли разогрелись, раскалились. Сталь покраснела, постепенно светлея. Когда конец прута засветился белым, Роман выхватил его на наковальню, размахнулся и нанёс первый удар. Не надеясь на свои выдающиеся способности, просто расплющил сантиметров пятнадцать стали, стараясь, чтобы один край был тоньше другого. Перевернул, простучал с другой стороны. Снова сунул остывшую заготовку в горн, поработал мехами. В этот раз старался сильнее нагреть сталь ниже лезвия. Вымахнув металл на наковальню, будущее лезвие оставил на весу, стал сминать металл ниже его, поворачивая прут под ударами. Металл деформировался, становился тоньше, вытягивался. Когда заготовка хвостовика сравнялась по длине с шириной Роминой ладони, положил её на ребро каменной наковальни, и несколькими ударами перерубил металл. Подхватил костяными щипцами с пола будущий нож, выровнял, как умел, затем разогрел до ярко- красного цвета, и опустил лезвие в плошку с водой. Оттуда шибануло паром. Вопреки Роминым ожиданиям, готовое изделие при ударе о камень всё-таки звенело, хоть и глуховато. Не откладывая дело в долгий ящик, отковал ещё и шило. А топорик ковать не стал, потому что нечем было держать заготовку такого размера – щипцы из железного дерева с костяными накладками просто загорелись при попытке взять ими раскалённую сталь. Поэтому Роман бережно, толстым слоем смазал остаток металла жиром и спрятал до лучших времён.

Когда вручную затачиваешь нож о брусок или подходящий камень, лезвие нужно любить, даже такое корявое, как у Ромы. Аккуратно провести режущей кромкой по поверхности камня, потом плавным движением оторвать, переворачивая обязательно через спинку, не через острие, и обратным ходом потянуть на себя, строго контролируя угол наклона и силу нажима. Лезвие у ножа вышло не очень широким, но толстым, миллиметра четыре толщиной на тыльной стороне. Рукоять из железного дерева обмотана тонким кожаным шнуром, и шнур нарезал Рома уже этим самым ножиком. Заклёпки, фиксирующие ручку на хвостовике, из золота. Не слишком надёжно, но больше их делать не из чего. Ничего, шнур из сыромятной кожи Роман сначала намочил, потом обматывал в натяг, и когда кожа подсохла, она рукоять стянула накрепко, как ни шатал Шишагов лезвие в ручке, не шелохнулось. Теперь на ремне у Романа в ножнах из пропитанной горячим воском кожи, пристроился лучший друг путешественника. Пусть он некрасивый и грубый, и сталь мягковата, зато может резать и строгать, расщеплять, им можно колоть и даже, при нужде, выковыривать. И бороду им подровнять можно, и лишние волосы срезать. Очень отросшие патлы Роману надоели, он их готов был уже и головнёй из костра укорачивать. А шилом прокалывать кожу куда проще, чем заточенным латунным прутком из пряжки. Перепрыгнул Роман из века каменного в железный, к полному своему удовлетворению.
Тем временем тучи, несколько месяцев закрывавшие небо, исчезли, солнце, ещё не слишком тёплое, весь день освещало горы и обширную равнину перед ними. Потянулись на север косяки птиц и стада животных. Шишагов дожил до весны. Запасы свои он подъел, мяса хватало, а вот орехи уже кончились, и в бочонке с грибами дно вот-вот покажется. Даже за опостылевшими лопухами приходится по несколько часов топать, в окрестностях все уже выкопал. Скорее бы щавель и кислица подросли, что - ли. Да хоть крапива с одуванчиками! Однажды, отправившись за еловыми корешками, увидел на ёлках молодые побеги. Чёрт, какие они были вкусные! Рома пасся, как лось, и только страх того, что непривычная еда "пробьёт днище", заставила его остановиться. Нарвал охапку в запас, и, счастливый, потопал домой, ножом прямо на ходу обдирая кору с еловых корешков.
***
После первой вылазки на равнину Шишагов, войдя во вкус, стал выбираться туда смелее, особенно когда под весенним солнцем подсохла степь. Его манили жёлуди, возможно оставшиеся в здешних дубравах, и растущие вдоль рек камыш и рогоз, как источник растительной пищи. Иногда Роман, выходя на рассвете, приходил домой уже затемно. Однажды он возвращался с полным ранцем корней рогоза, когда услышал далеко позади, на своём следе, хриплый лай. Чуть в стороне в ответ пролаял другой зверь. Роман на всякий случай ускорил шаги. Через десять минут стало ясно – стая диких собак идёт по его следу. До любимых скал оставалось топать ещё пару часов, и на таком отрезке убежать от стаи быстроногих преследователей не получится. Да и не собирался Роман бросать поклажу. Оглядевшись, выбрал подходящий холм и зашагал на вершину. Аккуратно положил рюкзак, кобуру и колчан, воткнул перед собой парочку стрел, уложил у правой ноги посох. Лук оттягивает опущенную левую руку, оперение стрелы в пальцах правой. Стая стремительно приближается, перелаиваясь на семь голосов.
Хорошо идут, вся стая, как один организм, семиглавая машина убийства. Широкой дугой, по голосам контролируя положение загонщиков, не оставляя жертве шансов ни свернуть, ни проскочить в разрыв. То один охотник, то другой высоко выпрыгивают, осматривая степь поверх травы. Заметивший стоящего на холме Рому зверь взвыл, и стая сразу сменила порядок, окружая добычу. Стоящий на вершине холма двуногий лишь злобно ощерился в ответ. В его мозгу складывались две траектории: та, которая рисовалась шевелящимися стеблями прошлогодней травы, и та, которую прочертит в весеннем воздухе сорвавшаяся с тетивы стрела. Когда момент был сочтён оптимальным, рычаги рук рванули в разные стороны лук и тетиву. Удар тетивы по предплечью левой руки совпал с обиженным визгом пробитого навылет зверя. Лук сразу отброшен в сторону, на второй выстрел просто нет времени. Выметнувшееся прыжком из травы за спиной рыжее тело в высшей точке траектории сбивается угодившим в голову боковым ударом тяжёлого посоха. Этот пёс даже не визжит, его челюсти и шея сломаны, он может только хрипеть. Добыча оказалась неожиданно опасной, но оставлять загнанную дичь стая не привыкла. Оставшаяся пятёрка охотников обложила человека кругом, и попробовала отработанную на бесчисленных охотах тактику – по очереди обозначить атаку, а когда противник повернётся к нападающему, его неприкрытую спину атакует оказавшийся сзади охотник. Опыт подвёл - олени не отбивались от них двухметровым посохом. Первый бросившийся зверь отскочил назад, неся на весу сломанную переднюю лапу, а атаковавшему со спины псу второй конец посоха тычком влетел прямо в разинутую для укуса пасть.
- Назад прикладом бей! - прошептала опасная добыча, и перешла в атаку, одним прыжком догнав хромого противника, перебила ему позвоночник.
Разорвав круг противников, двуногий вовсе не бросился наутёк, он замер, присев на задних лапах, в передних сжимая своё страшное оружие, и зарычал. Вожак стаи понял совершённую ошибку. Странный зверь оказался более опасным хищником, чем леопард, его надо опасаться не меньше, чем серого медведя, живущего в груде камней у ручья. Тот тоже часто ест корешки, но отобрать у него добычу не пытаются даже зимние волки. Вожак отрывисто пролаял, и оставшаяся троица бросилась врассыпную. А человек, проводив убегающих зверей тяжёлым взглядом подошёл к пытающемуся уползти на одной передней лапе зверю и ударом ножа перехватил ему горло. Кровь оказалась достаточно хороша на вкус.
В этот раз слияние со зверем особенно удалось, не прошли даром ежедневные тренировки. Человеческое сознание, подобно воде облекло выпущенную на волю дикую сущность, направляя и корректируя результат адреналинового взрыва. Потому и схватка оказалась минутой красивого, выверенного танца. Роман-зверь, бросившись в схватку, мог и победить, но какой ценой? Вряд ли ушел бы потом на своих ногах. У Романа- человека шансов не было вовсе, его бы уже паковали в желудки для переноски к логову. Теперь же Шишагов, напившись свежей крови, рассматривал сложенные в ряд трупы хищников. Звери ростом с некрупную овчарку, но более сухие, поджарые и длинноногие. Шерсть тёмно-рыжая, с бурой полосой вдоль хребта, на брюхе заметно светлела. Морда черная, в пасти впечатляющих размеров клыки. Могучий мускулистый загривок говорит об огромной силе укуса. Круглые уши довольно большого размера, недлинный, и довольно пушистый хвост с маленькой белой кисточкой на хвосте. Этих ребят природа создала для загонной охоты стаей на крупную добычу. "А я сделаю из них себе новые штаны, потому что джинсы уже совсем изорвались, заплаты некуда ставить". Подвесив самую крупную тушу за задние лапы на подходящий сук, Шишагов сделал на шкуре первый надрез.
***
Дао кхэ дао, фэй чан дао, мин кхэ мин, фэй чан мин - первые строки великого трактата «Дао дэ дзин» двумя столбиками аккуратных иероглифов украсили столбы на входе в обновлённое жилище Романа Шишагова. И хотя с момента, когда Рома последний раз видел эту надпись, пошёл уже восьмой год, он уверен – ни одной неправильной черты в написании этих двенадцати иероглифов не найдёт даже самый дотошный китайский каллиграф. «Что-то с памятью моей стало» - пелось в одной популярной песне. В отличие от её героя, Роман отчего-то начал вспоминать всё, что когда-то учил, читал, слышал… . В том числе и то, что в своё время отравляло существование – даты исторических событий, количество имевших два голоса делегатов второго съезда любимой партии, фамилии членов политбюро ЦК КПСС, правила решения систем квадратных и кубических уравнений и пространственную формулу циклопентанпергидрофенантрена – все четыре его углеродных кольца.
Такие мелочи, как тексты песен и любимых книг просто в любой момент приходили ему в голову. Толчком мог послужить любой пустяк. Недавно, наткнувшись на останки погибшего за три дня до того молодого оленя Шишагов нюхнул идущего от обглоданного костяка запашка – издалека и случайно, ветер не вовремя переменился. И из глубин памяти тут же выплыло:
«Помню, один мой приятель купил в Ливерпуле пару сыров. Чудесные это были сыры – зрелые, острые, с запахом в двести лошадиных сил. Он распространялся минимум на три мили, а за двести ярдов валил человека с ног».
Вечером того дня, вернувшись домой Рома пересказал сам себе творение Джерома Клапка Джерома полностью. Много смеялся. Не до смеха стало, когда понял, что способен при желании то же проделать с «Сагой о Форсайтах» и почти дословно воспроизвести «Войну и мир». Лакуны красовались на месте отрывков, написанных на французском – Шишагов просто пропускал их при чтении.
«В моей голове происходит сепарация хранящейся информации. Сначала отделилось начало дикое, но симпатичное, теперь всплывает попавшая в память извне информация. Дальше что? Мозг взорвётся или обойдусь милой тихой шизофренией?»
Петь понравившиеся песни на языке исполнения Шишагов начал уже давно, просто не сразу обратил внимание на слишком полное воспроизведение текстов.
«Мой организм решил компенсировать отсутствие магнитофона, телевизора и библиотеки? Чёрт знает что творится у вас в голове, милый друг. Вы точно помните, что не употребляли в пищу незнакомых грибов и не бросали в костёр пыльцы экзотических растений? Может быть, на ваш и без того пострадавший мозг воздействуют фитонциды, выделяемые хвоей местных деревьев, стоило бы провести серию экспериментов. В случае их удачного завершения вы смогли бы наградить себя планетарной Шнобелевской премией в области медицины, биологии и изящного словоблудия, а после смерти затолкать себя в гробницу внутри подвала построенной для такого случая Всемирной Академии».
Роман почесал в затылке киянкой, которой отбивал кусок мяса, и сказал собственному отражению, выглянувшему из миски с водой:
- Надо же, какая изумительная чушь в голову лезет.
Теперь по утрам, перед медитацией Шишагов играл сам с собой, перебирая различные переводы текста «Пути к познанию истины», последовательно меняя все возможные значения иероглифов и членение фраз на слова. И убеждался, что преподаватель, в своё время огорошивший курсантов, был прав – все варианты перевода правильные. И неправильные. Потому что о Дао можно говорить бесконечно, но всё сказанное ничуть не приблизит к пониманию истины. Результатом этих мыслительных практик становилось состояние глубочайшего пофигизма, позволявшее легко и просто переходить к процедуре собственно медитации - утренней гигиене мыслей.
Память продолжала откалывать всё новые номера. Пробившийся сквозь неплотно затянутую дверную занавеску солнечный луч летел к пятну на полу со скоростью триста тысяч километров в секунду. Ручей напоминал о том, что Ромино тело на шестьдесят процентов состоит из воды. Было время, когда неудержимое желание проверить ускорение свободного падения в приютившем мире удалось победить только благодаря отсутствию измерительных инструментов.
Случались ассоциации и посложнее. Пойманная у реки черепаха заставила вспомнить тактико-технические характеристики танков, начиная с «Большого Вилли» и заканчивая последними модификациями «Абрамса».
Роман начал на самом деле опасаться близкого сумасшествия, но потом устал, и просто перестал удивляться потоку давно забытой информации, рвущейся из глубин памяти. Как в своё время не обращал внимания на круглосуточно орущий что-то соседский магнитофон. Помогло. Со временем спонтанное вспоминание чего попало стало слабеть, и, в конце концов, полностью сошло на нет. Но при желании Шишагов теперь мог, приложив определённые усилия, вспомнить нужную страницу учебника химии или физики. К слову, с таблицами Брадиса этот номер не прошёл, а пластину с установками прицела для стрельбы навесом из АГС удалось вызвать из памяти легко и непринуждённо.
Напевать себе под нос любимые песни Рома не перестал, но делал это негромко – знал, что красивым голосом его природа не наделила.
«Интересно, отчего память выдала эдакий трюк? В мозгу современного человека старая информация неизменно оказывается погребена под завалами новой, обрушивающейся со всех сторон, но по большей части совершенно бесполезной. К примеру, большей части населения бывшего Советского Союза информация о курсе Доу-Джонса, столь же необходима, как график колебания веса Аллы Борисовны Пугачёвой, но информацию о том и другом новостная братия регулярно швыряет в людей с телеэкранов, новостных сайтов и более консервативных печатных изданий. Сколько времени я узнаю новости лишь от своих органов чувств? Давненько, причём несколько месяцев в полностью бессознательном состоянии. Может быть, причина в этом?
Не знаю, да».
Обрадовавшись тому, что очередная проблема с психикой разрешилась более – менее безболезненно, Шишагов и приступил к модернизации своей берлоги, ведь теперь у него на вооружении имелись не только пальцы. Роман полностью разобрал старое логово, оставив на месте только древесный ствол – сезон дождей завершился, а короткий ливень можно пересидеть и под навесом. Сучья – стропила после повторной обработки не стали ровнее, но лишились веток и сучков. Для увеличения прочности постройки Рома ещё и вкопал в землю их нижние концы. Поверх них аккуратно уложил ещё один слой сучьев железного дерева, на этот раз поперёк, тщательно и прочно привязывая каждый к основе еловыми корешками. Постройка приобрела солидную основательность – теперь по ней можно бегать и прыгать – не развалится. Щели в крыше строитель любовно проконопатил мхом, на который рядами уложил пластины коры – снизу вверх, как черепицу или рыбью чешую. Чтобы дождевая вода не стекала в жильё по стволу дерева, весь верх ствола тоже накрыл заодно с крышей. Даже красиво получилось.
Заднюю и переднюю стенки нового логова сделал из двух слоёв плетня, заполнив промежуток засыпкой из земли и мелких камешков. Вход укрепил двумя парами столбов, между которыми на ночь натягивал занавеси из шкур. Эти-то столбы и украсил Шишагов цитатой из Лаозцы.
Ещё он выровнял и утрамбовал пол, заново переложил печь и очаг. Обзавёлся первым предметом мебели – из нескольких брёвнышек соорудил раму, которую часто заплёл сеткой из широких кожаных ремней. Сплошное сибаритство, но спать на таком ложе было приятнее, чем на голой земле. У очага соорудил из жердей полку для посуды и всяческих кухонных припасов. Стол сделал из расколотого пополам брёвнышка – пришлось, конечно, повозиться, вбивая клинья из железного дерева, но справился. Не зря старался, хорошо получилось, даже самому понравилось.
«Хоть гостей принимай. Медведя позвать, что ли?» - Роман посмотрел на вход.
«Нет, не пролезет. И на скалу ему не взобраться. Ладно, буду бирюком жить, пусть думает, что зазнался». Роман улыбнулся и улёгся на кровати, раскинув руки в стороны.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:54

ГЛАВА 5

Привычно расслабившись, войти в боевой режим, резко, с поворотом, перебить ребром ладони подвешенную на верёвке палку из железного дерева. Швырнуть вверх и вперёд посох. Увернуться от падающего камня, проскочить в узкое окошко, сложившись так, что нос трётся о колено выставленной вперёд ноги. Рванувшись, с ускорением пробежать двадцать метров до ближайшего дерева. Используя силу инерции, взбежать по стволу метра на три. Взять из воздуха падающий посох. Оттолкнуться от морщинистой коры, задним сальто с прогибом спрыгнуть на землю. Застыть на полусогнутых ногах, в готовности нанести или отбить удар посохом.
Переход в обычное состояние стал восприниматься, как преодоление какого-то барьера. Похоже на выныривание наоборот, наверно, похожие ощущения испытывает рыба, или дельфин, после прыжка возвращаясь в родную стихию. Собственные движения кажутся замедленными, тягучими, как под водой. Зато любое движение вокруг ускоряется, потерявший половину плотности воздух легко скользит в лёгкие и обратно, успокаиваясь, замедляет бешеный ритм сердце.
Роман каждое утро начинает с тренировок. На обрыве у водопада им построена целая штурмовая полоса, с поправкой на технологии каменного века. И после ежедневной медитации, которой он встречает восход солнца, Шишагов гонит себя на занятия. Разные маршруты, два вида их прохождения, в обычном режиме, и выпустив зверя порезвиться. Даже в обычном режиме результаты Рому удивляют, две-три сотни отжиманий или сотня подтягиваний за подход уже не кажутся большой нагрузкой. А координация движений в боевом режиме такова, что попади он сейчас на съёмки китайского боевика, тамошние звёзды могли бы удавиться от зависти на тех самых лонжах, на которых свои трюки выполняют. Зачем это нужно? После каждого цикла тренировок, после каждого входа - выхода в боевой режим и обратно необходимое усилие уменьшается, призрачнее становится разница между состояниями, случись сейчас побеседовать с каким психоаналитиком, так и не объяснить, где граница между ними, и в чём отличие. Пожалуй, только в скорости движений и восприятии. Пришпоренный организм прекращает замечать ненужные детали. Как в компьютере, когда быстродействие увеличивают, уменьшая деталировку изображения. Тускнеют цвета, смазывается фон, но взамен бросаются в глаза любые мелочи, важные для выполнения задуманного: ненадёжный камень на тропе, гнилая ветка, малейший нюанс в позе зверя, на которого охотишься. Или того, который охотится на тебя. И ты знаешь - камень повернётся под ногой, ветка сломается, а зверь через миг будет там, через два – здесь или вот здесь. Кажется, достигнуто некое сверхзнание, "прямое подключение к информационному полю вселенной". Чёрта с два, просто мозг, отсекая массу ненужной в данный момент информации, анализирует оставшуюся так быстро, что затрачиваемое время просто не фиксируется сознанием. И, стреляя из лука, бросая камень или палку, ты просто совмещаешь в пространстве цель и посланный тобой снаряд, с точностью, недоступной самому продвинутому баллистическому вычислителю.
А ещё после выхода из боевого режима очень хочется есть. Поэтому после тренировки, ополоснувшись в ручье, Роман бегом несётся в свою берлогу, отхватывает ножом кусок вяленого мяса, забрасывает в рот, и только после этого начинает готовить собственно завтрак. Выкладывает на сковородку приготовленное с вечера мясо, ставит разогреваться котелок с тушёными травами и овощами (крапива, корни рогоза и лопуха, дикий лук, вымоченные листья одуванчика, молодые побеги папоротника, немного щавеля). Иногда вместо мяса на сковородку попадает рыба, а вместо тушёных овощей – салат из зелени или какое-то подобие киселя из высушенных и растёртых в муку лишайников. Тех самых, которые неаппетитными серыми, рыжими или зелёными пятнами висят на камнях и стволах деревьев. Впрочем, таким порошком приправляются и тушеные травки, сытнее получается.
После завтрака – сборы и хлопоты по хозяйству, выделка кож или шкурок, поиск чего-либо полезного в окрестных горах. Иногда Роман уходит на несколько дней, осматривая дальние перевалы и ущелья. Вполне возможно, что много раз он топтал ногами куски руд или ещё какую-то полезную в хозяйстве субстанцию, опознать которую Роман мог только при наличии подписи. Желательно на русском языке и большими буквами.
С каждым днём солнце поднимается всё выше и выше. Чем теплее его лучи, тем сильнее прессует Рому какое-то непонятное ощущение. Давит на него капитально переделанная берлога, не спится на комфортной кровати с сеткой из кожаных ремней, постоянно попадает под ноги размножившееся барахло, надоели живописные окрестности. Простор, открывающийся со скал, тянет к себе, просится под ноги бесконечная степь. Жалко, конечно, вложенных за год трудов, комфорта какого – никакого, но смысла в сидении на скалах Роман больше не видит. Надо идти дальше, смотреть, слушать, ощущать. Шишагову тесно в уголке, ставшем для него колыбелью в этом мире.
Когда решение принято, становится легче. К своему удивлению Роман обнаружил, что большую часть приготовлений уже сделал. Имеется не очень красивая, но удобная и просторная одежда из собачьей и оленьей кожи, сшиты и обношены короткие сапоги на добротной наборной подошве. Топор, правда, Шишагов так и не смог сделать, просто превратил остаток стали в полуметровый тесак. Как сумел, конечно. Увидев сие творение, самый последний негр из зулусской деревни поднял бы Рому на смех, но автор работой гордился, ему удалось не только расплющить металл, но и сложить заготовку вдвое. И она потом не развалилась! И дерево им можно рубить, проверено.
Тонкие полоски вяленой оленины сложены в мешок, есть запас соли, порошка из лишайника, костяные иглы и жильные нитки уложены вместе с шилом. Метров десять тонкой лыковой верёвки проверены на прочность, обмотаны вокруг хорошей бараньей шкуры и большого куска кожи – хочешь, навес сделай, хочешь, палаткой натяни, или гамаком. И ремней сыромятных хватает. Ранец новенький из лыка сплетён, наплечные лямки беличьим мехом подшиты. Лук в налуче (вспомнил Роман название), колчан со стрелами, посох из железного дерева. И праща, последнее время Шишагов с ней тренировался, но получалось ещё паршиво, в движущуюся цель не попадал. Для воды - бараний рог с пробкой на ремне, чтобы через плечо носить, котелок – кажется, всё что нужно, имеется. Осталось только порядок в хозяйстве навести – вдруг придётся обратно вернуться.
Подвесил к стропилам в берлоге и кузне всё, что могут испортить вездесущие мыши, в тайник уложил оставляемую посуду – не тащить же с собой такую тяжесть. Разложил в окрестностях лишнее продовольствие. Чем сгниёт, пусть местные обитатели съедят. Окинул хозяйским глазом – кажется, всё. Попрыгал – ничего не звенит, не болтается без толку, и ушёл, не оглядываясь, размеренным шагом тренированного пешехода.
***
Если не знаешь дорогу, нужно двигаться вдоль текущей воды. Тем более что у здешних рек голодный путник всегда найдёт, что на зуб положить. В начале пути захотелось присесть "на дорожку". Шум водопадика, птичий щебет, ласковое солнце – Роман, как-то не задумываясь, начал медитировать. Сколько он просидел так на берегу ручья? А чёрт его знает. Когда очнулся, в трёх шагах от него, придавив молодую травку тяжёлой тушей, ждал давний знакомец. Серая косматая шкура, кривые длинные когти, будто покрытые чёрным лаком. Огромная башка с округлыми ушами, не по-звериному умные маленькие глазки. Из приоткрытой пасти тянется к земле нитка слюны, большие желтые клыки чуть оттопыривают черные губы. А запах! Как со старой помойки. И вся эта прелесть сидит на заднице, выставив вперёд черные стопы задних лап, расслабившись, как дембель на хозработах. Зверь не признал в человеке добычу, но и угрозы для себя не ощутил, рассматривает. Любопытно ему.
Позже Роман удивлялся тому, что абсолютно никаких сильных эмоций это соседство у него не вызвало. Даже на мелочи внимание обратил:
"В самом деле, медведица. Правильно приснилась".
Они смотрели друг на друга с минуту, потом Шишагов не спеша поднялся на ноги. Поправил поклажу, кивнул лохматой:
- Бывай, соседка, пора мне. Извини, угостить нечем.
И ушёл. За спиной раздался могучий вздох. Так и распрощались.
Шагается легко, подсохшая под теплым ветерком степная земля чуть пружинит под ногами. Звенит ручей. Ещё не появились орды крылатых кровососов, отравляющие жизнь летом. Роман не спешит, но и не останавливается – самый продуктивный темп, если собираешься идти далеко и долго. Прошлогоднюю траву почти под корень объели кочующие стада копытных, новая ещё только пошла в рост, и не мешает идти. Шмыгает между стеблей всякая животная мелочь, парят в небе, выглядывая её, крылатые хищники. Заливается колокольчиком невидимый жаворонок. Красота! И больше не давит на душу бессмысленность существования. Группы оленей и антилоп на всякий случай уступают дорогу, неспешно и без суеты отходят в сторону, только "дежурные по стаду" провожают взглядами непонятное существо. Встречающиеся на пути деревья всё также поражают громадными размерами. После полудня Ромин ручей с невысокого обрыва спрыгнул в небольшую реку. На берегу речки, под обрывом, грудой старых костей белеют сухие сучья и стволы посолиднее. Удобное место для привала, много дров. Спускаясь к воде, Шишагов спугнул нескольких лягушек. Большие квакушки, плюхнулись в воду, как булыжники. Побродив по отмели, Роман насобирал речных моллюсков. Чем не мидии? Сварил, поел, искупался в холодной воде и потопал дальше вдоль реки, к маячащему на горизонте леску.
"Интересно, почему местные сосны вдвое крупнее наших, железное дерево и вовсе огромных размеров достигает, будто секвойя какая-то, а берёзы, дубы и прочие деревья, включая ёлки, обычного размера"? Высокий холм, с трёх сторон омываемый рекой, по большей части, зарос лиственными деревьями. Для ночлега Роман выбрал растущий на опушке старый дуб, на который было несложно забраться. Засветло затащил наверх пяток жердей, укрепил их между двумя сучьями, крайние подняв выше центральных, чтобы получилось этакое "корыто". На случай ночного дождя растянул сверху кожаный навес. На жерди уронил охапку еловых лап, и застелил сверху бараньей шкурой. Всегда, когда есть возможность, нужно потратить время, и оборудовать место для ночлега на совесть, ведь даже короткий сон в комфорте лучше, чем всю ночь пытаться дремать, замерзая или ворочаясь на неудобной постели. Молодые побеги папоротника, листья щавеля и зажаренная на углях змея - поедая свой немудрёный, но сытный ужин, Рома вспомнил, как трудно было прокормиться год назад. Теперь всё необходимое для пропитания собирается на ходу, сейчас он знает, где и что искать и умеет взять нужное, не сильно задерживаясь. За день, проведённый в пути, много раз можно было подстрелить оленя или антилопу, но Роман не видел в этом необходимости. Столько мяса ему не съесть, и не утащить, а губить животное для того, чтобы несколько раз поесть, он считал глупостью.
Постель спружинила, принимая в себя уставшее тело, приятный запах елового лапника успокаивал, и человек уснул, не обращая внимания на брачную перекличку лягушек и доносящиеся со всех сторон звуки ночной жизни.
Мимо опушки шли на водопой и обратно стада зубров, рылись в палой листве кабаны, разыскивая прошлогодние жёлуди. Где-то недалеко хищники задрали оленя – Шишагов спал, как младенец, равномерно посапывая и время от времени переворачиваясь с боку на бок.
День за днём, не торопясь, двигался Роман вдоль речных берегов. Иногда несколько дней проводил на одном месте, в первый раз пришлось пережидать непогоду, во второй раз дорогу пересекало огромное стадо зубров. Бурые рогатые туши почти весь день неспешно брели мимо сидящего на холме человека к какой-то известной им одним цели. На следующий день, пересекая оставленный стадом след, Роман до полудня шел, стараясь не ступать в ямы и подсохшие лепёшки.
Жизнь в степи била ключом, и Роман то и дело останавливался понаблюдать за стадом оленей или брачными поединками дроф, часами смотрел, как коршун охотится на мышей.
А мог просто лежать в траве, бездумно глядеть в небо, разглядывать проплывающие облака. Это неспешное движение, без цели и забот, всё сильнее затягивало Шишагова. Засыпая вечером, он с нетерпением ожидал утра, которое позволит продолжить путь к горизонту.
В памяти осталось самое интересное: стадо кабанов загнало на дерево и взяло в осаду оплошавшего молодого леопарда, разъярённые свиньи яростно перекапывают землю вокруг ствола, а хищник жмётся к стволу, испуганно таращась на бушующую под ним свинину. Дикий кот, который тащит от реки рыбину, весом и размером с себя самого. Когда Рома подходит поближе, полосатый разбойник поднимает шерсть, яростно шипит и бросается на человека, защищая свою добычу. Уважая героизм отмороженного котофея, Шишагов по большой дуге обходит добытчика. Молодой жеребец, впервые собравший свой табун, ревниво бросается на любое проходящее мимо животное, лишь бы размер более-менее соответствовал. Он ржёт, всхрапывает, вытянув шею и опуская голову к самой земле, трясет короткой щёткой гривы, роет землю копытом - пугает. Потом галопом, задрав хвост подобно боевому знамени, бросается к нарушителю спокойствия и пытается ударить его копытом или ухватить крупными жёлтыми зубами. С гнедым задирой Роман играет, уходит от ударов и укусов, шлёпает ладонью по крупу. Кобылам эта возня надоела, и они неспешно направляются дальше в степь. Жеребчик замечает, что драгоценные супруги оказались слишком далеко, прекращает атаки, громко ржет над Ромой и бросается догонять уходящее семейство.
***
Жёлтые глаза с прицельным вниманием разглядывают странное животное, копошащееся на речной отмели. Пятнистая шкура укрывает в кустах мощное тело своего обладателя. Сильный молодой леопард поджидает на водопое очередную жертву. Черный кончик хвоста в нетерпении подёргивается из стороны в сторону. Это плещущееся в реке неуклюжее существо уже спугнуло табунок оленей, и те ушли искать другое удобное место для водопоя. Будет справедливо, если спугнувший добычу зверь с повадками енота сам займёт в желудке хищника её место. Тем более что он собрался выходить из воды и пройдёт как раз на расстоянии броска. Леопард сжался, готовясь к прыжку.
Ракушек на отмели было достаточно, но само место было не слишком удачным – судя по следам на берегу, сюда ходила на водопой вся окрестная живность, довольно пологий спуск к воде позволял легко до неё добраться. А потом тропа проходила под довольно высоким обрывом, на котором Романа уже с полчаса караулил какой-то не сильно умный леопард. И ведь не так чтобы сильно голодный, позавчера жрал, но молодой, живёт по принципу: сила есть – ума не надо. Роман прищурился на солнце – времени до заката как раз хватит на то, чтобы поесть и оборудовать ночлег, возиться с дурнем не хотелось. Можно, конечно, перебраться на другой берег, но всё барахло сложено как раз под тем самым обрывом, на котором скорчился пятнистый абориген. Судьба. Роман поднял из воды плетёнку с ракушками и побрёл к берегу.
«Ну, прыгай уже, раз так хочется, разберёмся быстренько, и разойдёмся каждый в свою сторону»!
Но хищник всё выжидал более удобного момента. Вот Шишагов вышел на берег, подошёл к сложенному кучкой имуществу, наклонился…. Увидев спину, леопард не выдержал- прыгнул. Вот только пока он летел, ожидавший атаки Роман отпрыгнул в сторону на пару шагов, верный посох уже был зажат в его правом кулаке.
Противник ему попался ужасно упрямый. Отброшенный чуть не на середину реки, он, вместо того, чтобы остыть и убираться, заревел, и поплыл, а выскочив на мелководье, прыжками понёсся обратно. Так ведь Рома далеко не очередное воплощение Будды, тёмная волна поднялась из глубины души, и человек ударил уже прицельно, сломав врагу переднюю лапу. Он наносил удар за ударом, ломая лапы и рёбра, последним ударом перебил противнику позвоночник. То, что ещё осталось от леопарда, ещё пыталось уползти, но выглядело это неубедительно. Ударом тесака Шишагов перерубил ему горло, не сумев увернуться от хлынувшей из разрубленной артерии крови.
Медленно приходя в себя, ознакомился с результатами своего буйства. Шкура, красивая жёлтая шкура, покрытая чёрными пятнами, была безнадёжно испорчена. Подошёл ближе, посмотрел на оскаленную пасть, и наклонился – вырвать клыки. Связал трофеи несколькими листьями осоки, сунул в ранец.
«На память. Чтобы больше так глупо не подставляться».
Смыл с себя кровь, экипировался, подхватил ракушки, из-за которых здесь оказался, и полез наверх. Солнце висело уже над самым горизонтом. На душе отчего-то было мерзко и противно.
На следующее утро Роман вместо продолжения пути достал из поклажи моток жильных ниток, и стал сплетать, вплетая в изделие клыки убитого вчера леопарда. Когда ожерелье было готово, повесил его на шею, как напоминание о том, что излишняя расслабленность и умиротворённость может плохо кончится.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:55

ГЛАВА 6

- Нда-а, действительно, чуден Днепр при ясной погоде, - почесал Шишагов в затылке.
До противоположного берега больше двухсот метров, на песчаный пляж набегают вполне себе приличные волны. Не море, конечно, но на Припять уже похоже. Чайки орут, кулик вдоль воды бегает. Течение спокойное, русло реки петляет, огибая многочисленные холмы. Берега почти на всём протяжении заросли камышом и рогозом, заболочены. Пешком вдоль берега идти – сплошная полоса препятствий получится, и на неприятности в камышовой крепи легко нарваться, там и кабаны стадами бродят и те, кто ими питается. Топать по холмам тоже неохота. Надо изобретать флот. Хорошо хоть материала навалом, причём в прямом смысле этого слова. На лугу в месте впадения в большую реку той речки, вдоль которой Роман топал до сих пор, после паводка обсохло множество древесных стволов. Осталось только решить, что именно строить, и отобрать подходящие брёвна.
Сначала Роман хотел делать плот, несколько часов лазил по завалу, выбирал брёвна, которые легче было достать и проще перетаскивать. Мимо неохватного дубового ствола, лежащего у самой воды, сначала прошёл, не приглядываясь, слишком толстый и тяжёлый, не сдвинуть в одиночку. Потом вернулся, несколько раз обошёл его вокруг. Видно, когда дерево несло потоком, сильно ударило о скалу, и ствол раскололся практически пополам, от корней до вершины. Пришедшая в голову Шишагова мысль сначала показалась глупой, была с негодованием отвергнута, но оказалась настойчивой и уходить отказалась.
- Вот если здесь и здесь отделить лишнее, и выдолбить середину, то получится классная лодка. А лодка намного удобнее плота, – утверждала мысль.
- Это ж работы сколько! - возмущался здравый смысл.
- Мы куда-то торопимся? - ехидно удивилась провокаторша - А ствол можно пережечь в двух местах, тогда и нос с кормой обтёсывать почти не придётся…
- Ещё и нос с кормой обтёсывать?
-А иначе какая это нафиг, лодка? И вообще, нечего свою лень выдавать за здравый смысл, самозванец, работай давай! – победно заявила мысль, и Роман послушно поплёлся собирать дрова для костров.
Первый блин вышел комом, и более тонкую половину ствола Роман испортил, причём лодка была почти закончена. Жалея свои ножи, сердцевину ствола он выжигал. Разводил огонь, ждал, пока прогорит, потом стёсывал угли и разводил огонь снова. Всего раз оставил огонь без присмотра, отошёл по нужде в камыши, и не смог вовремя вернуться – поссорился с семьёй кабанов. Когда удалось удрать, борт уже прогорел. Жалко было ужасно. Для успокоения выследил этих паскудных родственников Пятачка, и поджёг камыши, в которых они прятались. Пока свиньи в панике разбегались, завалил одного подсвинка. Свежая печёнка и запечённый в земляной печи окорок несколько пригасили горечь потери.
Наученный горьким опытом, вторую половину ствола Роман обрабатывал не спеша, осторожно и тщательно. К тому моменту, когда свинина подошла к концу, лодка была почти готова. Пять метров от носа до кормы, полтора метра от борта до борта в самом широком месте. Тяжёлая, как совесть чиновника, зато крепкая, как его лоб. Для спуска на воду пришлось катки делать. Чуть спину не свернул, пока сталкивал. Вёсла получились кривоватые, но грести вполне можно, попробовал. На носу, на помосте из сучьев, уложил толстый слой сырой глины, обложенной камнями - очаг для костра. Ближе к корме место для ночлега, там можно тент натянуть. Когда выжигал, на корме скамеечку оставил, удобную. Анатомическую, можно сказать. Вместо якоря – большой камень на лыковой верёвке.
Управляемость у Роминой поделки оказалась лишь самую малость лучше, чем у плота, не хватало ему сил на то, чтобы разогнать вёслами массивное судно, так что в основном плыть придётся со скоростью течения, зато находиться в лодке всяко приятнее, чем на заливаемых водой брёвнах. Борта над водой поднимаются сантиметров на тридцать – сорок, не должна речная волна внутрь захлёстывать.
Перед отплытием Роман сходил в степь, добыл небольшую антилопу. Постное мясо дольше сохранится, чем свинина, даже если его сильно не солить. На следующее утро сложил в лодку все свои нехитрые пожитки, запас дровишек, и отчалил. Так получилось, что Шишагов никогда не имел дела с большими реками, самое большее – ночные марши вдоль Днепра, ещё в военном училище, но вся оставшаяся в памяти информация – плеск чёрной воды и ненавистные извивы тянущейся вдоль берега дамбы. Тем интереснее будет путешествовать. Роман спокойно, не напрягаясь, грёб коротким веслом, перебрасывая его с борта на борт, выводя лодку на стрежень. Прохладный ветер с верховьев заставил набросить на себя кожаную куртку, заслуженную спутницу его приключений. Выгреб на середину, направил нос вниз по течению, и успокоился. Поехали.
Река несет свои воды много быстрее, чем топает пешеход. Проплывают мимо бортов обрывы глинистые и песчаные, пляжи сменяются заболоченной крепью. В прибрежных зарослях крякают и шумят утки, гуси и прочая водоплавающая пернатость. Оставляя на воде характерный след, плывут бобры или ондатры, а может быть нутрии, ни разу не удалось рассмотреть ближе, осторожные зверьки ныряют при его приближении. Роману нравится река. Поток то широко разливается, замедляясь, завивается водоворотами, пытаясь закружить лодку, то разгоняется на неглубоких местах. На одном из бродов пришлось бросить якорь и пережидать пока пересечёт реку стадо диких быков, голов пятьдесят. Этот вид не походил на зубров, звери были намного крупнее, массивнее, покрыты короткой шерстью чёрного цвета, бычьи головы украшают большие острые рога, изогнутые вперёд и вверх. Зайдя в воду по колено, животные пили, потом двигались дальше. Быки и коровы пересекали реку, задирая морды, в самом глубоком месте вода доходила им до середины боков. Поднятые ими волны ощутимо раскачивали лодку. Подростки держались выше по течению, и в некоторых местах им приходилось пускаться вплавь. Вниз по течению потянулась широкая полоса мутной воды, в воздухе запахло мочой. Роман вытащил якорь и заработал веслом раньше, чем последние звери вышли из воды, ему почему-то захотелось поскорее убраться с этого места.
Камышовые джунгли, тянувшиеся вдоль реки, были буквально набиты водоплавающей дичью. Утки всех видов и размеров, гуси и лебеди летели над зарослями, плыли по воде и щипали на берегу отросшую травку. И всё это непуганое, наглое до невозможности. Густая похлёбка из утки стала для Ромы достаточно дежурным блюдом, наглый лебедь, кидая свои корявые понты, однажды чуть в лодку не запрыгнул, агрессор безмозглый. Маховые перья с его крыльев Роман в запас отложил, на оперение для стрел.
Но вот мечталось человеку приготовить и съесть гуся. Видя, как летят над водой или пасутся на лугу эти крупные серые птицы, он вспоминал отрывок из Ремарка о приготовлении и поедании этого замечательного существа. В мельчайших подробностях представлял себе Роман процесс запекания гусиной тушки в устроенной для этого земляной печи, чтобы мясо было мягким, а корочка хрустящей…. Казалось, в воздухе уже витал аромат запекающейся гусятины, во рту слюна собиралась, но мечты разбивались о чудовищную осторожность вожделенной добычи. Не подпускали серые к себе даже на выстрел.
Гусиное гоготание слышно издалека, но слишком уж хорошо организована у птиц караульная служба. К одному табунку Роман трижды пытался подобраться, на лодке, пешком по берегу, последний раз полз по-пластунски. Гуси не улетали в испуге, они просто отходили на то расстояние, на которое приближался к ним человек, не прекращая щипать молодую травку. Облом-с.
Но Шишагов привык трепетно относиться к своим мечтам. Сцепив зубы, дождался он вечера, и, выбравшись на облюбованный птицами луг, начал оборудовать место для засады. Вырыл под растущими на краю луга кустами ямку, сплёл из веток каркас, украсил его пучками осоки и побегами камыша. Примерился, удобно ли будет натягивать лук, и углубил ямку ещё на пару ладоней. Постелил под себя шкуру, и продремал до рассвета.
С первыми проблесками зари натянул на лук тетиву и приготовился ждать. До полной победы. Несколько раз над головой, посвистывая крыльями, пролетели утки, и вот, наконец, долгожданные гуси. Птицы грузно опустились на луг и принялись пастись. Не приближаясь к Роминому укрытию ближе, чем на сто метров.
«Твари». Стрелять на такой дистанции смысла не было никакого. Продолжая упорствовать, Шишагов продолжал сидеть в своём убежище, всё ещё на что-то надеясь.
И дождался. Дозорный гусь предостерегающе гоготнул, и табунок начал отходить от кустов, растущих на противоположной стороне луга.
«Лиса пришла. Тоже гусятинки захотела». Рыжая бестия, замеченная гусями, видимо ещё молодая и неопытная, решила всё-таки попытать счастья, и выскочила на открытое место. Разогнавшись, она скачками понеслась за уходящими птицами. Гуси дружно показали ей хвосты и пошли на взлёт. По счастью, как раз в сторону Роминого шалаша. Человек не упустил летящую в руки удачу, влепив парочке гусиков по стреле в грудь. Потом выскочил из засады и быстро свернул подранкам шеи. Рыжая помощница осталась с носом.
Для запекания птицы в духовом шкафу хозяйки пользуются специальной посудой – отлитыми из чугуна толстостенными эмалированными утятницами и гусятницами. Ясное дело, у Романа такой ёмкости в имуществе не водилось. Но разве могут всякие мелочи остановить человека, у которого есть мечта? Теперь для её осуществления Роме понадобился глинистый откос. На беду, все тянущиеся вдоль берега обрывы оказались песчаными. Глину Шишагов нашел на дне реки.
К обеду рядом с подходящим обрывом была вырыта в земле яма метровой глубины, дно и стенки которой Шишагов выложил камнями, скреплёнными густым глиняным тестом. Наклонный ход, прорытый в печку от берега, должен будет обеспечить поступление воздуха. Большая вязанка хвороста приготовлена, и ждет, пока подсохнет сырая глина. На дно печки Роман установил три крупных булыжника, на которые славно устанавливается его походный котелок. Сплетена из прутьев плоская крышка, из самого центра которой торчит крюк из сырого дерева. Гусиные тушки выпотрошены и натёрты смесью соли и молодых побегов дикого чеснока. А Роман варит на небольшом костерке супчик из гусиных потрохов и утятины. Нельзя в сырой печке огонь разводить.
Только на следующее утро рискнул Роман разжечь в постройке пламя – подпалил маленький, из нескольких щепок и стружки шалашик. Топливо подкладывал в гомеопатических дозах. Убедившись, что подсохшая глина не торопится лопаться и взрываться, стал увеличивать огонёк, медленно и печально. Лишь через час он осмелился загрузить печь дровами полностью, так, что концы поставленных вертикально палок из ямы торчали. Когда огонь прогорел, угли закрыли дно печи, а к стенкам невозможно было поднести голую руку. Роман поставил на камни-подставки пустой котелок, чтобы жир на угли не тёк, укрепил на крюк крышки тушку первого гуся, и аккуратно опустил его в горловину печи. Поддувало просто заткнул со стороны оврага куском дёрна. Крышку сверху тоже обмазал глиняным тестом.
Вскоре сквозь оставшиеся щели стал пробиваться запах. Он постоянно усиливался, дразня обоняние и воображение. Шишагов крепился, сколько мог, уходил в лодку, осмотрел окрестные заросли, но в конце концов не выдержал, и вытащил гуся из печки. Золотисто- коричневая кожа птицы в нескольких местах лопнула, обнажив плотное тёмное мясо, местами покрытое каплями прозрачного жирка. Немножко обуглившиеся кончики крыльев вовсе не портили общей картины. В котелке булькал натёкший с тушки гусиный жир, и в него Шишагов опустил собранные в округе съедобные корешки. Бережно уложив готового гуся на чистый лист лопушка, Рома быстро, но тщательно подвесил на его место второго, и повторил процедуру. Печка немного остыла, и в этот раз Роман тщательно замазал глиной все щели, решив оставить тушку в духовке до вечера.
Закончив, Шишагов решительно обратился к исходящему паром источнику ароматов, разломил тушку на куски и вцепился зубами в гусиную ногу. Разъярённые долгим ожиданием и пыткой ароматами, вкусовые рецепторы сначала отказывались передавать в мозг объективную информацию. Потом, после того, как наступило первое насыщение, Рома понял, что мясо немного жестковато. Чуть позже – что оно просто жёсткое. Когда он окончательно убедился в том, что птицу можно было приготовить и поудачнее, от гуся осталась половина, а кулинар объелся и изрядно осоловел. Шишагову хотелось чаю, но котелок был замурован в печке вместе со второй жертвой его кулинарных мечтаний. Напившись из ближайшего родничка, обожравшийся чревоугодник добрался до лодки и уснул.
Спалось хорошо, ему снился кайзеровский солдат времён первой мировой, который жарил на вертеле гуся, ловя капли стекающего с него жира в форменную каску с пикой. Рыжий германец улыбался, и довольно подмигивал Шишагову, мол, мы-то с тобой понимаем, что это за птица! За немцем, профессионально сосредоточив во взгляде всю горечь мира, с завистью следил персонаж, гениально сыгранный Зиновием Гердтом. Время от времени он шмыгал носом, и бормотал:
- Когда я иду на гуся… поэма… это такая птица, Рома, такая птица…
Он нервно вертел в руках свою шляпу – канотье, которую, в конце концов, уронил. Соломенная шляпа рухнула на землю с грохотом крышки канализационного люка, разбудив Шишагова.
Проснувшись, Роман долго не мог понять, где он находится.
Забытая у печки половинка гуся исчезла, так же, как и оставшиеся от Роминого обеда косточки. Обнаруженные на рассыпанной вокруг печки глине следы однозначно говорили – если не та лисица, которая помогла Роману в охоте, так другая к её результатам приобщилась. Шишагов не обиделся, по-честному получилось. Извлечённый из печки гусь немного пересох, но пропёкся замечательно. И корни, обжарившиеся в котелке до золотистой корочки, также были изумительно хороши. Собрав всю эту вкуснятину путешественник погрузился в лодку и на ночлег отправился на середину реки, где нашлась подходящая мель.
***
Процесс чесания знаком каждому человеку с детства. Как не почесать заживающую ссадину на локте или колене? Чесание затылка является давно и широко известным стимулятором, при использовании которого в мозгу чешущего резко усиливаются мыслительные процессы. Между прочим, это единственный случай, когда человек чешет то, что не чешется. Обычно эти два процесса связаны между собой. Зачесалось – почесал. Причины могут быть самые разные. Уже упоминавшееся заживление ран, всяческие кожные заболевания и паразиты, вроде мелких клещей или грибка, наконец - банальная немытость, которая и является основной причиной возникновения кожного зуда. Народная мудрость откликнулась на это явление фразами: за провинку чешут спинку, нос чешется – пьянку чует (как вариант – кулак чует, но это, чаще всего, одно и то же), как почешешься, так и потешишься, моется тот, кому лень чесаться.
Но есть ещё один случай, когда нарушается причинно-следственная связь «зачесалось – почесал». С ней в течение жизни сталкивается практически каждый человек. Этот непонятный зуд возникает время от времени в районе центра масс человеческого тела, примерно на ширину ладони ниже спины. Любой мало-мальски компетентный специалист связывает это явление с приближением приключений. Правда, мнения знатоков разделились - часть из них полагает, что упомянутый зуд есть пресловутое шестое чувство, остальные уверены, что именно он и притягивает приключения на место своего проявления. Очень часто люди, у которых накануне чесалась задница, в последствии вынуждены чесать в затылке, очередной раз подтверждая, что в организме всё взаимосвязано, и врачи не просто так назначают уколы в попу, если болит голова.
Шишагов второй день ёрзал по вполне комфортному сиденью, сделанному им на корме лодки. И причина была вовсе не в том, что сидеть стало неудобно. У Романа появилось очередное желание. Он хотел походить под парусом. Желание не было ни новым, ни свежим. Вирус попал в его организм в детстве, при посредстве книги «Морских рассказов» Станюковича. Для удобства читателей, далёких от мореманства, на развороте обложки была изображена схема парусного вооружения описанных в ней корветов, все эти грота-реи, крюйс-брам-стень-штаги и фор-стеньги стаксели. В словах звенела непонятная, но манящая мелодия ветров, уносящих в далёкие моря, к удивительным островам, на которые не ступала ещё нога человека. Увы, старый пруд в саду детского дома был самым большим водоёмом в окрестностях, но плавать по нему можно было только в корыте – суда большего водоизмещения в его акватории не помещались. Так и не пришлось Шишагову изведать радость путешествия на паруснике. В Керчи он уже было договорился с местными ребятами, готовыми прокатить летёху на яхте, но подорвался на симпатичной мине по имени Лена, и дальше пляжа в море не попал.
Теперь у Романа имелось собственное судно, довольно широкая и замечательно длинная река, над которой почти всегда дул ветерок, иногда достаточно сильный. Все, буквально все необходимые компоненты имелись в наличии, и этой Роминой мечте пора было осуществиться.
Нет, Шишагов не собирался превращать дубовую колоду в чайный клипер или гоночную яхту – он повзрослел, умел отделять желаемое от возможного и, что немаловажно, прочёл много разных книг, в которых описывались принципы движения парусных судов. Ему просто хотелось поймать парусом ветер и ощутить, как он понесёт по волнам Ромину лодку. То, что волны небольшие, а лодка корявая, его не смущало. Обнаружив на берегу место, подходящее для его целей, Рома решительно направил к нему неспешный бег своего корабля.
Что хорошо – можно не торопиться. Рома никуда не опаздывал и был совершенно свободен до любой пятницы ближайшего полугодия. Поэтому к превращению своего плавсредства в парусное судно подошёл обстоятельно и неспешно. Рисовал на песке схемы, пытался что-то рассчитывать. Не имея измерительных инструментов, да. Те ещё расчётики получились. Как приделать мачту к лодке-долблёнке? Вовсе не тривиальная конструкторская задача, учитывая отсутствие слесарной мастерской и кучи шурупов под руками. Саму мачту Шишагов вытесал из подходящего ствола молодого деревца – он решил, что это ясень. Из того же материала делались и реи. Кожу на парус Ромина жаба пускать не велела, поэтому парус пришлось плести – из стеблей рогоза. Рогожка получилась плотная, и на роль паруса вполне годилась.
«Будешь джонкой» - обрадовал свою лодку Роман, очередной раз осмотрев сплетённую его руками парусину. Мачту в судно Роман тоже вплёл – изготовил что-то вроде корзины от борта до борта, привязал к ней тёсанную доску с отверстием для мачты, в толстом днище выковырял небольшое гнездо, и укрепил всю конструкцию в лодке несколькими распорками и растяжками. Долго экспериментировал с креплением реев на мачте и системой блоков и ремешков, которые должны были дать возможность парусом управлять. Труднее всего было делать блоки, через которые должны были проходить тонкие ремешки, назначенные исполнять роль бегучего такелажа. Особенно умучило проделывание отверстий – не так просто сделать это без сверла и дрели, пользуясь вместо них полой птичьей косточкой. Короче, очередная тренировка усидчивости.
Каски и спасательного жилета в хозяйстве Шишагова на нашлось, поэтому единственной возможной уступкой правилам техники безопасности стала тренировка на суше. Как оказалось - вполне разумное деяние. При попытке поднять парус ремень немедленно перекосило в блоке и заклинило намертво. Налетевший порыв ветра немедленно попытался рвануть рогожку и положить лодку на бок – не вышло, до половины вытащенная на берег колода опрокидываться отказалась. А на воде могла оказаться намного сговорчивей! Список неполадок оказался слишком велик для перечисления, короче говоря, сломалось или заело всё, что было на это способно и ещё немного того, что в принципе не могло этого делать.
Роман вздохнул, и принялся полностью переделывать всю систему. А куда денешься – мечта всё-таки, от неё не отмахнёшься.
С третьей попытки удалось наконец выполнить весь комплекс телодвижений парусом – поднять, перебросить косое полотнище сначала на левый борт, затем на правый, и, в конце концов, спустить.
Приближение сбычи мечт просто нужно было отметить праздничным ужином. Запечённый с травками и корешками зайчик (или кролик) вполне подошёл. Пожалел, что нет сметаны - жена одного из сослуживцев изумительно жарила в ней крольчатину.
Наутро Роман вывел свой крейсер на середину реки, дождался подходящего момента и поднял парус, затем заработал руками, выбирая толи шкот, толи брас – таких тонкостей он не помнил. Короче, поворачивая полотно паруса по отношению к кораблю, ветер дул с правого борта.
Вот оно, мгновение, о котором Рома столько мечтал! Ветер наполнил парус, лодка накренилась влево, Шишагов приготовился компенсировать изменение нагрузки рулевым веслом…. Не понадобилось. Лодка, не делая попыток увалиться под ветер, как стояла, боком пошла к берегу, почти не прибавив продольной скорости.
После многочисленных экспериментов капитан долблёной колоды смог уяснить – парус помогает, только если ветер попутный или очень к этому близкий. В любом другом случае не имеющую киля долблёнку просто сносит в направлении ветра, причём кормой вперёд тоже. Но разбирать парусное хозяйство Рома не стал – задует же когда-то и попутный ветер. В этом он был абсолютно уверен.
***
Для того чтобы сделать ловушку для рыбы, нужно совсем немного материалов и несколько часов работы. Сначала из лозы или ивы сгибаются обручи разного диаметра, самый большой, до метра - центральный, вдвое меньше - концевые и парочка промежуточных, среднего размера. Затем к ним лыком или еловыми корешками привязываются гибкие прутья или тонкие палки. При этом нужно не забыть сделать сбоку дверцу для извлечения попавшейся рыбы. Завершает дело изготовление входов. Из тех же палок, привязанных к внешним обручам, формируется направленный вовнутрь открытый конус. Если палочки около двух сантиметров в диаметре, их связанные между собой внутри ловушки концы образуют кольцо, тогда его не нужно отдельно из лозы сгибать.
Такую морду, или вершу Роман изготовил на второй день путешествия, прямо на ходу. Осталось придумать причину, по какой рыба должна в неё заплывать. Земные рыболовы набивают сосновую шишку хлебным мякишем, но у Ромы с хлебом напряжёнка. Пришлось напрягать мозг под девизом "почувствуй себя рыбой". На привале наварил корней лопуха и аира, размял в кашу. Мелко нарубил дождевых червей, добавил цветочной пыльцы, смешал с остальной массой. Получившуюся смесь натолкал в раскрывшуюся шишку, шишку забросил в ловушку, а ловушку вечером установил в камышах, там, где в их зарослях остался просвет, ведущий в одну из стариц. Приткнул лодку к мели посреди реки, и уснул под плеск воды и утиное кряканье. Утром вытащил из ила вёсла, удерживавшие корму на месте, столкнулся с мели и стал выгребать к своей верше. Ого! Столько рыбы в одном месте Роман ещё не видел. Затаскивая ловушку, чуть не опрокинул лодку. Высыпав улов на дно, старательно выбрал из трепыхающейся массы и выбросил в реку всю рыбу меньше локтя длиной, и всё равно осталось много. Понял, что сегодня уже никуда не поплывёт, и направил лодку к берегу, стараясь выбрать место, где растёт много ольхи.
Чистить окуней ещё та морока. Но пару штук Рома обработал довольно быстро. Порезал на куски, и почти до верха наполнил ими свой походный котелок. Залил чистой водичкой из небольшого родничка и поставил на очаг, поддерживая махонький огонёк, лишь бы варево чуть-чуть булькало. Выкопал в береговом откосе печурку, нажёг углей. Пока прогорали дрова, выпотрошил ещё несколько рыб, не сдирая чешуи. Слегка присолив тушки изнутри, щедро обмазал их полужидкой глиной, завернул в лопухи, уложил на угли и засыпал сухим песком. Сверху снова развёл огонь. Нашёл целую плантацию черемши, нарвал большой пук и вернулся к лодке. Снял с огня котелок, слил юшку в миску и начал жадно хлебать, дуя в ложку, щурясь от удовольствия, прикусывая от зажатого в левой руке пучка зелени. Доел, прямо посуды выпил остатки, вытер пот со лба и после этого не торопясь, аккуратно выбирая косточки из разварившейся рыбьей плоти, начал поедать окуней.
Праздник чревоугодия был прерван непонятной вознёй в ближних кустах. Шишагов и сам не заметил, как оказался на берегу в боевой стойке. В полусогнутой правой руке прямым хватом зажат нож, в левой, отведённой чуть назад, тесак - обратным. Шум повторился, и из раздвинувшихся веток на Романа уставились два ярко-голубых глаза. Лохматый зверёныш потянул носом воздух, и решительно направился к источнику вкусного запаха, не обращая на человека никакого внимания. Одно ухо порвано, на спине дымчато-серая шерсть в нескольких местах слиплась от засохшей крови. Лапы заплетаются, но этот комок шерсти сосредоточенно топает к котелку с рыбой. Лодочный борт оказался для него неодолимой преградой. Лапы не держали зверёныша, он срывался, падал на спину, но упорно вставал и опять пытался добраться до еды. Разгневанная мамаша, визита которой ждал Шишагов, всё никак не появлялась. Роман осторожно осмотрел заросли – никого. Вернулся к лодке, подхватил зверя под живот, и посадил в лодку. Выбрал кости из самого большого куска рыбы и, отщипывая, стал кормить нежданного гостя. Тот, не смущаясь, брал пищу из рук и глотал, практически не жуя. Кусок рыбы умял, и вякнул, требуя добавки.
- Обойдёшься - проворчал Шишагов - Сначала это перевари.
Собеседник недовольно зашипел в ответ, развернулся и полез дальше в лодку. Добрёл до лежащей на дне рыбы и вцепился в голову ближайшей. Живая рыбина дёрнулась, но зверёнок только крепче сжал зубы и обхватил добычу лапами.
- Ну ты нахал! - Рома отобрал рыбу, снова подхватил детёныша под живот и посадил к себе на колени.
- Нельзя тебе пока добавки, откуда я знаю, как долго ты нежравши по кустам лазил?
Он осмотрел пострадавшее ухо, осторожно раздвинул мягкую шерсть, разглядел начавшие подсыхать ранки на плечах и спине. Нагноения не нашёл, уже хорошо. Похоже, его нового знакомца кто-то пытался достать из укрытия лапой с очень серьёзными когтями. Роман никак не мог понять, чьё дитя лежит у него на коленях, пытаясь поймать руку передними лапами. Размерами и пропорциями зверек похож на взрослого фокстерьера, только лапы длиннее, широкие, с мягкими подушечками. Когти втягиваются, но не полностью. Куцый хвост, с другой стороны - крупная круглая голова, на кончиках треугольных ушек намёк на кисточки. Мордашка почти кошачья, но чем–то отличается. Челюсти массивнее, череп крупнее? Может быть. Теперь Ромину руку поймали и передние, и задние лапы. Найдёныш ласково урчал, пытаясь прихватить молочными полупрозрачными клыками за пальцы. Роман ласково почесал голое пузечко.
- А это что у нас? – раздвинул он задние лапы - О, да ты девка, оказывается! Смелая, наглая, бесстыжая деваха. Ты мне нравишься, мелкая. Будешь Машкой. Поедешь со мной?
Будто понимая, о чём его спрашивают, зверёк лизнул человеку руку. Через пару минут поевший и угревшийся детёныш уснул, и Роман, уложив его на тёплую шкуру, продолжил заниматься своими делами. Выкопал из углей запечённые в глине рыбьи тушки, и стал потрошить оставшуюся рыбу, стараясь не шуметь. Мелкая спала, свернувшись клубком, изредка подёргивая лапами и ушами. Роман то и дело отрывался от работы, чтобы посмотреть на лохматое чудо.
Через час – полтора малышка проснулась, подошла к борту и требовательно мяукнула. Роман помог ей перебраться через борт. Когда лохматая девочка сделала свои дела и вернулась, вывалил перед ней кучку рыбьих молок и набитых икрой ястыков.
Оставил самую маленькую рыбу сырой – для Машки, остальную подвесил на связанном из жердей каркасе над дымоходом земляной печи. Обтянул конструкцию куском кожи, превратив в подобие дымохода. И стал на горячие угли подбрасывать влажную ольховую стружку. Наевшаяся Машка приковыляла к нему и улеглась рядом, привалившись тёплым бочком к бедру.
Роман увлёкся процессом получения дыма, добавлял стружек и щепы, следил, чтобы топливо тлело, а не горело открытым огнем, и перестал следить за окружающим пространством. Только когда найдёныш зашипел, прижавшись к ноге, соизволил оглянуться.
- Так вот ты какой, северный олень! – процедил сквозь зубы Роман - Вот и верь всяким киплингам после этого. Вы ведь с ним одной крови, да, мелкая?
У кустов, из которых не так давно вылезла Машка, стоял тот, чьи когти оставили отметины на её шкурке. Стоял неподвижно, не обращая на человека ни малейшего внимания, уставившись на детёныша жёлтыми гляделками. Больше всего он был похож на рысь, над которой долго экспериментировали всякие генетики, скрещивая со львом. От последнего зверю достались размер, короткая грива и мощные челюсти. Над гривкой торчат треугольные уши с кисточками, шерсть стального оттенка с тёмными пятнами, короткий толстый хвост дергается из стороны в сторону. Могучие длинные лапы скорее рысьи, с поправкой на разницу в размерах. Опасный противник.
Маха отчаянно боится, но гнёт спину, скалит зубы и пытается рычать, собираясь дорого продавать свою маленькую жизнь.
- Что, Машка, в вашем прайде сменился папик, и решил обойтись без усыновления сирот? Будешь жить, мелкая, я так хочу.
Роман встал, проваливаясь в боевой режим, и в качестве вызова швырнул под ноги новому повелителю камышовых джунглей горящую головню. Машкин отчим попятился и зарычал. Вроде негромко, но у Романа волосы на затылке зашевелились. В ответ человек молча шагнул вперёд, закрывая собой детёныша и чуть разводя в стороны руки с оружием. Оба замерли, уставившись в глаза друг другу.
"Молодой. Крупный, сильный, но совсем молодой ещё. Драка с Машкиным папой была утром и далась нелегко, правую переднюю лапу бережёт".
"Уходи, серый. Я не хочу драки, но девку убить не дам, моя добыча".
И Роман снова на полшага сместился вправо, закрывая собой выглядывающего из-за сапога детёныша. Остатки прошлогодней травы вокруг брошенной Романом головни начали разгораться. Роман качнул отполированной плоскостью ножа, пустил противнику в морду солнечный зайчик. Хищник не рискнул напасть. Он ещё раз зарычал и отступил в кусты. Шишагов попятился, и, не поворачиваясь к зарослям спиной, отошёл к лодке, по дороге подхватив Машку на руки. Ударом тесака перерубил чалку, задницей оттолкнул долблёнку от берега, забросил в неё звереныша и только потом запрыгнул на борт сам. Подхватил шест, и в несколько толчков вывел лодку на глубину. Холодный пот струйкой стекал по спине. Кровь – по кисти правой руки. Клыки у Махи молочные, но не маленькие, когда с земли поднимал, хватанула на совесть. На берегу удалялась импровизированная коптильня и вместе с ней принесенный из дальнего далека на собственном горбу кусок выделанной кожи.
-Фигня, не жалко, будет своя шкура цела, чужую с кого-нибудь обдерём, правда, Машка?
Но зверёныш забился под носовой помост и настороженно зыркал оттуда глазищами, отказываясь вылезать. Шишагов гнал лодку стоя, вкладывая все силы в каждый гребок, и позволил себе расслабиться только через час, когда между лодкой и Машкиной родиной стало не меньше десяти километров. Сел на кормовую скамью, положил весло под ноги. Машка плотно засела в своём убежище и вылезать не собиралась. Опустил правую руку за борт, смывая свежую и засохшую кровь, рассмотрел ранки от укуса.
- Ну ты и засранка, Маха, до кости прокусила. Нервы у неё, видите ли. Рано тебе ещё нервы показывать, подрасти сначала.
Роман ворчал, постепенно понижая тембр голоса, и уменьшая громкость, давал время зверьку привыкнуть к человеческой речи и успокоится. В его ворчании не было даже тени намёка на угрозу. Шишагов передвигался по лодке, занимался рутинными делами, укладывал на места разбросанные вещи, возился с парусом, благо ветер был попутный и несильный, и всё время что-то говорил. Негромко, спокойно, с убаюкивающими интонациями. Со временем шипение под помостом стихло, и не включилось, даже когда Рома забрал с очага котелок с вареной рыбой. Ел нарочито медленно, смакуя каждый кусок, тщательно выбирая косточки – из-под помоста даже нос не показался.
Машка не забыла, что в лодку её бросили грубо, считала это наказанием за укус, ждала продолжения и вылезать не собиралась. Не на такую, мол, напал. Из её укрытия большой зверь, дававший еду, был виден целиком. Он не обращал на неё никакого внимания и постоянно издавал какие-то звуки. Злой запах от него становился всё слабее. И есть уже хочется. Она и сутки может без еды просидеть, не в первый раз, но рыба-то лежит на виду, только лапу протянуть…. И этот отвернулся, спиной сидит…
"Не выдержала" - понял Роман, услышав, как зверушка поволокла в убежище оставленную им у помоста рыбу, - "Очухалась".
Под помостом довольно урчало, трещала под когтями чешуя. Интересно, она что, всю рыбину за раз сожрать собирается? Роман уже собирался спасать котёнка от переедания, но возня в носу лодки затихла. Он аккуратно заглянул под сучья помоста. Лохматая попутчица сопела, обняв передними лапами обгрызенную рыбью тушку.
Ближе к вечеру путешественники добрались до небольшого симпатичного островка, горбом возвышающегося над водой. На его вершине росла одинокая сосна с пышной, раскидистой кроной, ива полоскала листву в речных струях ниже по течению. И всё. Голый песок, немного травы. Если Маха и уйдёт, найти её будет нетрудно. Удивительно, но встретив её сегодня утром, к вечеру Шишагов ужасно боялся потерять это лохматое существо. Роман приткнул лодку к берегу, от греха привязал её к толстому сосновому корню. Разделся, долго и с наслаждением плавал. Костёр развел на берегу, в выкопанной в песке ямке. Вскипятил воду, заварил травяной чай. Над краем борта появилась заспанная мордашка попутчицы. Машка уставилась на пламя костра, оглядела окрестности. Довольно уверенно забралась на помост, чуть неуклюже спрыгнула на берег и с деловым видом направилась к травке. Через какое-то время спустилась к воде и долго лакала, проворно работая розовым языком. Роман сидел, не шевелясь, краем глаза наблюдая за зверёнышем. Напившись, Маха обошла небольшую территорию, подошла к нему с подветренной стороны и продолжительное время что-то старательно вынюхивала. Было видно, как в небольшой головёнке шевелятся какие-то мысли. Что-то решив для себя, мелкая вернулась к лодке, зацепилась передними лапами за причальную верёвку и залезла внутрь. Рома облегчённо перевёл дыхание.
На всякий случай на ночь перегнал лодку вниз по течению и оставил на плаву, длинным ремнём привязав к стволу ивы. Всё-таки не все кошки боятся воды, кто знает, выбрались они за пределы территории Машкиного прайда, или нет. Не хотелось бы проснуться под внимательным взглядом её мамочки.
На следующий день вымотавшийся Роман проснулся, только когда свет поднявшегося солнца упал ему на лицо. Осторожно приподнялся на локтях, и широко улыбнулся – Маха спала, крепко прижавшись спиной к его ноге, положив голову на бедро. Почувствовала шевеление, и лениво приоткрыла один глаз:
- Мррр?
- Не мррр, а вставать пора,– ответил Роман, не удержался и почесал мелкую под горлышком.
Наглое животное ме-е-дленно перевернулось на спину, демонстративно потянулось, зевнуло и легонько тронуло протянутую руку передней лапой.
- Ну, ты даёшь, – восхитился Роман.
Выбрал причальный ремень, и перевязал так, чтобы корма лодки утыкалась в берег. Выпустил девушку погулять, а сам полез в воду, поплавать. В горах негде было, соскучился.
Наплававшись вдоволь, взобрался на бугорок, прислонился к сосне и стал медитировать, подставив тело солнечным лучам, растворился в их согревающем сиянии, птичьем щебете и шуме ветвей. Очнулся, ощутив в мире какую-то непривычную перемену. Рядом с ним, совершенно по-кошачьи, столбиком, сидела Маха, также подставив мордочку солнечным лучам. Только лапы хвостом не обвела, короток для этого её хвостик.
Посидели вдвоём, погрелись, ночи всё ещё прохладные, особенно под утро, и вода в реке далеко не парное молоко. Потом перекусили, кто печёной рыбкой, а кто и сырую доел. Загрузились на судно, и двинулись дальше. Где-то через час добрались до места слияния рек, их река с небольшим промежутком с левого берега приняла в себя два полноводных притока, и стала вдвое шире. Мелей убавилось, а острова выросли в размерах. Иной раз особо крупная волна, разбившись о лодку, окатывала экипаж брызгами.
***
Не было у бабы забот, так купила порося. С появлением попутчицы кончилась Ромино беззаботное существование. Думай теперь, чем ребёнка кормить да как растить. В лавку не сходишь, витаминов–прививок не прикупишь, нужно натуральными средствами обходиться. А природа предписывает хищникам парное мяско кушать, и обязательно с кровью. Может, его ещё жевать надо, и потом отрыгивать? Роман с сомнением посмотрел на сидящую на лавке под мачтой пассажирку. "Рыбу ела сама, понос не прихватил, не буду ей пайку отрыгивать, обойдётся. Ещё собакам трубчатые кости птиц нельзя давать, а ей? Наверно, нельзя. Или это только к вареным относится? Ни холеры не помню. Кошки голубей целиком жрут, и ничего им от этого не бывает. Блин, мозги вывихнешь".
- Какая это мука, воспитывать! – явно пытаясь кому-то подражать, заявил он, скорчив недовольную рожу, и подмигнул подопечной. Машка вцепилась в лавку когтями и вертит любопытной мордашкой на триста шестьдесят градусов, так ей всё кругом интересно. Судя по всему, детёнышу месяца два – три от роду, поэтому и безбашенная такая. Бояться не умеет, с такой семьёй чего ей было бояться? Когда власть в прайде переменилась, и новый самец детишек предыдущего убивать начал, это в её жизни первый страх был. Машке повезло, видно забилась куда, он её из укрытия не достал, а пока остальными занимался, везучая мелочь сумела удрать, потом напоролась на человека. Может, так всё было, может не так, но для себя Роман версию выстроил. У Махи ведь не спросишь.
Река извивается, как змея в камышах, только что кольцами не сворачивается, но несёт лодку к югу. Неспешно, зато без остановок уплывают за спину берега. Машка за две недели стала заправской путешественницей, научилась свои дела на ходу делать, за борт. Роман для неё водоплавающих грызунов приловчился из пращи бить, в голову, чтобы подранков не оставлять. Они тут большие, как зайцы, Машке на день за глаза хватает, и сам не голодный. Рыба опять же. Можно было бы и быстрее плыть, да капитан дубовой коряги принял решение двигаться только в первой половине дня – ребёнку нужно много двигаться, а в лодке не побегаешь.
Поэтому ближе к обеду Роман начинает выбирать место для стоянки, желательно на большом острове. Требования стандартные – хороший пляж с привязью для лодки, деревья, желательно чтобы и дрова в наличии были. Большая часть островов под это описание подходила. После высадки десанта каждый член экипажа занимался выполнением своих обязанностей, строго закреплённых в неписаном уставе корабельной службы. Роман обустраивал бивак, готовил ночлег, очаг, дрова для костра заготавливал. Машка бегала по острову в поисках достопримечательностей, потом возвращалась с докладом, заодно путаясь под ногами и внося в процесс здоровую, можно сказать, здоровенную порцию рабочего беспорядка.
Нападала на приготовленные дрова, разгоняя их трусливую стаю по всему берегу, и не успокаивалась, пока не перегрызала горло самому жирному полену. Пока Роман собирал и стаскивал в кучу деревянные трупы, она отыскивала в шалаше неправильные ветки и старательно вытягивала их из стенок, рыча от усердия, упираясь в землю всеми лапами. Подкрадывалась к расстеленной в постройке шкуре, прячась в траве и замирая после каждого шага, только куцый хвост при этом метался из стороны в сторону, полностью демаскируя грозную охотницу. Не выдерживала напряжения, и бросалась в атаку, не преодолев и половины расстояния до цели. После двух- трёх неуклюжих прыжков нападение всё равно заканчивалось успешно, глупая шкура ни разу не успела броситься наутёк.
Потом начинались другие игры. Человек подбрасывал шишки, а Машка пыталась шишки ловить и убивать. Или шишка бегала за кожаным шнурком, а она бегала за шишкой. Если находилось подходящее бревно, Роман сажал Маху сверху, и требовал по бревну ходить. Страшно было, аж глаза закрывались. Потом понравилось, смекнула, что всё равно упасть не дадут, поймают. Она иногда специально на человека спрыгивала, только он за это ругал и на Маху сердился. И обратно на бревно сажал. Ещё ей не нравилось на ветке висеть. Человек подсадит так, чтобы передние лапы за ветку зацепились, и отпустит. Попробовал бы сам задние лапы на ветку забросить. А отпустить ветку и падать страшно, земля далеко. Висит Машка, ругается, головой вертит, задними лапами дрыгает. Потом лапы устают, и даже когти удержаться не помогают. Приходится падать, но человек и тут ловит, не даёт об землю удариться.
Набегавшись, напрыгавшись не грех искупаться и подкрепиться. После еды Машка спит, а Роман всякими непонятными делами занимается – то стружки из палок делает, то со шкурками возится. Со шкурками Машка хотела помочь, только он не даёт. Противный. После сна опять игры, только чаще всего плавать приходится. Маху несут в речку, далеко, и отпускают в воду, а она к берегу плывёт, фыркает. Это занятие ей нравится, и иногда она направляется не к берегу, а начинает кружить вокруг человека. Тогда он смеётся, и начинает купаться вместе с ней. Хорошо плавает, быстро. Маха скоро устаёт, выбирается на берег, долго и шумно отряхивается, вылизывает свою дымчатую шёрстку. Под солнцем становятся видны пятна на её шкуре, как у леопарда. Но разглядеть их можно только под солнцем, и только под определённым углом.
До вечера человек опять возится с разными неживыми штуками, Машка дремлет недалеко, приглядывает за ним, время от времени открывая один глаз. Вечером они разводят огонь и жгут в нём разные палки. Роман жжёт, а Маха лежит поодаль, следит, чтобы всё по правилам было. На костре варится уха. Она вкусная, только Роман любит уху горячую, а Машка холодную, поэтому человек свою часть выливает в миску, и ест сразу, а Машкину порцию прямо в котелке относит на реку и в воду ставит. Как остынет юшка, в Машкино корытце перельёт. Однажды Машка попробовала из его миски полакать, вдруг там вкуснее, но Ромина уха её за язык укусила, больно, пришлось бежать к речке, лакать холодную воду. С тех пор миску Маха не любит, обходит стороной и рычит на неё, на всякий случай.
Когда огонь в костре становится маленьким, а от дров остаются красно-серые камешки, Машка подходит к Роме, садится рядом, и они долго смотрят, как засыпает пламя, а горячие камни превращаются в серый порошок. Человек иногда замирает, дышит очень редко и медленно, и невидимая часть его становится большой, забирает в себя Машку, лодку, остров и может быть, всю их реку. Машке нравится быть внутри человека, она замирает и тоже начинает медленно дышать, и внутри становится тепло и приятно, даже приятнее, чем от тёплого мяса с кровью. Тепло, как от мамы….
Затем они залезают в шалаш. Человек сначала ворочается, потом всё-таки засыпает. Машка сначала лежит рядом, только спать не хочется, и она идёт гулять по острову. Хорошо, если на острове живут весёлые мышки, которые ночью вылезают из норок и играют с ней в прятки. Маха тоже прячется, сжимаясь в комок и замирая. Тогда грызун может подбежать близко, и можно на него прыгнуть и поймать. Начинается игра в догонялки. Когда мышка быстрее, когда Машка. Иногда хвостатая устаёт, и не хочет больше бегать, лежит, не шевелится, даже не дышит. Тогда Маха бросает ленивую мышку, и идёт искать другую. Наигравшись, она тихонько заползает к человеку в шалаш, прижимается к тёплой ноге, кладёт голову на бедро. И засыпает.
***
По обоим берегам реки тянется степь, невысокие холмы до самого горизонта. Почти исчезли рощицы, встречавшиеся раньше, деревья жмутся к озёрам и ручьям, прячутся в оврагах и ложбинах. На отросшей траве пасутся тысячные стада копытных. Взамен брошенного куска кожи Роман добыл новую, содрал шкуру с чёрного быка, целый шатёр получился. Бычья кожа, конечно, толстая и тяжёлая, так не на своём же горбу её переть, река несёт.
Недавно Роман, обходя окрестности стоянки, напоролся на группу товарищей, доедавших в овраге лошадь. Волки поворчали для проформы, но добычу уступили, поджав облезлые по летнему времени серые хвосты. Собственно, лошадь ему была ни к чему, а вот её длинный хвост он обрезал, и теперь плетёт из конского волоса верёвочку, она крепче лыковой, и не размокает, как сыромятный ремень. Лесу Шишагов связал ещё раньше. Поэтому за лодкой частенько тянется небольшая рыбка, с укреплённой вдоль тела крепкой щепкой. Хитро привязанная деревяшка при рывке разворачивается поперёк, и вечерняя уха варится то из щуки, то из судачка. Иногда приманку заглатывает крупный окунь. Ставить вершу на ночь Роман не любит, слишком много рыбы в неё набивается, возни на целый день. С дорожкой проще, и еда каждый день свежая.
Маха растёт, на лес глядя, ростом уже с хорошую рысь, только масть другая. И зубы меняться начали, ещё одна головная боль Шишагову. Мяско теперь с жирком ищет, и хрящей чтобы побольше мелкой досталось. А сколько нервов потратил, пока приучил её живым кормом питаться! Принесёшь ей подбитого суслика, так она с ним играет, а есть и не думает. Пришлось потихоньку приучать, сначала полуразделанными тушками кормить, потом только с надрезом, чтобы кровь сочилась. И только после этого голодная Машка очередную "добычу" съела. На вчерашнем привале изловила в камышах утку. Пока Роман заметил, от птички остались клюв, лапки и горсть перьев. Растёт питомица, радует.
От постоянной мелкой работы пальцы у Ромы стали шершавыми, но ловкими и сильными. Последнее изделие – рогожный полог на лодку, в дырочки которого только иглу и просунешь. Не от хорошей жизни плёл, комары заставили. Ночи стоят тёплые, и над камышами гнус облаками вьётся, пришлось изгаляться, рукодельничать. В два слоя сплёл, на дугах в центре лодки укрепил, и на день не снимает. Зато теперь хоть и стоит всю ночь комариный звон в ушах, а до тел путешествующих редкая кровососка добирается. Ну, и на ночь лучше всего на якорь становиться, посреди широкого плёса, на ветерке. Хорошо, что опасность под шальной пароход угодить не слишком велика.
Иногда вечером или на рассвете доносит ветер до них рык Машкиных родичей. Тихий поначалу, рык набирает силу, крепнет, заполняет окрестности и внезапно обрывается кодой. Только эхо, отражаясь от обрывистых берегов, мечется над водой. Сначала, услышав такой рёв, Машка сжималась, выгибала спину и тихо шипела, но когда подросла, пугаться перестала. Встаёт, настораживает уши, подаётся вперёд. Диафрагма сокращается, в горле у неё клокочет, но пока ни разу ещё не зарычала в ответ.
***
Что-то сегодня долго остановки нет, пора бы уже и по бережку побегать. Впрочем, дремать, привалившись спинкой к мачте тоже приятно. Солнце греет пузечко, ветер сдувает нахальных мух и комаров. Машка шевельнула ухом – на корме плеснуло весло, потом ещё раз, и ещё. Значит, сейчас причаливать будем. И точно – днище лодки заскребло по песчаному дну, несильный толчок, остановка. Казалось, мгновенье назад спавшая без задних ног Машка уже спрыгивает на берег и важно топает инспектировать ближайшие кусты.
Пока Шишагов привязывает лодку и ставит лагерь, она успевает обойти весь островок. Такой же, как и большинство островов, оставшихся позади – вытянутый песчаный холм, поросший деревьями, с небольшим пляжем и зарослями камыша по периметру. В камыше наверняка есть утиные гнёзда, полные вкусных яиц, которые так нравятся Маше. Вечером она обязательно проверит одно – два гнезда, надо же узнать, яйца в них такие же на вкус, как те, что она ела вчера, или нет?
Вот и Роман, несёт из леса сухие палки. Маха находит ещё несколько, выбирает ту, что больше неё ростом и тащит к берегу, порыкивая от возбуждения. Глупая палка цепляется кривым концом за корни кустов, и Машке приходится её вытаскивать рывками, зажав в зубах и упираясь всеми четырьмя лапами. Пока волокла, вожак уже порубил остальные дрова большим ножом, и разжигает костёр.
Рыся перехватила свою добычу поудобнее, и подтащила её к сложенной Ромой куче. Вот, и она делом занимается. Потом можно подойти, и получить свою благодарность – вожак никогда не забудет погладить, похвалить и почесать за ушком. И окатить волной нежности – тоже, а это для Машки даже важнее становится, чем ласка. Правда, за всякие шалости ругать тоже не забывает, иногда сильно на Машу сердится. Но она ведь умная девочка, и хорошо запоминает, за что её ругали. Поэтому следующий раз делает такие вещи только тогда, когда Рома не может этого увидеть.
Костёр только-только начал разгораться, котелок с водой стоит на земле, Роман собирается рыбу чистить. Рыба большая, зубастая, лежит на берегу. Маша обошла вокруг рыбины, внимательно осматривая её со всех сторон. Вожак хлопочет по хозяйству и не обращает на питомицу внимания. Похоже, здесь ничего интересного пока не будет, и рыся неслышно растворяется в кустах.
Южная оконечность острова густо заросла ивами. А на их ветвях свили гнёзда цапли. Гнёзд много, и Маша долго их разглядывает, прищурив свои голубые глазищи – солнце мешает ей смотреть.
Ствол одной из ив довольно кривой, по нему на дерево легко взбираться. Сидя поодаль, Маха разрабатывает маршрут – прыгнуть здесь, перебраться с ветки на ветку там, пробежать по толстому кривому суку, с которого будет легко забраться в кучу палок, из которой торчит птичья голова. Можно действовать.
Рыся разогналась, в три прыжка взлетела по кривому стволу и спрыгнула на ведущий к гнезду сук – вот когда пригодились уроки хождения по бревну. Теперь двигаться нужно осторожно, и она аккуратно переставляет лапы по покрытой мелкими морщинками коре. Интересно, почему птицы так раскричались?
Пернатые не только орут – они собрались кучей и набросились на предприимчивую хищницу. От первых атак Маша ещё отбилась, но цапель слишком много, и пока она отмахивается от одной, другая ухитряется больно клюнуть в серую пушистую спину. За то время, что рыся оборачивается к обидчице, на её попу обрушивается ещё один удар. Цапли прыгают по веткам и кружатся над головой, ожидая своей очереди на атаку, их длинные клювы похожи на острые пики. Пришлось Машке спрыгивать с ветки и бегом удирать в кусты. Не получилось. Сидя в кустах, она ещё раз осматривает колонию дружных цапель, и отправляется к лодке.
Пока Маша воевала с противными длинноносыми птицами, Роман успел почистить рыбу и поставить вариться уху, от висящего над огнём котелка идёт вкусный запах. А вот этот кусок, лежащий на широком листе, вожак приготовил для неё, он всегда так делает. После всех приключений разыгрался аппетит, и Машка рыбу съела без остатка, урча от удовольствия, как небольшой автомобиль.
Наполнив живот, перебралась поближе к огню, и улеглась, следя за пляшущими под котелком языками пламени. Сама не заметила, как задремала. Когда Рома уху с огня снял – проснулась. Поели, подремали на солнышке, потом вожак играть позвал. Нравятся Маше игры, интересно с Ромой. И палку друг у друга отбирать, и в догонялки бегать. Теперь Маша не боится повиснуть на ветке, держась передними лапами, быстро подтягивается и забирается наверх. А сверху на вожака прыгает. Рома ловит и опять на ветку бросает. Весело!
Бегать Маше нравится меньше, не любит рыська долго бежать, но Рома сердится, если она садится и капризничает, поэтому Машка терпит, держится за вожаком. Иногда только шагом пройдет чуть-чуть, и снова догоняет. Зато потом у них плавание, а плавать Маха очень любит. Выбравшись из воды, они опять отдыхают на прогретом солнечными лучами берегу. После игры Роман занимается всякими скучными делами, а Маша уходит искать утиные гнёзда.
Несмотря на то, что в этот раз яйца имеют не такой вкус, как вчера, Маха всё равно съедает содержимое пары гнёзд. Утки не дерутся с Машей, просто уплывают, бросая свои кладки. Раньше Маша пробовала догонять уток, но теперь знает, что они умеют прятаться под водой, и не тратит времени на бесполезные погони.
Вечером Маша идёт играть в прятки с мышками. Она больше не бросает уставшую мышку, а съедает её. Потому что мышка вкусная.
Спят они с Ромой теперь в лодке, крепко закрывшись от гудящих вокруг комаров.
***
В новой своей жизни Роман привык обходиться без многого, мнившегося раньше совершенно необходимым, в том числе и без соли. Но если была возможность соль добыть, предпочитал пищу, хоть и не обильно, но подсаливать. Поэтому, когда в прихваченном в дорогу кожаном мешочке осталась последняя горсть серого порошка, принялся искать солонец. Самому солёную землю найти – та ещё задача, но вот если за травоядными посмотреть, проследить их тропы, время на поиск может значительно сократиться. Им, в отличие от хищников, соли в пище не хватает. Но по левому берегу второй день тянется меловый обрыв, а справа стеной стоят камыш и рогоз, этим плавням конца и края не видно. В болоте соли уж точно не найти. А на обрыв вскарабкаться вполне возможно, вот по этому овражку, например, ещё и удобно будет.
Роман несколькими быстрыми гребками весла развернул лодку, и повёл её к берегу. Кажется, не сильно себя греблей утруждал, но постоянная практика в течение долгого времени в сочетании с обильным питанием нарастила мышцы на торсе, да и ухватка появилась. Долблёнка куда маневреннее стала, чем поначалу.
Днище с разгону зашуршало осокой, затем заскребло по камням. Нос лодки на метр выполз на берег. Из-под носового настила появилась недовольная внезапным пробуждением Машка, морда заспанная, глаза щурит на свету, глядя на Романа с упрёком:
- Тебе что, делать нечего? Только перекусила чуть-чуть, подремать прилегла…. Ты что творишь? - написано на её наглой морде. Большими буквами.
- Переживёшь, пожалуй – отвечает Рома, - Перекусывала третий раз за сегодня, и дрыхнешь с утра, как всегда, только для пожрать и просыпаешься.
Маха фыркнула в усы, потянулась сочно, вытянув вперёд передние лапы и выпятив поджарый зад. Краем глаза оценила навешанную на Шишагова экипировку и с деловым видом выпрыгнула на берег. Поднялась выше по течению и принялась лакать из реки.
Роман привычно привязал лодку, обмотав парой витков верёвки крупный чёрный камень, и двинулся в промоину. Спустя несколько вздохов Машка материализовалась справа, чуть выше по склону. Сколько Роман не бился, пытаясь отучить её ходить со стороны рабочей руки, не вышло. Видно, из него вышел плохой объясняльщик.
Наверху обнаружился довольно изрезанный ландшафт. Местность заросла высоким разнотравьем, скрывающим наличие довольно опасных провалов. Ровную, в общем, поверхность в разных направлениях пересекают овраги, овражки и просто промоины. Чёрт ногу сломит, и не убежит. Почему-то здешние края приглянулись лошадям – на обозримом пространстве стригут траву сразу несколько табунов.
Машка вдруг ткнулась носом в ладонь, и направилась в сторону, дёрнув хвостом. Охотится, просит не шуметь. Идёт на цыпочках, высоко задирая лапы. Припала к земле – уши с кисточками скрылись в траве. Роман терпеливо ждёт, на всякий случай вложив в пращу камень. Не понадобилось. Маха прыгнула, послышалась возня, хлопанье крыльев, потом довольное урчание. Через несколько минут из травы появилась серая задница, рывками приближающаяся к Роману. Кого она на этот раз задавила? Сунув пращу в карман, Роман пошёл навстречу добычливой охотнице. Ворча на глупую жертву, цепляющуюся за пучки стеблей, рыся тащит дрофу больше себя ростом. Увидела Романа, приняла гордую позу, не выпуская из зубов длинную птичью шею. Мол, как она я? Цени! А у самой хвост мечется в стороны, будто оторваться собрался.
- Ты у меня молодец, суперхищник и самая красивая кошка на свете! – чистосердечно признался Шишагов, за что был милостиво облит голубым сиянием Машкиных глаз. Бросив добычу, питомица прыгнула к Роме, обхватив лапами его ногу. Потом ногу отпустили, и по–кошачьи пометили, протёршись всем телом сначала в одну сторону, потом в другую.
- Дрофу сама потащишь, или доверишь мне? Наглая девка посмотрела на лежащую тушку, на Рому, улыбнулась, показав отрастающие клыки, и повернулась задом к обоим. Пошла дальше, всем телом демонстрируя отсутствие интереса к происходящему сзади.
"Ах, ты, стервочка!" - Роман, не нагибаясь за птицей, пошёл следом. Маха немедленно развернулась, и растерянно уставилась на Шишагова.
- То-то, девочка. Не нужно берега терять.
Роман вернулся, подхватил тяжёлую птицу и забросил в заплечный короб.
Искомый солончак оказался далеко от реки, в месте, не имеющем и намёка на дрова. Пришлось возвращаться к лодке и начинать плести корзину. На берегу всяких коряг хватает, здесь и соль придётся выпаривать. Только таскать далеко. Уставшая Маха, набив пузик дрофятиной, залезла на камень, к которому привязана лодка, и дрыхнет без задних лап. Если делать нечего, нужно спать. Натуральный солдат – ветеран.
Ивовые ветки послушно сплетаются в проверенную конструкцию, образуют ёмкость для переноски солёного грунта, солнце ползёт по небу, гонит день от утра к вечеру. Заодно и дрова для завтрашнего костра сушит. Большую кучу. Если далеко вперёд не заглядывать, жизнь как жизнь. А задуматься, такое в голову лезет…. Лучше не напрягаться в эту сторону. Хорошо, что Маха нашлась.
Готовить лень было, тонко напластал птичью грудку, отбил парой галек, присолил слегка, да и срубал, под щавель и черемшу. Залез под полог, и уснул. Проснулся под утро, услышав возню, шипение и рычание на берегу. Машка драла какого-то зверя, который попытался остатки дрофы стащить. Хороши остатки, там ещё килограммов десять мяса осталось. Вором оказался местный дикий кот, который после полученной трёпки вспомнил, что у него там, как можно дальше отсюда, есть много срочных дел. Даже не извинился, паразит. Интересно, Маха зубы в ход не пустила, обошлась когтями. Рефлекс?
Соль выпаривать работа знакомая, рутинная, особенно когда всё под рукой. Но в маленьком котелке слишком долгая. Лучше каменную плиту раскалить, потом поливать рассолом и результат соскребать в мешочек. Но, как назло, известняк для этого не годится, а попадающиеся там и тут чёрные камни по форме не подходят. Других нет. А если попробовать чёрный расколоть?
Роман давно отучил себя от эмоциональных срывов, выражающихся в криках, воплях и резких движениях, поэтому всё, что он думает о своей удачливости, высказал не спеша, обстоятельно, на трёх известных ему языках, но с явным перевесом русского, подбирая эпитеты, детально прорабатывая родственные связи и разнообразные извращения. Удивлённая Машка стояла рядом, переводя взгляд с Романа на лежащие перед ним каменные обломки. Изрядная часть которых оказалась тонкими, плоскими пластинками с очень острым краем, стеклянисто поблескивающими на сколе.
У мелового обрыва простояли неделю. Солью Шишагов всё-таки запасся, набив ей не один мешочек, а несколько. Сменил костяные наконечники стрел на кремневые, нагрузил лодку каменными желваками, и теперь, сидя в лодке, учился выделывать из кремня орудия посерьёзнее, вроде тесла и каменного топора. Получалось плохо, но время было, руки целы и материала хватает.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:56

ГЛАВА 7

Раздвинув ветви колючего кустарника, на вершину холма вышел человек. Упёрся концом посоха в каменистый грунт и какое-то время осматривал открывшееся перед ним побережье. За полосой постепенно понижающихся холмов до самого горизонта зеленоватой стеной стоит вода. Кажется, ещё немного, и вся эта масса, обрушившись, хлынет на сушу, сметая всё на своём пути. Опустив правую руку, человек положил её на холку зверя, бесшумно появившегося рядом с ним.
- Ну, вот мы и добрались, Маха. Это и есть море.
Зверюге было всё равно, она потёрлась тяжёлой лобастой головой о бедро человека и оглянулась назад.
- Вернёмся, конечно. Потом.
Человек поправил навьюченную на него поклажу и лёгким, пружинящим шагом начал спускаться по склону. Его спутница, мелькнув в кустах серо-голубой шкурой, двинулась следом, привычно держась сзади – справа от вожака.
***
Лодку пришлось оставить неделю тому назад. Роман видел знаменитые Ниагару и Викторию только по телевизору, объективно судить не мог, но водопад, который не позволил им плыть дальше, был явлением похожего масштаба. Рев падающей в пропасть воды был слышен издалека, облако мелких водяных брызг поднималось выше крон растущих по берегам деревьев.
- Приплыли. Дальше пешком потопаем – сообщил Рома прижимающей уши Махе, и направил лодку к берегу.
Год жизни на природе сильно меняет представления о том, сколько вещей человеку необходимо для счастья, поэтому сборы не заняли много времени. Через час путешественники уже прыгали по прибрежным камням, обходя водопад берегом – хотелось поглядеть на него снизу. Не удалось - склоны ущелья оказались слишком крутыми. Роману осталось только любоваться с обрыва зрелищем летящей вниз массы воды. Мощь происходящего завораживала, уходить не хотелось. Стоял, пока Машка не взяла в пасть кисть его правой руки. Ей было неуютно - слишком громкий звук, и земля под лапами дрожит.
Питомица за последние месяцы догнала и перегнала своего опекуна по массе, на короткой дистанции длинные мощные лапы позволяют ей легко догнать и завалить оленя или дикую лошадь.
"Почти взрослая уже, а характер, как у котенка" - Рома аккуратно высвободил руку из массивных белых клыков, присел на корточки и потрепал могучий загривок подруги.
В ответ длинный розовый язык тёркой прошёлся по его щеке.

На плоскогорье, заросшем колючим кустарником и незнакомыми Роману видами деревьев, редко встречались крупные травоядные, но по склонам холмов там и тут вились тропы с отпечатками небольших копыт, попадались кучки помёта в форме пригоршни мелких орешков. Козьи места. Крупных водоёмов нет, но озерки и ручьи встречаются достаточно часто. Из прибрежных зарослей регулярно доносится характерное похрюкивание. Несколько раз с утеса за топающей через охотничью территорию парочкой наблюдали местные леопарды, но на выяснение отношений не шли, ограничиваясь молчаливым "ходють тут всякие". Гигантских рысей не слышно и не видно уже давно, наверно, прайд таких хищников слишком быстро истощит местные пищевые ресурсы. Им по душе равнины со стадами крупных травоядных. Машке козлятины хватает, но охотятся они с Романом на пару, и почти всегда рыся добивает раненую добычу, гоняться за шустрыми козами по каменистым склонам с её габаритами тяжело.
А Роман отводит душу – на склонах холмов попадается множество плодовых деревьев. Мелкие сливки, что-то вроде дикого абрикоса, ежевика – человек больше времени пасётся, чем двигается вперёд. Поедание столь неаппетитных вещей поначалу вызывало у Махи искреннее изумление, но потом она привыкла, и мирно дрыхла в тени, пока Рома объедал очередное дерево.
***
Костёр догорел, на его месте мигают, угасая один за другим, светляки последних угольков. Вожак уснул, но, как всегда, время от времени ворочается под отобранной у какого-то барана шкурой. Маша лежит рядом, смотрит на голубые огни, иногда пробивающиеся сквозь укрывший кострище слой пепла. Рыся неподвижна, только уши с кисточками на концах поворачиваются, улавливая звуки ночной жизни. Порхали в остывшем воздухе летучие мыши, на лету истребляя многочисленных насекомых. Из травы и кустов то и дело доносился топоток быстрых лапок – это суетятся простые мышки, любимые игрушки Махиного детства. Где-то внизу, у озера, берега которого густо заросли кустарником, хрюкало, топало и рыло землю семейство кабанов. Вроде и стараются свиньи по ночам не шуметь, но получается плохо – слишком много их собралось в одном месте. Маша какое-то время раздумывала, не задавить ли кабанчика на завтрак, но не решилась – ещё не доросла на целый выводок нападать. Вот если бы одиночка попался…. Далеко, за вторым холмом завыл шакал, жалуясь на тяжёлую жизнь и пустое брюхо. Врёт мерзавец, не зима на дворе, всегда найдётся чем брюхо набить. На скалистом обрыве устроилось на ночлег козье стадо, время от времени с той стороны доносится стук рогов и копыт о камень.
Последние угли погасли, и на краю поляны шевельнулась осторожная тень. Шакал, привлечённый запахом жареной на углях козлятины, повёл носом…. К его величайшему сожалению к запаху пищи примешивался запах крупного хищника, и хитрый любитель чужих объедков решил, что стоит поискать пропитание в более безопасном месте.
Полежав ещё немного, Маха поднялась, и направилась к кустам, бесшумно растворившись в переплетении колеблющихся теней и полос лунного света, серая на сером. Погрузилась в запахи и звуки. Там, у костра, они как будто оставались вдалеке, начинаясь за пределами круга, освещённого пламенем костра. Когда огонь угас, они придвинулись, но так и не смогли сомкнуться до конца, будто память о зоне отторжения продолжала удерживать их на расстоянии. Только отойдя в сторону, Маша погрузилась в их мир целиком. Самыми громкими звуками ночи было не чавканье свиной стаи, и даже не шакалий вой – весь окружающий мир был наполнен звуками, которые издавало полчище сидящих в траве насекомых. Маша нашла одного стрекотуна, и внимательно рассмотрела. Похожие твари жили рядом с логовом её первого прайда, но те, как помнила Маха, были гораздо больше – поймав одного, можно было неплохо перекусить, а здешние – мелочь, даже рот открывать не хочется. Сидит на травинке, скрипит странными ногами. Неинтересный. Маха скользнула дальше, обходя поляну по кругу.
Встрепенулись уши, дёрнулся хвост, застыл – впереди что-то гораздо более интересное, чем сидящий в траве кузнечик. Выбравшись из норок, жёсткую здешнюю травку грызут похожие на зайцев зверьки. Припав к земле, на цыпочках она стала подбираться к добыче. Охота!
Аккуратно, постепенно перенося вес тела с лапы на лапу, усатая добытчица кралась к кормящимся кроликам. Вот уже цель совсем рядом, ещё пару шагов, и можно будет прыгать…. Маша сжалась, готовясь к прыжку….
Откуда-то сбоку выпрыгнул поджарый остромордый зверь и схватил одного из кроликов.
Шакал! Маша не любит, когда всякая посторонняя шваль пытается украсть её добычу! Зря он задержался, пытаясь перехватить кролика поудобнее - прыжок, захват когтями передних лап, сжатие мощных челюстей. Воришка успел только громко взвизгнуть перед смертью.
Разбуженый их вознёй и предсмертным визгом шакала у погасшего костра вскочил на ноги вожак – замер, пригнувшись, в руках его острые штуки. Пытаясь понять, что происходит, низко опустил голову – так лучше слышно. Окликнул тихонько, только воздух пропустил меж зубов:
- Маш-ш-ша!
Пора сдаваться. Маша уцепила тушку убитого шакалом кролика и направилась на зов. Подойдя, ткнула добычу в руки главе их маленького прайда – вот, мол, для тебя старалась. Роман убрал клинки в ножны, взял кроличью тушку, потрепал Машу по голове и обнял за шею.
- Вот же неугомонная ты зверища у меня…. Спасибо.
Почесал за ухом, отпустил и полез под шкуру, уже оттуда буркнув:
- Спи уже, завтра дальше пойдём.
Предрассветный ветерок зашумел в листве деревьев и кустов, звёзды стали тусклеть. Маша прижалась боком к Роману, закрыла глаза и уснула, вытянув длинные лапы.
***
Они топали по козьей тропе, когда Машка вылетела вперёд, загородив Роману дорогу. Шерсть дыбом, хвост уставился в небо и застыл. Готова к драке. Вся лишняя в бою поклажа оказалась на земле быстрее, чем Машка приняла боевую стойку. Мир привычно выцвел и замедлился, сгустившийся воздух упруго принял в себя тело, услужливо донёс звуки и запахи. Пахло паршиво, старой мочой и немного кровью. И вроде как Машкой, но гораздо сильнее. Слух сообщил, что там, за обломком скалы кто-то большой часто и неровно дышит. "Мария, ты сзади - слева, прикрой мне спину". В ответ - тёплая волна понимания. Плавно скользя на полусогнутых, пошёл вперёд, по большой дуге обходя закрывающий обзор камень.
"О, нас услышали".
Невидимый зверь встал, и развернулся навстречу. Здоровое животное так не движется, слишком медленно и тяжело он поднимался. Ещё несколько шагов вправо. Вот и он. Тёмная, почти чёрная шерсть, одного уха не хватает. Лапы расставил пошире, чтобы не упасть, но его ощутимо шатает. Грива даже гуще и длиннее, чем у Машиного отчима, не львиная, но красиво. А хвост задрал, сдаваться не собирается. Уважаю. Машка коротко рыкнула из-за спины. Баба, что с неё взять. Мол, убирайся с нашего пути, или мой (вожак) порвёт тебя на много маленьких красных кусочков!
Тёмный не стал отвечать, только шагнул чуть вперёд. Он и так знал, что пришло время умирать. Слишком долго не было пищи, слишком ослаб. Но лучше умереть в бою, чем быть добитым шакалами.
Уважая старого бойца, Роман не стал затягивать процесс. Ветеран не смог увернуться от стремительного удара торцом посоха. Человек плавно скользнул к опрокинувшемуся набок хищнику и нашёл лезвием ножа его сердце. Отпрянул от дёрнувшихся лап, и вышел из боевого режима. Рефлекторно потёр шрамы на предплечье правой руки.
"Спасибо, второй раз не нужен. Учены уже".
Снимать шкуру с Махиного родича Шишагов не стал, тяжестей и без неё хватает, да и не по себе как-то. Привыкшее к питомице подсознание воспринимает такую мысль почти как попытку каннибализма. Ну не хоронить же его? Падальщики уже кружат в воздухе и высовывают носы из кустов. Машка обнюхала труп, нашла незажившую рану на бедре задней лапы. Видимо, изгой несколько дней назад неудачно охотился на кабана. Не повезло. Рома вернулся, подобрал своё барахло, и они двинулись дальше.
К морю вышли на следующий день. Обрыв, широкий галечный пляж, и волны до самого горизонта. Берег, изрезанный бухточками, пятнают деревья, похожие на кипарисы, а может это они и есть. Если бы на во-он той скале стоял храм с крышей из красной черепицы и мраморными колоннами, решил бы что попал в Грецию. Ну и чайки, конечно, куда без них. Поплавками качаются на волнах, летят над морем, сидят на скалах. И орут.
Маха к незнакомой воде подходит осторожно, с недоверием. Пробует догнать отходящую от берега волну, и тут же в панике отпрыгивает от следующей, потом недовольно фыркает и отряхивается – в морду попали солёные брызги. На всякий случай стоит отойти подальше. Она с осуждением следит за человеком, который бросил вещи и одежду на берегу и уже залез в воду.
"Скоро вернусь" - пытается внушить ей Роман, выгребая дальше от берега, но Маха не успокаивается, ей чудится в неправильной воде какая-то опасность. Рыся несколько раз пробежала вдоль линии прибоя, высматривая в волнах Ромину голову, и вдруг длинным прыжком, с разбегу бросилась следом. Плывёт, громко фыркая, её накрывает волной. Паника, охватившая питомицу, просто врывается в мозг, и Рома возвращается к ней, понимая, что с морскими купаниями пока придётся повременить. Когда они выбрались из воды, Роман оглянулся и, споткнувшись, упал и сильно ушиб копчик. Вдоль самого берега скользнул весьма характерный, треугольный, чуть скошенный назад плавник. Большой, очень. В нескольких метрах за ним над поверхностью воды мелькнул острый кончик хвоста.
Шишагов крепко обнял могучую мускулистую шею и уткнулся лицом в мокрую шерсть.
- Спасибо, девочка. Я просто безмозглый дурак, который много лет не купался в море.
Машка, выждав паузу, аккуратно освободила голову из захвата, и гордо задрав хвост, пошла прочь от воды. Облепленная мокрой шерстью, выглядела она смешно, но Роману почему-то не хотелось смеяться.
Потом им пришлось долго выполаскивать в ближайшем ручье соль из Машкиной шубки.
От красивого, но опасного моря они ушли. Ушли далеко, перевалив по дороге несколько невысоких горных хребтов. Лето заканчивалось, и с хождением по просторам мира пора было заканчивать. Как-то сама собой нашлась небольшая, но удобная пещерка в хорошем месте, привычные к работе руки обустроили жильё и всяческие доступные в каменном веке удобства. В корзинах и корзинках, горшках и бочках стали накапливаться припасы на зиму. За заботами промелькнул месяц, за ним другой. В ручьи и речки пошёл на нерест лосось. Роман снова начал свои ежедневные тренировки, гоняя себя и Машку до изнеможения. Не помогло. На черта выделывать третий или четвёртый каменный топор, обжигать ещё десяток мисок или горшков, если сделанные раньше никуда не делись? Что-то шло не так, неправильно и впустую, пропало чувство пути, идущего сквозь тебя. Будто стрелка компаса, которая вела Шишагова всё это время по свету, показала вертикально вниз. Машка, простое существо, не понимая причин этого душевного беспорядка, волновалась и беспокоилась, напомнив Ромке бестолковой своей заботливостью бабу Глафиру, уборщицу и вечную детдомовскую утешительницу.
Человеческая составляющая Роминой натуры, окрепшая и поднявшаяся в заботе о спасённом детёныше, не желала мириться с бессмысленным животным существованием. Ей стало мало Машки, ей нужен был кто-то ещё. И Ромин зверь был с ней в этом заодно. Ему недостаточно быть самым сильным и самым быстрым просто так. И ещё он постоянно напоминал о том, что не просто зверь, а самец. Да, потребность в заботе о ком-то он отчасти утолил, и не был уже одинок, но природа требовала своего.
Немного легче становилось после медитаций, и Рома всё больше времени проводил, полируя спиной ствол старого абрикоса, все плоды которого давно превратил в курагу. Может быть, в момент полного отказа от себя, растворившись в мире, удастся получить ответ на вопрос, который он до сих пор не решался себе задать?
И однажды его мир дрогнул, ощутив чужое одиночество и желание быть нужным. Где-то не здесь сильный и умелый человек остался один. Стал не нужен. Страдал от этого и очень, очень хотел перестать быть. Быть ненужным, или просто быть. Для него это было одно и то же.
Тот, чью тоску ощутил Роман, никого не искал, и, похоже, не знал о том, что кто-то слышит его горе и ощущает его одиночество. Тем сильнее был удивлён Роман устало – равнодушной реакцией оппонента, когда потянулся ему навстречу, получив в ответ пакет эмоций, которые понял как:
- Что, уже? Ну и ладно, всё равно от тебя не избавиться.
Напоровшись на неласковый приём, Шишагов несколько дней не решался повторить попытку контакта. Тот, страдающий далеко, продолжал медленно сгорать в костре отчаяния, который сам же старательно раздувал. Иногда казалось, что он рядом – руку протянуть, и ухватишь за бороду. Именно за бороду, в этом Роман был абсолютно уверен. Человека надо было выручать. Не зная, как, но выручать обязательно. Вот только… Роман оглянулся на свою питомицу. Маха сидела у его походного ранца, всем видом показывая готовность отправиться в путь.
- Чудо, я ведь сам не понимаю, как туда попасть, тебя это не волнует?
Маха в ответ облила его родниковой водой своих глаз, отвела взгляд и демонстративно зевнула.
Роман понял это как "Нашёл о чём беспокоиться", или "Тоже мне, нашёл проблему".
Оказаться неизвестно где с голой задницей больше не хотелось, одного раза хватило с лихвой. Поэтому даже попытку контакта Роман предпринял, полностью собравшись в дорогу. Привалился ранцем к стволу дерева, очистил сознание от мыслей и желаний, ощутил тепло прижавшейся к его боку питомицы. Мир распахнулся, пропуская в себя, Роман привычно ощутил всё окружающее, горы, растения, животных вокруг. Бесконечное движение вод и воздуха на летящей по своей орбите планете, бушующий пожар Солнца, космическую бездну, скудно заполненную падающими в никуда галактиками. И тепло Машкиного сознания рядом. Во всей этой бесконечности не было человека, присутствие которого ощутил Шишагов. И в то же время он был, находился рядом, рукой подать, и Роман потянулся к нему, перестав делить действия на возможные и невозможные. И вселенная расступилась, отпуская человека и его спутницу, и тут же вновь сомкнулась вокруг них. Изменившись.
Перед медленно приходящим в себя Романом на ровной, огороженной камнями площадке стоял одетый в одежду из пушистых шкур невысокий, совершенно седой коренастый старик. Холодный ветер трепал его длинную бороду.
- Кин самбуюн, келе. Бар оррагты - ворчливо пробормотал абориген, повернулся к пришельцам спиной, и потопал к стоящим внизу постройкам.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:57

ГЛАВА 8

Тёмная холодная вода так же, как и много лет тому назад, волнами обрушивается на чёрные скалы. По ней приходят к северным берегам дающие пищу, кров и тепло моржи, нерпы, и могучие братья людей – киты, которые спасают народ от голода в тяжёлые времена, выбрасываясь на берег, отдавая ему свои тела. Волны выносят на побережье плавник, чтобы люди могли сделать себе нарты, шесты для яранг и каркас для быстрых байдар, способных настичь моржа и привезти в стойбище его мясо. Именно вода стала дорогой, которая увела людей с родных берегов. Но она не виновата, лишь глупец приписывает стихии сделанное людьми. Поэтому Каменный Медведь винил себя. Кого ещё может обвинять старый шаман, от которого ушёл его народ?
Люди всегда жили среди этих скал, били на побережье морского зверя и пасли оленьи стада в бескрайней тундре. Земля их сурова, она без пощады убивает слабых и больных. Поэтому живут на ней лишь здоровые и могучие, настоящие люди. Обширна земля, населённая ими, много места занимал народ, но мир гораздо больше. Кочуя с оленями, и в погоне за морским зверем уходя слишком далеко от родных берегов, добирались люди до странных мест.
Возвращаясь, рассказывали, о краях, в которых растут большие деревья, где лето долгое, а зима коротка, как хвост лемминга. В тех краях тоже жили существа, подобные людям. Они ходили, ели и охотились, носили одежду, их женщины даже зачинали от обычных мужчин. Но когда обитатели тёплых краёв пытались говорить, их рты выпускали слова, непонятные настоящим людям. Нелюдей было много, но они были слабы, любой охотник народа легко побеждал в бою трёх или четырёх мужчин тёплого берега.
Мягкотелые и слаборукие, они не имели настоящей силы, не могли даже натянуть тетиву на луки северных охотников. Зато у них было много еды, хороших шкур, и полезных вещей – медных котлов, бронзовых ножей, красивых украшений. Люди сразу поняли, что мягкотелые посланы им духами предков для облегчения жизни, так же, как моржи, олени и нерпы. Много лет мужчины людей ходили в земли мягкотелых за полезными предметами. Нелюди оказались непослушны и не хотели отдавать то, что посылали людям духи предков. Собирались толпами, пускали стрелы из своих жалких луков, били копьями. Иногда им удавалось даже убить настоящего человека. Хо! Медведь, не желая отдавать человеку свою шкуру, может заломать охотника, да только добрый охотник всё равно спит на мягкой шкуре и семья его ест медвежатину. Если зверь силён, его поднимают на копья вместе. Люди стали ходить к слаборуким, собирая мужчин нескольких родов. Научились делать из толстой моржовой кожи и костяных пластин защиту от стрел, действовать в бою сообща, как один человек. И мягкотелые стали убегать от посланцев народа, ища спасения только в силе своих ног. А люди стали учить мальчиков не только охоте на зверя тундры и моря, каждый человек, подрастая, осваивал мастерство охоты на мягкотелых. Обучаясь, мальчики бились друг с другом, затем и с взрослыми мужчинами, поэтому бой со слаборукими не казался им трудным делом. Народ всегда брал себе всё, что хотел, ведь так пожелали духи предков, подарившие своим потомкам рыб, птиц, зверей и мягкотелых.
Всё дальше на юг уходили байдары с охотниками, всё больше племён нелюдей познавало могучую силу северных соседей. Бабы народа теперь варили мясо в котлах, а не в кожаных мехах, драгоценные бусы, напяленные одни поверх других, пригибали к земле их шеи, диковинными разноцветными лоскутами украсилась одежда людей. И пришёл день, когда плечи удачливого походника на осеннем празднике мужчин развернулись шире, чем плечи гарпунщика, убившего десять моржей. На следующий год в походы ушло больше людей, чем осталось на моржовый промысел, и мясные ямы заполнили меньше, чем наполовину. А изо рта глупца впервые выскочили слова, которые с болью пролезли в уши Каменного Медведя.
- Почему мы, могучие и непобедимые, живём среди скал и тундры, а жалкие мягкотелые греют свои кости под ласковым солнцем? Если мы можем отнять у них всё, что захотим, нужно отнять у них землю, которая даёт пищу и летом, и зимой.
Старый шаман кочевал с оленным родом далеко от побережья и слишком поздно услышал эти речи. От яранги к яранге, от стойбища к стойбищу по земле народа летела весть об удачливом вожде, что собрался отнять у мягкотелых землю. Бабы, никогда не уезжавшие от своей яранги дальше соседнего стойбища, с горящими глазами рассказывали друг другу сладкие подробности. Многоговорливые бабьи языки трещали о зарытых в мягкую землю просторных ярангах из брёвен, о жарком солнце, которое не прячется зимой за край мира, о заросших щавелём просторах и лесах, полных кедровых орехов. Обильная слюна мешала им говорить, когда болтали они о сладком лакомстве, которое мягкотелым собирают с цветущих лугов живущие в дуплах больших деревьев крылатые человечки. Люди слушали бабью болтовню, и забывали о том, что сами рассказали бабам о тёплой земле – из горячих бабьих ртов слова вылетали липкими, застревали в ушах и жалили охотников в самое сердце. Шаманы поехали по стойбищам, вразумляя слишком жадных, палками вбивая немного ума в длинноволосые бабьи головы. Разговоры о тёплой земле притихли, но не прекратились. Зимой от берегов ушла нерпа. Такое бывало и раньше, но тогда людям хватало моржатины. В эту зиму ямы показали дно задолго до весны. Умереть береговым людям не дали оленные, две ветви народа всегда помогали друг другу. Однако с первым тёплым ветром в поредевших оленьих стадах начался мор. Олени дохли, выживших зверей не хватало даже на то, чтобы запрячь все нарты. Люди начали умирать от голода.
- Духи предков гонят нас с этой земли! - слово, сказанное одним, было много раз подхвачено остальными. И ни косяки подошедшей к берегу наваги, ни найденная на берегу туша кита, ни радующий душу рёв плывущих на льдинах моржей не смогли сделать эти слова тише. Род за родом снаряжал байдары, забирал баб, детей, собак и выходил в море, выгребая навстречу летящим в тундру косякам уток и гусей.
- На нашей земле дети вырастают людьми. Покинув землю предков, на теплых местах, не вырастут ли они мягкорукими? – пытался Каменный Медведь уговорить людей своего стойбища.
- Ты выжил из ума, старый, если забыл, что от росомахи не родится песец, а оленуха не принесёт лемминга! Из яйца гагары выходит гагара, и всё равно, с какой стороны озера находится её гнездо. Ты противишься воле предков, которую они высказали этой зимой! – ответил ему Лунный Песец, потрясая бубном.
Лучший ученик, которого готовил Каменный Медведь себе на замену. Даже у него злые духи отняли разум. Остальные тем более не услышат.
- Можете убираться куда хотите, – тихим, спокойным голосом закончил разговор старый шаман – Я умру на земле предков, даже если некому будет отнести моё тело в скалы. Я сказал последнее слово.
И молчал, когда дети и внуки уговаривали его не покидать род и уйти вместе с ними. Старик закрыл уши для пустых речей. Когда их разговоры стали гудеть в голове, как разогретый у огня бубен, обиженный шаман ушёл в скалы, и три дня камлал, пытаясь изгнать из людей злых духов, овладевших их душами. Не помогло. Когда вернулся, нашёл в стойбище только пустые яранги. На берегу торчали голые вешала для байдар. Уходя, люди оставили ему несколько кожаных мешков, полных заквашенного в крови оленьего мяса, и яму, под покрышку набитую свежей моржатиной.
В ярангах бросили зимнюю одежду и оленьи шкуры, тяжёлые котлы и жирники, вырезанные из мыльного камня. В байдарах было мало места для людей и собак, всё лишнее бросили на месте. Каменный Медведь долго бился седой головой о китовые рёбра, из которых был сделан каркас его яранги.
"Ы-ы… Считал себя самым мудрым, видел далеко, слышал много, сладкие слова учеников и потомков грели твою грудь. Глупец, ты - старая, ненужная вещь. Нет, ты похож на тяжёлый бронзовый котёл, которым удобно пользоваться, пока сидишь в стойбище, ни один охотник таскать такую тяжесть с собой не станет. Ветер воет среди яранг пустого стойбища, кому ты нужен теперь? Ты сохранил верность духам предков, но потерял свой народ. Когда вороны и песцы растащат твоё тело, что скажет великанша, сидящая у порога земель вечной охоты? Пропустит, или утопит в озере, как человека, не имеющего детей?"
Старик сидел на краю стойбища и смотрел в море, равномерно раскачиваясь взад и вперёд. Пятьдесят пять зим видели его глаза, но не утратили зоркости, по-прежнему различают тюленью голову на волнах в двух полётах стрелы. Только даже самые лучшие глаза не могут увидеть идущие домой байдары с людьми, потому что нельзя увидеть то, чего нет.
В груди старого шамана поселился огонь, который не погасить, даже выпив море. Не имея сил долго сидеть на одном месте, старик бродил по селению, заходил в яранги, заползал в опустевшие пологи. Потом взял старый бубен, колотушку и поднялся на место собраний.
Тысячи раз обращался он здесь к духам, спрашивая совета и требуя помощи. Привычные действия на время приглушили боль, раздвигавшую рёбра. Каменный Медведь встал в центре площадки, упёрся ногами в Землю, подставил скуластое лицо Ветру. Земля дала опору, шаман почувствовал силу, струящуюся вдоль позвоночника от её каменных корней, Ветер толкнул невидимой ладонью, поиграл с прядями шаманской бороды, и вручил крылья, подхватив широкие рукава, потянул из рук бубен. Гармония мира зазвучала в мозгу, и в такт ей Медведь топнул ногой, колотушка ударила в кожу, бубен зарокотал, вплетая свой голос в мелодию Ветра и Земли. Повинуясь ей, шаман кружился и прыгал по площадке, бубен в его руках то рокотал, подобно духам грозы, то постукивал тихо, как рога теснящихся оленей. Слившись с миром, ощутив силу собравшихся сущностей, старик запел без слов, вплетая голос в неслышную никому, кроме него, мелодию. Его голос, сливаясь с рокотом бубна, завораживал невидимых собеседников, втягивал в танец шамана, заставлял разговаривать и выполнять его просьбы. Каменный Медведь хотел знать, правильно ли поступил, оставшись на этом берегу, и духи ответили – правильно. Тогда старик потребовал вернуть народ назад, и они рассмеялись в ответ.
- Разве может выпавшее из крыла перо вернуться обратно? - сказали духи.
- Зачем я тогда нужен? – ударил Землю ногой шаман.
Мелкой дрожью рассмеялась в ответ Земля, дёрнула за пятки. Упал шаман. Долго лежал, переводя дыхание.
Боль в груди утихла, огонь больше не жёг сердце, только пустота в душе не заполнилась ничем.
В этот вечер старик впервые за несколько дней заставил себя есть, наполнил живот пищей, разрывая крепкими зубами ароматную оленину. Поев, залез в полог, застучал кремнем по огниву, разжёг огонь в жирнике, костяной палочкой поправил пучок ягеля, чтобы язык пламени горящего нерпичьего жира был не слишком высоким. Разделся и сел у стены, рука по привычке нащупала ремешок с амулетами. Сильные пальцы принялись перебирать нанизанные один за другим камни, клыки, когти и пучки перьев.
"Я нужен этой земле, но я стар, и не смогу долго служить. И мне некого оставить после себя". Оказалось, боль под сердцем и не думала уходить, она лишь пряталась и вернулась, как только почувствовала слабину. " Я плохой шаман, слишком любил свой род и не смог его удержать. Теперь моя душа ранена, часть её оторвалась и уплыла вместе с моими детьми и внуками. Лёгкая добыча для злых духов. Слабые уже пытаются грызть моё сердце. Этих я не боюсь, но за пределами мира, в пустоте, которая холоднее той, что таится за сводом Неба, живут сильные. Вечно голодные, они ищут таких как я, чтобы насытить свою утробу, выпить жизнь и украсть дух. Хо! Каждый шаман знает, что келе может влезть в человека, только если человек сам пригласит его. Злые духи хитры, смогу ли я устоять перед их кознями? Пустые мысли, однако."
Усилием воли старик заставил себя уснуть.
Солнце несколько раз обошло небо, а дух Каменного Медведя никак не мог найти покоя. С утра шаман поднимался на место собраний, усаживался на пятки и замирал, перебирая в памяти дни ушедшего года. Лица, взгляды, разговоры, руки собеседников, говорящие больше, чем их рты. Когда ошибся, какое слово не сказал, какое дело не сделал? Память–память, жгучей морской солью ложишься ты на раны души, разъедая язвы, снова и снова даёшь пережить страшное время. Вот она, услужливая, подсовывает: прошлая осень, праздник долгих разговоров. Хромой Бык, хозяин земли из стойбища Оленья Лопатка хвастается добычей – длинным ножом из чёрной бронзы, связками ожерелий из разноцветных камней, кусками красной и синей материи, ласкающей глаз яркостью красок. Все завидуют удачливому вожаку, удивляясь его удаче. Вот если бы…
Каменный Медведь вызывает Быка на Суд Предков. Хромой Бык хоть и припадает на левую ногу, ловкий и умелый воин, длинный нож в его руках режет воздух, стараясь достать противника. Но соперник его – сильнее сильных. Длинный нож отлетает в сторону, выбитый из рук хозяина ударом "каменная лапа". Вторая ладонь бьёт походника в лоб, заставляя задрать бороду, и пальцы шамана подобные медвежьим когтям, вырывают ему кадык.
- Что, помогли тебе длинный нож и кухлянка с блестящей чешуёй?- спрашивает у лежащего на земле трупа шаман.
Ы-ы, сладкая картина, только лживая. Три стойбища увел с собой походник в эту весну. И два оленных рода. Тех из них, что дожили до открытой воды. Увидев гибель Хромого Быка, многие ли задумались бы тогда об уходе? Нет, ничего не изменила бы смерть Хромого Быка. Правда о лёгкой жизни на тёплом берегу – вот отрава, которая разъела души людей. И сила, которой родная земля наделила их руки, открыла им путь к лёгкой жизни. Люди не хотят больше отдавать трёх детей из четырёх рождённых духам голода, холода и болезней. Там, в тёплых краях, думают они, все дети останутся согревать отцовские яранги весёлым смехом. И даже если все шаманы людей сотрут язык о зубы, объясняя, что злые духи забирают лишь слабых и неудачных детей, потерявшая дитя мать, стиснув зубы, будет молчать лишь потому, что обычай не позволит ей перечить. И завоет раненой волчицей, клочьями выдирая себе волосы, как только за тобой хлопнет покрышка яранги.
А для Каменного Медведя все люди были его детьми, каждого старик знал в лицо – от морщинистой старухи до малыша, которого мать, чтобы освободить руки для работы, вешает на кол в меховом мешке. Великое множество людей – двадцать раз по двадцать, и ещё десять и три, если считать с бабами и малышнёй. Вот сколько детей разом потерял шаман, и его глупое сердце лопалось от горя. Потому, когда из пустоты, той, которая дальше неба, потянулась к нему чужая сущность, старик отмахнулся от злого духа, как олень от кружащего над ухом слепня.
Не ожидавший отпора дух убрался назад, но не отстал, следил издалека, опасаясь приближаться. Так голодный волк крадётся за раненым медведем – ждёт, когда ослабнет хозяин гор.
Когда пришло время говорить с невидимым, шаман не стал брать с собой бубен. Помня о злых духах, взял своё верное копьё, древко которого сам вырастил, много лет закручивая ствол молодой берёзки, чтобы стал твёрдым, как камень, но гибким, как боевая плеть из сыромятной кожи. Отполированное за долгие годы ладонями дерево ласково встретило хозяйские руки. Сыромятный шнур из моржовой кожи подобно ладони доброго друга зажал в расщепе наконечник из чёрного кремня. Два лисьих хвоста свисают со шнура, красные хвосты с белыми кончиками, те самые, что заметают любой след и сбивают с толку любого злого духа. Зелёный нефритовый шар на конце древка уравновешивает тяжёлый наконечник. Доброе оружие не подведет хозяина ни в бою, ни на охоте.
Пляска с духами снова увлекла старика, копьё ожившей молнией металось вокруг вертящегося волчком шамана. Земля, Ветер, Вода и Небо закружились в танце, духи гор и тундры говорят с ним, и вот уже разбуженный стариком вихрь подхватывает его дух, чтобы унести в гости к верхним людям, в земли счастливой охоты. Мудрые предки сверху видят дальше живущих на земле. Жаль только, слишком редко удаётся спросить у них совета. Когда шаман уже готов был выпустить свой дух в полёт, мир перед ним задрожал, расступился, и посреди утоптанной площадки оказались две нелепых фигуры. Хо! Первый злой дух побоялся охотиться на шамана в одиночку, и призвал на помощь себе ещё одного. Глупцы, они не дождались, пока душа шамана отделится от тела! Каменный Медведь впервые видел злых духов обычным зрением. Один, странно горбатый, сидел на земле, разбросав в стороны длинные ноги, и был похож на человека, второй принял образ большущей рыси, глупого серого цвета, серого, как вечерний туман. Жалкое зрелище, и нелепое.
- Пошли в зад, келе! (келе - злой дух) Задолбали!
Каменный Медведь развернулся на пятках, и пошёл к стойбищу, опираясь на копьё, как на посох.
***
Голые, лишённые растительности скалы и холодное море, бьющее в покрытый крупной галькой берег. На полпути между приходящим в себя после перехода Романом и морем кучка сооружений, по виду напоминающих стога сена рядом с белорусской деревней – осевший, раздавшийся округлыми боками конус и венчиком торчащие над ним концы кольев. Только у сена колья снаружи, а у этих построек внутри, они основа конструкции, покрытой внахлест большими кусками бурой кожи. Сооружения разбросаны довольно далеко одно от другого, чего–чего, а места здесь хватает. Широко жили люди, не теснились. Почему в прошедшем времени? А на слух. Полное отсутствие звуков, окружающих человеческое поселение. Ни разговоров, ни детского крика, ни хлопка или стука оттуда не доносится. Только шаги уходящего старика, умудряющегося даже спиной выказывать крайне недоброжелательное отношение к незваным гостям. Кажется, на счёт "напои, накорми, в баньке попарь и спать положи" даже заговаривать не стоит. Всё равно не поймёт.
"Ринулся на помощь собрату, так, растак, и ещё разэтак. Милый дедуля только что на копьё не посадил, спасибо ему за это".
Машка, наклонив усатую башку, потрогала лапой Ромкино бедро.
- Да, красавица, облажался я нынче, и тебя с собой приволок. Сменил климатическую зону, называется. Субтропическую на субарктическую. Хорошо, не зимой припёрлись, есть шанс подготовиться, может, выжить сумеем.
Шишагов встал, поднял с земли посох и почесал любимицу под нижней челюстью. Маха в ответ прошлась пушистым боком вдоль его бедра, окатила волной нежности, потянулась и вышла на край огороженной камнями площадки – осмотреться. Селение смотрелось удивительно сиротливо, хотя склон вполне себе зеленел под солнцем, сильный ветер с моря был холодным.
Старик дошёл до самой большой постройки, стоящей в центре стойбища, и забрался внутрь. Копьё с собой забрал, у входа не оставил.
"Интересно, остальные что, вымерли все? Спустимся сейчас, а там зараза. Иммунитета у меня по определению нет, свалюсь моментально, и не факт, что выживу. Маха с голодухи схарчит дедушку, потом и сама лапы протянет, она у меня тюленей ловить не умеет, однозначно".
А в тундре и на побережье обустраиваться – не в лесу, тут к ёлке не прислонишься, орешков у бурундучка до весны не займёшь.
"А, гори оно огнём, может их злой демон утащил, а я сомненьями мучаюсь. Надо хоть в одну хибарку заглянуть".
Поправив навьюченное барахло, Роман пошёл следом за аборигеном. Тропинка под ногами вполне утоптана, совсем недавно по ней люди ходили. Машка, по привычке идущая справа и чуть приотстав, вдруг замерла, направив уши в сторону от тропы, потом прыгнула, что-то прижала лапой к земле и поднялась, держа в пасти добытого ею грызуна, пёстренько окрашенного и бесхвостого.
"Приятного аппетита," - мысленно пожелал Роман, и зверёк исчез в Махиной утробе.
Не мудрствуя, Роман подошел к ближайшей постройке, она же дальняя от моря. Жилище оказалось достаточно большим, и на удивление капитальным, с учётом материалов, из которых было сделано. К основе из жердей в два слоя ремнями привязаны шкуры. Снаружи большие и толстые, явно содранные с каких- то морских животных, внутри – шерстью внутрь, пушистые, меньшего размера, может быть, оленьи. Наружный слой шкур понизу привален камнями, сверху его прижимают ремни из той же кожи, с камнями – грузилами на каждом конце. Похоже, ветры здесь бывают могучие. Через оставленную откинутой покрышку Роман заглянул внутрь.
"Похоже, всё-таки перемёрли. Одежда на стенах, большой котёл над очагом, до того закопчённый, что даже непонятно, из чего сделан. А снаружи у стены нарты на козлах висят. Трупы что, в меховом ящике у дальней от входа стены? Вроде, не воняет мертвечиной-то".
Роман осторожно заглянул внутрь – нет, не лежат тела бывших хозяев, пусто внутри. Обошёл ближайшие постройки – везде то же самое: котлы, одежда, обувь, шкуры, кое- какая утварь. Трупов нет. А ящиков, обтянутых мехом, не по одному в разных постройках.
Шишагов решил занять то жилище, которое первым осмотрел, оно дальше других стояло от хижины, в которой скрылся старик, и было самым маленьким в селении. Его, верно, и протопить легче.
"Как её называть-то? Будем считать, что тут Чукотка, значит, будет ярангой. Вроде чукчи в ярангах жили". Позади сооружения, недалеко, обнаружилась яма, вроде погреба, но совершенно пустая. То, что её прикрывала конструкция из тех же жердей и шкур, которую прижимали камнями, тоже говорило о назначении ямы. Только стенки не сверкали льдом, а были просто песчаные, с большим количеством камней.
- Вот девушка, - сказал Роман принюхивающейся к исходящим из ямы запахам Машке. - А я думал, тут везде вечная мерзлота. Ошибался, получается.
Пока Роман внутри яранги осматривался, принесённые с собой вещи да припасы пристраивал – мешочки с солью, курагой, сушёной ягодой и вяленым мясом, Машка вокруг лазила, вслушивалась, внюхивалась в новое место. Ну, и метила, конечно, как без этого? Раз она здесь, это её территория, чужих прошу не замать. Поймала и съела ещё одного зверька, но ей для прокорма таких полсотни нужно. Ежедневно. Как ни крути, а нужно топать на охоту, иначе в этих краях не проживёшь.
Начать решил с побережья, вдруг там что полезное окажется. Спустились по тропинке к морю, а там ещё козлы из жердей стоят, довольно много – не то рыбу сушили, не то подвешивали чего. Хотя те, на которых нарты подвешены, намного меньше размером. Наверно, лодки хранились, если они, как нарты, ремешками связаны, логично повыше поднять, чтобы мыши или собаки не изгрызли. "Интересно, шерсть собачья в поселке часто попадается, клочьями, а самих псов нет, с людьми ушли? И лодок на берегу нет, ни одной. Люди уплыли куда–то на промысел, и четвероногих помощников с собой увели? Тогда почему дед так убивается? Котлы в ярангах, между прочим медные или бронзовые, а у старика копьё с кремнёвым наконечником, как это понимать? Ребусы сплошные, куда ни посмотри. Ладно, проехали. Нам бы с голоду не загнуться, и дуба зимой не врезать, а там разберёмся, или дедушка подобреет, выучит русский и всё расскажет".
В отлив на берегу обсохло несколько брёвен плавника. Дрова, похоже, сюда морским путём попадают. Роман не поленился, несколько лесин из тех, что подъёмные, вытащил выше линии прилива. Ещё на берегу попадались бурые ленты водорослей. Попробовал – не ананас, конечно, но жевать можно. Пока с плавником возился, Машка за камнем съела кого-то, похоже, рыбу нашла, но небольшую, быстро управилась. Роман из пращи подбил чайку, тоже питомице подкрепление. Больше на берегу ничего интересного не нашлось. Наверно, конкуренты постарались, несколько раз видели небольших зверьков, похожих на серенькую лисичку. Учуяв Машку, они, задрав хвост, со всех ног убегали в скалы.
Через пару километров путь преградила отвесная скала, мысом далеко выдающаяся в море. Пришлось от берега уходить.
***
Уходя с площадки, Каменный Медведь позвоночником чуял пришлецов. Ждал, когда бросятся, силу свою в копьё собирал. Зря, ненормальные келе на шамана набрасываться не стали. Похоже, сами не поняли, куда попали. Когда старик в свою ярангу залез, начали по сторонам озираться, по стойбищу ходить. Тот, что на человека похож, зачем-то в пустые яранги лазил. Второй, зубастый, леммингов ловить принялся, прыгал за ними, как настоящая рысь. Хорошо келе притворяются, ребёнка могли и провести, уж очень первый на мягкотелого похож. Только с цветом ошибся, когда обличье принимал. Старого шамана не провести, он сразу видит: кожа неправильная, волосы ни чёрные, ни серые, вроде старой травы. Таких ни у стариков, ни у молодых не бывает. Глаза, опять же, и у людей, и у слаборуких коричневые, а у келе серые, будто пресный лёд. Может, злые духи цвета не различают? У того, что зверем притворился, тоже окрас неправильный.
Шаман, отогнув край покрышки, следил за пришлецами, пока они по стойбищу ходили. Может, уберутся назад, туда, откуда припёрлись. Однако ему совсем неправильные келе попались. Судя по всему, они решили жить с Каменным Медведем, и для жизни выбрали ярангу Лунного Песца. Учуяли, что там ученик шамана жил.
Когда злые духи к морю пошли, с морскими келе говорить, не иначе, старик к яранге Лунного песца пошёл. На кольях келе кожаных мешочков навешал, из некоторых пахнет вкусно. На всякий случай шаман пробовать не стал, проглотишь кусок пищи злого духа, ослабнешь и сам ему в пищу пойдёшь. В двух мешках Каменный Медведь горький порошок нашёл, который на приморских скалах бывает. Келе что, ест эту гадость?
Шаман хотел поджечь осквернённую ярангу, пока келе по берегу ходят, но передумал. Злые духи пока ничего плохого не делали, когда ещё случай выпадет их норов изучить, слабые места поискать. Решил посмотреть маленько, потом делать.
Когда солнце летний круг по небу прошло, келе вернулись. Не с пустыми руками пришли, тот, что на двух ногах, снежного барана принёс. Сильна нечистая сила. Издалека нёс, бараны к стойбищу близко не подходят. Тушу разделал, как человек, шкуру с барана снял. Требуху отдал лохматому, надо же, как собаку кормит.
Шаман следил за духами не скрываясь. Он тут хозяин земли, делает что хочет.
***
Что-что, а бараньи туши разбирать Роман может с закрытыми глазами, на ощупь. Наловчился изрядно. Тем более что железным ножом пластать - не каменным рубилом орудовать, шкура легко снимается. Потом по суставчикам, по фасциям, глядишь, тушка на запчасти и разобралась. А что не разобралось, то Маша оприходует. Вон, лежит, красотуля, любимую свою требуху поглощает. Морда в крови, но довольна, как первоклашка на утреннике. О, абориген на улицу вылез, наблюдает. Внимательно смотрит, и вроде с удивлением даже. Что он, барана никогда не видел? Интересно, чем он питается? Дедуган вообще крепкий ещё, и копьецо в руке сидит, будто выросло там, но черт его знает. Надо делиться, иначе не по-соседски получается.
Роман подхватил баранью ногу, заднюю, и пошёл к старику. Подошёл, улыбнулся и протянул подарок двумя руками. На лице старика, обтянутом коричневой кожей, ни один мускул не дрогнул, но Роман готов был поставить свой походный котелок против речной гальки – дед не просто удивился, он офигел. Зрачки его метались с Роминого лица на мясо и обратно, спина выпрямилась, будто он лом проглотил. Наконец что-то решил для себя, пробормотал нечто вроде:
- Меркичкин ва исса кигирдон, келе. - Плюнул Роману под ноги, развернулся и снова в свою халабуду залез.
- Была бы честь предложена,– пожал плечами Шишагов, и вернулся к "своей" яранге. Ему ещё брёвна с берега таскать, тоже занятие, "здравствуй, грыжа" называется. Больше дров здесь взять негде.
***
Спать в меховом ящике оказалось весьма комфортно, можно даже голышом. Если, конечно, при подъёме спросонья головой в каменную фигню, подвешенную в центре этого разросшегося спального мешка, не попадёшь. Роман попал. Вчера так вымотался, что не обратил на каменную плошку никакого внимания, разделся в темноте и спать лёг. А утром как нашёл, вернее, ещё как нашёл, звёзды из глаз посыпались. Хотел сгоряча выкинуть её на улицу, потом решил что зачем-то старые хозяева старались, резали камень, может, полезная в хозяйстве вещь? И оставил. В холодной части яранги такой же висел. На стенках остались следы животного жира, на дне – пучок какой-то обгоревшей растительности. "Вот ты какой, жирник," - удивился Роман. – "Я тебя как-то иначе себе представлял"
Утро утром, а порядок нарушать не стоит. И самое удобное место для утренних занятий в окрестностях – та самая площадка, на которой они с Машкой оказались по прибытии. Маша, девочка – умничка, уже ждала Романа у входа в ярангу и довольно мурлыкнула(вполсилы, примерно на сотню кошачьих сил), когда он наконец вылез. Чистенькая, аккуратненькая – будто не изгваздалась вчера в кровище по самые уши, и на леммингов не охотилась. День начали стандартно, медитация, тренировка, шутливая борьба. Маня давно перестала пугаться перехода Романа в боевой режим, но бороться ,когда он в таком состоянии, отказывается. Старик за всей этой вознёй наблюдает, но издалека, близко не подходит. Да и пусть смотрит, за погляд денег не берут.
" Ну что ж, продолжим осмотр местных достопримечательностей" - обмывшись в ледяной водице текущего со скал ручейка и слегка перекусив, Роман был полон сил и жажды деятельности. "Сегодня в другую сторону пойдём. Может быть, и там что-нибудь полезное обнаружить удастся?"
Баранина, аккуратно залитая рассолом, стоит в двух больших котлах в холодной части яранги. Приятно вспомнить, как абориген наблюдал за процессом отмывания этих посудин! Котлы были не чищены с момента изготовления, изнутри их покрывали многовековые отложения жиров животного происхождения и остатков пищи, снаружи – слой копоти. Вооружившись куском старой шкуры, водой, песком и терпением, за несколько часов ударной работы Роман довёл бронзовые стенки до зеркального блеска. Непонятно, старый перец больше был удивлён их видом или неразумной тратой сил и времени на бесполезное с его точки зрения дело? Но против перетаскивания кухонного инвентаря из соседних яранг не возражал.
И снова Роман прыгает с камня на камень, топчет гальку, обходит валуны и скалы. Ветер в здешних местах бывает сильным или очень сильным, если бывает ещё какой-то, наверное, это ураган. Машка кормится на ходу – когда вожак птицу камнем из пращи подобьёт, когда рыбка найдётся. И бурые лисообразные зверьки слишком увлеклись объеданием того, что осталось от туши дохлого тюленя. Сами виноваты, могли бы и убежать. А так – Маша получила ещё пару килограммов из суточного рациона. Обычно пять – шесть килограммов мяса или рыбы хватало её растущему организму на день. Роман не дал слопать добычу, спрятал в ранец. Маха, наевшись, уляжется спать, а им ещё топать и топать. Что радует, так это обилие плавника на берегу. Не завалы, конечно, но пара брёвен на километр побережья это минимум. Если горба не жалеть, дровами на зиму запастись вполне возможно.
***
Когда не хочется выходить из яранги, камлать можно и дома, даже не вылезая из мехового полога. У хорошего шамана кроме большого, уличного, всегда есть малый бубен, а пламя откроет дорогу в мир духов не хуже, чем пляска на верхушке холма. Под пальцами Каменного Медведя задребезжал моржовый пузырь, натянутый на обруч, дрогнул в ответ воздух в яранге, отозвался младшему брату большой бубен, висящий на стене, отликнулись связки амулетов из моржового клыка и оленьего рога. Пламя над жирником затрепетало и снова вытянулось в один лепесток. Что-то изменилось в мире с приходом странных келе, и вряд ли к добру, слыхано ли, чтобы злые духи приносили людям что-то хорошее?
Пламя жирника отражается в гладкой пластине мягкого белого металла. Нелюди тёплых земель дарят их своим бабам, чтобы те разглядывали в них свои лица. Хо! У бабы хватает дел и без разглядывания лица! Идущие за советом – вот кому нужна блестящая поверхность. Раньше смотрели в плошку с водой, но вода правдива, лишь пока спокойна. Дрогнет посуда, пойдет по поверхности рябь, и не узнаешь, куда забросили дух идущего колеблющиеся отражения. С пластиной надёжнее. Живой огонь жирника и призрачное пламя на той стороне металла, они связывают миры, прокладывают путь. Нужно, нужно идти, слишком много вопросов накопилось у Каменного Медведя.
Человек появляется на свет, разрывая преграду между мирами, много раз ощущал это шаман, ему часто приходилось охранять рожениц, отгоняя злых духов, пытающихся ворваться следом за младенцем. Когда приходит время, человек уходит к верхним людям, вновь пересекая границу. В этом случае голодные келе вьются вокруг умирающего, в надежде занять его место. От того и уносят тело погибшего человека в скалы – песцы и вороны по кускам разнесут тело в разные стороны, не откроется злому духу путь в стойбище. Мир полон духов. Невидимые простому глазу, они насылают пургу и приносят летние дожди, губят собак, оленей, насылают мор на людей. Они же приводят под удар копья моржа, растят ягоды и грибы – многое, непонятное обычному человеку творят незримые. За то и уважают в Народе шаманов, что видят или слышат они многих духов, умеют усмирить злых и упросить о помощи добрых. Разные по силе шаманы имеют различные способности.
Хотя Каменный Медведь самый сильный шаман из ныне живущих, он никогда не мог видеть келе глазами. Зато услышал, когда духи собирались трясти землю, и увёл народ от скалы, накрывшей старое стойбище задолго до того, как подземные келе подгрызли её корни. Он способен слышать духов глубинного огня в недрах дымящей горы, может за день почуять идущий с моря шторм. Умеет призывать к берегу моржей и не дать разбежаться стаду оленей, но никогда не призывал келе из другого мира. Зачем нести грязь туда, где её и так хватает?
Воздух в яранге дрожит всё сильнее, шаману нужен ответ, для чего пришли в мир странные духи. Пришли в неверное время, каждый ребёнок знает, келе сильны полярной ночью, в стужу, когда пурга закрывает мир воющей мглой. Келе не выносят солнечного света, а эти появились перед Каменным Медведем в разгар лета, когда Солнце вовсе не спускает глаз с северных земель. И тот из них, что ходит как человек, каждый день подставляет кожу под солнечные лучи. Может, они не духи? Мир при их появлении дрогнул, как при рождении младенца, но разве может живое существо родиться без матери? И человек, и птичье яйцо, и рыбья икра зарождаются внутри живого существа женского пола. Новорождённый слаб, мал и требует заботы, он не таскает на спине снежных баранов.
Пляшут в такт языки пламени в двух мирах, по прежнему нет ответа на вопрос, мучающий старого шамана. Злые духи не умеют охотиться, хотя всегда готовы стащить дичь у зазевавшегося добытчика. Кто слышал о келе, который делится пищей с человеком? Не понять, кто живёт с тобой в соседней яранге – какой позор для шамана! Но не это главное для Каменного Медведя. Кто пришёл, он постарается разглядеть сам. Ему важно знать - зачем? Перед взглядом камлающего Медведя расступаются языки пламени, и в глубине блестящей поверхности проступает ответ, который посылают ему предки. Высокие скулы, внимательные умные глаза под белыми бровями, короткий нос, седые усы и белые пряди бороды. Духи предков показали шаману его собственное лицо.
Затих бубен, повис на стене. В мешок из замши улеглось серебряное зеркало. Вырезанный из моржового клыка колпачок на костяной ручке, накрыв, погасил пламя жирника. Хлопнула, выпуская хозяина, покрышка яранги. Каменный Медведь медленно спустился на морской берег и долго глядел на разбивающиеся о гальку волны. Подошёл к воде, поднял длинную бурую ленту морской капусты и с удовольствием начал её жевать. Келе пришли к нему, предки указали прямо. Шаман посмотрел на выход из залива. Но одна вещь с их приходом изменилась точно. С тех пор, как эта парочка появилась перед ним, он перестал так горевать по уплывшим на юг соплеменникам. Ему было некогда.
***
"Как легко я в последнее время привыкаю к новому месту жительства! Любой угол, где довелось переночевать, воспринимается как дом. Даже лодка, на которой мы с Маней по реке шли. И так же легко ухожу. О той же лодке только теперь и вспомнил".
Роман с Машкой после суточного отсутствия возвращаются в селение со стороны гор. Оказывается, с той стороны мыса расположено большое моржовое лежбище. Громадные звери, выстлавшие бурыми тушами широкий пляж, толкались, ревели, дрались, пробирались к воде и обратно. Здесь мяса могло хватить тысяче Машек на тысячу лет. Всё упирается в два вопроса. Как доставить и как сохранить? Убивать огромного зверя для того, чтобы взять для запасов килограммов пятьдесят мяса и разок покормить до отвала свою зверушку однозначно не стоило. Никакого транспорта, способного доставить тонну – полторы груза вокруг длинного скалистого мыса не было, и не предвиделось. С пляжа пришлось уходить, карабкаясь по склонам – моржи забили покрытый галькой берег полностью, от линии прибоя до скал, не оставив места, на которое можно было бы поставить ногу.
Натаскавшись по кручам, Роман собирался уже возвращаться в стойбище, но с седловины очередного перевала разглядел в горах, но поверхность воды там и тут рассекали спинки идущих на нерест лососей. Машка небольшой просвет. Долинка, по дну которой протекала неширокая порожистая речка, оказалась мелкой и не слишком широкой, которая рыбу любит не меньше мяса, в три прыжка вылетела на перекат и через минуту, радостно урча, уже отгрызала голову первой рыбине. Слегка подкрепившись, рыся стала ловить лососей уже из любви к искусству, и пока Роман не пресёк это избиение, вытащила на берег дюжину тушек, каждая из которых была не меньше десяти килограммов весом. Слегка обидевшись на то, что ей не разрешают весело проводить время, Маха отправилась доедать рыбину, пойманную первой. А Шишагов стал думать, как сохранить её добычу. Выход нашёлся недалеко - в глубокой лощине на северном склоне ближайшего высокого холма после нескольких ударов топором грунт заискрился кристаллами льда. Вырубать в мерзлоте яму подходящих размеров пришлось долго, время от времени подкрепляясь сырой рыбой и растущим на южном склоне холма щавелем. Неожиданно помогать стала Машка. Во время очередного Роминого передыха она залезла в вырытую яму, и из-под её мощных лап полетел выкопанный грунт. С такой помощью нора в мёрзлоте была выкопана чуть быстрее, и больших размеров, чем планировалось. В получившийся морозильник вошла вся пойманная Машей рыба, ей даже разрешили изловить ещё несколько штук. Выход Роман забил кусками мерзлой земли, для надёжности привалив сверху большими камнями. И вот теперь, после всех приключений, неся на горбу пару рыбьих тушек, Шишагов спускался к своему новому месту жительства. На склоне горы уже можно было разглядеть пятна яранг.
***
Первая жена Каменного Медведя умерла родами, оставив ему двух мальчишек – близнецов. Сильно любил её, до сих пор вспоминает звонкий смех, толстые чёрные косы, спускавшиеся до колен. Даже древние старики начинали щёлкать пальцами, глядя, как Красная Лиса танцует танец весенней чайки. Вторую жену, бездетную, заломал медведь когда она собирала морошку в тундре. Больше жён шаман брать не стал. Сыновья выросли, женились, всю работу в яранге делали невестки. Прошлой зимой один из его парней пропал на нерпичьей охоте, в стойбище вернулись три собаки из десяти, волоча за собой обрывки алыков. Одна из них потом издохла от ран. Видно, голодный хозяин льдов напал на упряжку. Пройти по следам не удалось – сильный шторм разломал припай и оторвал его от берега. Невестка собрала детей и вернулась в род своего отца. Второй сын уплыл на юг вместе с родичами.
- Мои дети растут, отец, – сказал он. – Где я найду сыновьям жён, за кого отдам замуж дочерей? Прости, отец, но мы уйдём с остальными людьми.
Каменный Медведь смотрел на него и кивал. Шевелились губы сына, но изо рта выходили слова его жён. Обида толкнула отца в сердце, старик молча собрался, взял копьё и ушел в скалы. Когда вернулся, говорить в стойбище было уже не с кем.
"Теперь сиди, старый дурак, делай бабью работу".
Каменный молоток в его руках раз за разом ударяет по куску моржового мяса. Моржатина – добрая еда, тому, кто набил ею живот, долго не захочется есть. Вода в котелке закипела, и шаман бросил в неё мясо. Подумав, покрошил на дощечке пригоршню вяленых оленьих кишок, бросил туда же, помешал, чтобы варево не прилипло к стенкам.
"Глупый келе отчистил котлы от следов старой хорошей еды. Как можно так верить своей удаче, чтобы отскоблить старую? Захочет ли новая еда лезть в голый котёл? Они пошли в сторону моржового лежбища. Может, в этот раз принесут с собой моржа?"
Представив, как злые духи тащат через горы огромную тушу, старик заулыбался. Хо! Не надорвались бы бедные келе!
"Хорошо бы, они ушли насовсем. Мешают только".
Похлёбка снова закипела, старик старательно размешал костяной лопаточкой пену, подождал немного и снял котелок с огня. Перелил бульон в чашку, мясо выложил на дощечку, а в вареные кишки добавил квашеной оленьей крови. Много правильной еды, и человек работает с охотой, ходит быстро, а живёт долго. Сначала шаман принялся за моржовое мясо – хватал край куска зубами, взмахом ножа отсекал жёсткую плоть у самых губ, и проглатывал, практически не жуя. Съев мясо, заел его кишками с кровью и запил добрую еду бульоном.
После еды люди ложатся спать, потому что когда работает живот, ноги должны отдыхать. Каменный Медведь поел хорошо, но не слишком обильно, поэтому вышел к морю, сел на камень и стал смотреть на выход из залива – не мелькнёт ли на волне полная людей байдара. Потом поймал себя на том, что нет-нет, да и посмотрит направо – не возвращаются ли к стойбищу странные духи. Разозлился на себя, взял топорик и пошёл срубать сучья с плавника – запас дров следует обновить, не всегда можно на жирнике готовить, а запас нерпичьего жира до морозов не обновить. Три раза принёс по большой охапке сучьев, а келе всё нет. Куда пропали? Может, заблудились, пути не знают ведь…
Старик ударил себя ладонью по лбу. Глупая стала голова, какое ему дело до пришлых келе, пусть уходят, куда хотят, и не лезут больше к человеку!
Чтобы не думать о духах, в отлив Каменный Медведь взял мешок, и пошёл к дальней отмели собирать съедобные ракушки. Выбирал самые крупные, набрал полмешка. Пока возвращался, набрал ещё и морской капусты. Поднимаясь к стойбищу, совсем не смотрел в сторону яранги Лунного Песца. Пусть не думают келе, что они ему зачем-то нужны. Только самих духов в стойбище не было. Бросив мешок с ракушками на болтающиеся на вешалах нарты, шаман пошёл к яранге пришлецов. Свежих следов на траве не было.
"Всё-таки ушли"?
Почему-то эта мысль не вызвала радости в сердце. Каменный Медведь заглянул в ярангу. Котлы с мясом стоят, мешки висят на стенке. Киснет баранья шкура, сложенная мездрой внутрь. Нет, не собирались они уходить.
"Потеряли дорогу? Люди обычно в пургу блудят, летом дорога всегда видна. Они чужие здесь, однако, могли заплутать. Даже гость из дальнего стойбища иногда теряет следы в чужих скалах. Келе, что принял облик странного зверя, может ли чуять дорогу, как собака? Ы-ых, откуда знаю?"
Старый шаман поднялся на место собраний, снова посмотрел вдоль побережья. Никого. И вдруг заметил две точки, ползущие к стойбищу со стороны перевала.
"Что с ними станет, они же духи,"- обругал себя Каменный медведь и пошёл к своей яранге.
Нужно было ещё поставить вариться ракушки, покрошить и залить тюленьим жиром морскую капусту.
***
"А дедушка нас пасёт всё плотнее. Вчера опять в ярангу лазил, все секретки посносил. Ничего не берёт, только смотрит. Странный дед, за кого он нас с Махой принял? Не боится, и близко не подходит. Наверно, заразы опасается. Смотрит издалека, но внимательно. Главное, изводить себя почти перестал, и нас с Марусей заодно. Привык наверно. И рыбу взял".
Так, силовая часть тренировки закончена, теперь растяжечку, черти её дери. "В первом классе свободно мог ногу коленом за голову заложить, а теперь всё скрипит, хрустит и не гнётся. Терпеть надо, и глубже, глубже… Абориген совсем близко подошёл, чуть не в затылок дышит… А я не вижу, и того, что Маха на него уставилась, в упор не замечаю, занят очень… Ещё ниже…"
Пара морщинистых, но сильных рук плавным движением помогла достать головой до земли, потом ещё раз, и ещё.
- Кэн торо бу, нынкай, кэн торо бу.
"Понять бы ещё, что это значит…. Фигня, продолжаем наклоняться…"
***
Выходишь из яранги, а у входа на шесте висит крупная рыбина. Вкусная, лосось гораздо вкуснее наваги.
"Вот упрямые келе! Хотя очень похожи на живых существ. Если бы сам не видел, как они из-за границы мира пришли, принял бы за мягкотелого неизвестной породы и его домашнее животное. Запасы делают, к зиме готовятся, простые духи этим не занимаются, как волки они, налетели, сожрали, нагадили и понеслись дальше. Видно в том, другом мире, духи не похожи на наших. Опять же тот, что на человека похож, Землю слышит не хуже сильного шамана, но не камлает, а сидит ровно, и даже почти не дышит. Может быть, потому что второй ему всегда помогает?" Пока голова мысли перебирала, руки дело делали – сняли рыбу с шеста, распороли брюхо, вылили икру в деревянное корытце, мясо, плотное, красное, начали с хребта срезать. Вкусно. Особенно с черемшой.
"Я взял у келе еду. Может, через эту рыбу они попытаются влезть в моё тело и похитить душу? Кому нужна моя старая душа! А рыба вкусная, может, самому на реку сходить?"
На следующий день оставшиеся в стойбище жители поднялись в одно время. И Каменный Медведь снова, опираясь на верное копьё, смотрел, как пришлые бегают, прыгают и вертятся. Потом двуногий келе начал что-то знакомое делать, только неправильно маленько. Он растягивал связки! Зачем это ему? У келе нет плоти, видимость одна, а этот сел на свой тощий зад, ноги раздвинул, и к земле наклоняется, руки вытягивая то вверх, то вперёд.
"Ы-ы, Каменный Медведь, ты не старый шаман, ты старый слепой дурак. Худые глаза стали, не видят того, что увидел бы и червяк, от рождения не имеющий глаз. Думал, в чужом мире другие духи, а то, что люди в другом мире тоже другие, не смекнул глупой своей головой. Стыдно, однако, сильно стыдно!"
Руки учителя, вырастившего много сильных воинов и охотников, оказались умнее его головы, легли на лопатки чужого, остановили ненужные рывки, заставили позвоночник идти плавной волной.
- Не спеши, мальчик, не торопись, – сами вырвались изо рта привычные слова.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

Re: "Уходимец". Первая книга, "Звериной тропой"

Сообщение Инодин Николай » 08 ноя 2015, 06:58

ГЛАВА 9

Из-за бесконечного полярного дня Роман окончательно потерял счёт времени, поэтому спать укладывается, когда начинают слипаться веки, благо шторы в яранге задёргивать не нужно. Проснувшись, начинает день с утренних процедур. Машке проще, она всю свою жизнь спит, когда спится, и активна, когда нужно двигаться. Сегодня утром сунула Роме в руки тушку самого натурального сурка и от еды отказалась – сыта мол. Похоже, нашла в окрестностях целый город и хорошо поохотилась. Откуда сурки в тундре? Хотя, бараны же нашлись…
С тех пор, как шаман признал в нём человека, времени на сон у Ромы почти не осталось. Тренировки теперь затягиваются на несколько часов, старый учитель (Лао Цзы, блин, в натуре) заставляет часами стоять в неудобной позе, а уж обычное "дышите - не дышите" сумел превратить в изощрённую пытку. Зато Роман начал понемногу здешний язык осваивать, пока на уровне "твоя – моя" и "не понимаю", но вода камень точит. Одна беда – почти ничего из шаманского угощения Рома не смог себя заставить съесть. Когда старик вывернул в долблёное корытце из кожаного мешка куски вонючего мяса с такой же кровью, его новый ученик из яранги вылетел пулей.
Прополоскало его в тот раз со страшной силой, половину тундры заблевал. С другой стороны, шаман от копчёной баранины нос воротит, похоже, соли они здесь совсем в пищу не употребляют. Так что, кроме свежатины, на совместных трапезах есть нечего. Зато старик показал, как кору карликовой ивы для еды готовить, довольно вкусно выходит. И щавель дед запасает, точно как Ромина соседка по офицерскому общежитию – варит, в тару закладывает, и горячим жиром сверху заливает. Только тара напрягает – не привык Шишагов заменять деревянную и глиняную посуду кожаными мешками.
Речная вода на перекате журчит, плещет и бьётся о мокрые камни, разбрасывает брызги и пенится. Борода старого шамана развевается на ветру, который ударяет на вешалах одна об одну подсохшие пластины юколы. Машка развлекается – леммингов ловит, прыгает туда-сюда. Колышется под ветром кожаная поверхность походной палатки. Только бедный Шишагов не шевелится, сидит в поперечном почти шпагате между двух валунов, делает вид, что ему нравится. И дышит старательно. Восемнадцать ударов сердца вдох, восемнадцать ударов сердца выдох, и чтобы переход от одного к другому со стороны был незаметен! Старика Роман пока понимает через два слова на третье, но дед удачно привлекает для пояснений Ромин посох. Понравился ему, такой прочной и тяжёлой древесины шаман раньше не встречал.
Почему Роман в такой неудобной позиции завис? Всё просто. Через несколько дней после того, как абориген признал его человеком, Рома попробовал дедушку удивить. Загнал себя в боевой режим, и попытался показать, как бороться надо. И был дедом бит. Несильно, но обидно. Старый, внешне не напрягаясь, вытер Роминой спиной местную "танцплощадку". Ощущение от борьбы с ним такое, будто пытаешься стену с места сдвинуть. Каменный Медведь потом долго старался с Ромой толковать, да всё без пользы, Шишагов тогда кроме "есть", "иди" и "сюда" на его языке ни бельмеса ни понимал. Тогда дед стал таскать его по окрестностям, заставлял поднимать и бросать камни и плавник, приседать с грузом, прыгать с камня на камень и пытаться разорвать ремень из сыромятной кожи. Когда до ремня дошли, Рома уже сильно разозлился и ремешок всё-таки порвал. Что-то дедуля для себя о Романе понял, и со следующего утра Шишагов тренировку вёл по его указаниям. А сам старик попытался присоединиться к их с Махой медитациям.
Сначала плохо получалось, и у Ромы, и у шамана. Потом пошло глаже, причём дед въехал в тему первым. Роман потом понял, что само понятие слияния с миром в состоянии покоя для местных идея новая, здешние умельцы себя в транс вгоняли в движении, ритм бубном задавали – на этом концентрировались и освобождали голову от ненужных мыслей. Ну, или съесть что-нибудь старались, либо весёлым дымом подышать. Постепенно и у Романа что-то получаться начало, тем более что учителя он с каждым днём лучше понимать начал. Язык у местных несложный оказался, слов в нём не так чтобы с избытком, только слова эти интересно по темам распределились. То, что охотничьих терминов в языке туземцев будет много, Роман понимал, или, к примеру, то, что слово "снег" разделится на полтора десятка разных "снегов". А вот то, что дух человека, с точки зрения Каменного Медведя состоял из дюжины разных "душков", причём часть из них между собой дружила, а часть воевала, оказалось полной неожиданностью.
Старик оказался главным хранителем охотничьих традиций своего народа, отцом воинов и воспитателем юношества. Насколько смог Рома понять, он не столько учил молодёжь, сколько других учителей готовил. Неясно только, как такой ценный во всех отношениях кадр оказался брошен своими соплеменниками и остался один на неуютном здешнем берегу. Теперь он пытался свою науку на Роминой тушке применять. Что характерно, боевых стоек учить не заставлял, движения не разучивал, болевых точек не показывал и физухой особенно не грузил. Взамен Рома толкал несуществующего врага, раздвигал ладонями воображаемые стены и всё такое прочее.
Сейчас, раскорячившись на мокрых камнях над бегущей водой, Шишагов вовсе не работал над растяжкой, он висел на воображаемом ремне, выходящем на уровне плеч из его позвоночника. Ремень удлинялся при выдохе, тогда ягодицы прилежного ученика опускались почти к поверхности воды, и укорачивался при вдохе, медленно подтягивая Романа на пядь ближе к небу. За шиворот. И это болтание на вымышленном ремне уже не казалось ему смешным, и совершенно ненужным.
Всё, время вышло, старик хлопнул в ладоши, Роман поднялся и выбрался на берег. Связки в паху ныли, лечить их придётся традиционно – добежать до во-он той сопки и собрать там корзину голубики. Тот факт, что точно такая же голубика растёт в десятке шагов от их временного стана, шаман талантливо игнорировал. Собственно, сам он ягоду собирал именно у реки, но ученика непременно гнал чуть не до линии горизонта. А насмотревшийся фильмов о беспределе всяких шаолиньщиков Рома безропотно бежал, куда указано, и приносил, что просили. Тем более, пока до места добежишь, болеть и в самом деле станет меньше.
"Хорошо бегает, шибко хорошо. Ноги длинные, как у лося. Странный, простого не понимает, зато сложное ему как ребёнку мороженый тюлений глаз - вкусно, но быстро кончается. Интересно с ним. Вчера вместе смотрели, как вода в мире по кругу ходит, где быстро, где медленно, где застревает надолго. Что неясно, показывает, и понятно сразу. Знает больше шамана, а своей силой управлять не умеет, никто не учил. Сначала думал, из слаборуких он, но ремень порвал, и тяжести хорошо поднимает, неправильно только. Силы много, направить не умеет. Как дикий зверь он, во все стороны сила расходуется, без толку пропадает. Не беда, обучу, вот станет говорить, как настоящие люди, быстро научу, за год, он легко учится, во всём быстрый, много быстрее простого человека".
Каменный Медведь проводил взглядом удаляющиеся фигурки нежданного ученика и его спутницы, костяной лопаткой поворошил сохнущую на натянутых шкурах красную икру. Прошёл вдоль вешал из вкопанных в землю китовых рёбер, на которых из года в год люди его стойбища вялили рыбу, пошевелил почти готовую юколу. Много навялили, раньше столько запасали на несколько семей, так ведь и собак кормили ещё. Эта зимовка будет сытная. Вот ведь как получилась, народ от бескормицы ушёл, а теперь еда сама прямо к яранге приходит. Когда в животе жирный кусок, самый сильный мороз не страшен. Этим летом моржи на лежбище не помещаются, которым не хватило места - спят, качаясь на волнах. Стада диких оленей по тундре ходят, и много их, больше, чем обычно. Бараны со скал глядят, как человек из яранги выходит. Лемминги кишат под каждой кочкой, в этом году будет большой набег песца. На озёрах в тундре воды не видно, столько там гусей и уток. А людей нет больше. Пройдёт ещё несколько зим, и звери совсем страх человека забудут. Земля посмеялась над людьми. Как высохнет юкола, надо будет на болота наведаться, птичьего мяса навялить. Вчера Роман из пращи уток бил, похлёбку варили. Мысли шамана вернулись к способностям пришельца.
"Какой глаз у него, однако. Сколько смотрю, ни разу не промахнулся, ни из пращи, ни из лука. Стрелу пускает, не целясь, камень из пращи в цель мечет, будто рукой укладывает. Вот лук у него дрянной, можно подумать, однорукий мальчишка делал - палка палкой. И стрелы такие же. Не умеют с живым деревом говорить, наверно, берут, какое выросло, как мы плавник на берегу собираем. А тетива на луке хорошая. Как так быть может? Странные люди в его мире".
Старик вернулся к палатке, высыпал в котёл собранную накануне голубику, смешал с резаной пряной травой пыг-баюк, и залил горячим утиным жиром из другого котелка. Размешал, переложил в кожаный мешок, завязал и опустил мешок в реку, чтобы жир застыл. Осень, однако. Солнце уже не всё время по небу ходит, стало за горы прятаться. Тундра рыжая совсем. Ещё луна, и снова тундру снегом покроет, а там и море льдом оденется. Моржи уйдут, останется только охотиться на нерпу и сказки рассказывать. Очередной порыв ветра раскачал связки юколы, закачались нанизанные на жильные нити сушёные грибы. Шаман осуждающе покосился на них, и пожал плечами:
"Как можно такое есть? Их олени едят, так они и ягель едят, может, Роман и ягель с оленями жевать станет? Он много всякой травы ест. Говорит, его народ больше потребляет травы, чем мяса. И болеет, если травы мало. Как это может быть? Трудно поверить в такое. Но отвар из трав, кореньев и мяса ученик варит вкусный. Душистого мяса не ест, запаха не выносит. Кровь пьёт только сырую, глаза не ест, а когда я ем - отворачивается. Ничего, у меня под ярангой моржовый ласт закопан, скоро дозреет, попробует Рома - поймёт, что такое вкусная еда. С квашеным ластом запросто можно съесть свои губы! А пока ягоды собирать будем, и травки. Жалко будет, если последний ученик при таких запасах помрёт к весне от того, что ему травы не хватило".
***
"Чего-то я в здешней географии не понимаю"
Роман стоял над большой, насколько глаз хватает, котловиной, заросшей самым настоящим лесом. Может, и не полностью, большая часть этой затерявшейся в горах циклопической выемки затянута туманом, сквозь который ничего не видно. Так вот куда его дед двое суток вёл "учиться говорить с деревом". Теперь не надо ломать голову, откуда жерди взялись для чумов, если весь плавник на берегу – немалых размеров брёвна.
- Скажи, Каменный Медведь, почему твой народ не здесь жить? Деревья большие, теплее быть тут, чем на берегу?
Шаман поморщился – понимать человеческую речь Роман научился, а говорил плохо. Путал слова.
- В этом месте мир предков касается мира людей, здесь живому долго нельзя, может уснуть здесь, а проснуться в краю обильной охоты.
Рома отвесил челюсть от удивления – старик шутит! Первый раз за два месяца! Хотя на счёт склеить во сне ласты, может быть и не шутка.
- Ну, чего встал?- делано рассердился шаман – дел много, а ты стоишь, как снежный баран, в яму смотришь! Спускайся, давай!
- Вот смотри, здесь наш род себе у предков луки просит. И древки копейные тоже. Тебе легко, подростки уплыли в другие земли, а дерево, с которым говорили, осталось. Будем тебе лук делать, как охотнику положено, из твоего, однако, баба стрелять постеснялась бы!
Роман кивает, не рассказывать же деду про огнестрел и то, что лук он раньше только в кино видел. Пусть ругает, главное – учит.
- Смотри глазами, видишь, берёзка растёт? Сама она растёт плохо, ломкая вырастает, такая нам совсем не годится. А вот эти деревья наши парни с детства уговаривали расти, чтобы луки делать. Видишь, по солнцу ствол завернулся, много раз, ты так жильную нить крутишь, я видел. Внутри дерева тоже свои жилы есть, и если каждый год много раз заставлять берёзку маленько подкручиваться, оно так и вырастет, как всё равно верёвка твоя из волос. Крепкое станет. И видишь, привязаны стволы так, чтобы изгиб был правильный. Их возьмём, тебе много лет стараться не нужно, повезло. Не знаю, захочет тебя лук из чужого дерева слушать, нет?
Шаман водил Рому по березовому перелеску, показывая, как правильно зажать молодой ствол между двух плашек, как повернуть и закрепить, чтобы деревце не треснуло, не согнулось непотребно и росло, как это нужно человеку. Выбрал, как он считал, подходящие Роману стволики, срубил их его тесаком, и протянул ученику.
- Вот, бери. Это плечи будут, это рукоять, а из большого тебе копьё сделаем, как у настоящего человека. Зима длинная, будет у тебя чем руки занять! Не спи, нам ещё листья для напитка на всю зиму нарвать надо!
Листья оказались листьями чёрной смородины, не самыми лучшими, поздновато они пришли, но два больших мешка набили, и ягод наелись до оскомины. Вот ведь и мелкие, и кислющие, скулы сводит, а не остановишься, пока, кажется, зубная эмаль размягчаться не начнёт.
Кстати, водица в ручейке, у которого смородина растёт, однозначно отдаёт сероводородом, и тепловата для поздней осени. Вот и объяснение, откуда в Заполярье большие деревья. Ладно, ходу отсюда, ходу, Маха там одна на хозяйстве, не вышло бы чего!
В стойбище Роман летел, будто на ногах выросли крылья. Шаман всё время одёргивал, мол, понимаю, что домой и собаки быстрее бегут, но если ногу сломать, путь станет на много дней длиннее. Когда таки добрались, и Машка, живая и невредимая, вылетела навстречу из-за ближайшей яранги, у Ромы наконец отлегло от сердца. А глазастая, встав на задние лапы, обхватила передними его плечи и фыркнула в лицо. Потом отпустила, и старательно обновила свои метки на ногах, чуть не свалив его от усердия. Сбросив поклажу, Шишагов уселся на набитый ранец, и принялся чесать своему сокровищу шею и за ушами. Маха, прищурившись, урчала, как прогретый дизель, потом улеглась на бок, потом перекатилась на спину, подставляя Роминым рукам пушистое брюхо. Пока эта парочка обнималась, Шаман сходил в свою ярангу, оставил поклажу, прошёлся по стойбищу. Машка, лёжа на спине, хватала Ромину руку, и притворно лязгала на него зубами, а человек делал вид, что пытается ухватить её за холку, когда к ним подошёл Каменный Медведь. Дождавшись, пока на него обратят внимание, дед хитро прищурился, и обличающим жестом предъявил Роману волчий хвост:
- Я говорил, что твоей зверюге нельзя поручать ответственное дело. Где остальная шкура?
***
Плохо, что растительности здесь почти нет. Наверняка Машкины спина, затылок и стоящие торчком уши хорошо заметны любому, имеющему глаза. Зато и пасущееся в распадке стадо оленей видно прекрасно, нет нужды забираться на холм или высокий камень, чтобы осмотреть окрестности. Незаметно подбираться на расстояние броска Маше не нужно, Рома желает, чтобы олени побежали к логову их небольшого прайда. Можно открыто подойти к стаду, и рогатые как миленькие пойдут куда надо, но это слишком скучно. Поэтому она скрадывает оленей по всей науке, стелясь по земле, аккуратно, на цыпочках, мягко и беззвучно переставляя лапы. Не шуршит ягель, не хрустят сухие былинки – ловкая охотница подбирается к добыче. Только куцый хвост, предатель, дёргается иногда, выдавая её возбуждение. Олени щиплют ягель, не подозревая о нависшей над ними угрозе. Время от времени то один, то другой поднимает голову и осматривает окрестности. Тогда Машка замирает и ждёт, продолжая подкрадываться, только когда над линией оленьих спин не торчит ни одна голова. Вот она обогнула большой камень, выбралась на пригорок. До стада буквально лапой подать, в морозном утреннем воздухе их дыхание вырывается облачками пара, инеем оседая на длинных мордах.
Как броситься охота, даже клыки чешутся! Но Роман хочет, чтобы стадо побежало на перевал. Сильно хочет, прямо сейчас, ему сверху хорошо видно и Машу, и оленей. Ладно, в другой раз брошусь. Маша встаёт во весь рост, опускает голову к самой земле, и из её глотки раздаётся неслыханный в этих краях охотничий рёв больших кошек. Поначалу почти неразличимый для человеческого уха, низкий, он заставляет дыбом вставать шерсть и вибрировать позвоночник слышащего, нагоняя на жертву ужас, отнимая силы. Затем, не прерываясь, рычание становится громче, выше и завершается оглушительным рявканьем. Олени, после секундного замешательства, срываются с места и несутся по распадку вверх, к перевалу, перепрыгивая через встречающиеся на пути камни. Один из них в панике угодил копытом в нору, сломал ногу и теперь пытается подняться. Напрасно. Он – Машкина законная добыча. Маха рысью бежит к нему, потом разгоняется в несколько скачков и длинным прыжком бросается на добычу. Обрушившаяся на оленью спину стокилограммовая кошка просто вбивает неудачника в так любимый им при жизни ягель, могучие широкие лапы обхватывают шею, крепкие клыки сжимаются на горле, перекрывая доступ воздуху. Какое-то время олень ещё дёргает задней ногой, но всё слабее и слабее, пока, наконец, не замирает совсем. Умер. Теперь можно отпустить шею и развернуться к мягкому, податливому брюху, полному вкусной требухи…
Олешки, забежав на седловину, остановились, раздувая бока. Угроза осталась внизу, значит можно осмотреться, перевести дыхание. Не судьба. В оленьи бока с двух сторон полетели стрелы.
Роман, войдя в боевой режим, успел убить четырёх, а старый северный дедушка завалил шесть. Из лука. Стреляя в правый бок. Да ещё одного быка завалил броском копья. Пробил бедолагу почти навылет. Хотя, чему удивляться, если Рома правильно понял, что "рырка" это кит, дедуля год назад одного такого загарпунил. Стоя в лодке из моржовых шкур.
Стадо в топоте копыт и стуке рогов унеслось вниз по склону, к морю. Роман потом вспоминал иногда поток спин, рогов, выпученных глаз и раздувающихся ноздрей, пролетающий мимо. Добытого сегодня мяса им вполне должно хватить до весны, даже с учетом Машкиных аппетитов.
Инодин Николай

 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 12 окт 2014, 11:57
Откуда: Минск
Карма: 2457

След.

Вернуться в Мастерская

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 6

cron